Текст книги "Мой друг по несчастью"

Глава седьмая
День 3. Вечер

Улицу братьев Карамазовых я нашел сразу, хоть сначала и переживал по поводу того, что она не отмечена на онлайн-карте города. Переживал, но без особого удивления, потому что улицы Мартина Идена и Оливера Твиста я там тоже не обнаружил. Вообще-то, эта была и не улица вовсе, а просто переулок, соединявший оживленную улицу Достоевского с еще более оживленной набережной Ситары[6]6
  Ситара – крупнейшая в Сантории река.


[Закрыть]. Ресторан «Желудь в желудке» помещался на втором этаже не самого презентабельного здания, давно не видевшего ремонта, с облупившейся желтой краской.

Я посмотрел на часы – было без пятнадцати семь. В двадцатый раз, с того момента, как вышел из дому и сел в такси, я поправил записывающее устройство, спрятанное под галстуком и закрепленное на рубашке, и нащупал маленькую кнопку, которую мне стоило нажать перед тем, как начнется разговор двух депутатов Лоранны, который мне придется для них перевести. Я подумал, что это можно сделать уже сейчас, чтобы ненароком не выдать себя перед клиентами, но рассудил, что услышав запись, где первые пятнадцать минут будут лишь посторонние шумы и шорохи, господин Асфиксия сочтет меня слишком неуверенным в себе человеком.

Итак, я вошел в здание, на первом этаже которого располагались кондитерская и пиццерия, и, поднявшись на второй этаж, остановился у тяжелых деревянных дверей. Ручки на этих дверях заменяли два массивных кольца – судя по всему, бронзовых, – которые были продеты через ноздри резных свиных рыл – довольно искусно выполненных и довольно мило мне улыбавшихся. На правой двери плясало название «Желудь в желудке», также исполненное с помощью резьбы по дереву. Пригладив волосы и, глубоко вдохнув, я ухватился за кольца, распахнул двери и вошел в зал ресторана.

В нос мне сразу ударил какой-то едкий и непонятный запах – словно я очутился одновременно в погребе, в лавке, где продавали свежее мясо и в хлеву, заваленном затхлой соломой. Поморщившись, и сделав два шага вперед по скрипучему деревянному полу, я внимательно огляделся и с каждой секундой своего наблюдения испытывал все большую брезгливость. Почитав в сети скупые отзывы о данном заведении, я готовился к визиту в элитный ресторан города, а очутился в грязном и до отвращения гротескном месте. Пол был усеян песком и объедками, засохшей грязью, залит липкими пятнами от вина и еще черт знает чего. Стены, как и пол, были оббиты нетесаными досками, и по стенам этим были развешены уже отнюдь не деревянные, а самые настоящие свиные рыла, правда, являвшие зрителю все те же зловещие улыбки, словно говорившие, что отрубленная голова – это совсем не грустно. Кухня располагалась прямо в зале, в дальнем его конце – никаких перегородок или ширм; посетитель имел право быть свидетелем всего процесса приготовления. Там, в клубах дыма и пара, с которыми не справлялась местная система вентиляции, несколько поваров орудовали топорами и ножами, разделывая мясо на массивных деревянных столах, и помешивали что-то в больших котлах, под которыми трепетал живой огонь, разведенный в чугунных очагах. Столы, казалось, никогда не знали тряпки, и поверхности их не слишком отличались от пола, и на моих глазах, мужчина, вошедший следом за мной со своей спутницей, подошел к одному из них, смахнул ладонью грязные салфетки и мусор, и сев за этот стол, уткнул в него локти, нисколько не волнуясь за рукава своего костюма. Женщина, сопровождавшая его, проделала то же самое, но перед этим взяла со стола недоеденную кость и откусила от нее кусок мяса, после чего многозначительно закатила глаза, по всей видимости, оставшись довольной. Кроме них, в зале были заняты около пяти столов из пятнадцати. Продолжая стоять на одном месте (стоял я так, наверное, минут пять) я все внимательнее вникал в местную атмосферу и все больше понимал, что творится здесь некая вакханалия, продиктованная стилем ресторана, и, по всей видимости, призванная раскрепостить людей, которым, по их общественному положению, приходилось постоянно держать себя в жестких рамках. И леди, и джентльмены громко говорили и смеялись, матерились и отпускали грязные шутки, ели преимущественно руками, пачкая свои лица жиром и соусом, вытирали ладони о полы пиджаков и подолы платьев, пили вино из кувшинов, которое стекало по их подбородкам, громко отрыгивали и не брезговали поднимать с пола то, что выпало из рук и оправлять это в рот. Что еще меня поразило, и что, как я сразу понял, было не элементом декорации, а едва ли не VIP-местами, так это кормушки, вдоль стен по периметру зала, представлявшие собой корыта, закрепленные на высоте, чуть ниже пояса. Словно подтверждая мою догадку, один из поваров, подкатил к такому корыту котел и массивной поварешкой плеснул в него несколько раз какое-то темно-серое варево.

– Готово, свинья! – крикнул он молодому красивому мужчине в смокинге, который стоял в углу зала, скрестив руки на груди.

Услышав столь странное, если не сказать больше, обращение, мужчина резко сорвался с места и бросился к корыту.

– Спасибо, господин! – сказал он повару, и, рухнув на колени и схватившись за края корыта, запустил в него лицо.

Он чавкал и рычал, кряхтел и давился, периодически поднимал голову и тряс ею, разбрызгивая с грязного лица ошметки этой похлебки, жадно хватал воздух, после чего вновь нырял в корыто, определенно, получая от этой трапезы небывалое удовольствие. Я догадывался, в чем смысл данного заведения, догадывался, что некоторые люди только в таких местах и могут по-настоящему расслабиться, но я-то, со своим воспитанием и видением мира типичного представителя среднего класса, не мог перебороть отвращение и желание сбежать отсюда.

В этот момент, краем глаза я заметил, как из-за одного стола встал высокий, крупный мужчина и пошел в мою сторону. Я попытался одернуть сам себя и сделал попытку принять самый непринужденный вид.

– Добрый день, – сказал мужчина и широко улыбнулся.

– Добрый день, – ответил я, едва не рассмеявшись от его женоподобного голоса.

– Забавно наблюдать за вами. Вы все стоите и смотрите, и, кажется, никак не можете решить – стоит вам остаться или нет?

– Вы правы. Но у меня нет выбора, и остаться мне придется в любом случае. Просто я впервые в данном заведении, и немного удивлен местному колориту.

– Чему же тут удивляться? Ресторан как ресторан. Кормят потрясающе, люди наиприятнейшие. Кассий, – он протянул мне руку.

– О! Неужели?! Очень рад знакомству, – я энергично пожал руку своему клиенту, посетовав на себя за то, что можно было сразу догадаться об истинной причине заинтересованности со стороны незнакомца. – К вам я и пришел. Меня зовут…

– Я так и понял, что вы тот самый переводчик, который сегодня разделит стол со мной и мои патроном.

– Правда, как вы поняли?

– Ну, во-первых, я никогда ранее не видел вас здесь, а публика тут все-таки преимущественно одна и та же, а во-вторых… чисто интуитивно. Жизненный опыт подсказывает, что передо мной человек, пришедший не для отдыха, а для работы. Пройдемте к столу.

– Да, конечно, – ответил я, и только тут заметил, что продолжаю пожимать руку Кассию. Мы двинулись к столу: я осторожно ступал мимо разбросанных повсюду костей и винных луж, Кассий же даже не смотрел под ноги и объедки, перемешанные с грязью, хрустели и чавкали под каблуками его черных лакированных туфель. – Я был уверен, что приду первым.

– О, у меня привычка приходить на важные встречи как минимум за полчаса, – ответил Кассий и опустился на деревянный жесткий стул с тремя ножками.

Я тоже сел, обнаружив сиденье стула достаточно пригодным для этого, и скрестил руки на груди, с ужасом представляя, что придется что-то здесь съесть и прикоснуться руками к этому засаленному столу.

Как я уже сказал, Кассий был очень внушительного телосложения, и в нем чувствовалась недюжинная физическая сила. На вид ему можно было дать около сорока пяти лет, короткие темные волосы его уже были заметно разбавлены сединой, от уголков маленьких голубых глаз расходились паутинки мелких морщин. Его нельзя было назвать красивым мужчиной, но в его лице, сохранявшем подозрительность, даже когда он улыбался, читалась суровость и решительность, что очень часто в мужском обличье выглядит красивее всех привычных красот. И как же назойливо с его визуальным портретом контрастировал его высокий и тонкий голос, и если не видеть, что перед вами сидит двухметровый мужчина весом более ста килограммов, то создалось бы впечатление, что голос принадлежит худосочной женщине средних лет. В принципе, не создавалось впечатления, что Кассий стесняется своего голоса, но, возможно, он не стеснялся его передо мной – человеком, который никаким образом не связан с его карьерой и его интересами. А вот в городском Собрании, и более того в Федеральном Совете, куда, как я понял, Кассий и метил, такой голос, как мне казалось, никак нельзя было записать в его плюсы. И если я едва сдержался, чтобы не засмеяться в первую минуту, то его соперники по политической арене однозначно посмеивались за его спиной, да и шуточки о скопцах, я думаю, не были редкостью в случае с Кассием. Хотя, может это только у меня настолько низкие помыслы? Не хотелось бы, чтобы последнее было правдой.

– Будете что-нибудь заказывать? – спросил Кассий, как и все остальные не брезгуя прикасаться к столу.

– Нет, пока не голоден. Может, позже, – ответил я, немного сконфузившись. – А здесь есть меню.

– Не совсем. Просто подходите к поварам. Там лежит список продуктов: фасоль, чечевица, капуста, морковь и прочие овощи. Вы выбираете, из каких ингредиентов сварить вам похлебку, и какую часть свиньи закоптить – вот и все. Из напитков все предпочитают местное вино или водку на тараканах. Я советую вам попробовать похлебку из капусты, тертой редьки и пшеницы – просто объедение. Вот тот господин, я не сомневаюсь, наслаждается именно этим произведением кулинарного искусства.

Кассий указал на того импозантного мужчину, который ел прямо из корыта и был уже весь перепачкан своим ужином, даже волосы его растрепались и с них на лицо стекали темно-серые струйки. Он продолжал с неистовой жадностью поглощать содержимое корыта, уже помогая себе руками – видимо, порция подходила к концу, и одним только ртом было неудобно подбирать пищу со дна и стенок кормушки.

Остальные посетители ресторана тоже продолжали свои трапезы, все так же хохотали и громко обсуждали своих соседей и друзей, не скупясь на выражения и эпитеты. Так я узнал, что главный врач больницы Лоранны спит с женой начальника полиции Лоранны, а начальник полиции спит с женой начальника налоговой службы, а начальник налоговой службы спит с женой главного врача.

– Шлюха!..

– Ублюдок!..

– Сосет!..

– Трахается!..

– Импотент!..

– Грязная шваль!..

Эти слова в стенах «Желудя в желудке» звучали гораздо чаще всех других, перемежались пошлыми анекдотами и шутками над уже известными фактами. Я подумал, что самое время включить записывающее устройство и, сделав вид, что поправляю галстук, аккуратно нажал кнопку. Кассий не обратил на это движение никакого внимания; он в это время с улыбкой смотрел на одну женщину, которая в это время с помощью свиной кости изображала, как пьяная начальница службы водоснабжения делала минет своему подчиненному сантехнику.

– Господин Кассий, – обратился я, – неужели все эти люди не боятся быть скомпрометированы? Ведь они сейчас сплетничают о тех, кто завтра будет сидеть здесь же, в их обществе. Ведь такие откровенности, и все практически на интимную тему, неизменно должны натыкаться на конфликты.

– О, что вы, господин переводчик, никаких конфликтов. Все это говорится исключительно шутки ради и из самых благих намерений.

– Но, как же? Если завтра здесь будет главный врач и начальник полиции, и кто-то им скажет правду про их жен, мне кажется…

– Они и сами все это знают. А если и не знают, то и не захотят узнать. О, как вы чисты помыслами, господин переводчик. Теперь я ясно вижу, что господин Асфиксия не ошибся, рекомендуя вас как наилучшего специалиста в своей сфере.

– Я сделаю все возможное, чтобы оправдать ваше доверие, господин Кассий, – ответил я, одновременно польщенный и смущенный. Но, чтобы не компрометировать себя и не выглядеть совсем уж неискушенным в жизни влиятельных людей, решил больше не касаться темы местных пересудов.

– Ох, если бы все зависело только от вас…

Кассий горько усмехнулся, но в тот же момент принял презрительное выражение лица, не позволяя себе проявить сожаление. Я счел разумным промолчать, и не совать нос в личные дела клиентов, но Кассий сосредоточил на мне внимание, словно ждал какого-то комментария.

– Я здесь именно для того, чтобы помочь вам договориться, господин Кассий, – сказал я и тут же пожалел о столь самонадеянном заявлении.

– Ценю ваш пыл, господин переводчик, но договориться с Германиком становится все сложнее. Из мудрого политика, из надежного друга, он на глазах превратился в тирана и деспота, который словно сам с собой соревнуется в искусстве подлости, лжи и лицемерия.

В тот же момент двери ресторана распахнулись.

– А вот и он, – прокомментировал Кассий появление главы городского Собрания депутатов. – Тот, который верхом.

Я смотрел на двери во все глаза и не мог поверить тому, что вижу. Решительной походкой в зал вошел молодой высокий мужчина, не уступавший телосложением Кассию, таща на своей спине второго мужчину – как подсказал Кассий, самого Германика. Он крепко держался «в седле», обхватив руками шею своего товарища, а тот поддерживал его руками за бедра. Взгляд Германика, когда он оказался рядом с нашим столом был исполнен гордости и надменности. Только после того, как он продемонстрировал нам (да и все окружающим, которые оторвавшись от своих закусок и разговоров, кивали ему и выкрикивали приветственные реплики) свое высокомерие и превосходство, он медленно слез со своего спутника и, размяв затекшие плечи, позволил себе снисходительно улыбнуться.

Сам я пребывал в полной растерянности, поскольку не мог понять – шутка это или господин Германик действительно эксплуатирует подобным образом своих подчиненных, чтобы удовлетворить свои прихоти. Я взглянул на Кассия и заметил, как он смерил Германика коротким презрительным взглядом, а затем посмотрел на человека, который теперь стоял у стола и перебирал длинными сильными ногами, сгибая их в коленях и тыча носками туфель в пол. Это был еще молодой мужчина, примерно лет тридцати, ростом под два метра, с ярко выраженной мускулатурой, которая выдавала себя даже под дорогим костюмом светло-серого цвета. Вытянутое лицо его, с массивной нижней челюстью, выражало какое-то полное безразличие, словно остекленевшие голубые глаза смотрели прямо перед собой; казалось, что человек этот ничего не замечает вокруг себя или даже не может заметить. Странной была и его прическа; светлые волосы спереди были коротко пострижены, а на затылке имели немалую длину, распускаясь по шее и плечам пышной гривой.

Хозяин же его и глава Собрания депутатов Лоранны выглядел человеком не столько самоуверенным и сильным, сколько презрительным и властным. По крайней мере, такое впечатление сложилось у меня по тому, как он смотрел по сторонам, избегая встречаться взглядом с другими людьми, словно они были этого недостойны, и по его медлительным и вальяжным движениям, которыми он отодвинул стул от своего спутника и придвинул его к себе. Германик тоже был выше среднего роста, однако же, не настолько высок как Кассий и третий субъект их компании (роль которого для меня была пока неясна), широкоплеч, но при этом с крайне худыми ногами, что сразу бросалось в глаза. Он был уже не первой молодости – я бы дал ему лет пятьдесят пять, – лицо его можно было бы назвать красивым, если бы не та самая надменность и презрительность, которую умеют принимать за красоту только льстецы и слабаки, а более того ужасающая мертвенная бледность, которая наталкивала на мысли о серьезной болезни. Голова его была практически полностью лысой, и седые волосы, в небольшом количестве, сохранились только на висках.

– Добрый вечер, господа, – почти шепотом, чтобы показать свою важность и степенность, произнес Германик, и протянул руку сначала Кассию, потом мне. Пожимая ее, я отметил, что рукопожатие у него вялое, ладонь влажная – то, что итальянцы называют «дохлой рыбой».

Кассий тоже пожал ему руку, но при этом не встал, в отличие от меня. Германик на это снисходительно улыбнулся.

– Что он сказал? – спросил Кассий у меня.

– Что? – не сразу понял я этот вопрос, но тут же спохватился, вспомнив, для чего я здесь. – Ах да! Господин Германик сказал «добрый вечер».

– Как же, добрый, – усмехнулся Кассий.

– Чего он уже ворчит? – спросил меня Германик, усаживаясь за стол. – Еще и разговор не начали, а он уже ворчит.

– Господин Кассий, как мне показалось, не считает этот вечер слишком уж добрым, – ответил я.

– Ну, это его выбор, – сказал Германик и указал на мужчину, который продолжал стоять у стола, стеклянным взглядом смотрел прямо перед собой или изредка блуждал им по сторонам и продолжал смешно, но назойливо перебирать ногами. – Как вам мой конь, господин переводчик?

– Простите, господин Германик? – я подумал, что ослышался.

– Мой конь. Его зовут Инцитат, каким вы его находите?

– А… как мне кажется, он очень силен, – в полной растерянности ответил я, рассматривая глупое и безразличное лицо человека, которого окрестили конем.

– Очень силен, – по всей видимости, довольный моим ответом, кивнул Германик. – И очень быстроног. Дважды побеждал на национальных забегах.

– Это… очень впечатляет, – промямлил я, пытаясь принять более уверенный и уравновешенный вид.

– Коня своего тебе рекламирует? – спросил Кассий, тоже взглянув на Инцитата, но не с гордостью, как Германик, не с удивлением, как я, а с ненавистью.

– Да, – подтвердил я. – Господин Германик рассказывал мне о своем… коне?

– Ага, с тех пор, как окончательно свихнулся, он только о нем и разговаривает.

– Что он сказал о моем коне? Я ведь вижу и чувствую, что речь о нем. Этот завистник не может сдержать ненависти, когда речь заходит об Инциате, о моей гордости и любви.

– Господин Кассий сказал, что с некоторых пор с вами трудно говорить о чем-то кроме вашего… коня, – мне с большим трудом давалось это слово в отношении человека, который стоял передо мной. Во-первых, потому, что человека – каким бы он ни был – ассоциировать с животным мне казалось крайне дурным тоном, а во-вторых, даже сознавая первую причину, я все же едва сдерживал смех. Смеяться мне хотелось и над «конем», и над той глупой ситуацией, в которой я оказался, просто повторяя фразы за двумя взрослыми мужчинами. Мне казалось, что и они вскоре не выдержат, рассмеются и признаются в розыгрыше.

– С каких еще пор? – вновь с усмешкой спросил Германик, по-прежнему избегая зрительных контактов со мной или своим коллегой.

– Господин Германик спрашивает, с каких именно пор?

– Я ведь сказал, – с легким раздражением ответил Кассий. – Пересказывайте все дословно, мне нет смысла стыдиться своих слов.

Я кивнул в знак согласия, хотя подумал, что если не буду упускать некоторые комментарии, то разговор рискует окончиться ничем. Но выбора у меня не было, ведь меня они понимали прекрасно, и слышали, в какой форме я передаю их реплики.

– Господин Кассий говорит, что с тех пор, как вы окончательно свихнулись.

– Ах, вон оно что…

– Свиньи, вы жрать будете или нет? – крикнул в наш адрес один из поваров – кучерявый детина с вспотевшим лицом и окровавленными руками. – Четыре рыла за столом, и ни черта не жрете. Или жрите, или выметайтесь!

– Почему он позволяет… – начал было я, чувствуя оскорбление.

– Да, господин! – откликнулся Германик, совсем не так, как разговаривал с нами, а виновато и подобострастно. – Сделайте, прошу вас, моему коню вашей потрясающей овсянки с рыбьим жиром, в корыто. А мы, с вашего позволения, пока просто побеседуем. Дела, видите ли, просим покорно простить за злоупотребление вашим радушием.

– Свинья ты дрянная, и ничего больше! – откликнулся повар и отвернулся.

Я глубоко вдохнул и на секунду прикрыл глаза, осмысливая то, что подобные взаимоотношения в данном заведении, очевидно, являлись нормой.

– Ладно, прочь все лишнее и переходим к делу, – заявил Кассий, и, убрав локти со стола и выпрямив спину, скрестил руки на груди, даже не подумав отряхнуть выпачканные рукава.

– Господин Кассий просит отбросить посторонние темы и перейти к сути вопроса, – перевел я.

– Что же, пусть говорит. В конце концов, это именно он пригласил меня. Для меня же вопрос исчерпан.

– Господин Германик готов выслушать вас, – сказал я Кассию.

– Дорогой наш переводчик, прошу вас, переводите фразы целиком. Это важно, – уточнил Германик и улыбнулся уголком губ.

Я укорил себя за свою инициативность и отметил, что быть поправленным дважды за столь короткое время – не лучшая характеристика.

– Господин Германик добавляет, что для него вопрос исчерпан, – поправился я.

– А для меня не исчерпан! – воскликнул Кассий, и голос его вновь обнаружил всю свою женственность, что у него получалось скрывать, говоря спокойно и негромко.

Германик не смог сдержать издевательского смешка и передразнил своего собеседника, произнеся какую-то тарабарщину с его интонацией.

– Для господина Кассия вопрос не исчерпан, – перевел я, подавив улыбку, и заметив, как сам Кассий залился краской.

– Аргументы? – Германик развел руки в стороны.

– Господин Германик просит у вас аргументированных требований.

Кассий глубоко вдохнул, провел руками по лицу и заговорил спокойней:

– Послушай, Германик. Мы ведь с тобой через многое прошли. Знаем друг о друге много и хорошего, и плохого, и ты не можешь отрицать, что моя верная служба во многом помогла тебе оказаться там, где ты находишься сейчас. Три года назад, когда ты был избран главой Собрания в нашем городе, ты пообещал мне, что в сенат нового созыва отправлюсь именно я. И вдруг ты меняешь свое решение, при этом, не желая обсуждать его мотивы. Ты хочешь сделать сенатором своего коня! Когда ты привел его в городское Собрание, мы просто все смеялись – ну, чего бы и не пошутить! Но сенат, Германик! Ты обещал этот пост мне! Все эти три года я жил только мечтами и мыслями, как займу свое кресло в Федеральном Совете и как мы с тобой откупорим бутылку лучшего вина из моего погреба в этот день! Просто объясни, как ты мог предпочесть многолетней дружбе коня? Как, Германик?

Пока Кассий говорил, то делал короткие паузы, чтобы я успел перевести, что я и делал, повернувшись в сторону Германика и отмечая, что его лицо продолжает сохранять пренебрежительное спокойствие, в отличие от взволнованного лица Кассия.

– Таков мой выбор, дорогой Кассий, – ответил он и, приподнявшись, потрепал Инцитата по загривку. Тот запрокинул голову и издал какой-то булькающий смешок, после чего вновь принялся таращиться в стену, продолжая по-лошадиному перебирать ногами, топать каблуками и скрести носками. – Дружба дружбой, и я от нее не отрекался, заметь. Это именно ты начал плести интриги, распускать про меня сплетни, называть сумасшедшим. И все из-за того, что я считаю Инцитата более пригодным для поста сенатора в Федеральном Совете от Лоранны. Все только потому, что ты не можешь смириться с тем, что тебя обскакал обычный конь. Повторяю, мой дорогой Кассий: дружба дружбой, а служба службой. Я действую в интересах нашего города, в интересах нашей партии, и уверен, что защитить эти интересы в той же степени, что и Инцитат, ты не сможешь.

Пока я переводил, Кассий вновь краснел, на этот раз от злости, что еще сильнее бросалось в глаза рядом с белым, как мел, лицом Германика.

– Ты не можешь отправить в сенат коня, Германик, – процедил он сквозь зубы.

– Опять рычит, – Германик закатил глаза и почесал подбородок. – Ну, как с ним вести конструктивный диалог?

– Господин Кассий настаивает, что вы не можете отправить в сенат коня.

– Я не могу? Как это – не могу? Я могу, и я сделаю это. Инцитат – это будущий сенатор Сантории.

– Господин Германик говорит, что может это сделать и сделает. Инцитат – это будущий сенатор Сантории.

Будущий сенатор тем временем все задирал голову и принюхивался, видимо, чуя запах своей любимой овсянки с рыбьим жиром. Мне, право, было тяжело представить, как этот человек будет заседать в сенате. Казалось, он и сидеть-то не умеет, а лицо его выражало настолько истинную свободу от вмешательства интеллекта в его жизнь, что мне даже самому он начинал казаться не более чем конем. Справедливости ради, стоит сказать, что я все-таки отгонял такие мысли.

– Это конь! – вскричал Кассий и ударил кулаком по столу.

– Что?! Что он закричал? – воодушевленно спросил Германик.

– Господин Кассий говорит, что это конь!

– Это конь! – визгливо прокричал Германик, вновь передразнивая Кассия.

Я заметил, что в моменты издевательств над своим бывшим товарищем, его впалые глаза теряют оттенок надменности и загораются огнем дикости. Я предположил, что такой человек определенно любит насмехаться и унижать людей, которые от него зависят в какой-то мере.

– Конь не может быть сенатором! – продолжал кричать Кассий, перегнувшись через стол. – Он не справится с этими обязанностями! В чем?! В чем это животное может быть лучше меня?

Я перевел эти вопросы Германику, который теперь смеялся, довольный своим копированием голоса Кассия.

– Господи, этот бабский голос… я просто не могу! Господин переводчик, вы можете представить, чтобы человек с таким голосом обсуждал в Федеральном Совете судьбу нашей родины и отстаивал интересы нашего города?

– Что?! Что он говорит?! – Кассий вновь ударил по столу кулаком.

Как бы мне ни было неприятно это переводить, но пришлось объяснить, что господин Германик не уверен, что мужчина со столь женственным голосом достоин представлять Лоранну в сенате. Кассий на это промолчал, но я заметил, как он опустил руки и сжал кулаки так, что побелели костяшки его пальцев.

В этот момент к корыту позади нас повар подкатил котел и трижды опрокинул в него варево для Инцитата.

– Овсянка для коня, – сказал повар.

– Спасибо, мой господин, – кивнул Германик и указал Инцитату на корыто.

– Сорок франков давай, свинья, а не спасибо, – ответил повар и сочно сплюнул на пол.

– Да, разумеется, – Германик даже сконфузился и полез за бумажником. – Вот, сдачи, разумеется, не нужно, – и он с заискивающим видом протянул повару пятьдесят франков.

Я был шокирован такой суммой за овсянку и вспомнил, что господин Асфиксия охарактеризовал это заведение как не самое демократичное в плане цен, но я не предполагал, что оно настолько не демократичное. Впрочем, уверен, что из всех присутствующих только я один не мог уяснить для себя удовольствия ужинать в помойке и терпеть оскорбления от персонала.

Инцитат тем временем подошел к корыту и по примеру посетителя, который уже покинул ресторан после того как расправился со своей порцией похлебки, опустился на колени и принялся поедать овсянку. К чести Инцитата нужно сказать, что он ел очень аккуратно в сравнении со всеми клиентами «Желудя в желудке» – он не чавкал, не кряхтел и не сопел, пытался захватить ртом ровно столько каши, сколько туда помещалось, и даже умудрялся смахивать рукой капли еды, прежде чем они бы упали на его светло-серый костюм.

– Ты был моим лучшим другом, Германик, – прошептал Кассий зловещим шепотом, когда мы остались за столом втроем. – Но если ты поступишь со мной таким образом, то обретешь в моем лице злейшего врага. Я надеюсь, что ты понимаешь, что я могу быть опасным врагом.

– Мой дорогой Кассий, – отвечал Германик после того как я перевел ему эти слова. Он вернул себе надменное выражение лица, и все так же блуждал взглядом, не задерживая его на собеседнике. – Ну, вот ответь: какой ты сенатор, если ты не можешь быть рассудительным? Если тобой руководит одно только честолюбие и желание заполучить теплое и комфортное место? Если ты не видишь, что есть кандидат, который во всем превосходит тебя, когда речь о политике. Ты печешься только о себе, Кассий. А я допустил в жизни так много ошибок, что теперь пытаюсь исправить хоть какие-то из них! Потому и быть сенатором Инцитату, а не тебе. Ты – это тоже моя ошибка.

Каждый раз, когда я переводил речи Германика, то опасался, что Кассий вот-вот сорвется и совершит что-то из ряда вон выходящее. Я видел, что ему очень тяжело держать себя в руках, и от этого сам испытывал сильный дискомфорт – мне совсем не хотелось стать свидетелем более явного конфликта, так как это могло отразиться и на моей работе.

– Превосходит? – буквально прорычал Кассий.

Я ждал, что он добавит еще что-нибудь, но Кассий словно не находил слов, и только его губы беззвучно шевелились.

– Что он сказал? – прервал тишину Германик после десятисекундного молчания.

– Господин Кассий спросил, действительно ли Инцитат его превосходит?

– А как же? – оживился Германик и устроился удобнее на своем стуле. – Во-первых, он никогда и ни при каких обстоятельствах не посоветует в Федеральном Совете ничего дурного. А ты, мой дорогой Кассий, должен согласиться, что сенат полнится людьми, чьи советы порой могут привести к самым плачевным последствиям. Во-вторых, Инцитат честен и никогда не окажется впутанным в коррупционный скандал, ибо мне тяжело представить такой скандал, в котором фигурировала бы тонна овса, скажем. В-третьих, Инцитат никогда не станет плести интриг за спиной своего начальства, и уж точно рука его никогда не коснется оружия.

Сказав последние слова, Германик многозначительно посмотрел на руки Кассия, которые он уже успел достать из-под стола и сложить в замок на грязном столе.

– Это конь, – настаивал на своем Кассий, после того, как я перевел ему аргументы Германика, как мне показалось, вовсе не лишенные логики. – Как он будет работать? Он едва понимает, что от него требуется.

– Ради бога, – Германик махнул рукой, выслушав меня. – Руку для голосования он поднимать умеет, кнопки на пульте тоже нажать сможет, а большего и не нужно. Половина сената ничем от него не отличается, а если и отличается, то только в худшую сторону. Попомни мои слова: не пройдет и двух лет, как Инцитат станет председателем Федерального Совета.

– Но ведь ты обещал мне эту должность. Ты не человек чести, Германик! – закричал Кассий, вновь вызвав приступ смеха у своего коллеги.

– Что верещит эта баба? – сквозь смех спросил он.

– Господин Кассий обвиняет вас в отсутствии понятия чести, поскольку вы обещали эту должность ему.

– Честь! – взвизгнул Германик, и вновь в глазах его вспыхнул бешеный азарт. – Что эта баба может знать о чести? Так и переведи ему.