Текст книги "Я дрался в 41-м"

Я дрался в 41-м
Проект Артема Драбкина

Фотография на обложке:

© Александр Устинов / РИА Новости

© Драбкин А.В., 2021

© ООО «Яуза-каталог», 2021

Орлов Николай Григорьевич

Буквально перед самой войной, за 10 дней до ее начала, состоялись выпуски во всех училищах всех родов войск наших вооруженных сил, в том числе и танковых училищах – Орловском, Ульяновском и Саратовском. Получив звание лейтенанта и два небольших кубаря в петлицы – хотел я того или не хотел, – вновь попал в учебное заведение. Меня направили в Минское Краснознаменное танковое училище, где я получил взвод курсантов. Из одного училища попасть в другое – это меня не особенно обрадовало. Ведь основная масса моих однокурсников, молодых танкистов, попала прямиком в войска. Но мои переживания оказались напрасны – война уже стояла на пороге…

22 июня 1941 года я находился в учебных лагерях под Минском в должности командира взвода. В воскресенье 22-го числа я заступил дежурным по курсантскому батальону (в училище числилось три батальона). Сначала училище было пехотным, но в апреле месяце наше правительство решило преобразовать его в танковое училище. Набрали новый контингент молодых курсантов. Всем остальным, кто отучился по программе двухлетнего обучения на пехотных командиров, добавили еще один год обучения. Преподавателей набирали из других училищ и, конечно, из центрального аппарата и военных частей. У нас даже был преподаватель, капитан, инженер, который прошел Испанскую войну. Очень опытный человек. Готовил курсантов с позиций приобретенного боевого опыта. Он мог поделиться навыками организации боя и опытом эксплуатации танков в боевых условиях. Нам, честно говоря, просто повезло с этим человеком – легче было осваивать технику. Однако в училище все еще только обустраивалось, еще не была по-настоящему развернута материальная база и спланирован учебный процесс. В общем, как всегда, когда идет перестройка. В такую я попал среду, принципиально новую, и с этого началась моя настоящая служба в Рабоче-крестьянской Красной армии.

Ночью 22 июня я дежурил по батальону. Учебный лагерь, палатки… Вечером в субботу все построились, прошла поверка, мы улеглись спать. Все вроде бы нормально, и вдруг с неба посыпались бомбы. На рассвете, примерно в 5.30 утра, фашистская авиация начала бомбить Минск. Мы стояли невдалеке от Минска, километров за двадцать, в так называемых Козыревских лагерях. Вообще, у нас сложилось впечатление, что это была не целенаправленная бомбежка, а случайная. Не такой уж мы были важный объект для нанесения первого удара, и скорее всего кто-то из немцев не выполнил свое задание, а, может быть, наши истребители их загнали, и летчикам пришлось сбросить бомбы абы как. По сути дела, мы и потерь-то больших не понесли. Но внезапность этого удара и наша неподготовленность добавили неразберихи. Сначала пошли слухи, что это случайно сбросили бомбы наши самолеты. Но потом разобрались, вернулось начальство из Минска, которое перед этим отбыло в семьи на воскресенье, и все понемножку встало на свои места.

Немцы быстро наступали, часто по 50–60 километров в день, и уже на четвертые сутки, по сути дела, подошли к Минску. Сначала было приняли решение бросить наше училище вместе с войсками на оборону Минска. Но потом наверху посчитали, что это будет не совсем правильное решение: по сути дела, неготовых невооруженных ребят с винтовками бросить в бой, и это при условии, что город вот-вот падет…

И действительно, на седьмой день войны Минск был сдан. Училище получило приказ отходить своим ходом. На дорогах царила паника: немецкие диверсанты подрывали мосты, уничтожали пункты управления, обрывали линии связи. Мы отходили уже несколько дней в тяжелой обстановке, порою по 50 километров в сутки. Попутно еще приходилось гоняться за немецкими парашютистами.

Как выглядели парашютисты?

Нам попадались разные группы. Чаще всего небольшие, от 5 до 20 человек. Встречались переодетые в нашу форму диверсанты. Одну группу взяли вообще в милицейской форме. Начали разбираться – а это «товарищи» из наших прибалтийских стран, литовцы и эстонцы! Легенды они себе придумывали самые разнообразные. Помню, я стоял рядом, когда троих из них допрашивали. Один говорит: «Мы отправляли из Прибалтики в Сибирь контингент арестованных. И вот сейчас возвращаемся к себе на родину». И вроде бы не подкопаешься!

Но потом присмотрелись внимательнее, чем они были вооружены: ножи, разные подрывные устройства, гранаты…

Но основной нашей задачей все же был отход. Я, как командир взвода, получил приказ вывести свой взвод в Могилев, потом через Могилев на Смоленск. Шли без карт по пересеченной местности – идти по дорогам мы не имели права.

А как ориентировались?

Ориентировались по солнцу. Генеральное направление – восток. Шли на Могилев, опираясь на магистраль. Как уже говорил, по ней нам двигаться запретили. Авиация противника господствовала. Справа и слева – там, где наши воинские части двигались с востока на запад к линии фронта большими колоннами, немцы утюжили дороги. Самолеты ходили буквально над головами.

Как вы питались по дороге?

Конечно, таковое училище имело свои полевые кухни. Но мы шли самостоятельно и поэтому питались очень просто, даже можно сказать – скудно. Бывало, заходили в какой-либо населенный пункт. Нас там тепло встречали, кормили, поили: жители тащили сало, картошку, туда-сюда… не так уже важно было. Вспоминается такой случай. Ребята во взводе в основном были белорусы. Был у меня во взводе курсант из тех мест. Он вдруг подошел ко мне и обратился с просьбой: «Товарищ лейтенант, вон там, в стороне моя деревня, километрах в трех. Разрешите мне сбегать, проведать своих! Товарищ лейтенант, я обязательно вернусь! Догоню вас и даже перегоню». Ну что я? Человек абсолютно не опытный, 19 лет, только-только начал командовать.

Черт его знает, да обстановка еще такая. Что делать?.. Посмотрел я на него внимательно – «Ну что ж, давай, иди».

На второй день прибегает, сумка за плечами набита харчами. Обнял его, спрашиваю: «И родители отпустили?», – «Не только отпустили, но даже не стали задерживать!»

Таких случаев у меня было два. Еще один курсант тоже бегал к родителям в деревню и тоже вернулся. Вообще, о настроениях курсантов вначале я мог только догадываться. Но в целом настроение у тех, кто преподавал, в том числе и у меня, было боевым. Мы знали, что наш округ мощный, и знали, что войск стоит невиданное количество. Мы знали, что только на западном направлении у нас стоят 10 тысяч танков. Только на западном! Это после войны начали разное говорить про эти танки… а тогда мы уходили и думали, что там, наверху, должно быть, решили спасти молодежь и что в Генштабе все понимают и правильно оценивают обстановку.

Вот я тебе привел два конкретных примера о настроениях тогдашней молодежи. Двое мальчишек, которым едва исполнилось по 18 лет, не остались дома и не убежали. И родители даже не попытались их уговаривать!

После Могилева мы немного заплутали. Карты нет! Но по просекам и наезженным проездам видно, что где-то здесь неподалеку есть дорога. Мы выбрали лесную, но довольно ухоженную дорогу, по которой ходили грузовики. Немного прошли по ней, и вдруг видим – эмка стоит, а возле нее полковник и два командира:

– Стой! Лейтенант ко мне!

Впереди взвода шел я с помощником, чуть сзади наиболее крепкие ребята из тех, что могут поддержать. Подхожу ближе, вижу – действительно полковник, три шпалы на петлицах. А для меня тогда это просто ужас! В те времена было понимание и уважение к такому званию.

– Кто такие? Откуда? Документы!

Первое, с чего все началось, – у меня не было вообще никаких документов, кроме комсомольского билета. В училище оформить документы я не успел. Пока получил направление, пока разбирался – училище расползлось. Я предъявил полковнику комсомольский билет и подозвал курсанта Орловского. Полковник спокойно выслушал нас, быстро разобрался в ситуации, задав несколько вопросов. Он произвел на меня исключительное впечатление. Чувствовалось, что это человек железной воли, необыкновенной энергии, обладающий решительностью и хладнокровием. Эта встреча сильно повлияла на меня. В дальнейшем я не раз вспоминал полковника и всегда ориентировался на его манеру действовать в сложной обстановке. А тогда тоном, не допускающим возражений, он отдавал короткие четкие приказы: «Лейтенант, взвод поступает в мое распоряжение. Будете останавливать и задерживать всех отходящих и бегущих. Здесь, на месте будем сколачивать подразделения, начиная с отделений, взводов и рот…»

Конечно, он имел особые полномочия и, вероятно, специальный приказ. Но сейчас я понимаю, что на нем лежала и особая ответственность. Мы тогда здорово отстали от училища, и нам пришлось догонять. Трое суток он нас там держал. Но за те трое суток мы остановили очень большое количество отступающего личного состава. Сначала формировались отделения, потом из них мы сколачивали взвод, ставили на него командира, вплоть до капитана. Тут же набиралась рота. Буквально через пару часов набиралось на батальон. Никаких исключений не допускалось, останавливались все подряд. К тому времени некуда было ставить машины, столько мы там задержали полуторок и прочих других машин. А оружие! Чего только не было: гранаты, пулеметы, винтовки и тому подобное. Все отправлялось на Березину, на фронт. Там тогда на какое-то время сформировалась линия фронта.

Громадная масса красноармейцев и командиров младшего офицерского состава. Кто-то отстал, потерялся, кто-то возвращался из отпусков – это же огромная армия. Многие командиры ехали на фронт, искали свои части. А ее уже и нет, этой части! И он не знает куда направиться, он ищет, не бежит! Я подчеркиваю – основная масса, 90 процентов военнослужащих правильно понимали обстановку и готовы были примкнуть к любой боеспособной группе. Вплоть до ухода в партизаны, хотя их еще пока и не было. Многие возвращались прямо из отпусков, с юга. Едет такой на машине: «Где моя часть? Связи нет. Готов принять командование. Давайте людей, давайте оружие!» Многие из них погибли, выполняя свой долг.

Вспоминается случай с экипажем танка КВ. У них кончилось горючее, и они отстали от своей части. Экипаж ждал какое-то время – помощи нет. Они сняли прицелы, оставили танк и по лесной дороге отправились за помощью. Танкисты вышли на наш заслон (такие заслоны тогда еще не называли заградительными отрядами). Ведут себя совершенно спокойно. А командир, старший лейтенант или капитан, так тот вообще обрадовался. Полковник смотрит – танкист в форме, ребята в форме, перепоясанные ремнями – все буквально как на подбор. Просят горючего и – воевать. А у нас этого горючего в бочках… мы же освобождали транспорт от грузов и разворачивали обратно на фронт, а бочки с топливом – в сторону, в лес. Выделили им транспорт, на полуторку шофера, одного командира и двух солдатиков в помощь. Они вернулись назад, нашли танк, заправили его и по приказу полковника отправились на защиту моста через Березину. Этот танк сражался более двух суток, обеспечивая отход наших войск, расстрелял на той стороне несколько немецких орудий и танков. Говорили, что после боя бойцы насчитали на нем несколько десятков отметин от попаданий снарядов. Но той артиллерией, которая тогда была у немцев, они ничего не могли ему сделать. Танк сохранил боеспособность, хотя и израсходовал боеприпасы. Потом немцы подтянули зенитные орудия. Те уже имели возможность пробивать нашу танковую броню. Я его судьбу точно не знаю, но по рассказам танк так и остался у переправы. Что стало с экипажем? Не знаю. Может, их подбили, ранили, может, они удачно отошли – случаи бывали разные.

Нам попался переодетый в красноармейскую форму полковник, ехавший с женой в эмке. Только потом, после войны я прочитал книгу Симонова и посмотрел фильм «Живые и мертвые». Не знаю, с какого отряда списал Симонов этот эпизод, в нашем случае вместо генерала был полковник. «Танкист» с простой русской фамилией тоже был. Но не с такой крупной группой, как в книге. Моим же делом тогда было остановить, проверить документы и доложить. Когда этот переодетый полковник вынул документы, мы сразу поняли, что здесь что-то не то… Справедливости ради стоит вспомнить о тех командирах, майорах и капитанах, которые с радостью готовы были получить любое задание.

Вспоминается один очень печальный случай. Останавливаем машину. Полный кузов солдат. Причем все солдаты из совершенно разных частей – сборная солянка. Конечно, приказали немедленно всех высадить. Они все реагировали по-разному, а один – ну никак, проклинает, кричит что-то, угрожает… Мы полковнику доложили, что есть такой солдат, который не подчиняется. Тот тут же создал какую-то тройку. Они забрали его, отвели метров за 50 и расстреляли, прямо у нас на глазах. Обстановка тяжелейшая, сами представляете.

После того как полковник нас отпустил, нам нужно было двигаться к Смоленску. Училище для отправки на восток грузилось в Рославле под Смоленском. Мы их догнали, когда погрузка уже закончилась. К нашему большому счастью, они еще не уехали. У меня на руках была бумага от полковника, совсем коротенькая. В ней начальнику и комиссару училища сообщалось о том, что мы не дезертиры, а солдаты, образцово исполнившие свой воинский долг. Эта простенькая бумага хранилась у меня очень долго, – я ее берег. Помимо той бумаги он вручил мне еще пакет, который я должен был доставить в штаб западного направления в Могилеве. Но штаб уже переместился в Чаусы. Хорошо, полковник дал нам полуторку. Вот мы на ней до Могилева и добирались. С этой полуторкой связан еще один интересный момент. За нами шла еще одна машина. Ее кузов был доверху забит ящиками с драгоценностями. Мы сопровождали эвакуируемые ценности Минского государственного банка. Хватило с ней приключений…

По дороге попали под бомбежку, погиб водитель. Мне пришлось сесть за руль. Удачно проскочили через обезлюдевший Могилев. Потом искали штаб в Чаусах. Долго препирались с охраной, но нас наконец пропустили к нужному нам начальству. Так я впервые побывал в крупном фронтовом штабе и увидел, что это такое. Довольно интересные впечатления.

Штаб размещался под землей и был очень хорошо оборудован. Я был удивлен, когда увидел, какое же там царит спокойствие: работают телефонисты, командиры… Ну а мы по сравнению с ними выглядели как-то не очень ухоженно. Они сразу подмечали это…

Хватают меня прямо за руки. И каждый тащит в свой маленький подземный кабинет:

– Ты откуда? Где немцы?

Что видел и знал, я им рассказал. Мне стало ясно, что дела плохи – они не владели обстановкой, отсутствовала связь.

Потом нашел, кому должен был передать документы. Вручил, получил расписку. Выхожу, ищу свою машину на том месте, где оставил взвод. Взвод есть, машины – нет. Спрашиваю у подчиненного:

– Где машины?

– А машины у нас отобрали.

Такая тогда была обстановка. Ну что, забрали и забрали – мы опять пешком. Немного отошли от города (Чаусы). А июль месяц, жарища невероятная. И мы решили отдохнуть в одной рощице недалеко от какого-то населенного пункта. Летом ночи темные и быстро проходящие. Ну я, как меня учили, при расположении на местности организовал охрану, в общем, поставил с двух или с трех сторон по два курсанта. Помню, кое-чем перекусили, и приказал всем спать, чтобы рано на рассвете снова идти. Вдруг в середине ночи подползает ко мне курсант:

– Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант! Нас немцы окружили!

– Как это немцы окружили?! Мы же далеко от фронта оторвались.

Я сперва подумал, что, наверное, опять какая-нибудь диверсионная группа. Ну, поднялись потихонечку, тихо-тихо… У нас и оружия-то нету практически, один пулемет да пара-тройка настоящих винтовок. Вдруг слышим, кто-то на корявом немецком кричит нам, имея ввиду, что мы – это немцы:

– Хенде хох! Сдавайтесь! Вы окружены!

Мы молчим. Потом они еще раз:

– Вы окружены. Сейчас мы пойдем в атаку, всех расстреляем. Сдавайтесь! Поднимайтесь!

Ну, я так понял сразу, что это явно не немцы. Уже стало абсолютно ясно. Кричим им, что мы – русские. Туда-сюда, пошло братание.

Выяснилось, что председателю ближайшего колхоза кто-то доложил про скотину и. что немцы залегли в кустах. Тот всех поднял. У них была одна берданка, одно ружье, вилы, косы. человек сорок он собрал, включая женщин. Они взяли нас в охват и приказывали сдаться.

Это было 4 или 5 июля. А 3 июля выступал Сталин с обращением к народу. Мы его, к сожалению, не слышали. А колхозники слышали это обращение, и газеты им привозили. Председатель послал в правление колхоза одного мальчишку, который побежал бегом, притащил нам на дорогу газету. Так мы впервые по-человечески узнали о том, какая война идет, и о том, что уже сдан Минск.

Но, несмотря на плохие новости, мы все равно были уверены в победе. У меня лично вообще присутствовала какая-то серьезная уверенность. А один курсант все время меня донимал:

– Так сколько мы бежать-то будем, товарищ лейтенант? Как же так, свою родную землю?.. Уже Смоленщина.

Хоть и не очень быстро, мы даже не заметили, как очутились под Смоленском. Попробуй разобраться – все деревни одинаковые, карты нет. В населенные пункты мы заходить прекратили после одного случая. В одну деревню сунулись – жители замахали руками:

– Немцы ж на мотоциклах. Вы что! Бегите! Только что были, кур у нас ловили.

Ну, мы тогда от деревень стали держаться подальше. Я иногда посылал одного-двух ребят что-нибудь принести из деревни. С этим проблем особых не было, у людей была и картошка, огурчики, и что там говорить – даже сало имелось.

Как я уже говорил, до Рославля мы благополучно добрались. Погрузились в эшелон. Куда нас повезут, никто не знал. Ехали через всю страну. Навстречу нам с востока на запад шли эшелоны. Подолгу стояли на перегонах. Наконец оказались в Ульяновске. Там училище развернулось на базе одного артиллерийского полка и по-настоящему начало готовить танкистов. Все казармы полка, все помещения передали нашему училищу, и оно получило новое наименование – Второе Краснознаменное Ульяновское танковое училище.

Интервью и лит. обработка – С. Смоляков

Мичурин Василий Сергеевич

В мае 1940 года я вступил кандидатом в члены партии, мне было присвоено звание замполитрука, четыре треугольника в петлице и звезды на рукавах, а в августе меня направили в Минское военно-политическое училище. 28 августа я прибыл на Первомайскую, 26. Сдал экзамены, и меня сразу же назначили командиром 3-го взвода роты курсантов, в училище две роты было: наша – рота курсантов и рота политруков, направленных на переподготовку. В этом училище мы изучали географию, топографию, тактику, вооружение. В феврале 1941 года мой взвод занял третье место на всеармейском кроссе им. Тимошенко, и 18 мая меня направили в командировку в Москву, я должен был получить приз – портрет Тимошенко. Приезжаю в Москву, докладываю, мне: «Вы что один прибыли?» «Так точно, один». «Портрет в рамке, рамка два метра высотой. Как ты понесешь?» Дал мне помощников, они сделали на рамку футляр, довезли меня до вокзала. Там я портрет сдал в багаж и в июне прибыл в расположение училища, которое в это время было в лагерях.

18 июня у меня закончился кандидатский стаж, и мне требовалась рекомендация из дивизии, она в это время в Полоцке находилась. Приезжаю в Полоцк, а полк и дивизия в это время ушли в район Лиды, причем без боеприпасов, только личный состав. Когда война началась, им крепко досталось.

В общем, рекомендацию я не получил, некому было ее дать. 20 июня в Полоцке зашел к секретарю райкома комсомола, он меня хорошо знал. С ним побывал на выпускном вечере, и 22 июня прибыл в Оршу, там пересадка была. Выхожу из вагона, и вдруг на меня бежит взлохмаченный такой бирюк, а за ним с носилками бегут. Я ногу подставил, бирюк упал, подбежали с носилками, говорят: «Сумасшедшего везем, он вырвался», – и тут я подумал, что будет что-то нехорошее

Пришел на вокзал и услышал выступление Молотова. Комендант вокзала сразу же говорит: «Военнослужащие, едущие в отпуск, выйти из вагонов и следовать в Минск для направления в свою часть», – гражданских, не жителей Минска, в Минск уже не пускали.

Приехал в Минск. У вокзала зенитки стоят, патрули. Прибыл на полигон, в расположение роты, а 23–24 июня нас, курсантов, направили в Минск, оказывать помощь гражданам, которые попали под бомбежки немецкой авиации. Они, сволочи, что делали – от вокзала, по улице Ленина, сейчас это улица Победы, летело примерно 100 самолетов, бомбили и из пулеметов стреляли. Мы выводили очумелых людей из огня. Направляли их на Москву, Бобруйск, Могилев, Осиповичи. Потом мы получили приказ двигаться в район Могилева.

Прибыли на Буйничское поле, где нас зачислили в резерв политуправления Западного фронта. Дали три машины, меня назначили старшим, и мы поехали в Оршу, штаб фронта к тому времени под Смоленск переехал, в Гнездово. Приехали в Оршу. Город горит, а нам есть хочется, пайков-то нет. Ребята говорят: «Давай возьмем директора магазина за яйца, скажем, мобилизовали для нужд фронта». Так и сделали. Директор говорит: «Берите, что хотите, только дайте мне документ, что взяли для нужд фронта». Мы ему бумагу написали, масло, булки, консервы в машины загрузили и поехали. Приехали в Гнездово. Там был организован пересыльный пункт запаса политсостава, их же мобилизовать нужно, а потом в части направить. На этом пункте я опять оказался старшим. Всех распределил, осталось 12 человек курсантов. И тут пришел приказ присвоить нам звания младшего политрука. Выдали новое обмундирование, мы повесили в петлицы по два кубаря. В это время штаб фронта переехал дальше, за Ярцево. Прибыли в Ярцево, там река Лобь, и мы пошли искупаться. Сняли обмундирование, только в реку вошли, смотрим – левее нас клеверное поле, а на нем парашюты, немцы выбросили десант. Мы форму схватили и почти голые побежали к коменданту Ярцева. Там переоделись, а немцы в это время Ярцево из минометов обстреливать стали. Но ничего, уничтожили этот десант, а потом в Ярцево Рокоссовский приехал, он останавливал группы бегущих и направлял их в части. Я попал в 64-ю стрелковую дивизию, она Минск обороняла, а когда стала отходить, немцы часть дивизии окружили, но основная часть дивизии вышла со знаменами, так что ее пополнили и снова на фронт. Вот в эту дивизию я и попал, политруком пулеметной роты 3-го батальона 288-го стрелкового полка.

Под Ярцевым дважды был ранен. Первый раз, когда этот десант уничтожали, а второй у совхоза им. Зайцева, он правее Ярцева был. Немцы пошли в атаку. Артиллерия, минометы, пулеметы – отбили. Второй раз пошли – отбили. Третий раз их напоили пьяными и послали под барабанный бой в психическую атаку. А у меня три пулемета, рядом минометная батарея. Я минометчику говорю: «Давай поближе их подпустим». Они метров за 200 к нам подошли, мы как дали по ним из пулеметов, минометчики тоже как дунули – немцы и побежали. Пошли на поле собирать трофеи, часы, сигареты и прочее. Выходим, там немец раненый. Я ему: «…твою мать, доколи вы тут воевать будете?!» а он на чистом русском: «Пока всех не перебьем, будем воевать!»

Потом немцы опять в атаку пошли. Пулеметчика и наводчика ранило, их в тыл отправили. Командир роты за пулемет лег, пострелял немного, и его тоже ранило. А впереди большой валун, немцы сбоку от валуна. Я тогда беру пулемет и к этому валуну. Немецкий расчет положил, потом меня у пулемета сменили. Рядом сарай стоял, я там НП сделал. Стою, наблюдаю и в это время подбросило руку. Гляжу – кровь. Санпакетов уже нет, израсходовали. Рядом борона была привязана, так ребята кусок веревки отрезали, руку мне перетянули, и я пошел в медпункт полка. Прихожу, рука вздулась, но вскоре медицинский самолет прибыл, и меня отправили в Гагаринское имение, в армейский госпиталь. Привезли, врачи говорят: «Тебе наркоз или спирт?» «Спирт». Они мне кружку налили, и я с катушек. Мне пулю вырезали, перебинтовали. Я в себя прихожу, на руке уже повязка и: «Все, товарищ дорогой, иди в роту».

Прибыл в роту. Стали отступать. Мы вышли к реке Царевич. И в междуречье рек Царевич и Обь мы целый месяц воевали, правда, там уже не роты были, а отдельные группы солдат. То немцы нас подожмут, то мы их.

Потом у нас убило связиста. А надо же наблюдать, что впереди творится, и докладывать. Я командиру группы говорю: «Давай мне шесть солдат. Мы вперед пойдем и будем передавать, что видим». Пошли. Метров на 200 отошли, а немцы успели мину поставить, мы и подорвались. Кто впереди шел, тех насмерть, а мне осколки в шею и лопатку попали. В санитарном эшелоне меня отправили в Саранск, в госпиталь. Там я лечился до декабря 1941 года, а по излечении меня направили в распоряжение политуправления Московского военного округа, оно тогда было в Горьком.

Прибыл в отдел кадров. Мне говорят: «Формируется маршевая рота. Пойдешь на фронт». «Есть!»

Я развернулся, уже взялся уже за ручку двери и тут слышу: «Подожди. Ты уже и ранен был?» «Даже три раза». «Мы тебя направим в роту охраны штаба Московского военного округа. Эта рота только формируется, командир уже назначен, будешь у него заместителем». Я, когда это услышал, так обрадовался. Навоевался.

Интервью – А. Драбкин

Лит. обработка – Н. Аничкин