Текст книги "Девочка у моста"

16

Сиротливого вида сарай на Ватнслейсюстрёнде[13]13
  Ватнслейсюстрёнд – отрезок берега (15 км) на полуострове Рейкьянес примерно в 30 км от Рейкьявика.


[Закрыть]располагался так близко к морю, что было слышно, как волны разбиваются о прибрежные скалы. На полу сарая лежал полностью обездвиженный молодой человек – он был накрепко примотан скотчем к валявшемуся на боку раскуроченному стулу. Его голова была вся в крови, лицо превратилось в один сплошной синяк, а три пальца на руке были сломаны. Все это, наряду с другими увечьями, ясно свидетельствовало о том, каким жестоким пыткам его подвергли. Запах керосина, которым его облили в области паха, смешивался с соленым ароматом морской воды, а его стенания потонули в какофонии криков кружащих над сараем птиц и в шуме волн, что накатывали на покрытый лавой берег и рассыпались на миллионы брызг, ударяясь об утесы.

У молодого человека открывался только один глаз, второй заплыл настолько, что, казалось, будто он запечатан. Каждая клеточка его тела стонала от боли. Примотанный скотчем к опрокинутому на пол стулу, он вряд ли смог бы рассмотреть обстановку во всех подробностях, даже если бы видел обоими глазами. Он не имел ни малейшего понятия, где находится, – напав на него в окрестностях Хабнарфьордюра[14]14
  Хабнарфьордюр – портовый город на юго-западном побережье Исландии, в 10 км к югу от Рейкьявика.


[Закрыть], они накинули ему на голову полиэтиленовый пакет, который угрожали затянуть так, что он задохнется. Этим они и развлекались – затягивали пакет чуть ли не до предела, когда молодому человеку казалось, что он вот-вот испустит дух, а потом ослабляли узел. А потом вновь затягивали и вновь ослабляли.

Слыша крики птиц и шум прибоя, он заключил, что находится где-то у моря, а из того, что он все же сумел разглядеть, ему стало понятно, что лежит он на деревянном полу возле громоздящейся у стены поленницы и низкого столика, на котором стоит кофейник. На земле рядом с ним валялся гвоздодер. Где-то в глубине помещения отсвечивало мутными бликами треснувшее окно. У поленницы стояла сенокосилка, а с другой стороны на нее опирался механический кусторез. Еще там валялись две лопаты и кирка, которой они и обещали проломить ему череп.

Они оставили его лежать в луже крови. До этого один из них разбежался и нанес молодому человеку настолько мощный удар ногой в грудную клетку, что опрокинул его на землю вместе со стулом. Падая, тот так сильно стукнулся головой об пол, что чуть не лишился чувств. Потом до него долетели обрывки их спора насчет того, как им лучше с ним поступить. В конце концов они все же уехали – молодой человек слышал, как хлопнули дверцы и ожил мотор, шум которого становился все слабее по мере того, как машина удалялась. Потом он окончательно стих, оставив после себя лишь крики птиц.

Между тем молодой человек, несмотря на свое бедственное положение, провалился в сон.

Когда он очнулся, дневной свет, который проникал внутрь через окно, уже успел раствориться в черной мгле, и кругом не было видно ни зги. Все его тело ныло от боли, а скотч, которым его примотали к стулу, не позволял совершить ни малейшего движения. Стоило ему шелохнуться, как он почувствовал жгучую резь в груди – наверняка у него были сломаны ребра. Буквально горели от адской боли и его перебитые пальцы.

Тогда молодой человек принялся кричать и звать на помощь, а потом просто завыл настолько громко, насколько ему позволяли болезненные ощущения в груди и лицевых мускулах, в надежде, что его хоть кто-нибудь услышит. Он продолжать надрывать связки, пока не охрип и ему не осталось ничего иного, как только всхлипывать, проклиная свою судьбу.

Он никак не мог уразуметь, почему Данни не передала наркотики. Ему позвонили с требованием немедленно явиться вместе с товаром, иначе он об этом горько пожалеет. Он прекрасно понимал, что те люди не шутят, но, несмотря на обуявший его страх, попытался проявить присутствие духа и заверил их, что ситуация под контролем и он все решит. Буквально на следующий день их терпение лопнуло.

Они разыскивали его по всему городу, пока наконец не обнаружили сидящим с кружкой пива в баре, где на большом экране показывали футбол. Он часто туда захаживал посмотреть трансляции матчей английского чемпионата. Присев к нему за столик, они осведомились о Данни, и он рассказал им ровно то же, что и днем раньше: она без проблем пронесла товар через таможню, и вскоре он окажется у них. Якобы Данни передаст партию, как они и договаривались, и тогда долг будет считаться погашенным – все, как они условились. Больше они не будут им ничем обязаны – эта доставка станет последней. Данни не намерена работать на них курьером всю оставшуюся жизнь.

– То есть теперь она сама продавать будет? – поинтересовался один из них.

– И кому же? – вмешался второй. – Кому она собирается продавать?

– Этой сучке что, жить надоело?

– Ничего она не собирается продавать, – возразил он. – Все вам отдаст. Все полностью.

Однако они были убеждены, что он пытается обмануть их, и продолжали забрасывать его вопросами насчет ввезенной партии. Его ответы по-прежнему сводились к тому, что все в порядке и Данни передаст товар согласно договоренности. Тут они совсем рассвирепели и стали обвинять его во лжи. Говорили, что ему прекрасно известно, где находятся наркотики, и он просто вздумал приберечь их для себя. В конце концов они пригрозили, что им с Данни не поздоровится, если они не передадут товар немедленно и до последнего грамма.

Их угрозы продолжались некоторое время в баре, пока им не надоело вести пустые разговоры и они не приказали ему поехать с ними. Он попытался отвертеться, но понимал, что это бесполезно.

– Ты что же, решил, что у тебя это прокатит? – прорычал один из подельников. – Речь идет о двадцати миллионах крон, мать твою!

– Поедешь с нами, – заявил второй, который, видимо, принял бóльшую дозу наркотика, чем его приятель. Чуть раньше он ходил в туалет, а вернулся оттуда еще более возбужденным и не переставал шмыгать носом.

– Я не могу, – продолжал отпираться молодой человек. – Мне нужно…

– Заткни пасть, Ласси! Чертов ты мерзавец, тебе слова не давали!

В стоявшей возле бара машине их дожидался третий бандит. Он покуривал, развалившись на водительском месте. Вытащив Ласси на улицу, двое других затолкали его на заднее сиденье автомобиля, а сами устроились по бокам от него.

– Что вы задумали? – спросил он.

– Избавиться от кучи дерьма, – прозвучало в ответ.

Ласси было невдомек, сколько времени они ехали, – единственное, ему показалось, что когда они миновали Хабнарфьордюр, кто-то из троих отморозков заикнулся о Рейкьянесе, но в тот момент ему на голову уже натянули пакет. Когда машина остановилась, его вытащили наружу, толкнули на землю и принялись самозабвенно пинать. Потом раздался скрип открывающейся двери. Его перетащили внутрь и бросили на тот самый стул. Обуздать свою ярость они были не в состоянии, в чем не последнюю роль сыграли и принятые ими наркотики. Ему приказали вытянуть руку. Ослушаться Ласси не осмелился, и в следующий момент кто-то вцепился в нее железной хваткой и опустил на ледяную поверхность стола. Повинуясь очередному приказу, он вытянул пальцы. Когда гвоздодер обрушился на его средний палец, послышался хруст ломающейся кости, и Ласси закричал что есть мочи от адской боли.

Он надрывался так, что совершенно осип, и теперь лежал на полу, не в силах выдавить из себя ни звука. До него доносился гомон птиц и рокот волн, но ему не было до шума природы никакого дела – единственное, что его заботило, это то, как выкарабкаться из этой чудовищной ситуации живым.

Ласси осознал, что его снова склонило в сон, только когда, встрепенувшись, расслышал гудение мотора и заметил свет фар, проникающий через окно. Различив их голоса, он вновь испытал неописуемый страх. Дверь открылась, и на пороге появились те двое, что увезли его из бара. Ласси не шелохнулся, притворившись, что до сих пор не пришел в сознание. Бандиты захлопнули за собой дверь, и один из них зажег карманный фонарик, который положил на стол. Благодаря его тусклому свечению мрак, что висел в сарае, немного рассеялся.

– Он что, окочурился? – спросил тот, что включил фонарик.

– Ни фига подобного, – отозвался второй.

– И как нам приводить его в чувство?

Несколько мгновений они оглядывались в поисках подходящего инструмента. В ожидании самого худшего, Ласси чуть приоткрыл глаза и заметил, что один из его мучителей схватился за стоявший у поленницы кусторез.

Ласси обреченно сомкнул веки. Слыша, как они пытаются завести кусторез, он понял, что инквизиция далека от завершения.

17

Когда Конрауд уехал, Лейвюр Дидрикссон сел за письменный стол, вытряхнул содержимое трубки в пепельницу, дотянулся до пачки табака и стал снова набивать трубку. Его пальцы двигались не спеша, когда он привычным жестом извлекал щепотки табака из пачки и наполнял им чашу трубки. Ему не было нужды задумываться над тем, что делает, когда он подносил огонь к мундштуку и вдыхал дым. Мыслями он был очень далеко. Лейвюр вернулся в памяти на много лет назад – к тому дню, когда он, мечтающий о признании молодой поэт, стоял на мосту, любуясь огнями города, что отражались в Тьёднине.

Мечта так и осталась мечтой. Добиться желаемой славы на поэтической ниве Лейвюру не удалось, и он не оставил сколько-нибудь значимого следа в литературе. Видимо, он задал себе слишком высокую планку. В страстной увлеченности стихосложением ему было не отказать, равно как и в желании учиться у подлинных мастеров, которые открыли дорогу современной исландской поэзии – жанру, который воодушевлял его более всего.

Лейвюр вошел в круг творческих людей, посвятивших себя сочинительству, и черпал вдохновение в менявшихся год от года литературных веяниях. Его произведения – далеко не идеальные – публиковала школьная газета, и Лейвюра распирало от гордости при виде своего напечатанного черным по белому имени. Он принимал участие в поэтических вечерах, что устраивались в школе, и потихоньку подбирал стихи для включения в свой первый сборник. Ему потребовалось два года, чтобы набраться смелости и предложить свои сочинения издательству, – в то время он уже учился в университете – однако его произведения редактора не заинтересовали. Та же история повторилась и в следующем издательстве: «Потенциал у вас есть, молодой человек. Давайте вернемся к этому разговору через парочку лет». В конце концов Лейвюр выпустил книгу самиздатом – размножила ее типография, что в то время располагалась при супермаркете «Ноуатун». Он сам распространял сборник по книжным магазинам и даже был в шаге от того, чтобы продавать его на улице, как делали со своим товаром газетчики, однако в последний момент в нем заговорило чувство собственного достоинства.

Несколько лет спустя, Лейвюр закончил очередную рукопись и на этот раз нашел издателя, который согласился опубликовать его стихи. В хвалебной рецензии, вышедшей в ежедневной газете с самым большим тиражом, отмечалось возмужание его литературного дара и утверждалось, что у него имеются все задатки, чтобы стать незаурядным поэтом. Лейвюр между тем устроился работать учителем в ту же школу, в которую прежде ходил сам и где состоялась его первая проба пера. Его новая книга вышла в свет долгое время спустя и наделала немало шума, так что две газеты даже захотели заполучить у него интервью. Автор одного из них не поскупился на особые похвалы, поскольку знал, что Лейвюр всегда симпатизировал социалистам, органом которых и являлась газета. После этого успеха, однако, Лейвюр, что называется, исписался. Он, конечно, еще писал что-то в стол, но публиковать свои новые работы смысла не видел. Необходимость зарабатывать на хлеб насущный и семейные заботы вышли на первый план и затмили собой его литературные амбиции. Поэтому его мечта так в полной мере и не сбылась. Теперь трое детей Лейвюра уже жили отдельно, а супруга оставила его.

Он уже и думать забыл о своем давнем визите в барачное поселение на Скоулавёрдюхольте. Воспоминания о том дне потускнели и покрылись патиной времени, поэтому бывший полицейский не смог уловить их сути, но его вопросы пробудили в Лейвюре те ощущения, что он испытал, глядя на безутешную, несчастную женщину, оставшуюся в полном одиночестве в бараке с покрытым плесенью потолком. Она показала ему рисунки своей дочери, пояснив, что больше всего Нанна любила рисовать и получалось у нее это очень хорошо. Правда, женщина даже предположить не могла, от кого девочке передались такие способности. Мать то и дело приносила ей листы белой бумаги из клиники, в которой работала, а когда такой возможности не было, Нанна довольствовалась и бумажными пакетами из молочной лавки, на которых, вооружившись одним простым карандашом и двумя или тремя цветными, рисовала картинки, как, например, те, что женщине непременно хотелось показать Лейвюру. Поднявшись, она открыла ящик видавшего виды комода, который каким-то чудом удерживался на трех ножках, и достала из него целую стопку черно-белых и цветных рисунков своей дочери. Они занимали все пространство листа и изображали людей или животных, а иногда и цветы и деревья. Были среди них и два или три портрета ее куклы. Те, что девочка нарисовала цветными карандашами, были очень яркими, а вот рисунки, выполненные простым карандашом, выглядели довольно мрачно. Один из них больше остальных запечатлелся в памяти Лейвюра: на нем была изображена погруженная во тьму Национальная клиника, в окнах которой отсутствовал свет.

– Из нее получилась бы настоящая художница, – вздохнула мать Нанны, снова опускаясь на стул и пряча лицо в ладонях.

Лейвюру хотелось хоть чем-то ее утешить, но он и ума не мог приложить, как лучше поступить, поскольку видел эту женщину впервые в жизни. Некоторое время он еще смущенно переминался с ноги на ногу посередине комнаты, а потом сказал, что ему пора, иначе он опоздает на работу. Женщина его даже не услышала, поэтому, подойдя к ней, Лейвюр положил руку ей на плечо. Встрепенувшись, она пожала его ладонь и сказала, что очень благодарна ему за визит, тем более что приходить он был совершенно не обязан.

– Ну что вы, не стоит благодарности, – ответил он.

– А нас уже скоро выселят отсюда.

– Вот как?

– Да, уже предупредили, чтобы мы подыскивали другое жилье, – едва слышно отозвалась женщина. – Хотят снести то, что осталось от прежнего квартала. А я вот даже не знаю, куда податься.

Лейвюр сделал очередную затяжку и снова вернулся в памяти к событиям того вечера на мосту. Он размышлял, как они повлияли на его собственную жизнь. А если бы не он, а кто-то другой обнаружил девочку, может, его литературная карьера развивалась бы иначе? При этой мысли он вспомнил о своих старых записях – у него еще сохранились блокноты, в которые он заносил идеи для своих будущих произведений. Хотя они были завалены кипами других бумаг и книг, что громоздились на всех возможных поверхностях в его кабинете, много времени, чтобы откопать их Лейвюру не понадобилось. По-прежнему с трубкой во рту, он пролистывал записи, пока не обнаружил блокнот, который был при нем в тот вечер на мосту. Хватило одного взгляда, чтобы в память вернулись муки творчества, которые он испытывал, перечеркивая слова «вуаль» и «сумрак» и пытаясь подобрать вместо них более подходящие. Проводя пальцем по написанным авторучкой строкам, он вновь ощутил себя полным надежд юношей, стоящим на мосту через Тьёднин. В этот момент его взгляд упал на строчку, которая не сразу привлекла его внимание:

и хромает луна

Хромает? Интересно, почему он выбрал именно этот глагол?

Он понял это лишь на следующий день, стоя перед зеркалом в ванной и не в первый раз размышляя, не пора ли ему сбрить свою кудлатую седую бороду. Именно тогда Лейвюр и вспомнил, почему ему в голову пришла эта метафора о луне.

18

В очередной раз оказавшись в доме потерявших внучку супругов, Конрауд не мог избавиться от мысли, что воспринимает эти визиты как некое самопожертвование, которого он с удовольствием бы избежал. Поэтому для себя он решил, что его нынешний разговор с этой парой при любом исходе станет последним. Он действительно едва был с ними знаком и являлся лишь сторонним наблюдателем в этой горестной для них ситуации. Безусловно, Конрауд сочувствовал родственникам погибшей девушки и сознавал, какую тяжелую психологическую травму им приходится переживать, так что встретиться с ними вновь он согласился исключительно по доброте душевной. Ему было невдомек, по какой причине они продолжали обращаться к нему, а не в полицию, – разве в его силах было утолить их печаль?

Ему открыла женщина, которая сказала, что муж ненадолго отлучился: пошел к своему брату, но вот-вот вернется. Она поблагодарила Конрауда за визит, на что тот заметил, что времени у него в обрез, и еще раз посоветовал ей обращаться напрямую в полицию, если у них с супругом появится какая-то дополнительная информация о внучке.

– Да-да, я понимаю, – закивала женщина. – Мне просто сподручнее говорить с вами, раз уж мы знакомы, да и с Эртной мы очень дружили. Я знаю, что вы уже на пенсии и все такое прочее, но нам приятнее общаться с тем, кто может встать на наше место. Вы даже не представляете, как нам пришлось… нелегко. Данни скатывалась в эту яму на наших глазах, пока не оказалась на самом дне… Боже, какой ужасный конец! Я понимаю – и даже уверена – что это мы недоглядели. Упустили ее в какой-то момент.

– В чем-то вы, видимо, правы, – стараясь говорить утешительным тоном, произнес Конрауд. – Но ведь существует немало самых разнообразных факторов, которые определяют поведение человека, и зачастую они никак не связаны ни с воспитанием, ни с вниманием, которое оказывают ему родственники.

– Да, и все же…

– Вы говорили, что кое-что обнаружили, верно?

– Да – мобильник Данни, – кивнула женщина. – Он оказался в заднем кармане ее джинсов, которые валялись в куче другой одежды у нее под кроватью. К себе в комнату внучка нас никогда не пускала – говорила, что не хочет, чтобы мы наводили там свои порядки. Батарейка в телефоне села, так что нам пришлось его зарядить… Там оказались фотографии Данни – в чем мать родила… А еще там было полно сообщений – наверняка от того парня – он спрашивает, куда она запропастилась, и говорит, что им нужно немедленно передать товар. Что он имеет в виду? Может, наркотики?

– Передать товар кому?

– Там не написано.

– Немедленно свяжитесь с полицией и сообщите о вашей находке, – сказал Конрауд. – Не затягивайте. Передайте телефон полицейским – им лучше знать, как с ним поступить.

– А как же фотографии?.. – потерянно проговорила женщина. – Я не хочу, чтобы их кто-то видел. Сначала я даже собиралась избавиться от этого проклятого телефона. Ведь если я передам его в чужие руки, фотографии могут оказаться в Сети, верно? Или чего доброго их опубликуют СМИ… Я этого не переживу.

– Возможно, они уже попали в Сеть, – выпалил Конрауд и тут же осознал, что этими словами поверг женщину в еще более глубокое отчаяние. Чтобы хоть как-то сгладить неловкость, он добавил: – Однако полиции вы можете совершенно точно доверять.

Женщина прошла в кухню и достала из выдвижного ящика буфета мобильный телефон, который протянула Конрауду.

– Даже не представляю, как Данни до такого додумалась, – произнесла она. – Что мне прикажете теперь делать? Понятно, что этот мобильник крайне важная улика, чтобы разобраться, чем внучка занималась, перед тем как умерла, но стоит мне лишь представить, что начнется, если фотографии будут всплывать где ни попадя, как меня охватывает паника…

Конрауд был не особо продвинутым пользователем смартфонов, но ему все-таки удалось открыть фотоальбом, где на первом же снимке была запечатлена обнаженная Данни. Он пролистал еще несколько изображений, среди которых имелись как снятые у зеркала селфи, так и традиционные фото. Конрауд предположил, что какие-то из них мог сделать Ласси, хотя обстановка отличалась от той, что он лицезрел в съемной комнате молодого человека.

– Многие снимки сделаны здесь, в нашем доме, когда мы отсутствовали, – пояснила бабушка Данни. – Точнее, у нее в спальне. Ну и в этой самой гостиной.

В мобильнике девушки Конрауд обнаружил также оставшиеся без ответа звонки и эсэмэски. Просматривая их, он констатировал, что больше всего их поступило с одного и того же номера. На экране высветилось имя контакта: Ласси. От сообщения к сообщению их тон становился все отчаяннее: Ласси вопрошал, где «товар», и вновь и вновь писал, что его нужно передать «им», чем скорее, тем лучше. Слово «наркотики» или какие-либо его синонимы ни разу не упоминались. Последняя эсэмэска была чуть ли не криком души: «ГДЕ ТЫ!!!» Конрауд обратил внимание на дату – сообщение было отправлено в тот самый день, когда он обнаружил труп девушки.

– Значит, Данни все-таки перевозила наркотики не для себя? – проговорила женщина. – Ей следовало передать их другим людям – как она нам и рассказывала?

– Судя по всему, да, – подтвердил Конрауд.

– Ну хоть какое-то утешение – выходит, она нам не лгала.

– Но почему же она не отдала то, что провезла в страну? Есть ли этому какое-либо объяснение?

– Может, она просто не успела?

Конрауд посмотрел ей прямо в глаза:

– Так вы не знаете, где ваша внучка хранила наркотики?

Женщина проигнорировала вопрос:

– Она говорила, что если не передаст их, то дорого за это заплатит. Так, может, с ней расправились те самые люди? Может, как раз они ввели ей лошадиную дозу этой дряни? Или это дело рук Ласси? Видимо, решил ей отомстить за то, что она не отвечала на его сообщения… Но почему она на них не отвечала?

– Вы должны связаться с полицией, – только и сказал Конрауд. – У меня ответов на эти вопросы нет.

– Разумеется.

Женщина ненадолго задумалась.

– Вам все-таки не кажется, что наша внучка могла умереть не в результате несчастного случая? – произнесла она наконец нерешительно, словно боялась услышать мнение Конрауда. – Может быть, кто-то…

– Не имею понятия.

– Только представьте себе, каково это задаваться такими вопросами… – протянула женщина в явном смятении. Однако слов утешения для нее Конрауд не находил. Во время их первой встречи она была не на шутку встревожена тем, что журналисты разнюхают о контрабанде наркотиков, которой занималась ее внучка, вследствие чего ее собственной репутации публичного человека будет нанесен непоправимый ущерб. Теперь же ее в первую очередь волновало доброе имя Данни, жизнь которой оборвалась столь трагичным образом.

– Могло статься и так, что ваша внучка задолжала крупную сумму и стала наркокурьером, чтобы вернуть долг, – предположил Конрауд. – Не исключено, что потом у нее возникли какие-то сомнения и она оставила часть ввезенной партии себе, чтобы применить ее по прямому назначению, за что в результате и поплатилась. Возможно, она украла наркотики у тех людей. Или у Ласси. Воровать у наркоторговцев – не блестящая идея. Значит, вам неизвестно, как она распорядилась той партией?

Женщина молчала.

– Вы ее нашли?

Она кивнула.

– Вы нашли ее тогда же, когда и мобильник?

Женщине не оставалось ничего иного, как снова кивнуть:

– Порошок по-прежнему в тех отвратительных кулечках, – сказала она. – Полиции мы сказали, что не знаем, где наркотики, – тогда мы и правда не предполагали, что Данни хранит эту дрянь прямо здесь, в нашем доме.

– Покажете мне те кулечки? – спросил Конрауд, вынимая телефон, чтобы позвонить Марте. – Вы к ним не прикасались?

– Нет… То есть я нашла сумку и открыла ее. Понимаете?.. Это было… Данни вылетела из дома, как фурия… А наркотики остались здесь.

– Все?

– Там не только кулечки. Там гораздо больше, чем только кулечки. Гораздо…