Текст книги "Голос"

7

Гудлауг Эгильссон работал в гостинице с 1982 года. Ему было тогда двадцать восемь лет. Он успел сменить несколько работ, в последний раз подвизался ночным сторожем в Министерстве иностранных дел. Когда было решено нанять швейцара в постоянный штат отеля, его приняли на это место. То было время расцвета туризма. Расширение отеля подходило к концу. Набирали персонал. Предыдущий директор не помнил точно, почему взяли именно Гудлауга. По его воспоминаниям, выбор кандидатов был невелик.

Гудлауг понравился директору. Он производил впечатление предупредительного и вежливого человека, прекрасного исполнителя и сразу же показал себя хорошим служащим. Был холост, ни жены, ни детей, что немного беспокоило директора, поскольку люди семейные обычно более надежны. С другой стороны, Гудлауг был не очень разговорчив и о своем прошлом не рассказывал.

Вскоре недавно нанятый швейцар пришел к директору и спросил, нет ли в отеле какого-нибудь помещения, которое он мог бы использовать, пока не найдет нового пристанища. Ему велели как можно быстрее съехать со съемной квартиры, и он вот-вот окажется на улице. Гудлауг выглядел удрученным. Напомнил директору о каморке в конце подвала, где он мог бы перекантоваться, пока не подыщет себе что-нибудь. Они пошли посмотреть помещение. Оно было забито всяким хламом, но Гудлауг сказал, что знает, куда все это пристроить на хранение, и что большую часть можно вообще выбросить.

Так вот и получилось, что Гудлауг – швейцар, а потом еще и Дед Мороз – вселился в кладовое помещение и прожил там до самой смерти. Директор отеля думал, что он проведет там максимум пару недель. Гудлауг и сам так говорил. Комната мало подходила для длительного проживания. Но он все никак не мог найти себе подходящее жилье, и в скором времени постоянное присутствие Гудлауга в отеле стало само собой разумеющимся фактом, тогда как его должность швейцара совместилась с обязанностями охранника. Со временем оказалось, что очень кстати иметь его под рукой и днем и ночью, когда возникают какие-нибудь неисправности, требующие умелых рук.

– Вскоре после того, как Гудлауг вселился в каморку, прежний директор ушел со своего поста, – завершил свой отчет о встрече Сигурд Оли, сидевший в номере у Эрленда. День клонился к вечеру.

– Ты знаешь почему? – спросил Эрленд. Он лежал на кровати и смотрел в потолок. – После ремонта отель расширили, набрали персонал, а он тут же ушел с работы. Тебе это не кажется странным?

– Я не допытывался. Спрошу у него, если ты считаешь, что в этом есть какой-то смысл. Бывший директор не имел представления о том, что Гудлауг разыгрывал роль Деда Мороза. Такая традиция сложилась уже после его ухода. Старик был искренне огорчен известием об убийстве Гудлауга в подвале.

Сигурд Оли обвел взглядом пустую комнату:

– Ты намерен встречать Рождество здесь?

Эрленд не ответил.

– Почему ты не возвращаешься домой?

Молчание.

– Наше приглашение все еще в силе.

– Спасибо тебе еще раз и передай привет Бергторе, – задумчиво проговорил Эрленд.

– Что ты раскапываешь?

– Тебя не касается, если я что-то… раскапываю, – огрызнулся Эрленд. – Мне надоело Рождество.

– Я, во всяком случае, хочу уйти домой, – сказал Сигурд Оли.

– Как продвигается пополнение семьи?

– Так себе.

– Проблема в тебе или в несовместимости?

– Я не знаю. Мы не ходили обследоваться. Но Бергтора постоянно заводит об этом разговор.

– Ты действительно хочешь ребенка?

– Да. Не знаю. Не знаю я, чего хочу.

– Который час?

– Около половины седьмого.

– Иди домой, – сказал Эрленд. – А я пойду посмотрю на нашего второго Генри.

Генри Уопшот вернулся в гостиницу, но в номере его еще не было. Эрленд попросил дежурного администратора позвонить ему в комнату. Потом инспектор поднялся к нему на этаж и постучал в дверь, но ответа не получил. Он подумал было, не заставить ли директора открыть номер, но для этого сначала нужно получить разрешение на обыск у судьи, что может затянуться до ночи. Кроме того, неизвестно, тот ли это Генри, с которым у Гудлауга была назначена встреча на 18:30.

Эрленд стоял в гостиничном коридоре и размышлял об имеющихся у него в запасе вариантах, как вдруг из-за угла вышел мужчина лет пятидесяти – шестидесяти и направился в его сторону. Он был в поношенной коричневой твидовой куртке, брюках цвета хаки и темно-синей рубашке с ярко-красным галстуком. Лысина на полголовы, но прядь поседевших волос старательно зачесана на проплешину.

– Так это вы? – спросил он по-английски, подойдя к Эрленду. – Мне сказали, что меня разыскивал один человек. Исландец. Вы коллекционер? Вы хотели встретиться со мной?

– Вас зовут Уопшот? – спросил Эрленд. – Генри Уопшот?

С английским у Эрленда было не очень. Он более или менее понимал этот язык, но говорил плохо. Вследствие интернационализации преступлений полицейских обязали пройти специальный курс английского языка, который Эрленд посещал и которым остался доволен. Он даже начал читать книги по-английски.

– Меня зовут Генри Уопшот, – ответил мужчина. – Что же вы хотели?

– Может быть, лучше поговорить в другом месте, – сказал Эрленд. – Зайдем в номер? Или?..

Уопшот посмотрел на дверь своего номера, потом на Эрленда.

– Может быть, лучше спустимся вниз в вестибюль? – предложил англичанин. – Что же вы хотите от меня? Кто вы?

– Давайте спустимся, – согласился Эрленд.

Генри Уопшот в замешательстве последовал за ним к лифту. Когда они спустились в вестибюль, Эрленд прошел к местам для курения около ресторана, и они уселись за столик. Тут же появилась официантка. Народ начинал собираться у буфета, который, на взгляд Эрленда, был не менее аппетитным, чем накануне. Они заказали кофе.

– Как странно, – начал Уопшот. – Я назначил встречу именно на этом месте, но прошло уже полчаса, а человек не пришел. От него никаких известий, и тут вы стоите у меня перед дверью и приводите меня сюда.

– С кем вы собирались встретиться?

– Он исландец. Живет прямо в отеле. Зовут Гудлауг.

– И вы назначили встречу здесь сегодня в половине седьмого?

– Точно, – удивился Уопшот. – Как?.. Кто вы?

Эрленд объяснил, что он из полиции, сообщил о смерти Гудлауга и о том, что у него в комнате была найдена записка, в которой говорилось о встрече с человеком по имени Генри, и что, очевидно, он и есть тот самый Генри. Поэтому полицейский инспектор хотел бы узнать, зачем они собирались встретиться с Гудлаугом. Эрленд не стал распространяться о своем подозрении, что Уопшот вполне мог оказаться в комнате Деда Мороза в момент убийства. Он лишь сказал, что Гудлауг проработал в отеле двадцать лет. Уопшот в упор смотрел на Эрленда, пока тот говорил, и недоверчиво потряхивал головой, будто не понимал до конца то, что слышал.

– Он умер?

– Да.

– Убит?!

– Да.

– Боже мой! – воскликнул Уопшот.

– Как вы познакомились с Гудлаугом?

Казалось, Уопшот погрузился в свои мысли, и Эрленд повторил вопрос.

– Я знаю его уже много лет, – ответил наконец Уопшот и улыбнулся, обнажив мелкие пожелтевшие от табака зубы, местами черные у десен. Эрленд подумал, что он, должно быть, курит трубку.

– Когда вы впервые встретились? – спросил Эрленд.

– Мы никогда не встречались, – возразил Уопшот. – Я никогда не видел его. Надеялся увидеть сегодня, впервые. Поэтому я и приехал в Исландию.

– Вы приехали в Исландию, чтобы встретиться с ним?

– Да, в том числе.

– Но каким образом вы познакомились? Если вы никогда не встречались, что за отношения были между вами?

– Никаких отношений не было, – ответил Уопшот.

– Я не понимаю, – растерялся Эрленд.

– Не было никакой связи, никогда, – повторил Уопшот и сделал кавычки пальцами при слове «связь».

– Как это? – удивился Эрленд.

– Только одностороннее обожание, – сказал Уопшот. – С моей стороны.

Эрленд попросил его повторить последние слова. Он никак не мог взять в толк, почему этот человек, никогда не встречавший Гудлауга и проделавший весь путь из Великобритании в Исландию, поклонялся гостиничному швейцару. Человеку, жившему в подвальном чулане и нашедшему смерть от удара ножом в сердце со спущенными штанами. Неразделенное обожание. К Деду Морозу, выступавшему на детских праздниках в отеле.

– Не понимаю, о чем вы, – произнес Эрленд. И тут он вспомнил, как Уопшот спросил его в коридоре наверху, не коллекционер ли он. – Почему вы поинтересовались, не коллекционер ли я? – спросил он. – Коллекционер чего? Что вы имели в виду?

– Я полагал, что вы коллекционируете пластинки, – ответил Уопшот, – так же, как и я.

– Что значит «коллекционирую пластинки»? Пластинки? То есть?..

– Я собираю старые пластинки, – объяснил Уопшот. – Старые грампластинки. Виниловые пластинки. Таким образом я и узнал о Гудлауге. Я собирался с ним встретиться прямо сейчас и предвкушал значимость этого события, как вы понимаете, и вдруг такой шок – узнать, что он умер. Убит! Кто мог желать его смерти?

Его потрясение было неподдельным.

– Возможно, вы повидались с ним вчера? – спросил Эрленд.

Уопшот сначала не понял, к чему тот клонит, а когда до него дошло, он уставился на полицейского.

– Вы считаете… Вы думаете, я лгу? Я?.. Вы намекаете, что подозреваете меня. Вы полагаете, что я причастен к его смерти?

Эрленд смотрел на него и молчал.

– Но это чушь! – воскликнул Уопшот, повысив голос. – Я так долго мечтал о встрече с этим человеком. Многие годы. Это несерьезно.

– Где вы были вчера в это же время? – спросил Эрленд.

– В городе, – ответил Уопшот. – Я был в городе. В антикварном магазине на центральной торговой улице, а потом обедал в индийском ресторане неподалеку.

– Вы ведь уже несколько дней живете в отеле. Почему вы не попробовали встретиться с Гудлаугом сразу?

– Но… разве вы мне не сказали, что он умер? Что вы имеете в виду?

– Вы не захотели встретиться с ним сразу же? Хотя так мечтали о встрече с ним, по вашим словам. Почему вы так долго тянули?

– Он сам назначил время и место. Боже всемогущий, куда я вляпался?

– Как вы установили контакт с ним? И что вы подразумеваете под «односторонним обожанием»?

Генри Уопшот посмотрел на Эрленда.

– Я имею в виду… – начал Уопшот, но Эрленд не дал ему закончить.

– Вы знали, что он работал в этом отеле?

– Да.

– Откуда?

– Выяснил. Я всегда стараюсь получше изучить предмет моего интереса. Коллекционер не может иначе.

– И по этой причине вы поселились в данном отеле?

– Да.

– Вы намеревались купить у него пластинки? – продолжал Эрленд. – Для этого вы и познакомились? Два коллекционера, объединенных общей страстью?

– Как я сказал, я не был с ним знаком лично, но собирался познакомиться.

– Объясните точнее.

– А, вы не имеете ни малейшего представления, кем был этот человек, ведь так? – проговорил Уопшот, похоже удивленный невежеством Эрленда.

– Он был сторожем, швейцаром и Дедом Морозом, – ответил Эрленд. – Есть еще что-то, что мне следовало бы знать?

– Вы знаете, на чем я специализируюсь? – спросил Уопшот. – Не думаю, что вам многое известно о коллекционерах вообще и о собирателях пластинок в частности. Так вот, как правило, коллекционер является экспертом в какой-то определенной области. Просто уму непостижимо, что люди могут собирать. Я слышал об одном человеке, который собирал пакеты для блевотины всех авиакомпаний мира. Я также знаю одну женщину, коллекционирующую волосы кукол Барби.

Уопшот посмотрел на Эрленда.

– Вы знаете, на чем специализируюсь я? – повторил он.

Эрленд покачал головой. Он не был полностью уверен, что правильно понял про пакеты для блевотины. И что это еще за история с куклами Барби?

– Я специализируюсь на хорах мальчиков, – провозгласил Уопшот.

– Хоры мальчиков?

– И не только хоры мальчиков. Моя истинная страсть – певчие мальчики.

Эрленд засомневался, все ли он понимает, что говорит ему собеседник.

– Певчие мальчики?

– Да.

– Вы собираете пластинки с голосами мальчиков?

– Да. Я, конечно, собираю и другие пластинки, но поющие мальчики, как бы это сказать, – моя страсть.

– Какое отношение ко всему этому имеет Гудлауг?

Генри Уопшот улыбнулся. Он потянулся за черным кожаным портфелем, который был при нем. Открыл его и достал маленький конверт с пластинкой на сорок пять оборотов. Затем извлек очки из нагрудного кармана, и Эрленд заметил, как на пол выскользнул белый листок. Эрленд нагнулся за ним и прочитал зеленую надпись: «Бреннер».

– Благодарю вас, – сказал Уопшот. – Салфетка из немецкого отеля. Собирательство – это настоящая болезнь, – добавил он, как бы извиняясь.

Эрленд кивнул.

– Я намеревался попросить его подписать этот конверт для меня. – Уопшот протянул Эрленду пластинку.

На конверте золотыми буквами дугой значилось имя «Гудлауг Эгильссон»; с черно-белой фотографии Эрленду улыбался аккуратно причесанный веснушчатый мальчик от силы лет двенадцати.

– У него был сильный чувственный голос, – с некоторым сожалением заметил Уопшот. – А потом наступил период полового созревания и… – Он разочарованно пожал плечами. – Странно, что вы не слышали о нем и не знаете, кем он был, хотя расследуете причину его смерти. В свое время его имя было довольно известно. По моим сведениям, можно даже сказать, что он был звездой.

Эрленд перевел взгляд с конверта на Уопшота:

– Звездой?

– Были записаны две пластинки с его выступлениями, соло и с церковным хором. Он должен был пользоваться широкой известностью в Исландии. В свое время.

– Вундеркинд? – уточнил Эрленд. – Как Ширли Темпл, вы хотите сказать? Такая же знаменитость?

– Возможно, в ваших масштабах, в Исландии, я имею в виду – в такой малонаселенной и удаленной ото всех стране. Здесь-то его не могли не знать, хотя, похоже, теперь все о нем забыли. Ширли Темпл, конечно, была…

– Маленькая принцесса, – пробурчал Эрленд себе под нос.

– Простите?

– Я не знал, что он был знаменитым в детстве.

– Это было давным-давно.

– И что? Он записал пластинки?

– Да.

– Которые вы коллекционируете?

– Пытаюсь раздобыть экземпляры. Я специализируюсь на поющих мальчиках, таких как он. У него в детстве был выдающийся голос.

– Певчий мальчик? – переспросил Эрленд будто у самого себя. Он вспомнил афишу с «Маленькой принцессой» и собирался расспросить Уопшота поподробнее о Гудлауге-вундеркинде, но тут его перебили.

– Вот вы где! – услышал он голос над собой и поднял глаза. Перед ним стояла Вальгерд и улыбалась. У нее больше не было ящика с пробирками. Она была в тонком пальто черной кожи и нарядном красном свитере, на лице едва заметный легкий макияж.

– Предложение еще в силе? – спросила она.

Эрленд вскочил с кресла. Но Уопшот как-то умудрился встать еще раньше.

– Прошу прощения, – сказал Эрленд. – Я не ожидал… Безусловно. – Он улыбнулся. – Само собой разумеется.

8

Поужинав и выпив кофе, они прошли в бар рядом с рестораном. Эрленд заказал ликер, и они сели в глубине бара. Вальгерд сказала, что не может задерживаться, и Эрленд расценил это как вежливое предостережение. Не то чтобы он собирался пригласить ее к себе в номер, такое ему и в голову не приходило, и она это знала. Но он чувствовал недоверчивость с ее стороны, ощущал стену сопротивления, как у тех, кто приходил к нему на допрос. Возможно, она сама толком не понимала, что делает.

Разговор с инспектором криминальной полиции казался ей занимательным, и она хотела узнать все об этой профессии, о преступлениях и о том, как ловят преступников. Эрленд ответил ей, что в основном это скучная работа, связанная с писаниной.

– Но преступления становятся все более жестокими, – возразила она. – Об этом пишут в газетах. Мерзкие преступления.

– Не знаю, – ответил Эрленд. – Преступления всегда омерзительны.

– Все время говорят о наркодилерах и о том, как они расправляются с подростками, задолжавшими за наркотики, а если юнец не в состоянии расплатиться, они нападают на его родственников.

– Все так, – подтвердил Эрленд, который в числе прочего и по этим причинам тревожился временами за свою дочь Еву Линд. – Мир здорово изменился. Насилия стало больше.

Они помолчали.

Эрленд пытался подобрать тему для разговора, но он плохо знал женщин. Те, с кем он общался, не могли подготовить его к так называемому романтическому вечеру вроде этого. С Элинборг они были добрыми друзьями и коллегами, и за долгие годы совместной службы между ними установилось определенное взаимопонимание. Ева Линд была его ребенком и постоянным источником беспокойства. От своей жены Халльдоры он ушел целую вечность назад, и с тех пор она его люто ненавидела. Вот и все женщины в его жизни, если не считать случайных связей, не приносивших ничего, кроме разочарования и досады.

– А вы? – спросил он, когда они устроились в баре. – Почему вы передумали?

– Не знаю, – ответила она. – Уже давно мне не делали подобных предложений. Почему вам пришло в голову пригласить меня?

– Не имею представления. Просто не удержался и ляпнул сдуру. Я тоже уже давно никого никуда не приглашал.

Они оба улыбнулись. Он рассказал ей о Еве Линд и своем сыне Синдри, а она сказала, что у нее двое сыновей, уже взрослых. Эрленд понял, что ей не хочется слишком подробно распространяться о себе и своих жизненных обстоятельствах. Ему это скорее импонировало. Он не собирался совать нос в ее личные дела.

– Вы что-нибудь разузнали по поводу этого человека, который был убит?

– Нет, практически ничего. Господин, с которым я разговаривал до вашего прихода…

– Я вам помешала? Я не знала, что он имеет отношение к следствию.

– Ничего страшного, – успокоил ее Эрленд. – Он коллекционирует диски, то есть грампластинки. Выяснилось, что наш обитатель подвала был вундеркиндом. Много лет назад.

– Вундеркиндом?

– Записывал пластинки.

– Мне кажется, трудно быть вундеркиндом, – сказала Вальгерд. – Ребенок оказывается средоточием всевозможных мечтаний и надежд, кото-рые редко оправдываются. И что из этого выходит?

– Хоронишь себя в чулане и надеешься, что никто не вспомнит о тебе.

– Вы полагаете?

– Не знаю. Возможно, кто-то и помнит о нем.

– Думаете, это как-то связано с его убийством?

– Что именно?

– То, что в детстве он был чудо-мальчиком.

Эрленд старался как можно меньше говорить о расследовании, однако боялся выставить себя высокомерным занудой. Он и сам еще не задумывался над этим вопросом и не знал, насколько важен ответ на него.

– Мы не знаем пока, – сказал он. – Увидим.

Они помолчали.

– А вы, случайно, не были вундеркиндом? – поддразнила его она.

– Нет, – ответил Эрленд. – Полная бездарность.

– И я тоже. До сих пор рисую, как трехлетний ребенок. А что вы делаете, когда не работаете? – помолчав немного, спросила она.

Вопрос застал Эрленда врасплох, и он сидел в растерянности, пока она не улыбнулась.

– Я не хотела вас смущать, – извинилась Вальгерд, видя, что он медлит с ответом.

– Да нет, просто… я не привык говорить о себе, – промямлил Эрленд.

Он не мог похвастаться, что играет в гольф или занимается другим видом спорта. Когда-то интересовался боксом, но это прошло. Он никогда не ходит в кино или театр, да и телевизор смотрит не часто. Раньше летом ездил в одиночку по стране, но в последние годы редко выбирался из города. Что он делает, когда не работает? Он и сам этого не знал. Проводит время в одиночестве, сам с собой.

– Я много читаю, – вдруг сказал он.

– И что же вы читаете?

Он опять задумался, а Вальгерд снова улыбнулась:

– Это такой трудный вопрос?

– Я читаю о гибели людей во время опасных путешествий. О смерти в горах. О людях, которые замерзли. Это, можно сказать, отдельный литературный жанр. В свое время был очень популярен.

– О гибели людей во время опасных путешествий? – повторила Вальгерд.

– Ну и о многом другом, естественно. Я много читаю. Историческую литературу. Правоведение. Хроники.

– Все, что устарело и прошло, – подытожила она.

Он покачал головой.

– Прошлое – это то, на чем мы стоим, – объяснил Эрленд, – хотя оно и может обернуться ложью.

– А почему о гибели людей? О замерзших людях? Невеселое чтение.

– Вам бы работать в полиции, – криво усмехнулся Эрленд.

За этот короткий вечер незнакомая женщина умудрилась заглянуть в такие уголки его души, которые были заперты и труднодоступны даже для него самого. Он не хотел об этом говорить. Только Ева Линд знала о его причуде, но не очень понимала и не строила никаких предположений в связи с повышенным интересом отца к пропавшим людям. Эрленд долго молчал.

– С возрастом приходит, – сказал он наконец и тут же пожалел, что покривил душой. – А вы? Что вы делаете, когда не засовываете ватные палочки людям в рот?

Он попытался обернуть все в шутку и начать разговор сначала, но контакт между ними разладился, и в этом была его вина.

– На самом деле у меня ни на что, кроме работы, времени не хватает, – ответила Вальгерд. Она чувствовала, что нечаянно затронула больную тему, но не понимала, как именно. Ею овладело смущение, и он это видел.

– По-моему, нам надо так посидеть еще раз, – сказал Эрленд, чтобы выйти из щекотливого положения. Собственная неискренность тяготила его.

– Непременно, – отозвалась Вальгерд. – Я долго сомневалась перед тем, как принять ваше предложение, но совсем не жалею о проведенном вечере и хочу, чтобы вы знали это.

– Я тоже очень доволен, – ответил Эрленд.

– Вот и хорошо, – сказала Вальгерд. – Спасибо вам большое за все. Спасибо за ликер. – Она глотнула из своего бокала. Эрленд тоже заказал себе «Драмбуи», но не притронулся к нему.

Он лежал на кровати в гостиничном номере и смотрел в потолок. В комнате все еще было холодно, и Эрленд не стал раздеваться. За окном шел снег. Снег был мягкий и теплый. Он красиво падал на землю и тут же таял. Совсем не тот колкий, тяжелый, беспощадный снег, калечащий и уничтожающий.

– Что это за пятна? – спросила Элинборг у отца избитого мальчика.

– Пятна? – переспросил он. – Какие пятна?

– Вон там, на ковре, – показала Элинборг. Они с Эрлендом только что покинули больницу после напрасных попыток поговорить с мальчиком. Зимнее солнце осветило ковер на лестнице, ведущей на верхний этаж, где располагалась детская. В ярком свете проступили пятна.

– Я не вижу никаких пятен, – заявил папаша, наклонился и принялся осматривать ковер.

– Они более заметны на свету, – продолжала Элинборг, следя за солнечным лучом, проникшим сквозь окно гостиной. Низкое солнце, почти лежащее на земле, било в глаза. Оно отражалось в тяжелых плитах из мраморной крошки, и казалось, будто пол гостиной объят пламенем. Около лестницы стоял изящный шкафчик для бутылок. Там хранилось крепленое вино и дорогие ликеры. Бутылки красного и белого вина были уложены в ряд горлышком наружу. У шкафчика были две стеклянные дверцы, и Эрленд обратил внимание на неприметный след от тряпки на одном из стекол. На стенке шкафчика со стороны лестницы застыла капля сантиметра в полтора. Элинборг дотронулась до нее пальцем – жидкость оказалась клейкой.

– Тут что-то произошло, около бара? – спросил Эрленд.

Хозяин посмотрел на него:

– Что вы имеете в виду?

– То, что на шкаф что-то брызнуло. Вы его недавно протерли.

– Нет, не недавно, – ответил мужчина.

– Этот след на лестнице, – встряла Элинборг, – по-моему, это след ребенка, или мне померещилось?

– Я лично не вижу никаких следов на лестнице, – возразил отец. – То вы говорите о пятнах, теперь это уже следы. К чему вы клоните?

– Вы были дома, когда на мальчика напали?

Мужчина не отвечал.

– Это произошло после школы, – продолжала Элинборг. – Учебный день закончился, но он остался поиграть в футбол, и вот когда он пошел домой, на него напали. Именно так нам представлялось развитие событий. Ребенок не в состоянии поговорить с вами, да и с нами тоже. Я думаю, он не хочет. Не осмеливается. Возможно, подростки пригрозили убить его, если он разболтает полиции. А может быть, кто-то другой припугнул его, что прибьет, если мальчик поговорит с нами.

– На что вы намекаете?

– Почему вы ушли с работы домой раньше в тот день? Вы вернулись в середине дня. Ваш сын добрался до дому и поднялся в свою комнату. Вы пришли почти в то же время и позвонили в полицию и «Скорую помощь».

Элинборг уже и раньше задумывалась над тем, что папаша делал дома в разгар рабочего дня, но до настоящего времени держала вопрос при себе.

– При этом никто не видел, как мальчик возвращался из школы, – добавил Эрленд.

– Уж не думаете ли вы, что это я напал на него и с такой жестокостью избил собственного ребенка? Не на это же вы намекаете, в самом деле?!

– Вы позволите нам взять кое-какие образцы с ковра?

– Я думаю, вам лучше уйти.

– Я ни на что не намекаю, – проговорил Эрленд. – Мальчик рано или поздно расскажет о том, что произошло. Возможно, не сейчас и даже не через неделю или месяц, может быть, даже и не через год, но все-таки расскажет.

– Вон! – вспылил хозяин, теперь он был рассержен и нетерпим. – Что вы себе позволяете… Вы не имеете права допускать… Вам пора. Уходите. Вон!

После этого Элинборг отправилась прямиком в больницу, в детское отделение. Мальчик спал с подвешенной рукой. Она подсела к его кровати и стала дожидаться его пробуждения. Она просидела у кровати минут пятнадцать, прежде чем мальчик зашевелился и заметил инспекторшу из полиции с усталым лицом. Но мужчины с грустными глазами в вязаной кофте, который сопровождал ее днем, нигде не было видно. Мальчик посмотрел Элинборг прямо в глаза, и она улыбнулась ему, а потом спросила как можно мягче:

– Это был твой папа?

Уже поздно вечером она вернулась в дом, где жили отец с сыном, с ордером на обыск. Ее сопровождали техники-криминалисты. Они осмотрели пятна на ковре, мраморный пол и винный бар, сняли отпечатки. Специальным пылесосом прошлись по мрамору. Отлепили капельку со шкафчика. Поднялись наверх в комнату мальчика и сняли отпечатки со спинок кровати. Прошли в ванную комнату, осмотрели тряпки и полотенца. Перетряхнули грязное белье. Открыли пылесос. Сняли образцы со швабры. Пошли к помойке и поковырялись в отбросах. В мусорном контейнере обнаружился детский носок.

Отец ждал на кухне. Как только появились полицейские, он позвонил своему приятелю адвокату. Адвокат примчался на всем скаку и проверил разрешение на обыск, выданное судьей. Он посоветовал своему подопечному не разговаривать с полицией.

Эрленд и Элинборг ходили по комнате вместе с техниками. Элинборг бросала на папашу испепеляющие взгляды, а тот опускал голову и отводил глаза.

– Не понимаю, чего вы хотите, – твердил он. – Не понимаю.

Мальчик не выдал своего отца, но когда Элинборг задала ему вопрос, его глаза тут же наполнились слезами. Такова была его первая реакция.

Через два дня позвонил начальник отдела криминалистики.

– По поводу пятен на лестничном ковре, – сказал он.

– Слушаю, – отозвалась Элинборг.

– «Драмбуи».

– «Драмбуи»? Ликер?

– Он был разбрызган повсюду в гостиной и даже на ковре в детской.

Эрленд все еще смотрел в потолок, когда в дверь постучали. Он встал и пошел открывать. Ева Линд тут же проскочила внутрь. Эрленд оглядел коридор и закрыл дверь.

– На этот раз меня никто не видел, – сказала Ева. – Но было бы проще, если бы ты соизволил перебраться домой. До меня не доходит, с чего ты тут застрял.

– Я вернусь домой, – ответил Эрленд. – Ты переживаешь из-за этого? Какое тебе дело? Тебе что-то нужно?

– Мне требуется какая-то особо веская причина, чтобы увидеться с тобой? – спросила Ева, усаживаясь у журнального столика и доставая пачку сигарет. Она бросила на пол пластиковый пакет и мотнула головой в его сторону. – Я тут принесла тебе кое-какие шмотки, – сказала она. – Если ты решил зависнуть в этом отеле, тебе нужно что-то на смену.

– Спасибо, – поблагодарил Эрленд, сел на кровать напротив Евы и взял сигарету из ее пачки. Ева закурила и поднесла ему зажигалку.

– Я рад видеть тебя, – сказал Эрленд, выпустив колечко дыма.

– Как продвигается дело Деда Мороза?

– Еле ползет. Что скажешь про себя?

– Ничего.

– Маму видела?

– Да. Все то же самое. В ее жизни ничего не происходит. Работа, телик и сон. Работа, телик, сон. Работа, телик, сон. И это все? Все, к чему стремится человек? Держишься на правильном пути до тех пор, пока, превратившись в раба, не свалишься, так, что ли? А посмотри на себя самого! Срешь, как болван, в гостиничном номере, вместо того чтобы опорожняться у себя дома!

Эрленд выпустил дым и втянул его в себя через нос.

– Я не желаю, чтобы…

– Да, я знаю, – перебила его Ева Линд.

– У тебя не получается? – спросил он. – Вчера, когда ты пришла…

– Не знаю, вынесу ли я это.

– Что «это»?

– Эту гребаную жизнь!

Какое-то время они просто сидели и курили.

– Ты вспоминаешь иногда о ребенке? – спросил наконец Эрленд.

Прошло уже семь месяцев с того времени, как у Евы случился выкидыш и она впала в глубокую депрессию. После больницы Ева переехала жить к отцу. Эрленд знал, как тяжело ей пришлось. В смерти ребенка она винила себя. В тот вечер, когда это произошло, она позвонила отцу с просьбой о помощи, и он нашел ее, упавшую по дороге в родильное отделение и лежащую в луже крови около Национального госпиталя. Еще немного, и она сама рассталась бы с жизнью.

– Что за жизнь треклятая! – проговорила она и затушила сигарету о столешницу.

На ночном столике затрещал телефон. Ева Линд уже ушла, и Эрленд улегся спать. И вот, пожалуйста, – Марион Брим.

– Ты знаешь, который сейчас час? – спросил Эрленд и посмотрел на свои наручные часы. Было уже за полночь.

– Не знаю. Я все думаю о слюне.

– Слюне на презервативе? – уточнил Эрленд, насилу сдерживая раздражение.

– Они, конечно, и сами разберутся, но, возможно, было бы нелишним им напомнить про кортизол.

– Я поговорю с криминалистами. Они наверняка скажут нам что-нибудь о кортизоле.

– В таком случае ты сможешь отбросить то или иное. Сразу поймешь, что произошло в подвале.

– Хорошо, Марион. Еще что-нибудь?

– Я просто звоню напомнить о кортизоле.

– Спокойной ночи, Марион.

– Спокойной ночи.