Текст книги "Двадцать пять лет на Кавказе (1842–1867)"
Автор книги: Арнольд Зиссерман
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 14 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]
У хевсур считается за стыд, если молодая сделается беременна ранее трех лет, хотя новобрачные непременно три дня кряду после обряда, не разлучаясь, должны быть вместе, но после трех дней они не смеют при других сойтись. Когда приходит пора рожать, жену выгоняют из дому в приготовленный заранее вне деревни шалаш; она должна находиться там одна и родить без всяких пособий. Если родильница сильно страдает, и слышны стоны и плачь, то мужчины тихонько приближаются к шалашу с заряженными ружьями и делают несколько залпов, чтобы отогнать злого духа и испугать страдалицу для облегчения ее страданий (славные понятия об акушерстве!..). На другой день приносят ей хлеба и подают издали, считая за осквернение прикоснуться к новородившей. Так она должна прожить месяц и потом уже приходить в деревню, но раньше еще двух недель не может войти в общество мужчин. Шалаш после торжественно сжигается.
Если после смерти мужа останется сын, то вдове стыдно выйти замуж: она должна вечно оплакивать свое вдовство. Если муж не любит жены или она окажется бесплодной, то он смело может отпустить ее и жениться на другой; но женщина не имеет этого права: если она оставит своего мужа, он получает от родных ее удовлетворение в восемьдесят рублей, в противном случае она не может выйти за другого.
Хевсуры дают своим детям большей частью имена животных: собачка, волчонок, лисичка и т. п. Христианских имен, кроме Георгия да изредка Ивана, нет.
Когда больной приближается уже к смерти, то его не оставляют в сакле, а выносят на двор. Мертвого облачают в новую одежду и военные доспехи, но при предании земле все это снимается. Гробы делают из плит шиферного камня, то есть устраивают их в могиле. Покойников хоронят только на четвертый день, тогда собирается вся деревня: женщины садятся в особый кружок: в первом ряду – старшие, во втором – молодые; главная плакальщица, держа в руках обвязанную белым платком палку, садится немного впереди, поодаль становятся мужчины, и из них мастер плакать держит саблю покойника. Плакальщик начинает гробовым голосом разные заученные слова вроде этих: «Где ты, так отважно разивший этой саблей врагов? Зачем оставил ты эту чудную винтовку, никогда не дававшую промаха по врагу?» и т. п. За каждым из подобных воззваний все присутствующие издают несколько глухих завываний. Мужчины закрывают при этом лицо шапками. Таким же образом начинают после женщины, которые притом бьют себя в грудь, рвут волосы, а под конец завывания, постепенно делающегося громче, приходят в род исступления, и почти все, преимущественно родственницы, царапают себе до крови щеки заостренными камешками. Невдалеке от плачущих стоит скамейка, облепленная кругом маленькими зажженными восковыми свечками, на ней несколько хлебов и чашка с растопленным маслом. Над всем этим деканоз, держа в руке свечку, по окончании церемонии плакания произносит какие-то молитвы, в которых я, сколько ни прислушивался, не мог добиться смысла: это просто набор разных слов о солнце, луне, божествах, произносимых без остановки, самым монотонным образом. Плачущие получают плату за свои слезы разными домашними мелочными припасами.
В день похорон, смотря по состоянию, родственники умершего приглашают всадников, которые обязаны скакать с определенного места по страшной крутизне вниз, и каждый из них получает назначенные призы: барана, чуху, шерстяные носки и т. п., или же производить стрельбу в цель, получая такие же награды.
Любопытно приветствие при изъявлены сожаления о покойниках. Оно выражается почти следующими словами:
Гость: Лучше бы было умереть мне, чем видеть тебя в таком несчастии!
Родственник умершего: Твоему врагу и злодею!
Гость: Великое несчастие тебе лишиться его, а мне суждено еще попирать землю.
Родственник умершего: Что хорошего окружает нас? Остались живые в несчастии и стыде, в смерти успокоились бы.
Гость: Но ваше несчастие не так велико, как кажется с первого разу: жены из вас – госпожи, мужья – господа; у вас осталось много добра, вы главы войск, первенцы хевсур.
Родственник умершего: Мы недостойны таких почестей.
Гость: Не дай Бог это счастие тому, кто не желает его вам.
Родственник умершего: Да не пошлет он никакого зла на вашу голову!
И это повторяется с каждым новоприходящим.
На третьей или на пятой неделе родственники усопшего призывают в память его соседей: угощают их баранами, пивом и напиваются донельзя. Многие выпивают всю теплую кровь зарезанного барана.
Хевсурский народ издавна привык к свободе и своеволию. Он не терпит подчиненности; в возникающих спорах за земли, за неправильно присвоенную вещь, за нанесенную обиду действует обыкновенно право сильного. Впрочем, хевсуры следуют освященным временем обычаям суда и расправы, очень запутанным и весьма странным. Первое основание суда – соблюдение мелочных обрядов.
Тяжущиеся выбирают двух судей, преимущественно из старцев, имеющих в народе вес. Противники приходят к ним, говорят о предмете спора и просят назначить место и время, куда им прийти. В назначенный день являются судьи, свидетели, несколько любопытных, садятся в кружок и начинают суд. Первым выходит обиженный, становится на одно колено и клянется в истине своих слов, принося уверение в неизменном уважении и доверии к судьям, то же повторяет ответчик, и оба отходят в разные стороны. Судьи советуются, рассуждают, приводят примеры и, наконец, решают спор. В сомнительных случаях назначают одному присягу, которая бывает двух родов: с церемонией и без церемонии. Первая совершается в ограде капища при двенадцати посторонних свидетелях, держащих правыми руками плечи присягающего, а он, имея в правой руке дроши, в левой – серебряный ковш, повторяет за деканозом известные слова. Подобная присяга весьма уважаема, она назначается только в очень важных случаях, особенно при разрешении вопросов по кровомщению. Если присягающий не успеет согласить двенадцати свидетелей присутствовать, то присяга считается недействительной. Второй род присяги, употребляемый в менее важных случаях, состоит в произношении присягающим нескольких фраз, имеющих почти следующий смысл: «Я клянусь святым Георгием, таким-то великим капищем и его дрошей, что слова мои истинны: в противном случае пусть они поразят меня, мой дом, семью, скот и не даруют никогда победы над врагом».
Если кто-либо из спорящих не явится на суд, то противник выбирает себе двух посторонних человек в виде поручителей, мзевали берет с них, сколько ему приходится по иску, а они уже взыскивают в полтора раза; в случае отказа угрожают упорствующему противнику убить его собаку или повесить на его сакле дохлого кота. Это считается верхом бесчестия и доводит до страшной вражды.
Мера наказаний, определяемых судом, состоит всегда во взыскании с обвиненного положенной суммы, смотря по роду преступления. По совершенному почти неимению денег плата заменяется количеством скота, имеющего раз и навсегда определенную цену: кобыла – 20 рублей, корова – 5 рублей, баран – 2 рубля, овца – 1 рубль 40 копеек, катер – 40 рублей, так что вещь ценится уже не на деньги; например, ружье стоит 20 коров, то есть 100 рублей; или лошадь стоит 10 коров, 2 барана и 1 овцу, то есть 55 рублей 40 копеек. Таким образом, за украденную вещь назначается удовлетворение коровами, но плательщик может не отдавать собственно коровами или баранами, а другими вещами, как то: оружием, медной посудой, кожами, зерновым хлебом, имеющими свои установленные цены, которые при расчете обращаются в коров; например, присуждено уплатить 25 коров: он дает кобылу – 4 коровы, катера – 8 коров, 37 с половиной стилей (около фунта) меди, по 2 абаза (абаз – грузинская монета в 20 копеек) стиль – 3 коровы, саблю, оцененную в 35 рублей – 7 коров, да настоящих 3 коровы, и так составится 25 коров.
При назначении взысканий принимаются в соображение искони определенные цифры. За побои, смотря по силе и орудию, которым они нанесены, от 6 до 20 коров, за увечье глаза – 30, носа – 24, большого пальца – 5, указательного – 4, среднего – 3, четвертого – 2, мизинца – 1 корова. Если разбито или ранено лицо, то в длину оставшегося шрама кладут ячменные зерна, одно вдоль, другое поперек, и сколько выйдет зерен, столько виноватый платит коров; за выбитый зуб – 1 корову. Кроме того, во всех подобных случаях обидчик должен удовлетворить лекаря.
Убийство сопровождается страшной местью. На убийцу восстает весь род убитого; виновный должен бежать и скрываться со всеми родственниками, иначе их ждет гибель. Дом его сейчас же сжигается. В течение трех лет преступник должен присылать родным убитого каждомесячно по одной корове, а на четвертый просить примирения; в таком случае мир покупается 60 коровами и 15 баранами. Но это не делает еще безопасным убийцу: он или другой из его фамилии, если не переселятся куда-либо вдаль, должны рано или поздно умереть, и за это убийство не подвергаются уже никакому взысканию, потому что это месть, кровь за кровь! Предметы споров иногда бывают до того странны, что мне приходилось, присутствуя при суде или разбирая их, самому хохотать до слез. Один хевсур претендовал на пшавца, что дед его, еще до прихода за Кавказ русских, поймал однажды в Арагве большую лососину, которую по величине не мог отнести домой и оставил привязанную за камень в воде, с тем чтобы на другой день приехать за ней на катере, но ночью она была украдена, как узнал претендент, дедом пшавца. Вот он и требует с него следующего удовлетворения: лососина стоила одной овцы; овца эта с тех пор, в течение положим пятидесяти лет, дала бы шерсти и сыру по крайней мере на десять коров, да от нее были бы овцы, от этих другие, по меньшей мере штук 150, да за столь долгие ожидания и для подарков судьям коров пять, итого 55 коров или 275 рублей! Во избежание мщения и вражды после долгих суждений, просьб, угроз пшавцу ни за что ни про что пришлось все-таки отдать хоть несколько коров, чтоб отвязаться, а то не дадут ему нигде прохода. Другой пресерьезно требовал от одного пшавца удовлетворения за кровь своего брата, грозя страшным кровомщением. На вопрос мой, убит ли его брат этим пшавцем в драке или нечаянно, он рассказал: однажды покойник с двумя товарищами отправился ночью в Пшавское ущелье, они украли из мельницы два жерновых камня, с которыми пробирались домой, но на дороге на них напали хищные кистины, завязали перестрелку, и брат его был убит. Жернова оказались принадлежащими этому пшавцу, и как они были причиной смерти его брата, то он и требует удовлетворения за кровь! Третий также требовал платы за кровь по следующему случаю: отец его лет сорок назад был в гостях у одного пшавца, где напился пьян и при выходе из дома треснулся лбом о притолоку низенькой двери; теперь же, при смерти, объявил, что умирает собственно от боли в голове, продолжавшейся со времени этого случая, и завещал своим детям отмстить за его кровь. Ему было лет за семьдесят!
Так, проводя время в совершенной праздности, хевсуры изобретают подобные нелепые иски с целью получить хоть что-нибудь от пшавцев, и эти, чтобы не отрываться от своих работ и избавиться тяжбы, решаются пожертвовать несколькими баранами.
Хевсуры считают каждого европейца лекарем, а сахар – самым верным средством от всех болезней. В 1846 году одна старушка неотвязно просила у меня лекарства для захромавшего быка; чтобы отделаться, я истолок кусок сахара, посыпал на бумажку и отдал с приличными наставлениями. Она была в полной уверенности, что через три дня мой пациент уже будет пахать…
XXII.
У пшавов большая часть обычаев сходна с хевсурскими. Та же смесь язычества с христианством, те же капища, деканозы и жертвоприношения, те же споры, решаемые посредниками, и удовлетворения, считаемые количеством коров, то же кровомщение, сжигание домов и преследование родственников убийцы. Но, не говоря уже о наружности, костюме, вооружении, они резко отличаются от хевсур образом семейной жизни, характером и некоторыми общественными понятиями. Одежда пшавцев состоит из черной чухи с небольшими откидными рукавами зеленого или синего ахалуха, широких шальвар из черного или бурого сукна собственного изделия, вкладываемых в род кожаных ногавиц; на ногах каламаны (лапти) из сыромятной кожи; на голове большей частью тушинские круглые войлочные шапочки; ружья в меховых, большей частью барсучьих чехлах; на поясе большие кинжалы, и у боков персидские сабли; патронташи с медными патронами и рожки, вместо натрусок, висят крест-накрест на ремнях, обыкновенно украшенных серебром. На большом пальце правой руки у них, подобно хевсурам, железные острые кольца. Головы бреют, оставляя на маковке чуб, совершенно как малороссияне; бороды тоже бреют, исключая траурного времени, после смерти близких родных. У большинства глаза постоянно красные, воспаленные, вероятно, от едкого дыма в саклях, а может быть, и предрасположение к глазным болезням у них существует, поддерживаемое крайней неопрятностью и частым пьянством. Женщины одеваются почти как грузинки: белое (всегда очень грязное) покрывало на голове, красная рубаха и шальвары, на плечи накидывают баранью шубу, редко сбрасываемую, обувь та же, что у мужчин. Между ними встречаются большей частью очень миловидные, с темно-русыми волосами и выразительными карими глазами, но неопрятность развита в сильной степени.
У пшавов дома тоже в два яруса: в нижнем держат скот, а наверху живет вся семья вместе, без хевсурских целомудренных затей. Случается и пшавцы имеют по две жены, но очень редко – тогда они их держат в разных деревнях.
Свадьбы обыкновенно сопровождаются происшествиями, имеющими иногда кровавые последствия. По понятиям пшавов, молодой человек должен показать свое удальство, похитив себе жену, а не выпрашивая ее у родных. На этом основании каждый юноша непременно имеет свою возлюбленную, с которой встречается тайно в течение целого года и более. После, собрав трех человек добрых приятелей, они вооружаются с ног до головы, приезжают ночью к дому невесты, похищают ее и бегут, скрываясь где-нибудь в деревне чужого общества; иногда похитителей преследуют, и завязывается перестрелка, впрочем, преследование обыкновенно начинается слишком поздно. Так молодые живут, скрываясь иногда целые месяцы, пока родные их не сделаются между собой. Случаются при подобных обстоятельствах весьма часто совершенно романические приключения; соперники похищают возлюбленных своих открытой силой, иногда даже после замужества с другим и против воли; вспыхивает месть; один из соперников убит, другой, лишившись дома и всего имущества, сожженных кровоместниками, бежит навсегда с родины в дальние общества, а предмет пламенной страсти бросается со скалы в быструю реку или вешается на своем кушаке.
При языческих обрядах пшавы, как более близкие соседи грузин, соблюдают, однако, некоторые постановления христианской религии. Иногда приглашают священников для исповеди умирающего, для крещения новорожденного, иногда для венчания; при похоронах тоже бывают священники, но не всегда, в отдаленных местах мертвых погребают сами.
Пшавия, состоящая из 800 семейств, разделена на двенадцать общин, носящих следующие названия: Габидаури, Чичо, Ахади, Уканапшави, Цителаури, Гоголаури, Гогочури, Удзилаури, Кистаури, Матури, Кацалхеви и Кацкараули. В каждой из них имеются особые кладбища, на которых должно быть погребено тело всякого пшавца, где бы он ни умер. Впрочем, это общий обычай всех кавказских племен. При перевозке тел в жаркое время, иногда на расстояние 200–300 верст, они употребляют свой способ бальзамировки: внутренности зарывают на месте кончины, а труп посыпают солью, разрезают пополам, укладывают в переметные сумки на лошадь и отвозят домой.
В каждой общине есть капище и известный день для празднества. Главное капище – Лашарис-джвари[7]7
Название это, говорят, дано капищу в честь сына царицы Тамары – Георгия Лаша, удивительного красавца. Иные же рассказывают, что в древние времена какой-то монах, Лашиниани, сокращенно Лаши (губастый), на этом месте обращал язычников в христианство и в память его учрежден праздник. Не знаю, которое предание вернее, кажется, первое.
[Закрыть] и близ него Тамар-дедопали, которые пользуются общим уважением не только пшавцев, но и всех окрестных жителей, даже грузин и кистин.
В 1847 году я присутствовал при пшавских празднествах, и вот описание обрядов, какими они сопровождаются. На крутом скате горы стоит низенькое строение, сложенное из камня, осененное большими чинарами; пшавцы с семействами, хевсуры, несколько тушин, кистин, телавских армян с мелочными товарами да несколько грузинских семейств из Кахетии и Карталинии окружали капище, держа в руках баранов в ожидании очереди, пока деканоз подойдет с ножом, произнесет несколько слов вроде благословения и зарежет жертву: голова и ноги ее относятся внутрь капища, в пользу деканоза, остальное же съедается молельщиком. Иногда жрец поднимает зарезанную жертву, машет ею вокруг себя, обрызгивая кровью народ и стены. По временам набожные пришельцы подносят к жрецу детей, особенно больных, и он пальцами левой руки делает у них на лбу знамение креста. Между тем, пока здесь совершаются эти обряды, беспрестанно являются деканозы из других капищ, преднося благоговейно в руках дроши, преклоняются перед Лашарис-джвари и остаются там до конца праздника.
Нужно видеть глубокое почтение дикарей к этим дрошам: перед ними только они снимают шапки, кланяются чуть не до земли и машут рукой по груди, будто крестясь. Некоторые деканозы в качестве помощников главных жрецов держат в руках серебряные сосуды разных форм: азарпеши, чаши, кувшины, кулы и другие, вроде ваз, молочников или садовых поливальниц с длинной шейкой, и потчуют молельщиков вином. На всех сосудах есть грузинские надписи, гласящие об именах жертвователей и времени приношения. В Лашарис-джварском капище таких серебряных вещей многие пуды.
Иной раз из набожной толпы вдруг выступает на средину какой-нибудь пшавец, начинает кружиться, ходить быстрыми шагами вокруг народа, делать странные телодвижения и жесты и, подобно беснующемуся, громким голосом произносить едва внятные слова, представляя себя воодушевленным прорицателем. Он взывает к народу от имени святого Георгия, укоряет толпу в разных пороках: трусости, лени, неуважении к капищам и других тяжких прегрешениях, в заключение угрожает всей Пшавии страшным бедствием, если не принесут такой-то жертвы Лашарис-джвари. Все начинают охать, стонать, кланяться, из толпы поднимается смешанный ропот, обвиняют друг друга в небывалых прегрешениях и, наконец, складываются для принесения жертвы, поступающей, конечно, в бездонные карманы жрецов. Между этими прорицателями (кадаги) встречается много женщин.
В этом и заключаются все обряды служения. А народ, натянувшись вволю вина, поет, пока не осипнет, пляшет до упаду, по ночам не обходится и без скабрезных сцен, потом отправляется на ту сторону Арагвы, к капищу царицы Тамары. Там снова повторяется почти то же, только в уменьшенном виде.
Одно мне нравится в этих сборищах: всевозможные споры, дела, претензии решаются там по своим обычаям, через медиаторов. Решение бывает окончательно, и обе стороны должны согласиться. В случае сомнения насчет справедливости жалобы одной стороне назначают присягу: обвиняемый должен взять в правую руку дроши, а в левую – серебряную чашу и присягнуть, имея на своей стороне двенадцать ассистентов разных обществ. Присяга никогда не может быть ложной: таково уважение их к этому обряду; исполнив его, он считается совершенно правым и получает должное удовлетворение.
Близ Лашарис-джварского капища есть старый пень, поросший мхом. Заметив, каким уважением он пользуется у пшавцев, я спросил о причине этого, и вот что рассказал мне один из хевис-бери (стариков ущелья).
Давно, очень давно стоял тут огромный дуб, в котором обитали духи, известные под названием мухис-ангелозеби (ангелы дуба), бывшие всегдашними покровителями Пшавии. Дерево это считалось священным, и никто не смел к нему прикоснуться под опасением страшной кары Лашарис-джвари. Известный наездник Зураб Эристав Арагвский в один из своих опустошительных набегов на Пшавию, до сих пор не изгладившихся из памяти ее жителей, чтобы доказать ложность благоговения их к дубу, велел его срубить.
– Почему же дерзкий не был наказан Лашарис-джвари? – спросил я.
– Потому что пока Зураб приказал срубить дерево, он прежде зарезал перед ним кота. А известно, что средство это, на которое из нас никто решиться не может, уничтожает всю силу капища. Зато на том свете душа этого великого грешника должна перенести самые страшные мучения ада… Кроме самого пня есть несколько щепок его, тоже считающихся священными, они хранятся в самом капище, в которое кроме жрецов никто входить не смеет.
Я уже говорил, что в каждом обществе есть свое капище. Иные основаны в честь Божьей Матери, иные в честь святого Георгия Победоносца, некоторые в честь каких-то языческих богов Копала и Пиркуши. Каждое капище имеет свое поверье. Кроме хевис-бери при них полагается дастури, род сторожа или старосты. Обязанность эту исполняют поочередно люди из всего общества, сменяясь каждогодно. Признаюсь, странная обязанность дастури и строгость, с которой он ее исполняет, много раз меня удивляли. В продолжение целого года он не может не только войти в деревню, но даже близ нее пройти; не имеет никакого сношения с женским полом, хотя бы с самыми близкими родными; каждое воскресенье утром, несмотря ни на погоду, ни на время года, он должен пройти по тропинке, собственно для него протоптанной, и выкупаться в речке. К капищу пристроена маленькая лачужка, в которой он живет. У него есть запас хлеба; особая, капищная мельница, в которой он намелет, сколько ему нужно муки, и сам печет себе хмияды, плоский круглый хлеб. Там есть у него и другие мучные припасы, из них он беспрестанно варит луди, без которого не может обойтись ни один капищный праздник.
Расположенная по ущельям Иоры и Арагвы Пшавия изобилует превосходными пастбищами. Хлебопахотных земель в ней гораздо более, чем в Хевсурии, потому что занятые ею горы не так скалисты, хотя и не уступают хевсурским в высоте. Труды землевладельца почти одинаковы: он буквально в поте лица добывает свой хлеб. Запашка и покосы производятся большей частью на таких крутых покатостях, что для перевоза сжатого хлеба и сена летом употребляются сани, и в Пшавии, Хевсурии и Тушетии у жителей вовсе нет арб.
Главный промысел их – овцеводство. Многие пшавцы имеют по две, по три, а некоторые от шести до десяти тысяч баранов. На зиму все стада угоняются на Ширахскую степь для пастьбы, она лежит между Иорой и Алазанью и никогда не покрывается снегом. На лето стада возвращаются на свои горы, исключая больших отар, угоняемых в Ахалцыхский уезд и даже в турецкие владения. Рогатого скота, лошадей и катеров, в сравнении с другими горскими племенами, тоже достаточно.
Вообще о пшавах должно сказать, что они весьма зажиточны, хотя наружность и образ жизни невольно заставляют предполагать в них нищих.
К числу общественного достояния следует причислить несколько виноградных садов в Кахетии. Эти сады – принадлежность капищ, и добываемое вино под именем кулухи (повинности) перевозится обществом ко дню капищного праздника для народного угощения. Праздники эти бывают большей частью летом, и тогда по дороге из Кахетии в Тионеты на каждом шагу встречаются караваны лошадей, навьюченных бурдюками с вином, сопровождаемые пьяными пшавцами, распевающими во все горло. Сколько я ни прислушивался к песням их, я убеждался, что в них преобладает эротический элемент. Впрочем, есть песни и о геройских подвигах.
Музыка пшавцев ограничивается той же пандурой, как и у хевсур, но они более охотники до плясок и исполняют это гораздо ловчее и живее. Женщины собираются в особые кружки, одна посредине запевает, после весь хор повторяет ее слова и по окончании каждого стиха ускоряет такт, бьет в ладоши, а стоящая в середине делает разные движения, бросаясь то в одну, то в другую сторону, или кружится на месте с поднятыми горизонтально руками.
Резко кидаются в глаза переезды семейства с одного места на другое. Пшавка идет впереди и вяжет грубый шерстяной чулок (этого занятия она никогда не покидает ни пешком, ни на лошади), на спине у ней гуда, из которой выглядывает голова ребенка; за ней – лошадь, на которой в переметных сумах двое детей, презабавно выглядывающих оттуда; на хвосте этой лошади привязана другая, с такими же сумами, из которых торчат головы двух барашков; третья – навьюченная всяким хламом; шествие замыкает всегда огромная собака. Или – пшавка сама сидит на лошади, в сумах пара ребятишек, за спиной в гуде третий, четвертого грудного она держит в руках, сзади еще две-три навьюченные лошади, и такой караван тянется, тянется по едва проходимой горной тропинке.
Пшавцы соединяются иногда с хевсурами и тоже под предводительством своих деканозов и дроши делают набеги на соседних кистин. Нельзя у них отнять достоинств воинственного племени: есть и хорошие стрелки, и наездники, и очень храбрые, отважные люди, но они уступают в этом отношении своим соседям, как более занятые хозяйством, и дух удальства в них постоянно ослабевает.
К числу характерных черт пшавцев следует еще прибавить необыкновенную страсть к тяжбам. Все двенадцать общин постоянно ведут между собой споры то за землю, то за убийство, то за невесту. Бесконечные ссоры делают их врагами; чтобы избежать встречи между собой, они объезжают деревни, сжигают друг у друга копны сена, иногда просто начинают открытую войну, никто не хочет уступить, хоть дело началось из-за одной коровы. Наконец, посредники решают спор, кое-как сведут тяжущихся, наступает мир до первого случая…
Чтобы прекратить кровавую вражду двух значительных общин, я должен был однажды зимой переехать горы и присутствовать при присяге с церемонией, совершаемой как и у хевсур. Дело этим кончилось, обиженная сторона получила удовлетворение. Но я перенес столько трудов при горном переезде по глубокому снегу, что даже сами пшавцы удивлялись, как у меня доставало сил подниматься пешком на вершину Чичос-Тави и спускаться оттуда по оледенелой тропинке.
XXIII.
По своему местоположению Тушетия разделяется на две части: на горную, лежащую в глубине Главного Кавказского хребта, при истоках Тушинской Алазани, протекающей по Дагестану под названием Андийского Койсу, и на Кахетинскую, занимающую плоскость у подножия гор до берегов Большой Алазани, под общим названием Алванского поля.
Природа Тушетии вообще представляет самую разнообразную картину: там есть высокие горы, покрытые вечным снегом и ледниками, пересекаемые в разных направлениях глубокими, безвыходными ущельями, есть неприступные скалы – притон кавказских орлов и туров, есть значительные леса и живописные долины. Почва земли бесплодна и камениста, и только изредка встречаются небольшие плодородные плоскости, как при селениях Омало, Дикло, Шанако и других. Алванское же поле служит единственно для пастьбы скота. Сообщения горной Тушетии с Кахетией летом весьма неудобны, а зимой и вовсе прекращаются.
Тушины составляют четыре общества: Цовское, или Вадуа, Гомецарское, Чагминское и Пирикительское, или Дамах-край. Они отличаются между собой языком, частью происхождением и некоторыми, едва заметными чертами характера, но в других отношениях совершенно сходны. Цовцы и пирикительцы кистинского происхождения из общества Галгай. Язык их кистинский, или, что совершенно все равно, чеченский.
Вообще лезгинский и чеченский языки следует считать за господствующие между всеми кавказскими горцами восточной части края. Судя по обширности и коренным словам чеченского языка, можно полагать, что он один из древнейших, но по неимению письмен раздроблен на многие наречия и испещрен чужеземными словами. Он не совсем труден для изучения и довольно звучен. Вот для примера несколько стихов из тушинской песни.
Вай ладцино сена еа, какуа эрцан-ялино;
Вай детцино дахен дош, дутчиком янтан-дадино;
Вай йсэно шорон-зик, Кериго махно-ялино;
Ваина де-эно кик-бубук, Аргундкини-далино.
(Зеленое поле наших веселий поблекло и покрылось бледностью;
Длинная нить приятных рассказов прервалась;
Цветы нашей юности разметены ветром Кериго (название горы);
И игрушки наши умчал Аргун в своих быстрых потоках).
Остальные два общества тушин, Гомецарское и Чагминское – образчик предков нынешних грузин. Они говорят древним грузинским языком, которым написано Святое Писание этого народа. Впрочем, многие из них объясняются на кистинском языке.
Число жителей всей Тушетии простирается свыше 900 семейств. Как народ, преимущественно занятый скотоводством, они не могут вести оседлой жизни, тем более для них трудной, что они не свыкаются с летним зноем низменных мест. Мало-помалу они начали сходить с родных гор, не совсем удовлетворявших их потребностям, и основали на Алванском поле, пожалованном им за заслуги грузинскими царями, новое поселение, так что в настоящее время почти половина тушин живет большую часть года на плоскости, откочевывая только в июне к своим дедовским жилищам, где остается до половины сентября.
Летнее кочевье Цовского общества находится на горе Тбатани, а в Цовата (древнее их поселение) редко кто приходит, кроме обязанных по жребию охранять священные жертвенники и исполнять постановленные обряды. Эти избранники остаются там в течение года безотлучно. В последнее время с согласия хозяев переселились туда несколько бедных кистинских семейств для обработки бесплодных пашен.
Каждое общество не только обязано охранять известный пункт Тушетии, но и из конца в конец подавать другому скорую помощь. От этого тушины бывали редко побеждаемы, и неприятель претерпевал постоянно сильный урон. Часто сами тушины делали набеги на отдаленные горские племена, заставляя некоторых платить себе дань. И действительно, трудно противостоять соединенной силе тушин какому-нибудь враждебному скопищу; всегда верные своим царям, они не раз доказывали свое превосходство мужества над числом.
Тушины исповедуют христианскую веру грековосточной церкви. Эпоху водворения между ними религии нужно отнести к незапамятным временам царствования первых христианских царей Грузии. Впрочем, судя по множеству развалин церквей в горах, можно полагать, что евангельское учение некогда господствовало между большинством кавказских племен. Один столетний кистин рассказывал, что и они «когда-то молились в церкви, развалины коей до сих пор видны. Когда умножились мусульмане и завладели их горами, тогда по аулам на ослицах разъезжали муллы и, держа их, ребят, за руки, учили исламизму». Уважение к именам некоторых христианских святых, употребление крестов поныне сохранилось между многими горскими мусульманами.
Непрерывная борьба кавказских племен с персиянами и турками имела сильное влияние на судьбу веры в Тушетии. Для поддержания ее тушины при помощи грузинских царей постоянно должны были вести войну с мусульманскими горцами. Множество преданий и древних песен об этих столкновениях до сих пор сохранилось у тушин. Но при всем этом беспрестанный звук оружия заглушал голос проповедников; духовенство, гонимое врагами грузинской церкви, не в состоянии было поддержать падающего христианства в Тушетии. Наконец, там вовсе не стало священников, богослужение прекратилось, церкви ветшали, разрушаясь от времени и рук неприятельских.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?