Текст книги "Мемуары"

Ревностно пытаясь лишить Королеву изначально присущего ей влияния на Короля, они совсем забросили вопрос о поддержании королевского авторитета в среде его союзников.

Барнефелт¹⁶⁸, должностное лицо, дольше других находящееся на своем посту в Соединенных Провинциях, более других способствовавший становлению республики и как никто радевший о поддержании доброго согласия между Его Наихристианнейшим Величеством и Провинциями, был приговорен к смертной казни – приговор был приведен в исполнение, невзирая на многократные попытки Его Величества спасти его, осуществляемые через своих посланников. Главной, лежащей на поверхности причиной его немилости был обозначившийся в Голландии в 1611 году раскол Церкви по вопросу о предопределении: пастор Арминий¹⁶⁹, умерший за несколько лет до этого, стал проповедовать свое учение, не следовавшее доктринам Лютера и Кальвина, более близким основополагающим постулатам католической Церкви.

В том же 1611 году пастор по имени Ворстий, воспринявший это новое учение, с большим пылом проповедовал его. Новшество, как известно, всегда пользующееся благосклонностью народов, было воспринято и некоторое время спустя овладело умами большого числа людей. Английский король, в силу своих титулов защитника закона и главы англиканской церкви претендующий на роль часового, стоящего на страже заблуждений, зарождающихся среди протестантов, безотлагательно указал властям Соединенных Провинций на серьезность нового течения, способного расколоть народ, и не только в вопросах веры. Небрежение властей Соединенных Провинций его мнением привело к тому, что новшество в краткий срок овладело почти всей Голландией, Утрехтом, Фрисландией и Оверэйсселом, и все это при покровительстве Барнефелта, великого пенсионария, набравшегося новых взглядов в Гейдельберге три десятка лет назад. Под его покровительством они так осмелели, что создали в городах военизированные отряды, членов которых называли ожидающими в знак того, что те не дремлют и готовы в случае нападения встать на их защиту.

Все это пришлось очень не по душе их противникам, и, в частности, статхаудеру Морицу, воспринявшему это как посягательство на свою власть, которой надлежало быть абсолютной в области вооружения и содержания войска, к тому же отряды отказались использовать в своем обмундировании цвет Морица Нассауского – оранжевый. До тех пор относившийся к власти Барнефелта без зависти и подозрений и использующий его влияние для поддержания и приумножения собственной власти в Провинциях, Мориц, стоило ему узнать, что Барнефелт выходит из подчинения и действует на свой страх и риск, а зачастую и против него, стал пристрастно относиться к бывшему соратнику.

Против Барнефелта в народе начали распространять книжки, в которых его обвиняли в пособничестве иностранцам, в обогащении на службе в результате подозрительных дел. Он оправдывался, но обвинения в его адрес перевешивали – благосклонность народа переменчива по отношению к тому, кто был до тех пор его любимцем, стоит фортуне перестать благоволить ему. Генеральные штаты и Мориц отдают городам приказ покончить с военизированными дружинами; те отказываются выполнить приказ; Мориц смело, с опасностью для жизни, идет в эти дружины, говорит с рядовыми, завоевывает их сердца, заставляет сложить оружие и отправляет в отставку всех городских магистратов. Сторонники учения Арминия сетуют, подают прошение с тем, чтобы в судебном порядке решить спор, возникший на религиозной почве; противники требуют созыва синода и настаивают на том, что это дело не подлежит решению в гражданском суде.

Барнефелт, чья партия утратила власть, предупрежден, что над ним нависла опасность, но не желает уходить в тень, полагаясь на свою невиновность и заслуги на государственном поприще, появляется на публике и в совете, согласно заведенному порядку. 24 августа 1618 года его задерживают и отправляют в тюрьму. Созывают синод, на котором так и не будет принято никакого решения относительно разногласий по вопросам веры, а вскоре против него затевают судебный процесс, представляющий собой поистине жалкое зрелище: старик семидесяти одного года, долгожитель на государственной службе, тридцать три года отдавший стране, один из создателей Республики Соединенных провинций – и, что самое примечательное, тот, кому удалось выслать в Англию графа Лестера, с 1585 года являвшегося губернатором Нидерландов, – человек, выдвинувший в первые ряды принца Морица и бывший пружиной его взлета и величия, поддерживавший его на всех встречах с депутатами Провинций, когда возникали разногласия, больше тридцати раз посылаемый ими к нему с войсками, человек, потративший всю свою жизнь на служение государственным интересам, в качестве награды посажен в тюрьму тем, кто более других деятелей Государства является его должником.

Наш Король проявил к этому делу интерес из уважения к Республике Соединенных Провинций и самому Барнефелту, а также потому, что среди вменяемых тому в вину преступлений было и такое, как соумышление с посланниками Его Величества. Чрезвычайным послом туда был направлен г-н де Буасиз; 12 декабря он изложил правительству Соединенных Провинций причины своего приезда и стал убеждать его в том, что если Барнефелт и другие узники и впрямь виновны в измене и сговоре с врагами, то правомерно подвергнуть их наказанию согласно закону; однако следует принять во внимание, что подобные преступления настолько ужасны сами по себе, что государства, где царит гражданский порядок, сводят их к определенному набору фактов, за пределы которого не следует выходить, как не следует путать их с фактами иного толка; таким образом, разногласия, соперничество и стремление возвыситься, сопутствующие людям, наделенным властью, и нередко являющиеся причинами затруднений, возникающих в ходе государственных дел, не могут вменяться в вину в качестве измены, оттого что судить, измена ли тот или иной факт, до́лжно исходя из намерений, а не самого события. Барнефелт столько раз доказывал свою верность, что трудно поверить, будто после всего этого он стал бы строить ковы собственной родине; важно, чтобы судили его люди безупречные и делали это не на основе догадок – ясно ведь, на свете много неистинного, хоть и имеющего соответствующий истине вид, и много истинного, не выглядящего таковым. Наконец, Его Величество Король Франции советовал обойтись с ним милостиво, согласно доброму обычаю свободных республик, кои даже при свершении злостных проступков с трудом шли на пролитие крови своих граждан, сохраняя как отличительную особенность свободы уважение к человеческой жизни; и доводил до их сведения: если Провинции подойдут с осторожностью к решению данного вопроса, Его Величество будет им за то особенно признателен, и, напротив, почтет за оскорбление, если дело зайдет слишком далеко.

Провинции дали ответ 19 декабря: они проявят осторожность и милосердие, к чему их склоняют сами основы их государственного устройства, однако лишь до тех пор, покуда им позволит безопасность их государства; они считают, что, каким бы ни был исход дела, Его Величество, пекущееся об интересах частных лиц в большей степени, нежели о сохранности их страны, не должно считать себя оскорбленным. И присовокупили серьезную жалобу на то, что Его Величество запретило их гугенотам присутствовать на созванном синоде; тем временем в Гааге полным ходом шел суд над Барнефелтом и другими лицами, бывшими с ним заодно, для чего из числа всех судей семи Соединенных Провинций было избрано двадцать шесть, которые и приговорили его к смерти в начале мая текущего года, свершив тем самым самую черную неблагодарность, когда-либо имевшую место; прежде они бы не осмелились так поступить, однако после того, как своими мудрыми советами этот человек привел их к благосостоянию, при котором они в нем более не нуждались, и открыл им широкий путь к процветанию в делах, они отплатили своему вожатому за добро завистью и смертным приговором.

Посол Короля, узнав о приговоре и дате, на которую назначено приведение его в исполнение – 13-е, – попросил аудиенцию у правительства Республики Соединенных Провинций, но, не получив ее, письменно известил их, что Его Величество уполномочил его поставить их в известность: по праву, коим он обладает согласно месту, занимаемому им среди друзей и союзников, Его Величество, не входя в причины вынесения такого приговора, упорствует в своем желании убедить их сохранить жизнь самому давнему должностному лицу Республики исходя из того соображения, что ежели он и нанес ущерб ее безопасности, этого все одно не поправить, отняв жизнь у несчастного старика и без того, в силу естественного хода вещей, стоящего на краю могилы; она же, Республика, покроет себя славой, помиловав того, кто положил свою жизнь на алтарь служения ей, а ежели надобно по каким-то причинам заставить его страдать, лучше переменить высшую меру наказания на более мягкую и сослать его доживать свой век в одно из его имений.

Ходатайство Короля ни к чему не привело – до такой степени народ этот был настроен против Барнефелта, что служит неоспоримым доказательством того, что в государствах, где управление осуществляется от имени народа, величие и власть чаще всего вредны тому, кто ими обладает, и, как правило, являются причиной его несчастья. Потому как в таком обществе посты получают, заигрывая с народом, а потом зависть вручивших над собой власть с такой беззаконной силой овладевает ими, что, движимым против своего же избранника, им не довольно унизить его и вернуть в то состояние, в коем он пребывал до своего избрания на ответственный пост, им еще надобно, злоупотребив имеющимися у них правами, приговорить его к самой суровой каре, какая только существует, стоит только злодейке-судьбе предоставить им такой случай. Обязательства в отношении Короля не были приняты во внимание, и главной причиной этого была ссора принца Морица и Барнефелта, носившая в некотором смысле личный характер, отчего принц счел себя обиженным в связи с вмешательством французского Короля, вставшего на защиту его противника.

Бывшие у власти г-да де Люини почти не обратили внимания на этот эпизод, думая только о том, как уцелеть самим и с помощью всех доступных ухищрений держать Королеву на отдалении, из страха, как бы блеск, присущий особе Ее Величества, не затмил ложный свет, исходящий от них.

Хотя все их действия заставляют ее усомниться в искренности даваемых ими обещаний, она закрывает глаза на то, что подсказывает ей сердце, и принимает жар от пепла за огонь, желаемое за действительное, а посему велит мне отправляться в Тур для приуготовления ее свидания с Королем; прибыв туда, я не преминул заверить г-на де Люиня, что для сохранения благожелательности Королевы, которую он найдет искренне настроенной на доброе отношение к нему, надлежит выказывать ей свою привязанность при каждом удобном случае; что мне, безусловно, известна ее приверженность интересам Короля и ее исключительное стремление к миру и спокойствию в Государстве; что он может быть уверен: и ему лично принадлежит частичка ее любви к Королю, и ежели кто-то уверяет его в обратном, то явно с целью навредить.

По прошествии пяти дней с моего отъезда пустилась в путь и Королева и вскоре прибыла на встречу с Королем. Вся Франция исполнилась восхищения при виде соединения двух людей, нераздельно связанных друг с другом от природы и разлученных ужасными происками. Кузье лишает Тур счастья быть местом этого свидания. Королева явилась туда вечером, Король – утром; при этом случилось такое огромное скопление народа, что место для первого свидания нашлось лишь в саду. На лице Короля написана огромная радость, лицо Королевы залито слезами, она бессчетное число раз целует своего сына, так что и его лицо вскоре становится мокрым от ее слез; мало кто из собравшихся удерживается от того, чтобы не заплакать: радость, подлинная причина этих слез, царит повсюду. Чуть позже к Королеве-матери подходит в окружении принцесс правящая Королева. В послеобеденный час все отправляются в Тур, где проводят несколько дней: мать и сын выказывают друг другу много любви. Это не слишком по душе фаворитам, которые в собственных шкурных интересах хотели бы нарушить установившееся взаимопонимание, так необходимое для блага Государства. Насколько это в их силах, они не спускают глаз с Короля: если он направляется к Королеве-матери, один из них устремляется за ним, если он приближается к ней, они под любым предлогом тут как тут. Весь двор за этим наблюдает, считает это оскорбительным и порицает, ведь каждому известно: в ее намерениях нет ничего дурного. Ее пытаются разлучить с герцогом Эпернонским, делают множество выгодных предложений, однако честь удерживает ее от их принятия, и она смело их отклоняет.

Наступает минута расставанья. Король отправляется в Компьень, Королева-мать – в Шинон, чтобы оттуда ехать в Анжер и вступить во владение своим губернаторством, после чего соединиться с Королем, когда тот вернется в Париж. Однако не успевает она покинуть Тур, как видит новые доказательства злонамеренности по отношению к себе: те, кто помогал ей и верно служил, не допущены к обещанным им должностям; но и это не все – после того как в Туре от краснухи умер граф дю Люд, его должность воспитателя королевского наследника была без согласования с нею передана маршалу д’Орнано. Она затаила обиду как из-за выбора кандидатуры, так и из-за формы, в которой это было сделано, но еще больше ее оскорбляет то, что вопрос об освобождении Господина Принца уже решен, при том, что с ней он обсуждался как вопрос отдаленного будущего.

Все это задерживает ее в Шиноне и дает повод письменно обратиться к Королю с жалобой. В ответ он настоятельно советует ей поскорее добраться до Анжера, поскольку беспокоится, как бы только что улаженный конфликт не вспыхнул снова, если она не вступит во владение своим губернаторством. Она извиняется и, не смея заявить о том, что ее более всего беспокоит, сообщает ему, что главная причина ее остановки в пути – известие о том, что ее людям не удалось получить обещанного им и что ее честь и совесть обязывают ее не трогаться с того места, где она теперь находится, до тех пор, пока положение не изменится, поскольку она обязана думать прежде всего о благе своего окружения, а затем уже о своем собственном. Наконец с новыми заверениями от имени Короля к ней прибывает г-н де Брант, и она решается выехать из Шинона, что и делает 14-го, а 16-го добирается до Анжера, недовольная изложенными ей де Брантом причинами освобождения Господина Принца, ведь ей хорошо известно: они освободили его лишь с целью противопоставить ей, а первейшим их намерением издавна было взятие под стражу их обоих, дабы уже никто в Королевстве не помыслил предпринять что-либо против их воли. Как только пришла весть о ее вызволении из Блуа и фаворитов покинула надежда удерживать ее под стражей, как им того хотелось, они, испугавшись, что сторонники Господина Принца переметнутся на ее сторону, немедля заверили его в том, что, как только уладится дело с Королевой, он будет выпущен на свободу, и огласили обещание на все Королевство; это было все равно что внушить Господину Принцу ненависть к матери Короля и даже заставить его не только полюбить их, но и усердно служить им во всех их неправедных делах против нее. Тем не менее она не выказала своего недовольства по этому поводу, разве что снеслась с ними и с советом при Короле и просила рассудить, верно ли принятое ими решение, при этом оговорилась: негоже столь далеким от государственных дел персонам, как она, что-либо советовать по столь важному вопросу, при обсуждении которого надлежит пунктуально изучить состояние всех дел как внутри, так и за пределами Королевства, что не в ее силах.

Кроме того, она высказала мысль о том, что принятые ранее решения могут быть пересмотрены – конечно же, с осторожностью и с уважением к заинтересованным лицам.

Господин Принц был освобожден 20 октября и явился приветствовать Короля в Шантийи. Поскольку г-да де Люини дали ему наконец свободу, почему бы и Королеве не попытать счастья и не походатайствовать за Барбена, вот уже год с невероятной строгостью содержавшегося в Бастилии, несмотря на то что по приговору, вынесенному ему год назад, ему надлежало быть высланным. Они признавали за этим человеком такое ревностное служение Королеве, такую неподкупность на государевой службе, такую храбрость и свободу в выражении своих мыслей, такую затаенную злость на несправедливости, совершенные в отношении его, что постановили сгноить его в Бастилии. Однако и Королева со своей стороны проявила в этом вопросе такую настойчивость, что у них недостало сил противостоять ей, и было решено еще раз зачитать ему постановление суда и выпустить на свободу.

Барбен жаловался на дурное обхожденье, которому подвергся в тюрьме; Майак, под чьим началом находилась Бастилия, показал ему письмо г-на де Бранта, в котором ему, Барбену, было позволено изложить свои претензии и в котором говорилось: это все, что г-н де Люинь и он смогли для него сделать, но что вскоре он ощутит их дружеское расположение к нему; эта подлость вынудила Барбена, невзирая на место, в котором он находился, заявить Майаку, что, каким бы униженным ни было его положение, он отказывается от их дружбы, которая все равно не может быть крепкой при столь варварской жестокости, проявленной ими по отношению к нему; что лить елей на душу того, чью смерть они замыслили, – большая трусость; что, несмотря на то что они настраивали против него всех судей, от того же Бранта ему известно: суд над ним был затеян лишь с целью использовать в дальнейшем его показания в процессах против других лиц.

В тот же день его отвели в караульное помещение, где он провел два дня и получил несколько посланий от г-на де Люиня, в которых тот поторапливал его с отъездом за пределы Королевства – так велик был их страх, что они боялись даже несчастного узника. Я велел одному человеку вручить Барбену от имени Королевы денег на дорогу; но отъезд его состоялся в таком срочном порядке, что он был вынужден занять; однако по долгу его тотчас рассчитались.

Тем временем Королева готовится осуществить свое давнее желание увидеться со своим сыном Королем; она предупреждает его об этом и призывает к себе г-на де Монбазона, которому надлежит сопровождать ее. Люинь со своей стороны просит ее приехать и посылает к ней от имени Короля господина де Мароссана с тем, чтобы просить ее быть в Париже к возвращению Короля из путешествия в Компьень, дабы между ними вновь завязались тесные отношения. Но это было ничто по сравнению с письмами, которые доставлял ей епископ Эрский, письмами, исполненными любви и нетерпеливого желания видеть ее. Эти два посланника, столь же различные внутренне, сколь похожие на словах, один из которых был неискренен и обманывал, а другой был обманут, сделали, что было в их силах – один для видимости, другой по-настоящему, – чтобы расположить ее к этой поездке.

Епископ Люсонский, предвидя, что Люинь обещает то, чего исполнять не намерен, и что, получив отказ Королевы, обернет свои предложения себе же на пользу, настроил Королеву на благосклонное восприятие просьб со стороны сына. Однако когда она уж была близка к этому, ей втайне шепнули, что Королю будет неприятен ее приезд и что ей стоит от него отказаться.

В то же время Господин Принц, освобожденный из-под стражи, держит речи, направленные против Королевы, и пишет письма, далекие от того почтения, с коим должно относиться к Королю и к Королеве-матери. 9 ноября он распространяет декларацию, в выгодном свете представляющую его собственные деяния и порочащую честь тех, кто посоветовал поместить его под стражу, а также неблагожелательную в отношении Его Величества: из оной следует, что Король приписывал задержание Принца лицам, которые тогда были близки к трону и занимали в его Королевстве высокие посты, и что они так злоупотребили его именем и своей властью, что если б Господь не дал ему силу и храбрость прогнать их от себя и наказать, они бы привели все дела в Государстве в расстройство; а также что Его Величество, в подробностях осведомившись о причинах, послуживших поводом для задержания Принца, нашел, что за ними кроется не что иное, как дурнонамеренность тех, кто желал погубить как само Государство, так и Принца, поступки коего всегда были направлены на упрочение королевского авторитета и величия. А посему Его Величество объявлял его неповинным и свободным от того, чем желали отяготить его честь и репутацию и сообразуясь с чем его задержали; этим Его Величество пресекал все письма, аннулировал все заявления, отзывал все суждения, не служащие к пользе Принца со времени его задержания и по сей день.

Декларация едва только появилась, а уж была подана на проверку в парламент при пустующих палатах, а также рассылалась в Провинции.

Королева пишет Королю, скромно замечая ему о том, какой вред наносит ему эта декларация, и не только в связи с тем участием, которое он принимает в ней, повинуясь своей природной доброте, но и главным образом в связи с тем, что продолжительное, в течение двух лет, содержание Господина Принца под стражей не может не быть в таком случае несправедливым; и что нельзя не осуждать деяния, не осуждая его самого, Короля, поскольку совершено оно было с его ведома незадолго до того, как он взял бразды правления в свои руки.

Король отвечает, что огорчен в связи с доставленной ей неприятностью, однако не стоит принимать так близко к сердцу этого дела, поскольку, будучи в долгу перед ней за те усилия, которые она предприняла, и беды, которые перенесла, взвалив на себя ношу управления его Королевством, он публично признает это и во всеуслышание возносит ей хвалы за радение о государственном благе, будучи уверен: никто не вправе думать иначе; это дает ему повод считать, что и Господин Принц не имеет никакого намерения сделать ей неприятное; ему слишком хорошо известно уважение, с коим тот к ней относится, и ему отрадно сознавать, что их чувства по отношению к ней одинаковы.

В этом ответе Король настолько очевидно выказал свою благожелательность, что не оставалось желать ничего лучшего, разве что того, чтобы он публично, а не только в личном послании к ней заявил об этом. Хотя примирение и не равнозначно обиде, она чувствует, что Король сердечно расположен к ней.

Я воспользовался случаем убедить ее в том, насколько назрела необходимость ее присутствия при дворе, насколько ее удаление от двора играет на руку ее противникам, как и в том, что Король настроен к ней по-доброму, и потому в случае их свидания недоброжелатели будут вынуждены смириться с законами природы. Однако как ни хорош был мой совет, ему все одно не последовали.

Шантелуб, отнюдь не бывший мне другом и в открытую враждебный моему мнению относительно доброго настроя Короля в данном вопросе, задал мне работы. Под его началом была канцелярия, в которую стекались вести, и все, даже незначительные, представляли Короля непримиримым в отношении Королевы, ставили под сомнение ее свободу и убеждали: двор ее презирает, а спасение ее – в армии.

Эти доводы, весьма правдоподобные, не были лишены основания; их поддерживала знать, надеявшаяся воспользоваться раздором, вылившимся наружу, а также мои недруги, рассчитывавшие таким способом лишить меня доверия моей Государыни, так что я из осторожности был вынужден примкнуть к их мнению и, подобно умным кормчим, уступить буре: не будучи в состоянии дать совета настолько здравого, чтобы его ожидал добрый прием, часто бываешь вынужден следовать мнениям, наименее тобою разделяемым. Я понимал: Королеве есть на что надеяться при дворе и не на что рассчитывать вне двора; но, поскольку приходилось опасаться фаворитов, я примкнул к стану тех, кто отсоветовал ей встречаться с Королем, и перестал приводить собственные доводы, однако умолил Королеву собрать мнения людей, ревностно ей служащих, а уж потом принимать окончательное решение.

В это же время происходит церемония производства в рыцари ордена Святого Духа, и Королеве не сообщают, что еще есть возможность предлагать кандидатуры; 7 декабря ей присылают г-на де Таражэ, чтобы тот известил ее, кто именно вошел в число кандидатов; не только ни один не принят по ее рекомендации, но из списка удалены все те, кто еще не утратил окончательно почтение, с коим должно относиться к матери своего Государя; не приняты к рассмотрению даже те, кто был предложен покойным Королем, хотя их никак не зачислишь в недруги Королевы; таким образом, получалось, что проклинать ее означало дать лучшее доказательство благонамеренности, сделать себе имя и состояние.

После этой демонстрации презрения перед ней извиняются; но извинения эти более искусственны, чем искренни, ибо вслед за тем двое из назначенных оказались больны, на их место избрали двух других – а именно г-на де Валансэ и г-на де Сен-Шомона, – не предоставив Королеве ни возможности, ни времени самой назвать какие-либо имена.

Она сетует на подобное обхожденье тем, кто заправляет делами, обижается на то, что, получив от нее заверения в дружбе, ей не дают возможности подтвердить ее. Она многократно выражает им свое недовольство, дабы они приняли какие-то меры; указывает им, что они совсем забыли о деньгах, обещанных ей для уплаты ее долгов, и она вынуждена занимать, чтобы жить, что дурно обращаются с лицами, последовавшими за нею, что Миньё за преданность ей лишили наместничества в Монтрё, что маркиз де Ла Валетт испытывает затруднения при отправлении власти, поскольку его город наводнили люди в военной форме, что вовсе не выполняется обещанное ей, всего-то и состоящее в восстановлении ее положения в обществе, оплате ее штата и назначенных ею пенсионов; жалуется на то, что достаточно плохо о ней отозваться, чтобы получить одобрение из их уст и помощь в делах, что гувернера ее сыну подобрали вопреки ей, и, одобряя само лицо, она не может одобрить того, в какой форме свершилось назначение, что декларация, сделанная в связи с освобождением Господина Принца, оттого так переживается ею, что тут затронута честь Короля, что от него зависит выпустить новую декларацию, которая, никому не нанося вреда, дала бы всем знать: декларацией, сделанной в пользу Господина Принца, Король не собирался порицать ее действия по управлению его делами, будучи ею весьма довольным и признавая, как она была ему полезна.

Вместо того чтобы пойти навстречу ее разумной просьбе, ей отказывают, ясно давая понять, что желают возвысить того, кого она принизила во имя величия Государства. К ней посылают г-на де Бранта с поручением известить ее, что Король намерен устроить брак Господина Принца с м-ль де Монпансье и брак г-жи Генриетты с г-ном графом Суассонским.

Королева отвечает, что ей не пристало перечить Королю, но что, поскольку речь идет о ее детях, ей по праву, данному природой, полагается принимать участие в подобного рода делах.

Предполагается заключить еще три брака: м-ль Бурбонской со старшим сыном герцога де Гиза, м-ль де Люинь с его вторым сыном и г-на де Меркёра, сына герцога Вандомского, с дочерью герцога де Гиза.

Королева терпеливо выслушивает Бранта и заявляет о готовности терпеть то, чему она не в силах помешать.

Со своей стороны она просит его поспособствовать тому, чтобы она получила обещанные ей суммы, дабы пенсионы, согласованные ею с Королем, выплачивались ее людям; чтобы маркизу де Ла Валетту не чинили препятствий в Меце ни в его должности губернатора, ни в отправлении правосудия; но главное – чтоб было обнародовано заявление, из которого бы следовало: декларация, выпущенная после освобождения Господина Принца, ни в коей мере не направлена против ее персоны.

И при таком множестве доказательств своей злонамеренности по отношению к ней г-н де Люинь продолжает клясться ей в верности и заверять в радении об ее интересах.

В это время в Париж прибывает граф Фюрстембергский, чрезвычайный посол императора Фердинанда, вновь возведенного в высокое достоинство; он прислан умолять Его Королевское Величество помочь ему справиться с восстанием большей части его подданных, взбунтовавшихся не столько против него, сколько против католической Церкви.

После кончины императора Матвея, почившего 10 марта, Фердинанд встал во главе двух королевств – Богемии и Венгрии, королем которых был избран в два предыдущих года, а также, кажется, Австрии – от имени и с согласия эрцгерцога Альбрехта, бывшего наследником престола и вручившего ему бразды правления.

Дабы усмирить волнения в Богемии, Фердинанд обнародовал указ о прекращении военных действий армией под командованием графа де Бюкуа, вслед за чем подтвердил привилегии, обещая соблюдать все эдикты, появившиеся ранее в Богемии и касающиеся религии. Однако это не охладило пыл инсургентов, не убедило их образумиться; напротив, продолжая противостоять ему, они обратились к герцогу Саксонскому и маркизу Бранденбургскому за помощью. Восставшие в Верхней Австрии присоединились к ним, так же поступили их сторонники в Силезии и Моравии: пленили кардинала Дифристейна, своего губернатора, погнали от себя всех иезуитов, разграбили церковные ценности и причинили много зла католикам.

Граф де Ла Турн выказал себя храбрецом и 2 июня дошел до Вены, чтобы поднять на борьбу лютеран, которых там большое количество; однако Императору удалось их обезоружить, и вскоре графу де Ла Турну, по получении известия о поражении кавалерийских частей под предводительством Мансфельда¹⁷⁰, пришлось убраться восвояси и вернуться в Прагу.

Курфюрст Майенский созвал 23 июля ассамблею курфюрстов во Франкфурте для выборов Императора. Жители Богемии направили туда своих депутатов, чтобы помешать избранию на трон короля Фердинанда, жалуясь на то, что его имя было названо на ассамблее, при том что он не имел на то права, поскольку не заручился мандатом богемского курфюршества. Однако, невзирая на все противодействие, он был избран 8 августа по старому стилю и коронован 30-го; 19 августа Богемия постановила никогда не признавать его своим правителем и способствовать избранию нового короля; 26 августа в короли был избран курфюрст Пфальцский и наречен Фридрихом V¹⁷¹.

А тем временем Габор Бетлен, князь Трансильвании, видя, что ставки в игре высоки, и не желая упустить своего шанса, завладел всей территорией, принадлежавшей австрийскому дому в Венгрии, от реки Тиссы до города Пресбурга, который был им взят 26 октября.