Текст книги "Голос"

– Это происходит из Африки?

– Возможно, от католицизма, – уточнил Сигурд Оли.

– Но почему миссионерская?

– Да кто ее знает.

– Презерватив не исключает возможности однополого секса, – подытожил Эрленд. – Внесем ясность. Ничего исключать нельзя с этим презервативом. Ты не спросил толстяка, почему он хотел вышвырнуть вон Деда Мороза?

– Разве директор хотел избавиться от него?

– Он так сказал, но не дал объяснений. Надо разобраться, что этот кит имел в виду.

– Записываю, – сказал Сигурд Оли, всегда имевший при себе записную книжку и ручку.

– Есть такие личности, которые очень часто пользуются презервативом, чаще других.

– И кто же? – Сигурд Оли вопросительно посмотрел на босса.

– Проститутки.

– Проститутки? – повторил Сигурд Оли. – Шлюхи? Ты полагаешь, здесь есть что-то подобное?

Эрленд покачал головой.

– Они выполняют труднейшую миссию в отелях.

Сигурд Оли встал и теперь переминался с ноги на ногу перед Эрлендом, который, очистив свою тарелку, снова бросал полные вожделения взгляды в сторону буфета.

– Гм-м, что ты собираешься делать на Рождество? – неловко выдавил наконец Сигурд Оли.

– На Рождество? – переспросил Эрленд. – Я… К чему ты клонишь? Что я буду делать на Рождество? А что я должен делать на Рождество? Какая тебе разница?

Немного поколебавшись, Сигурд Оли бросился в омут.

– Бергтора допытывается, не останешься ли ты один.

– У Евы Линд были какие-то планы. Что там замыслила Бергтора? Чтобы я к вам пришел?

– Э-э, я не в курсе, – сказал Сигурд Оли. – Женщины! Кто их поймет?

Тут он быстренько ретировался в подвал.

Элинборг стояла перед комнатой убитого и наблюдала за работой криминалистов, когда Сигурд Оли появился из мрака коридора.

– Где Эрленд? – спросила она, приканчивая свой пакетик с орешками.

– В ресторане, – ехидно фыркнул Сигурд Оли.

Более детальное исследование, проведенное ближе к вечеру, показало, что презерватив был покрыт слюной.

3

Криминалисты из технического отдела связались с Эрлендом, как только получили образцы. Он все еще находился в отеле. Место преступления в какой-то момент стало похоже на фотоателье. Вспышки то и дело озаряли темноту коридора. Труп засняли со всех сторон, сфотографировали все, что было в комнате Гудлауга. Затем покойника отправили в морг на Баронской улице для вскрытия. Криминалисты принялись собирать отпечатки пальцев в убежище швейцара и обнаружили, что их очень много. Отпечатки предстояло сравнить с уже имеющимися в полиции образцами. Нужно было снять отпечатки пальцев у всего персонала отеля, помимо того, сделанное криминалистами открытие требовало еще и сбора образцов слюны.

– А как насчет постояльцев? – спросила Элинборг. – Мы будем и их подвергать той же процедуре?

Она мечтала поскорее уйти домой и уже пожалела, что задала такой вопрос; ей хотелось закончить рабочий день. Элинборг трепетно относилась к Рождеству и соскучилась по своему семейству. Она украсила квартиру еловыми ветвями и мишурой. Напекла аппетитного печенья, которое уложила в коробочки и аккуратно пометила этикеточками. Она готовила такой вкусноты рождественские ужины, что молва о ее кулинарных способностях распространилась далеко за пределы многочисленного семейства. Главным блюдом на каждое Рождество был свиной окорок «по-шведски», который она вымачивала в рассоле двенадцать дней на балконе и о котором так пеклась, будто это был сам младенец Иисус в пеленках.

– Я считаю, нам следует исходить из того, что убийца – исландец, во всяком случае, на первый взгляд, – сказал Эрленд. – Пока что оставим в покое постояльцев. Отель в это время заполняется на период праздников, и вряд ли кто-то уедет раньше. Опросим их, возьмем образцы слюны и снимем отпечатки пальцев. Мы не можем запретить иностранцам уезжать из страны. Необходимы веские причины, чтобы остановить их. Так что для начала составим список гостей, находившихся в отеле в момент убийства, и не будем трогать тех, кто приехал позже. Попробуем упростить дело.

– А если все не так просто? – поинтересовалась Элинборг.

– Не думаю, что кому-либо из гостей известно об убийстве, – подал голос Сигурд Оли, которому тоже не терпелось вернуться домой. Бергтора, его жена, позвонила ему пару часов назад и спросила, когда он будет. Сейчас, мол, как раз самый подходящий момент и она ждет его. Сигурд Оли сразу же понял, что она подразумевала под «самым подходящим моментом». Они пытались завести ребенка, но ничего не выходило, и Сигурд Оли сказал Эрленду, что они подумывают об искусственном оплодотворении.

– Ты должен будешь вернуть банку? – поинтересовался Эрленд.

– Банку? – переспросил Сигурд Оли.

– Ну, склянку. Утром.

Сигурд Оли уставился на Эрленда, пока до него не дошло, что тот имел в виду.

– Мне не стоило делиться с тобой нашими проблемами, – процедил он.

Эрленд сделал глоток плохого кофе. Все трое устроились в кафетерии для персонала в подвальном этаже. Вход был закрыт, полицейские и криминалисты ушли, комнату опечатали. Эрленд никуда не спешил. Ему некуда было идти, кроме как к себе, во мрак своей квартиры. Рождеству он не придавал никакого значения. Это всего лишь несколько выходных дней, когда ему совершенно нечего делать. Может быть, дочь заглянет к нему и они отварят копченое мясо. Иногда с ней приходит и ее брат. Еще Эрленд обычно читает, как он это всегда делает, где бы то ни было.

– Вам пора домой, – сказал он. – Я тут еще немного поковыряюсь. Посмотрим, смогу ли я переговорить с этим старшим администратором, у которого ни для кого нет времени.

Элинборг и Сигурд Оли встали.

– С тобой все будет в порядке? – спросила Элинборг. – Ты не хочешь пойти домой? Рождество все-таки…

– Что это с вами? Почему вы не хотите оставить меня в покое?

– Рождество ведь, – проговорила Элинборг со вздохом. – Ладно, забудь.

Они с Сигурдом Оли развернулись и направились к выходу из кафетерия.

Эрленд просидел в задумчивости добрый час. Он обдумывал вопрос Сигурда Оли о том, где ему предстоит встречать Рождество. Он размышлял об Элинборг с ее опекой. Потом ему вспомнилась его берлога: кресло, раздолбанный телевизор и полки с книгами по всем стенам.

Иногда он покупал себе на Рождество бутылку «Шартрёз», ставил бокал рядом и читал об опасностях и смертях, случавшихся в те дни, когда люди отправлялись в пешие походы, а Рождество было временем, сопряженным с риском для жизни. Народ не поддавался ни на какие уговоры, когда речь шла о том, чтобы навестить близких и помериться силами с природой. Люди сбивались с пути и пропадали. А дома на хуторе рождение Спасителя оборачивалось кошмаром. Одних находили, других – никогда.

Такие вот у него, Эрленда, были рождественские сказки.

Старший администратор уже снял гостиничную форму и надевал пальто, когда Эрленд наткнулся на него в гардеробе. Мужчина заявил, что смертельно устал и хочет только одного – поскорее вернуться домой к своей семье. Да, он слышал об убийстве. Ужас! Но не знает, чем может помочь.

– Мне сказали, что вы его знали лучше всех в отеле, – заявил Эрленд.

– Нет, это не совсем так, – ответил служащий, обматывая шею толстенным шарфом. – Кто вам сказал?

– Он ведь работал под вашим началом? – уточнил Эрленд, пропустив вопрос мимо ушей.

– Работал под моим руководством, да, верно. Он ведь был швейцаром. Я отвечаю за прием, регистрацию. Вам это, наверное, известно. Вы не знаете, до которого часа сегодня работают магазины?

Ему было так откровенно наплевать на Эрленда и его вопросы, что это действовало на нервы. Больше всего раздражало то, что, казалось, всем было начхать на судьбу человека из подвала.

– Весь день. Не знаю. Кому потребовалось заколоть в сердце вашего швейцара?

– Моего? Он не был моим швейцаром. Это был гостиничный швейцар.

– И почему у него были спущены штаны и на пенисе торчал презерватив? Кто у него был? Кто вообще заходил к нему в гости? С кем он водил дружбу здесь, в отеле? С кем он общался за стенами отеля? Кто его враги? Почему он жил прямо тут? Что это за условия такие? Что вы такое скрываете? Почему вы не отвечаете по-человечески?

– Послушайте! Я… Что?.. – Старший администратор осекся. – Мне бы лучше пойти домой. У меня нет ответов на все эти вопросы. Скоро Рождество. Давайте завтра поговорим, а? Я не присел за весь день.

Эрленд посмотрел на него.

– Мы поговорим завтра, – произнес инспектор и вышел из гардероба. И тут ему вспомнился вопрос, который крутился у него в голове после разговора с директором. Он обернулся. Старший администратор уже стоял в дверях, когда Эрленд его окликнул.

– Почему вы хотели от него избавиться?

– Что?

– Вы хотели избавиться от Деда Мороза. Почему?

Администратор замешкался с ответом.

– Его уже выгнали, – сказал он наконец.

Директор отеля ужинал, когда Эрленд разыскал его. Толстяк сидел за большим столом на кухне, нацепив на себя поварской фартук, и опустошал тарелки с закусками, принесенными из буфета.

– Вы даже представить себе не можете, как я люблю покушать, – сказал он и утер рот, заметив, что Эрленд смотрит на него. – В покое, – добавил он.

– Я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду, – сказал Эрленд.

Они были одни в большой, начищенной до блеска кухне. Эрленд не мог не восхититься тем, как директор поглощал пищу. Он ел быстро, но очень ловко и без излишней жадности. В движениях его рук прослеживалось даже некоторое изящество. Кусок за куском исчезал у него во рту, неудержимо и страстно.

После того как тело убитого увезли из отеля, директор немного успокоился. Полицейские уехали. Журналисты, толпившиеся перед зданием, разошлись. Блюстители порядка запретили посторонним доступ в отель, поскольку все здание считалось местом преступления. Однако гостиничный персонал продолжал работать по-прежнему. Лишь небольшому количеству иностранных гостей было известно об убийстве в подвале. Но все-таки многие обратили внимание на присутствие полицейских в отеле и стали задавать вопросы. Директор распорядился, чтобы служащие отвечали, что речь идет о пожилом человеке, умершем от инфаркта.

– Я знаю, что вы думаете. Вы считаете меня свиньей, не так ли? – произнес директор, перестав есть. Он взялся за бокал с красным вином. Мизинец, похожий на маленькую сосисочку, был отведен в сторону.

– Нет, но я понимаю, почему вы захотели стать директором отеля, – ответил Эрленд и, сам того не желая, грубо бросил: – Вы же сами себе копаете могилу, знаете об этом?

– Я вешу сто восемьдесят килограммов, – ответил директор. – Кормовые свиньи весят не намного больше. Я всегда был жирным. Никогда не был другим. Никогда не пытался похудеть. Никогда не помышлял изменить образ жизни, или как там принято говорить. Мне так удобно. И, на мой взгляд, лучше, чем вам.

Эрленду вспомнилось, как он где-то слышал, будто толстяков считают более уравновешенными, чем тощих.

– Лучше, чем мне? – переспросил Эрленд и слегка улыбнулся. – Что вы об этом знаете? Почему вы выставили швейцара вон?

Директор снова принялся за еду и только через какое-то время отложил в сторону приборы. Эрленд терпеливо ждал. Он видел, что толстяк обдумывает, как бы получше ответить, какие выбрать слова, исходя из того, что Эрленду известно об увольнении.

– Бизнес шел не наилучшим образом, – наконец сказал он. – У нас хороший доход летом, и во время рождественских и новогодних праздников прибыль всегда возрастает, но затем наступает мертвый сезон, сопряженный с большими проблемами. Владельцы отеля велели провести сокращения, уменьшить количество сотрудников. Я решил, что держать швейцара на полной ставке весь год невыгодно.

– А у меня сложилось впечатление, что он был кем-то большим, чем швейцар. Дедом Морозом, например. Такой умелец, мастер на все руки, не просто сторож.

Директор снова принялся за еду, и в разговоре наступила пауза. Эрленд огляделся вокруг. Полиция разрешила служащим, закончившим трудовой день, идти домой, предварительно переписав имена и адреса; до сих пор не удалось установить, кто последним разговаривал с покойным и как протекал его предсмертный час. Никто не обращал особого внимания на Деда Мороза. Никто не видел, кто спускался в подвал. Никто не знал, кого он там принимал. Лишь немногим было известно, что убитый жил в подвале, что эта каморка была его домом, и казалось, все стремились избегать общения с ним. Почти все утверждали, что не были с ним знакомы, и на поверку у жертвы не нашлось ни одного приятеля в отеле. Гостиничные служащие не имели ни малейшего представления о друзьях этого человека за пределами отеля.

Ну прямо «Маленький Бьёси на горе»[6]6
  Поэма Йоуна Магнуссона, рассказывающая об одиноком и брошенном всеми маленьком мишке.


[Закрыть], подумал Эрленд.

– Незаменимых не бывает, – произнес директор и пригубил вино, оттопырив палец-сосиску. – Разумеется, всегда неприятно избавляться от персонала, но у нас нет средств, чтобы оплачивать швейцара круглый год. По этой причине мы его уволили. Никаких других причин. Да и вообще, работы у него было совсем немного. Форму он надевал, когда приезжали кинозвезды или главы иностранных государств. А так он выставлял вон разный сброд, околачивавшийся возле отеля.

– Как он воспринял свое увольнение? Плохо?

– Я полагаю, он понял причины.

– Ножи с кухни пропадали? – спросил Эрленд.

– Я не в курсе. Каждый год пропадают сотни ножей, вилок, стаканов. Даже полотенца и… Вы думаете, он был заколот гостиничным ножом?

– Не знаю.

Эрленд смотрел, как директор поглощает пищу.

– Он проработал тут двадцать лет, и никто ничего о нем не знает. Вам это не кажется странным?

– Народ приходит и уходит, – ответил директор, пожав плечами. – Текучка кадров – обычное дело в нашем бизнесе. Я думаю, людям было известно о его существовании, но кто о ком что знает? Не представляю. Я сам тут ни с кем толком не знаком.

– Но вы-то удержались во всей этой текучке кадров.

– Меня трудно сдвинуть с места.

– Почему вы упомянули о том, что собирались вышвырнуть его вон?

– Я так сказал?

– Да.

– Я просто так сказал. Ничего особенного не имел в виду.

– Но вы таки уволили его и собирались вышвырнуть вон, – упрямо повторил Эрленд. – Потом кто-то пришел и убил его. Прямо скажем, последние дни не были для него слишком радостными.

Директор продолжал запихивать в себя пирожные и мусс, не обращая внимания на зрителя, как будто того и вовсе не существовало. Делал он это с изяществом гурмана, вкушающего бесподобные деликатесы.

– Почему он не съехал сразу же после увольнения?

– Он должен был уехать к концу месяца. Я пытался поторопить его, но не проявил достаточной твердости. Надо было настоять. Тогда мы избежали бы этого безобразия.

Эрленд молча наблюдал, как толстяк наворачивает десерт. Может быть, все дело в буфете. Может быть, в сумраке его квартиры. Возможно, такое время года. Или причина в полуфабрикатах, ждавших его дома. Одинокое Рождество. Эрленд не знал. Вопрос сам сорвался с языка, прежде чем он успел подумать.

– Комнату? – переспросил директор, будто бы не поняв, о чем толкует Эрленд.

– Ничего особенного не требуется, – добавил детектив.

– Вы имеете в виду для себя?

– Одноместный номер, – настаивал Эрленд. – Можно без телевизора.

– У нас все забито, к сожалению. – Директор уставился на Эрленда. Ему вовсе не хотелось, чтобы полицейский сидел у него на шее и днем и ночью.

– Старший администратор сказал мне, что свободная комната имеется, – соврал Эрленд решительным тоном. – Предложил поговорить с вами напрямую.

Толстяк посмотрел на Эрленда и отодвинул недоеденный мусс. Оттолкнул тарелку. Аппетит был испорчен.

Номер оказался холодным. Эрленд стоял у окна и смотрел на улицу, но видел только свое отражение в темном стекле. Он довольно долго не встречался лицом к лицу с этим человеком и заметил, как постарел, там, в этой темноте. С той стороны окна вокруг него падали хлопья снега, нежно касаясь земли, будто небо треснуло и небесное крошево просыпалось на мир.

На ум пришли строчки, которые он помнил наизусть, из весьма удачно переведенной поэмы Гёльдерлина. Он мысленно перебирал стихи, пока не остановился на четверостишии, которым захотелось поделиться с человеком, смотревшим ему в глаза из темноты окна:

 
Стены стоят
Хладны и немы.
Стонет ветер,
И дребезжат флюгера.
 

4

Он спал и во сне услышал, как кто-то тихонько постучал в дверь и шепотом стал звать его по имени.

Эрленд сразу же понял, кто это. Открыл – и вот она, его дочь Ева Линд собственной персоной в гостиничном коридоре. Они посмотрели друг другу в глаза, и Ева, улыбнувшись, проскользнула мимо него в комнату. Он закрыл дверь. Она уселась у маленького письменного столика и вытащила пачку сигарет.

– Я думаю, здесь нельзя курить, – сказал Эрленд, который соблюдал запрет на курение.

– Да? – отозвалась Ева Линд, вытаскивая сигарету из пачки. – Чего это здесь такой холод?

– Наверное, батарея сломана.

Эрленд уселся на край кровати. Он был в трусах и натянул одеяло, как броню, на голову и плечи.

– Что это ты делаешь? – спросила Ева Линд.

– Мерзну, – ответил Эрленд.

– Я имею в виду, что ты делаешь в гостиничном номере? Почему ты не пошел домой? – Она затянулась – сигарета прогорела почти на треть; потом выдохнула, и комната тут же наполнилась табачным дымом.

– Не знаю. Я… – Эрленд умолк.

– Не хочешь, что ли, домой?

– Думал, так лучше для дела. Сегодня в этом отеле был убит человек. Ты уже слышала об этом?

– Некто Дед Мороз, так? Его убили?

– Работал швейцаром. Вечером должен был изображать Деда Мороза на детском празднике. Как твои дела?

– Прекрасно, – ответила Ева Линд.

– Все еще работаешь?

– Да.

Эрленд взглянул на нее. Она выглядела лучше, хотя была, как всегда, очень худой. Но синяки вокруг красивых синих глаз стали менее заметны, и щеки не такие впалые, как раньше. Он вспомнил, что она вот уже восемь месяцев не притрагивалась к наркотикам. После того как потеряла ребенка и долго лежала в коме на больничной койке, находясь между небом и землей. Когда ее выписали, она переехала к нему и прожила у него полгода, нашла постоянную работу, которой у нее не было в течение двух лет. Последнее время Ева снимала комнату в центре.

– Как это ты меня тут разыскала? – поинтересовался Эрленд.

– Не могла до тебя дозвониться и набрала твой рабочий, и мне сказали, что ты здесь. Когда я принялась расспрашивать про тебя, то узнала, что ты снял номер. Что случилось? Почему ты не идешь домой?

– Я вообще не очень понимаю, что делаю, – сказал Эрленд. – Рождество – странное время.

– Точно, – подтвердила Ева Линд, и они замолчали.

– Есть ли новости от твоего брата? – спросил Эрленд.

– Синдри все еще работает в каком-то захолустье, – ответила Ева Линд. Сигарета зашипела, когда затлел фильтр. Пепел упал на пол. Ева поискала глазами пепельницу и, не найдя, поставила окурок догорать на краю стола.

– Как мать? – спросил Эрленд. Вопросы всегда были одни и те же, и ответы в целом тоже.

– О’кей. Пашет как лошадь. Как обычно.

Эрленд умолк, кутаясь в одеяло. Ева Линд наблюдала, как голубой дым от сигареты клубится над столом.

– Не знаю, как долго еще продержусь, – произнесла она, не спуская глаз с дыма.

Эрленд высунулся из-под одеяла.

Тут в дверь постучали. Они вопросительно посмотрели друг на друга. Ева поднялась и пошла открывать. В коридоре стоял гостиничный служащий, одетый в униформу. Он представился, сказав, что работает в отделе регистрации.

– Здесь запрещено курить, – было первое, что он произнес, заглянув в комнату.

– Я просил ее затушить, – отозвался Эрленд, который в трусах сидел под одеялом. – Она никогда меня не слушала.

– Запрещено впускать девиц в комнаты, – заявил служащий. – Из-за того, что произошло.

Ева Линд слегка улыбнулась и взглянула на отца. Эрленд посмотрел сначала на свою дочь, потом на служащего.

– Нам сказали, что сюда поднялась девушка, – продолжал тот. – Это запрещено. Ты должна уйти. Немедленно.

Он стоял в дверях и ждал, когда Ева Линд последует за ним. Эрленд встал, с одеялом на плечах, и подошел к мужчине.

– Она моя дочь, – объяснил он.

– Да, конечно, – ухмыльнулся служащий с таким видом, будто это его не касалось.

– Серьезно, – поддакнула Ева Линд.

Мужчина взглянул на них по очереди.

– Я не хочу никакого шума, – проговорил он.

– Проваливайте и оставьте нас в покое, – сказала Ева Линд.

Он не двигался с места, рассматривая Еву Линд и Эрленда в трусах, завернутого в одеяло и стоявшего у нее за спиной.

– Здесь что-то с батареей, – сказал Эрленд. – Она не греет.

– Девушка должна пойти со мной, – процедил мужчина.

Ева Линд посмотрела на отца и пожала плечами.

– Поговорим потом, – сказала она. – Не хочу сплетен.

– Чего ты не выдержишь? О чем ты говорила? – спросил Эрленд.

– Потом поговорим, – повторила Ева и вышла за дверь.

Мужчина улыбнулся Эрленду.

– Вы собираетесь что-нибудь сделать с батареей? – спросил Эрленд.

– Я доложу, – ответил служащий и закрыл дверь.

Эрленд снова уселся на кровать. Ева Линд и Синдри Снай были детьми от его несчастливого брака, лопнувшего более двадцати лет назад. Эрленд практически не общался с детьми после развода. Такое решение приняла его бывшая жена Халльдора. Она считала себя обманутой и использовала детей как орудие мести. Эрленд не стал возражать. Но потом жалел, что не настоял на возможности встречаться с детьми. Раскаивался и в том, что позволил Халльдоре решать все самой. И вот его дочь подсела на наркотики, а сын уже несколько раз проходил курс лечения от алкоголизма.

Он знал, что имела в виду Ева, говоря, что вряд ли выдержит. Она не лечилась, не обращалась ни в какие службы, оказывающие поддержку в трудных ситуациях. Боролась сама и только своими силами. Всегда была замкнута, несговорчива и упряма, когда речь заходила об образе жизни, который она вела. Ева не смогла отказаться от наркотиков, несмотря на беременность, хотя делала попытки и завязывала на какое-то время. Его дочь не обладала достаточной силой воли, чтобы прекратить раз и навсегда. Она боролась, и Эрленд знал, что она старается на полном серьезе, но это было выше ее сил, и она всякий раз срывалась. Он не знал, что привело ее к такой тяжелой зависимости, подавляющей все прочие жизненные приоритеты. Не имел понятия о причинах саморазрушения, но чувствовал, что это он в какой-то мере ее предал. Что в каком-то смысле он виноват в том, что с ней стало.

Пока Ева Линд находилась при смерти в больнице, Эрленд сидел в ее палате и разговаривал с ней, поскольку врач сказал, что, возможно, она узнает его голос и почувствует присутствие отца. Через несколько дней Ева пришла в сознание и первое, о чем она попросила, – это увидеться с отцом. Она была так слаба, что едва могла говорить. Когда Эрленд пришел к ней, дочь спала. Он присел и стал ждать ее пробуждения.

Открыв наконец глаза и увидев отца, Ева попыталась улыбнуться, но вместо этого вдруг расплакалась. Он поднялся и прижал ее к себе. Она сотрясалась от рыданий в его объятиях, а он старался ее успокоить, уложил на подушку и вытер слезы с ее глаз.

– Где ты пропадала все эти долгие-предолгие дни? – спросил он, погладив ее по щеке и в свою очередь попытавшись ободряюще улыбнуться.

– Где ребенок? – спросила она.

– Тебе не рассказали, что произошло?

– Я потеряла ее. Но мне не сказали, где она. Я не видела ее. Они мне не доверяют…

– Еще немного, и я тебя тоже потерял бы.

– Где она?

Эрленд был в хирургическом отделении и видел мертвого ребенка, девочку, которую собирались назвать Ауд.

– Ты хочешь ее увидеть? – спросил он.

– Прости, – еле слышно проговорила Ева.

– За что?

– За то, что я такая. Что я так ребенка…

– Мне не за что прощать тебя, Ева. Ты не должна просить прощения за то, какая ты есть.

– Нет, должна.

– Ты не можешь предвидеть свою судьбу.

– Ты хочешь?..

Ева Линд осеклась и опустилась без сил на кровать. Эрленд молча ждал, когда дочь наберется сил. Наконец она посмотрела на отца:

– Ты мне поможешь похоронить ее?

– Конечно, – ответил он.

– Я хочу ее увидеть.

– Ты не думаешь, что?..

– Я хочу увидеть ее, – повторила Ева Линд. – Устрой это. Позволь мне увидеть ее.

Эрленд не мог решить, что делать, но все же поехал в морг и забрал тело девочки, которую про себя называл Ауд, поскольку не хотел, чтобы она осталась безымянной. Он нес ее, обернутую в белое полотенце, по больничному коридору в реанимационное отделение – дочь была слишком слаба, чтобы передвигаться самостоятельно. Ева взяла ребенка, посмотрела на него, потом подняла глаза на отца.

– Это я виновата, – тихо проговорила она.

Эрленд ожидал, что дочь разрыдается, и удивился, когда этого не произошло. Под внешним спокойствием скрывалось отвращение, которое она испытывала к самой себе.

– Тебе нужно выплакаться, – сказал он.

Ева подняла на него глаза:

– Я не заслужила слез.

Ева Линд сидела с застывшим лицом в инвалидном кресле на церковном дворе в Водопадной бухте и наблюдала за погребением. Священник окропил гробик. Она с трудом поднялась, оттолкнув Эрленда, который хотел ей помочь, осенила крестом могилу своей дочери, и губы у нее задрожали, но Эрленд не понимал, сдерживает она слезы или произносит молчаливую молитву.

Стоял прекрасный весенний день, и солнце искрилось на поверхности воды в бухте. Можно было различить людей, вышедших прогуляться в хорошую погоду по пляжу Бычья Отмель. Халльдора стояла в отдалении, а Синдри Снай – на краю могилы, подальше от отца. Вряд ли им удалось бы еще больше увеличить разделяющее их расстояние; расколотая группка, у которой общего-то и было разве что жизненные неурядицы и несчастья. Эрленд прикинул, что семья не собиралась вместе добрую четверть века. Он взглянул на Халльдору, старавшуюся не смотреть в его сторону. Они не обменялись друг с другом ни единым словом.

Ева Линд снова опустилась в кресло, и Эрленд бросился ее обхаживать. Он услыхал, как она простонала:

– Что за треклятая жизнь!

Эрленд вынырнул из своих воспоминаний. В памяти всплыли слова, сказанные гостиничным служащим. Детектив хотел узнать, что тот имел в виду, но позабыл. Эрленд встал, вышел в коридор и увидел, что служащий заходит в лифт. Евы Линд и след простыл. Он позвал мужчину. Тот придержал двери лифта и вышел. Эрленд стоял перед ним босой, в нижнем белье, все еще закутанный в одеяло.

– На что это вы намекали, сказав «из-за того, что произошло»? – спросил Эрленд.

– Из-за того, что произошло? – недоуменно переспросил мужчина.

– Вы сказали, что я не могу принимать девиц у себя в номере из-за того, что произошло.

– Да.

– Вы имели в виду из-за того, что произошло с Дедом Морозом в подвале.

– Да. Как вы узнали о?..

Эрленд посмотрел на свои трусы и немного замялся.

– Я веду расследование, – сказал он. – Я инспектор уголовной полиции.

Служащий уставился на него. На его лице отразилось сомнение.

– Почему вы связываете эти два события?

– Не могу вам объяснить, – ответил мужчина, переминаясь с ноги на ногу.

– То есть, если бы Деда Мороза не прикончили, девицам не возбранялось бы проходить в номера. Вы ведь выразились таким образом. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Нет. Я сказал «из-за того, что произошло»? Я не помню.

– Вы именно так сказали. Девицам нельзя находиться в номерах «из-за того, что произошло». Вы подумали, что моя дочь… – Эрленд старался выбрать выражение помягче, но ему не удалось. – Вы решили, что моя дочь – потаскуха, и явились сюда, чтобы выкинуть ее вон, потому что Дед Мороз был убит. Если бы этого не произошло, девицы могли бы заходить в номера. Вы разрешаете таким женщинам навещать постояльцев? Когда все в порядке?

Мужчина смотрел на Эрленда:

– Кого вы называете девицами?

– Шлюх, – сказал Эрленд. – Шлюхи расползаются по отелю и скрываются в номерах, вы допускаете это. Но вот теперь, «из-за того, что произошло», это запрещено, так? Какое отношение ко всему этому имеет Дед Мороз? Он каким-то образом связан со шлюхами?

– Я не понимаю, – уперся служащий из отдела регистрации. – О чем вы говорите?

Эрленд изменил тактику.

– Я допускаю, что вы стали осторожничать после произошедшего в отеле убийства. Вы не хотите привлекать внимание даже к чему-то, по сути, совершенно невинному, если с вашей точки зрения это ненормально. Тут нечего возразить. По-моему, заплатив, люди вольны поступать как хотят. Но мне нужно знать, был ли Дед Мороз связан с гостиничной проституцией.

– Я ничего не знаю ни о какой проституции, – возразил мужчина. – Вы же сами могли убедиться в том, как мы отслеживаем молодых женщин, которые поднимаются наверх одни. Она и вправду ваша дочь?

– Да, – сказал Эрленд.

– Она послала меня ко всем чертям.

– Очень на нее похоже.

Эрленд закрыл за собой дверь в номер, улегся на кровать и тут же заснул. Ему снилось, что небо над ним прорвалось и до него донесся скрип флюгеров.