Текст книги "Вечером осени"

– Честорфилд, – отвечаю. – Красный.

– Ёпт, не кури, раз не нравится, – говорит Игорь.

Саня быстро затягивается ещё раз пять, выкидывает сигарету в окно и начинает:

– Вы только посмотрите, в кого мы превратились! Пьём, курим, девок на вписках тискаем, как хер знает кто!

– Началось, – говорю, выдохнув дым.

– А лет десять назад, – продолжает Саня, – помните себя лет десять назад? Турники, футбол, баскетбол…

– Ага… – Провожу пальцем по шраму на виске.

– Да-а, ёпт! – Игорь врезает ладонью в плечо другу. – Детство!

– У нас были принципы! – Всё разоряется Саня. – ЗОЖ, все дела! А теперь…

– А теперь что мешает? – спрашиваю.

Саня тормозит, соображает.

– В-з-рослость, – выговаривает он и закатывает глаза в приступе ностальгии. – Аську помните? О-оу!..

ICQ. В мои детские годы этот сервис бесплатных смс набирал популярность, и каждый уважающий себя молодой человек был просто обязан установить его на свой Nokia, Sony ericsson, Benq siemens. В общем, на мобильник…

***

Сижу за компьютером, играю в любимую видеоигру и редко отвлекаюсь на «О-оу!» аськи, доносящийся из лежащей на столе нокии. Принц перси бежит по стене и срывается в пропасть. Ничего не могу сделать, ведь пески времени закончились, и вернуться в прошлое, когда Принц ещё не начал свой трюк, не получится.

Огорчённый такой несправедливостью, выхожу на рабочий стол Windows XP – встречаю зелёный луг и синеву неба, загромождённую иконками видеоигр. Вспоминаю, что хотел удалить Internet Explorer. Зачем он мне, если нет интернета?.. Вытаскиваю диск из CD-ROMа. Диск как всегда тёплый.

«О-оу!»

Беру телефон, снимаю с блокировки кнопок. Вижу сообщение в аське от CherepPaXa:

– В баскет идёшь?

Пальцы щёлкают по кнопкам, печатая слова, T9 спасает грамотность:

– Да. На площадку или зайдёте?

CherepPaXa отвечает:

– Зайдём. Жди

Отправляю смайлик и убираю телефон. Выключаю компьютер – шум вентиляторов стихает, гаснет кинескоп монитора. Вновь хватаю мобильник, перескакиваю с табурета на кровать, ждать друзей.

Чем убить время? Найду себе девчонку! Поисковик. Ввести имя будущей собеседницы. Так-так-так… Анжела. Возраст: 16. Город – свой, конечно. Сколько Анжел! VredinkA, Milashka, BoMBo4kA… Выбираю, добавляю.

ЧуВаК: Привет! Познакомимся?)))

Milashka: Приветик ;-). Давай попробуем))

ЧуВаК: Я Дима ). А тебя Анжела зовут?))

Milashka: Верно)

ЧуВаК: Очень приятно!)))

Milashka: Взаимненько ;-)

ЧуВаК: Что делаешь?

Milashka: Слушаю песенки), а ты?

ЧуВаК: Общаюсь с прекрасной девушкой)

Milashka: Вот как)))

ЧуВаК: Да ;-)

Интересно, а она красивая? Фотографий в этой версии ICQ нет, и мне приходится лишь догадываться.

ЧуВаК: Опиши себя)

Milashka: Брюнетка. У меня карие глаза и красные ногти))

ЧуВаК: А баскетбол любишь?)

Milashka: Больше люблю волейбол)

ЧуВаК: Ты где-то занимаешься?)

Milashka: Да)), в школе)

ЧуВаК: Ясно ;-)

Вспоминаю одноклассниц-волейболисток. Неплохо…

ЧуВаК: А в какой школе учишься?)

Milashka: В 41))), а ты?

ЧуВаК: В 32))

Внезапное «О-оу!» заставляет отвлечься от диалога с Анжелой. Мне пишет девчонка, которую добавил вчера. Нина.

Nina: Привет! Как дела?)))))

ЧуВаК: Привет). Хорошо)), а у тебя?

Nina: Тоже)))))

Вдруг её цветочек из зелёного превращается в красный. Вышла из аськи? Ладно.

Возвращаюсь к Анжеле:

ЧуВаК: А какие цветы ты любишь?))

Молчание.

ЧуВаК: Анжелочка?)))

Тишина.

Снова поисковик. Возраст и город те же. Имя… пускай будет… Виктория.

ЧуВаК: Привет!)) Хочешь познакомиться?)))

Вика: Здравствуй. Не сегодня.

ЧуВаК: Почему?

Игнор.

Звонок в дверь – друзья.

Соскакиваю с кровати, выхожу в коридор. На ходу одеваю белую майку с логотипом NBA, прыгаю в кроссовки со всегда завязанными шнурками, беру оранжевый мяч, открываю друзьям.

Игорь делится крепким рукопожатием, Санёк обходится английским кивком, ведь с ним мы сегодня уже виделись.

– Остальные на площадке? – спрашиваю, выходя из подъезда.

– Да, ёпт, – отвечает Игорь, пнув кусок кирпича – тот скачет по мягкому от жары асфальту.

Посёлок, где живём, совсем небольшой – пятиэтажки можно пересчитать по пальцам одной руки. Такое время… Цветущая, зелёная, засыпанная летним тополиным снегом улица изнывает от плюс тридцати градусов. Мы идём по дороге – тротуар не для нас – и отходим на обочину лишь тогда, когда проезжает какой-нибудь одинокий автомобиль или автобус. Деревянные, обшитые шифером дома подмигивают отражающими солнце окнами. Стоящие вдоль улицы клёны ловят ветер и шелестят кронами. Иногда мимо пролетает бабочка или стрекоза, а порой неуправляемый жук или шмель врезается в меня и отскакивает в заполненное горячим воздухом пространство.

Сегодняшний матч обещает быть грандиозным: на площадке у школы собралась целая толпа. Парни уже кидают мяч в кольцо, тренируют меткость. Мы ступаем на облупленный щербатый асфальт, не видавший каток целое десятилетие. Местами такие ямины, что похожи на лунные кратеры, а после сильного дождя – на озёра. Впрочем, каждый видел подобную площадку. Скелет футбольных ворот, совмещённый с баскетбольным кольцом, с каждым летом становится всё ржавее – покрывать краской его, похоже, никто не собирается. Огромные, квадратные, сделанные из металлического листа ещё по советскому стандарту щитки гонгом отзываются при каждом ударе о них мячом.

– Эй, ёпт! – кричит Игорь и машет пацанам. Те, наконец, отвлекаются от игры. – Ну, зарубимся?

Обмен рукопожатиями. Здесь человек десять: одноклассники и старшики. Все знакомые.

– А где Кудрявый? – спрашиваю и, поискав глазами, замечаю его: заходит на площадку. Стоит только вспомнить!

– Здорова, пацаны, – говорит он мягким голосом и с рассеянной улыбкой жмёт руки.

Решаем, что свои будут играть в одной команде. Четыре на четыре. Я, Сашка, Игорь, Кудрявый. Против нас – старшики, одиннадцатиклассники. Те – здоровые, накаченные, борцы. Не беда: Сашка и Игорь тоже не хилые, а Кудрявый хоть и худой, но прилипнет к противнику, как банный лист, не отдерёшь.

Капитаны команд – камень, ножницы, бумага… Первая победа! Мяч наш, мы начинаем игру.

Болельщики. Большинство за старшиков, в том числе девчонки. Они визжат и свистят, когда наши противники перехватывают мяч. Выкрикиваются имена – не наши; признания в любви – не нам. А когда первый мяч забивает один из борцов, площадка взрывается ликованием. И даже те немногие, кто изначально болеет за нас, начитают сомневаться.

Да, наша новая тактика однозначно должна принести успех: сначала дать понять противнику, что победа в его руках, а потом разорвать, ведь теперь он такого точно не ожидает, правда?

Второй гол не в нашу пользу. Третий. Баскетбольный счёт шесть-ноль, а играем до десяти. Болельщики начинают улюлюкать, когда я в очередной раз промахиваюсь… И вот Кудрявый забивает трёхочковый. Толпа по инерции вскрикивает (даже девчонки), но быстро стихает. Игорь перехватывает мяч, обводит одного, второго, прыгает, закручиваясь, и забивает. Шесть-пять.

Теперь моя очередь. Дылда-борец, растерявшись от нашей атаки, промахивается, я делаю подбор и пасую. Вновь получаю мяч и прорываюсь к кольцу. Беру разбег, прыгаю, занеся руку – кольцо стремительно приближается – и мяч с щелчком пролетает через него. Повисаю на ободе, подтягиваюсь несколько раз, смакуя крутость момента…

Слышу металлический скрежет – меня тянет вниз. Вдруг – резкий обрыв.

Падаю на колени, разбивая их в кровь, поднимаю взгляд и вижу летящую на меня угловатую тень. Всё ещё держусь за кольцо руками… и локти сгибаются под навалившейся тяжестью… нужно отскочить… не успею…

Оказываюсь на ногах. Баскетбольный щит лежит рядом, накрыв собой смятое кольцо. Ко мне подбегают друзья, взволнованно что-то спрашивают, но я не слышу.

– Он весь в крови… – доносится голос какой-то девчонки.

Резкая головная боль. Поднимаю руку, чувствую липкое на виске.

Кричат:

– Ведите его домой!..

Меня шатает, кто-то держит за плечи. Одна мысль: мать разозлится, увидев меня таким… На белую майку капает кровь, расползется по ткани, въедаясь в волокно…

И всё же, счёт шесть-семь. Мы победили.

_______

Последний тёплый день осени. Иду рядом с тобой и читаю, театрально вздёрнув книгу:

– Я могу тебя очень ждать,

Долго-долго и верно-верно,

И ночами могу не спать

Год, и два, и всю жизнь, наверно!

Пусть листочки с календаря

Облетят, как листва у сада,

Только знать бы, что всё не зря,

Что тебе это вправду надо!..

(Эдуард Асадов)

Ты просишь прекратить, но я улыбаюсь и продолжаю читать. Тогда пытаешься забрать книгу – поднимаю её выше.

– Перестань, Ф-ф-ф!

Я замолкаю, с наигранной серьёзностью смотрю. Ты смеёшься и прячешь лицо в ладони, говоришь:

– Шекспир, блин!

– Это Асадов.

– Ты Шекспир…

Ветер ерошит ветви сосен. На залитый солнцем сквер сыплются сухие иголки.

– Тут! – говорю и вынимаю баллончик, всю дорогу оттягивающий мне куртку.

– Что будешь делать? – спрашиваешь, остановившись.

Встряхиваю баллончик и провожу по асфальту одну округлую кривую, затем сцепляю её второй.

– Вот, – говорю, поднимаю голову и вижу, что тебя нет: идёшь дальше по тротуару. Приходится догнать, взять за руку и вернуть.

– Вот сюда. – Встаю в нарисованное сердечко, подтягиваю тебя к себе и обнимаю.

– Нет! – Смеёшься. – Что за детский сад!

– Совсем не детский. – Книга в кармане мешает, вынимаю её и швыряю на обочину.

– Бедная книжка… – Отворачиваешься, когда почти касаюсь твоих губ.

Хочешь уйти – прижимаю крепче. Не отпуская, поднимаю твои руки мне на плечи, за шею.

– Погода такая… – говоришь, улыбаясь и смотря вверх и мимо моих глаз. Я целую тебя.

И чувствую ответ. Ты прижалась ко мне на секунду и, словно опомнившись, отодвигаешься, упираешься ладонями мне в грудь и толкаешь. Отпускаю.

– Дим, когда ты уходишь?

– Послезавтра.

– Мм…

– Ты проводишь меня?

Молчание. Смотрю в монитор и жду. Не дождавшись, беру большую сумку, открываю комод. Что там написано в повестке? Носки, платки…

Звук сообщения.

– Я подумала над твоим предложением. Пойми меня правильно, но я не буду твоей девушкой…

Обрыв.

– Почему?

– У меня были серьёзные отношения, я говорила тебе… Я ещё год точно не смогу после такого.

Не знаю, что сказать. Пф, да меня попросту отшивают!

Ты пишешь:

– Но мы можем дружить))). Я буду ждать тебя с армии как друга))*

Как друга… френдзона?

– Дим, ответь…

И я отвечаю:

– Вик, у меня в прошлом была дружба с девушкой, ничем это хорошим не закончилось. Она вот замуж выходит скоро.

– То есть ты дружить не хочешь?

– Вик, я отношений с тобой хочу…

– Тогда я ждать тебя не буду!

Да чёрт подери!

– Решила ждать меня как друга? – Спрашиваю. – Это как?

– Ты дружить со мной хочешь или нет?

Молчу.

– Ответь мне, Дима! Или я всё закончу прямо сейчас!

Хм, а ты умеешь надавить.

– Да, блин, да! Будем дружить.

– Вот и хорошо

Швыряю связку носков в сумку. Будет ждать, как друга. Зашибись! Всегда мечтал!

Вновь сообщение:

– Дим, если хочешь, можем завтра увидеться…

Чувствую нежность твоих губ. В буквальном смысле растворяюсь в поцелуе, словно роса в чудно закрученных лепестках розы. Твоё дыхание – близко.

Уже стемнело, мы стоим в парке, прижавшись друг к другу. Осенняя морось холодит лица, но жаркое дыхание согревает. Я не хочу отпускать тебя, ведь в следующий раз увидимся только через год, когда вернусь… Но ты после каждого поцелуя просишь отвести домой. Ну как, как я могу проститься с тобой так скоро?

Тротуар не освещён. Идём, ведомые редкими отблесками луны в лужах. Я держу тебя за талию, прижимаю к себе. Сдался – домой. Восемь вечера. Тишина. Только наше дыхание и мерный цокот твоих каблучков.

Ты первая замечаешь опасность – рвёшься в сторону от меня. Но я, дурак, ещё сильнее прижимаю к себе. И вижу: из мрака впереди выныривает велосипед. Время замедляется – наблюдаю, как этот проклятый двухколёсный механизм, этот рок, неумолимо приближается к нам. Успеваю лишь повернуться боком, чтобы принять удар на себя… Он врезается колесом мне в ногу, я начинаю падать с мыслью о том, что смог защитить тебя… но из мокрого мрака вылетает второй гонщик. Он сбивает тебя с ног. Попытаюсь смягчить твоё падение рукой…

Слышу крик и ругань велосипедистов. Нужно что-то ответить? Обругать их, полить грязью, полезть в драку?.. Но мысли только об одном: ты сбита с ног, тебе больно, а я не смог уберечь.

Ты вскакиваешь в слезах и, держась за ушибленную руку, идёшь от меня прочь. Я – за тобой.

Испуг. Эта мучительно длинная дорога до твоего дома. Твои слёзы, разбивающиеся о рукав куртки… и дождь. Я пытаюсь утешить, остановить, оправдаться…

– Вика, послушай…

– Отстань от меня!

Ты бежишь. Мы уже в твоём дворе.

– Вика, прости, я не…

– Оставь меня в покое!

Ты на ходу вынимаешь ключи, прикладываешь магнит к домофону. Я догоняю, придерживаю дверь.

– Отпусти! – Ты толкаешь меня. – Отпусти, я сказала!..

Отпускаю. А потом стою у окон, сжимая в дрожащей руке телефон. Пытаюсь дозвониться – тщетно. Спустя час получаю смс: «Теперь мне ясно, что ты тряпка! Слова им не сказал! Забудь обо мне!» Извиняюсь, молю о прощении… Уходи. Лишь просьба – уходи. Но я всё торчу под твоими окнами. Чего хочу добиться этим? Не знаю. Тупое осознание того, что из-за нелепого, глупого случая всё разрушилось… всё. И виноват только я.

Уходи. Оставь меня, иначе никогда больше не увидишь. И я подчиняюсь – бредУ. Всё дальше и дальше от твоего дома.

Глава 2

«Я пропитался ароматом твоих духов. И просто вспоминая о тебе, чувствую его фантом. Он действительно сводит с ума…

Твои глаза самые шикарные на свете. Я прошу тебя смотреть на меня, но ты лишь изредка стреляешь взглядом, только в темноте смотришь прямо… И каждый такой выстрел – метко в сердце.

Твои вечно холодные руки самые нежные. Помнишь, как я согревал их сначала своими руками, а потом дыханием?..

Овал твоего лица безупречен. Я знаю – у тебя мурашки от того, что нежно вожу кончиками пальцев по твоей шее, чувствуя биение артерии.

Твои тёплые виски тают под моими губами, а когда целую твою шею… таешь ты?

Твой голос, твой сладкий шёпот, твоё дыхание… Я слышу его так близко, что могу различить каждую нотку. И когда что-нибудь мне рассказываешь, хочется утонуть в мелодии твоих слов.

Я обнимаю твои хрупкие плечи, и ты прижимаешься ко мне, даря теплоту и ласку. А когда стою за твоей спиной и обнимаю, прошу, чтобы твоя голова легла на моё плечо, открывая нежную шею. И вот разворачиваю тебя и заглядываю в омут изумрудных глаз, ближе, ближе…

Твой носик самый великолепный. Я задеваю его своим, и он такой же холодный, как твои руки… да, ведь на улице уже давно не лето… И я согреваю его.

Ничего не пробовал вкуснее твоих губ. А когда ты первый раз ответила на мой поцелуй, помнишь?.. Мы же сразу почувствовали друг друга, как одно целое.

Ты самая хорошая, самая добрая, самая милая и нежная… ты моя врединка)*. Я очень счастлив, что встретил тебя, и ты рядом. Так больно покидать тебя на целый год… Не забывай меня)*.

Набоков сказал: «Многоточие – это следы на цыпочках ушедших слов». Здесь многоточия – следы моих чувств, которые невозможно выразить словами… Я тебя …

Прошу, прости…»

Перечитываю письмо, сворачиваю пополам и убираю в конверт. Отправлю из армии.

Ложусь в кровать, закрываю глаза. Но так и не засыпаю.

Холодным октябрьским утром еду в маршрутке. Сумка с вещами стоит на коленях, старуха нависает надо мной, желая места. Я не обращаю внимания, думаю ни о чём. Какие-то картинки возникают в голове, но невыспавшийся разум не понимает и переключает с одной на другую, будто слайд-шоу. Такие же бессмысленные картинки мелькают за окном – реклама.

Старуха с ворчанием получает своё место, когда выхожу на нужной остановке. Зонта нет, и дождь быстро окутывает пеленой. Иду и понимаю, что ещё долго не увижу свой город, его мокрый асфальт, серое небо, людей в разной одежде. Его рекламу.

Подхожу к уже знакомому крыльцу. На стекле двери приклеен плакат с суровым мужиком – в зубах автомат. За Россию, за Родину! Открываю – суровый мужик уплывает в сторону, проследив за мной внимательным взглядом.

Внутри много таких, как я. Толкучка покруче, чем в маршрутке. Выставив сумку вперёд, направляюсь в кабинет к грудастой тётке.

– А-а, явился, – говорит она, привычно положив груди на стол. – Давай.

Протягиваю повестку. Тётка шарит в столе, вынимает моё личное дело и объявляет:

– Бэ-три! Следить за здоровьем надо!

– Как могу, – говорю, беря протянутую папку.

– В двадцать третий кабинет проходи, сумку можешь в проходе оставить, где все. – Тётка улыбается. Всем так улыбается, думаю, мать родная и Родина Мать в одном лице. Натренерована.

Выхожу, встаю в очередь.

– Эй! – слышу. Кто-то стучит по плечу. Медленно оборачиваюсь, готовый к драке – байки о русской армии делают своё.

Остро улыбаясь, уже лысый, протягивает руку Зубов.

– Здорово!

– Привет, – отвечаю, расслабившись.

С Зубовым познакомился ещё на мед. осмотре. Тогда, с гривой рыжих волос и в одних трусах, он травил полусартирными шутками, развлекая угрюмых пацанов, стоявших в очереди к хирургу.

«Погоняет он вам кокушки! – говаривал Зубов. – А перчатки-то не меняет. Надеюсь, никто трипаком не болен?..»

– Серика не видел? – спрашивает он. Волоски тёртой морковью рассыпаны по его черепу.

– Нет, только сейчас пришел.

– А! Вон! – Зубов тыкает подбородком в сторону кабинета казённой тётки. Оттуда, наперевес с баулом, выходит казах.

– Ну, здрасьте, – говорит он, подойдя и пожимая руки. – Зубов, кутак джеме! После тебя к врачу заходил, всё ещё левое чешется!

– А-а, Серый! – Зубов грозит ему пальцем и уже хочет выдать что-то ржачно-острое, как раздаётся звучный ор:

– На выход все! К автобусу по одному!

Старый икарус заезжает на плац – солдатик тут же закрывает за ним ворота, обрубая путь к гражданке.

Останавливаемся. Какой-то мужик рявкает, что нужно сидеть. Спустя минут десять двери икаруса открываются, и в салон заходит другой мужик, в форме.

– Так, призывники, – говорит он. – Сюсюкать не буду, я вам не мамка. Выполняйте команды сержанта, и всё будет хорошо. Ослушавшийся получит пиз… будет наказан. Выходим.

Парни, завешанные сумками, вываливаются на асфальт, я – в их числе.

– В две шеренги становись! – орёт молодой солдатик. Видимо, сержант.

Встаём, как получается.

– На ле… – Солдатик застывает, выпучив глаза, выдыхает: – Во!

Поворачиваемся.

– Шаго-о… – Казалось, солдатик лопнет от натуги. – Арш!

Идём, не чеканя шаг.

Третий день в распределителе. Покупатели из танковых, ракетных и связи, набив вагоны товаром, уже отчалили. Я, Серик и Зубов всё продолжаем пылиться на шконках.

– Димон! – зовёт Зубов, подкидывая и ловя яблоко. – А у тебя девушка есть?

– Ну, есть, – отвечаю уже зная, что тот задумал что-то колкое.

– Ждать будет?

– Будет.

– Дождётся?

Приподнявшись на локте, смотрю на него и отвечаю:

– Дождётся.

Встретив мой взгляд, Зубов хмыкает, показав зубы. Шутку, которая вертелась на языке, говорить передумывает, а выдаёт:

– У меня дочка родилась неделю назад.

– Поздравляю, – говорю, растерявшись.

– Ага, – Зубов откусывает бок яблока, жуёт и, сморщившись, выплёвывает в ладонь. – Фу, чё за…

– Кифлятина, – доносится голос Серого с нижней шконки. – Вкуфно.

В казарму заходит какой-то усатый офицер.

Мы, на миг замерев, соскакиваем на пол и встаём солдатами. Уже начинаем познавать армейскую феню.

– На выход, – говорит усач.

– Да это же охрененная часть! – убеждает Зубов. – У меня троюродный брат бывшего сокурсника там служил! Поря-ядок!

– И с домом рядом, – вторит ему Серый. – Тебе, Зуб, норм. С семьёй видеться будешь.

– Не рядом, – говорю. – Пятьсот километров. И Же-Де-Ве…

– Ну, не дальний Восток! – Зубов перегибается через стол и пристально смотрит на меня. – А чем тебе Жы-Ды-Вы не услужило? У меня прадед там служил, немцев шпалами херачил!.. Да фиг с тобой, торчи тут, жди ведевешников, а я поехал. Серый?

– Тоже. Кутак, куда ты без меня. – Серик многозначительно кивает, прикрыв глаза.

Я смотрю на них и вспоминаю экскурсию в часть железнодорожных войск. Тогда мне было лет пятнадцать, сидел в казарме в окружении товарищей по кадетскому классу и слушал нравоучения дурачка-солдатика, картаво-гундосо, с вдохновением и придыханием говорившем о первом прожитом в армии месяце. Козявка на его носу гипнотизировала.

– Вы идиоты, – говорю, смотрю на наших покупателей, сидящих за три стола от нас, и вспоминаю слова здешнего прапорщика – того самого усача, тоже, кстати, жедевешника: потом приедут ещё хуже. А куда хуже? – Ай, да чёрт с вами!

Спустя час после отбоя набираю твой номер. Не отвечаешь. Набираю ещё. И ещё. И ещё. Теперь твой телефон отключен. Пишу смс, что меня купили, ЖДВ, завтра уезжаю в часть. Поезд в 8:05.

Перед самым отбытием узнаю, что Серого ЖДВ не купили.

– Ничего, кутак, – говорит он Зубову, хлопая его по театрально вздрагивающей спине. – Ещё свидимся.

Зубов, наконец, отстраняется и, утирая сухие щёки, тащит сумку к автобусу.

– Бывай, – говорю Серому, пожимая руку. Тот сдвигает мне шапку на лоб – к тому времени нас уже переодели в форму, в ту офиску от Юдашкина, – и шапка мне чуть велика.

На вокзале вновь пытаюсь дозвониться до тебя – бесполезно. Звоню друзьям.

– Да, мы едем! – кричит Саня. – Будем через двадцать минут!

– Электричка убывает через десять, – говорю.

– Успеем!

Звоню матери.

– Сыночек, золотой мой!.. Господи… Я бы приехала, но сам всё знаешь: работа, а мне кредит платить…

– Мам, всё, не рыдай.

– На присягу я – к тебе. Обещаю!

– Хорошо. – Гляжу на Зубова, обнимающего жену. Ребёнок – на руках бабушки, заливается. Знает, что батю ещё год не увидит.

Остальные новобранцы, мне незнакомые, тоже со своими. Девушками, друзьями, родными.

А время уже – отправляться пора. Сопровождающие нас офицеры суетятся, глядя то на часы, то в телефон, то на табло. Электрички на пути нет.

– Э! – Чувствую в плечо. И оказываюсь в тисках Игоря.

– А где Сашка?.. – хриплю.

– Поднимается, ёпт.

– А Кудрявый?..

– Дома спит. – Игорь, наконец, выпускает меня.

– Как обычно. – Оправляю на себе форму.

Подбегает лучезарный Саня.

– Димон! – кричит он, выхватывая телефон из кармана. – Давай сюда!

Друзья обнимают с обеих сторон, Саня вытягивает руку с телефоном и запечатляет момент.

Уезжаю из осени – в зиму. Грузовой Урал скачет по замёрзшим кочкам, везёт с вокзала – уже не родного – в часть. В кузове на лавках трясутся два десятка новобранцев. Офицеры курят, отодвинув шторку. В просвет пытаюсь разглядеть незнакомый город, но там лишь темнота и мелькание жёлтых фонарей.

Заезжаем в ворота. Офицер командует выходить.

Спрыгиваю – под ногами скрипит изморозь.

– Становись, – говорит офицер.

Встаём.

– Майор Кошев, – устало представляется он. – Ко мне обращаться – товарищ майор. Налево, шагом марш.

Заводят в казарму, поднимают на второй этаж. Кошев стучит в металлическую дверь, единственную на лестничном пролёте. Никто не отзывается. Тогда нажимает на кнопку звонка. Дверь, лязгнув, приоткрывается. Кошев толкает её и заходит.

– Товарищ майор! – орёт кто-то изнутри. – Учебная рота в составе тридцати двух!..

– Принимай новых, – говорит Кошев.

Заходим в дверь. Майор кивает низенькому нерусскому солдату (то ли офицеру, то ли сержанту, не разобрать), говорит:

– Командуй.

– Становись на малом проходе! – орёт низенький. – Спиной к оружейной комнате! Сумки на пол! Раскрыть!

Повинуемся.

– На пол перед собой всё выложить! Несессеры с собой!

Когда сумки оказываются пусты, низенький достаёт телефон, фотографирует и зовёт какого-то каптёра. Прибегает лысый солдатик в одном нательном белье. Выслушав команду, начинает сортировать наши вещи по принадлежности.

– Готовиться ко сну! Напра-во!

Поворачиваемся. И только тогда вижу: в сумраке казармы на табуретах напротив телевизора ряд за рядом в светло-зелёных нателках, с ухмылками на одинаковых рожах сидят бритые пацаны.

– Во, деды, – шепчет мне в затылок Зубов.

– Шаго-ом – марш!!!

Деды оказываются такими же салагами, как и мы, но приехавшими на два дня раньше. Утром помогают нам заправить шконки, рассказывают, кто офицер, кто прапорщик, кто сержант, как следует себя вести, как к кому обращаться, где ходить, где не ходить и так далее.

– Становись в две шеренги! – орёт низенький нерусский, он же прапорщик, он же старшина.

Встаём.

– Первая шеренга – три шага вперёд шагом марш! Кругом!

Оказываемся лицом друг к другу. Разделяет лишь коридор – центральный проход. По нему, снимая всех на телефон, прогуливается носатый офицер, разворачивается, доходит до середины, останавливается и каркает:

– Из карманов перед собой всё – выложить!

Немного помешкав, выполняем.

Офицер кивает сержантам – те, как падальщики, начинают рыться в наших вещах, ненужное кидают в чёрный мешок, а нужное – телефоны, зарядки, деньги – в синий. После шмона проходятся каждому по карманам, прохлопывают с плеч до подошвы.

– Ещё б в очко залезли, – говорит потом Зубов. – Шакальё.

Мы сидим в кубаре. Паршивое чувство унижения всё никак не получается проглотить. Из вещей в карманах остаются военный билет и носовой платок.

В столовую ходим строем в три колонны. В учебные классы – тоже. Те находятся в трёхэтажном кирпичном пристрое к арочному гаражу. Внутри, как в сушилке, вдоль стен тянутся трубы отопления. Зелёная краска на них облупилась, куски её лежат рядом на полу, хрустят под подошвами берец. За неосторожность прикоснуться к батарее кожей можно поплатиться самым настоящим ожогом. Зубов поплатился.

– Твою мать! – шипит он, слюнявя ладонь. – Да начерта ж их так топят!

Вечером выдают телефоны.

Открываю заднюю панельку своего кнопочного «тапка», вынимаю батарейку. Из заворота рукава достаю симкарту, вставляю, собираю телефон.

Включаю.

Пропущенные от матери, друзей; взволнованные сообщения, куда же пропал.

Набираю твой номер. Вызов.

Бесконечные длинные гудки, затем автоответчик: «Абонент не отвечает…»

Набираю ещё раз.

Сбрасываешь. И тут же смс:

«Я беременна».

Набираю ещё раз. Ещё раз. Ещё раз.

«Прекрати названивать!»

Прекращаю. Пишу в ответ:

«Как беременна? От кого?»

«А ты как думаешь?!»

«От бывшего? Но вы же расстались два месяца назад, только сейчас узнала о беременности?»

«Да, представь себе, только сейчас!»

Избавиться от меня хочет, думаю, всё ясно.

«Я тебя одну всё равно не оставлю, – пишу. – Вернусь, и будем вместе воспитывать…»

Помедлив, удаляю последнее предложение, отправляю.

«Одну?! Я не буду одна, я буду с ребёнком!»

«Вика, поговори со мной по телефону».

«Вика».

«Вика, я прошу тебя»…

Рассаживают рядами на центральном проходе. Под задом – две доски табурета. В руках – тетрадка, ручка. На этот раз приходит отец Кирилл. Фотографирует нас на смартфон и начинает:

– Все мы рабы Божьи. Все равны. Никто не вправе судить другого лишь по тому, сколь долго он отслужил. Вы новобранцы, но через полгода будете, так сказать, старожилами. Помогать новеньким, а не обижать, вот ваш долг!

Срубив на корню дедовщину в наших сердцах, батюшка продолжает:

– Христианство всегда было против насилия. Но, не будь армии, были бы мы рабами. Не будь в России сильной армии, в Великой Отечественной победило бы фашистское зло, а не советское добро! И поэтому добро всегда должно быть с кулаками!

– Говорит про рабство, раб божий, – шепчет мне Зубов. – Про добро с кулаками, про победу красной армии атеистов над атеистами фашистами. Шик!

– Разговоры! – рявкает офицер, следящий за рядами лысых неокрепших душ.

Суббота, ПХД, баня. Сотня голых мужиков в бараке. Телесный осмотр, каждый случайный синяк фотографируется, каждая царапина протоколируется. Девушка-врач презрительно осматривает тела. Пацаны не прикрываются, ржут.

– Вика.

– Алло, да?

– Вика, это Дима из армии.

– А, привет.

– Как ты?

– Хорошо. У тебя как дела?

– Нормально. Получила моё письмо?

– Какое? Нет.

– А как… как ребёночек?

– Ты о чём?

– Ну, ты же, это…

Из трубки доносится смешок. Оборачиваюсь, сержант орёт:

– Э, бэки! Завязывай лясы точить! Становись! Мобилы сюда!

– Вика, ты же беременна? – шепчу в трубку, присев у подоконника.

Снова смешок. И ответ:

– Нет, с чего ты взял?

– Э, чмо лысое, встал быстро в строй.

Я поднимаю голову. Сержант стоит, растопырившись.

– Мобилу сюда, – говорит он. – По дембелю увидишь.

Достав через барыг новый «тапок», научился шкерить. Когда в норку в матрасе или подушке, когда под паркет, когда в берец.

– Так, – говорит шакал, прощупывая мои ноги. – Башмаки снимай. Носки тоже.

Снимаю. Встаю босой по стойке смирно.

Шакал берёт один берец – трясёт, второй – трясёт. Смотрит на носки, квасится, приказывает обуться. Мобила, спасённая брезгливостью сержанта, остаётся на месте.

– Путевая рота самый кал, – говорит ефрейтор Сеня. – Мостовая нормас, а обеспечение – ваще кайф.

Сеня заменяет одного нашего сержанта, временно командует отделением. На утреннюю поверку в командирский день является прибухнувший, раздёт всем по конфетке. Сейчас, в послеобеденный перерыв, сидит с нами в кубаре и точит лясы.

– Автомобильная рота тоже ничего, – рассказывает он, лёжа на доселе гладкой и отбитой шконке Табаки. – Но вот путевая… как бесы пашут.

– Я водить умею! – пикает Табаки.

Ефрейтор вглядывается в конопатое лицо солдата, говорит:

– В автомобильную метишь? Не-е, тебя не возьмут. Там – чурки. Чёрная рота. У них своя диаспора.

Очередная лекция. Читает сам комбат.

– Ещё а-аз повтоя-аю! – картавит он. – Соизмея-айте свои действия и посйе-едствия, чтобы не быо-о обидно за безцей-но пхо-ожитые годы!

Сержант с недовольной мордой ходит по рядам, фотографирует и раздаёт листочки с какими-то цифрами.

– Это, – говорит комбат, – номерха-а всех, кто вам может помочь в тху-удной жизненной ситуации! Мой номерх-х тоже есть. А ещё: Батюшки, психо-ога, пой-ковника, совета матехе-ей и пхо-окуха-атух-хы*! (прокуратуры).

– Суч-лист, – говорит кто-то из бойцов.

По лысым головам проносятся смешки, быстро угасающие под взглядом комбата.

Суп кипяточный, а времени – в обрез.

Хлебаю, обжигая нёбо, и тут чувствую общее волнение. Подняв голову, вижу: человек десять новеньких, ещё не переодетые, все узкоглазые.

– Так, стоять! – выскочив из-за стола, орёт на них какой-то офицер. – На выход!

Новобранцы разворачиваются и обречённо плетутся из столовой.

– Приём пищи окончить! – командует наш сержант. – Встать!

Исполняем, одеваемся, выходим. Новенькие – полураздеты, стоят на притоптанном снеге. Несколько офицеров тщательно их шмонают. В чёрный пакет летят какие-то железяки.

– Тувинцы, – говорит Зубов. – Слышал о них? Носят по семь ножей с собой, по одному на каждой ноге и руке, на груди, животе, спине. Чтоб из любого положения выхватить.

Смотрю на новобранцев, потом на Зубова.

– Да, – кивает он, развеселившись от моего ошарашенного взгляда. – Такая культура!

– Я! – ору, прижимая заснеженный автомат к груди. – Торжественно! Присягаю! На верность! Родине!