Текст книги "Асоциальные сети"

Артур Дмитриев
Асоциальные сети

«Посвящается Карине. Без тебя этой книги не было бы».

1

Утро начинается не с кофе. Марк давно отвык от него, перестал нравиться вкус и совсем пропало чувство бодрости. Как ему объяснил знакомый по юношеским травмам врач, кофе и не должно бодрить, оно само по себе не несет ни капли энергии, все его действие заключается в высвобождении резервов организма, поэтому человек может немного физически воспрянуть. Немаловажным условием считается и вера в силу напитка, эффект плацебо. Марк считал себя крайне трезвомыслящим, поэтому применять к себе плацебо отказался. Вместе с кофе.

Крепкий, почти черный чай, бутерброды из чего попало, банан. Если по графику тренировка, то в чай сыпался сахар. Пробегать почти ежедневные пять километров так было легче, о вредности Марк не думал, цель всегда оправдывает средства, уяснил с детства, маленькими замерзшими кулачками пробивая путь к вершине слепленной во дворе трактором ледяной горы, пряча сопли и слезы от тумаков старшаков в рукав потертой куртки. На вершине рождался свет уважения к маленькому, щуплому недорослю, у которого не было друзей среди сверстников. Ему приходилось залезать в компании тех, кто на два или три года старше, и там доказывать свое право смотреть им в глаза, отношения с погодками не сложилось по непонятным причинам, они казались ему недоразвитыми, скупыми на мысли, их интересы крутились вокруг солдатиков, машинок, мультфильмов, а Марка возбуждал реальный мир, мир людей.

Ноутбук, засыпанный крошками и обляпанный разноцветными пятнами всех существующих или существовавших на кухне жидкостей, мерцал спокойным светом всезнания. Марк часто думал, что ноутбук является самым совершенным охлаждающим устройством в мире, по крайней мере, чай рядом незаметно остывал до комнатной температуры – не успеешь глазом моргнуть. Быстрый просмотр новостей по вкладкам, криминал, криминал, криминал, политика, политика, политика, треш, треш, треш, чьи-то малознакомые сиськи от безработных хакеров, сливших их в сеть из облака какой-то новой селебрити, каждый день одно и то же, повестка отличается только градусом или локацией, люди совсем зациклились на телодвижениях, производящих дополнительный трафик, не генерируя остального контента. Все это происходит непроизвольно, на уровне подсознания, теперь даже маньяк выходит на охоту за жертвой так, чтобы обязательно потом прочитать про себя, смакуя сотни возмущенных лайков и перепостов.

Немного свежести осталось в социальных сетях. Совсем немного, но этого хватало, чтобы утром глотнуть более или менее свежего информационного воздуха. Если грамотно выстроить ленту новостей, то можно даже получить некоторое удовольствие. Но и здесь контент ограничен, все пережевывают все ту же повестку дня, совсем не остается времени на личные фотографии и простой, светлый постинг от первого лица.

Холодный чай пьется большими глотками, кружка ставится в раковину под струйку из прохудившегося крана. Сама помоется, технологии делаются лентяями, Марк где-то прочитал об этом и взял за правило, не всегда действуя конструктивно. Кружка мылась, значит, это работает. Запустить специальные дырявые краны? Стартап! Краны для тех, кто может позволить себе не заглядывать в квитанции за квартплату. Марк не мог, поэтому все-таки встал, затянул как можно туже кран и вызвал сантехника.

Пикнуло оповещение, и в левом углу монитора открылось диалоговое окошко мессенджера с ласковым и теплым «Привет, мой хороший!» Галя наверняка сидит с восьми утра и ждет, когда против его имени появится зеленый огонек, говорящий, что сейчас Марк онлайн. Такая прилипчивая, что мурашки по коже и улыбка. «Привет, моя принцесса!» – моментально прочитано, и на Марка вывалилась целая куча смайликов с поцелуями разных форматов. Познакомились в торговом центре, она ехала на пять ступенек выше на эскалаторе, он пялился на бедро, открывшееся под свободной юбкой. Она заметила и сказала, что ударит его по бесстыжему лицу. Он покраснел, смутился и пробормотал: «Хорошо». «Что – хорошо? Хорошо, что я тебя ударю? Ты хочешь, чтобы я тебя ударила? Отвечай!» Марк, как в детстве, поднял глаза и посмотрел на нее.

Под рукой ответный набор смайлов, скрепленный в конце романтичной гифкой с обнимающимися котиками. Сейчас она увидит все это и отправит ему свое улыбающееся личико – вот так начинается каждый день, куда уж тут кофе. Вырастали крылья, да, серьезно, Марку казалось, что если резко встать, то он ударится о потолок, в ногах и в груди – пружины, ждущие момента, когда можно распрямиться.

– Допил чай?

– Да, сейчас в душ. А ты?

– Я давно на работе, милый. Ты же знаешь)

– Ну а чай-то допила?)

– Уже дважды)

– Загляну к тебе в обед, мне по пути надо в центр, перекусим где-нибудь вкусненького?

– Нет, давай сегодня без шаурмы, а поедим нормальной здоровой пищи. Как насчет Мака?)

– Ты просто золото, милая!) Давай, буду примерно в половине первого.

Новая волна смайлов захватила буферы с обеих сторон, и Марк, хлопнув крышкой ноута, попрыгал в ванную, на ходу стягивая футболку и домашние шорты, сделанные из старых джинсов. Впрочем, шорты для улицы тоже были сделаны из бывших в употреблении брюк; Марк не понимал, как вообще можно покупать шорты, если есть старые штаны.

Трамвай катил по усаженной вразнобой тополями улочке, пугая прохожих грохотом проложенных в прошлом году бодро разрекламированных мэрией «бесшумных» рельсов. Тополя приготовились засыпать летним снегом асфальт и кусты, детвора приготовила зажигалки и спички для захватывающей борьбы с этим снегом, еще неделя – и начнется. Марк нередко тоже, пока никто не видит, поджигал мохнатые лужицы, наблюдая, как огонь мчится, разрастаясь во все стороны, туда, где еще есть ему пища. За четыре остановки до нужной ему вышло две трети вагона, появились пустые места. Марк уселся, достал телефон.

– Я подъезжаю, одевайся, вдруг ты совсем раздета)

– Я готова, ты меня не подловишь)

– Выходи минут через пятнадцать к перекрестку. Прогуляемся пешком. Ладно?

– Хорошо. Только быстрым шагом, мне надо отчет успеть сегодня сдать. Иначе придется выйти в выходные, а их я хочу провести под твоим волосатым крылышком)

– Ничего оно не волосатое! Ладно, пробежимся, но взамен ты будешь лежать не только под крылышком, но и значительно ниже!

– Хех!) Не знаю. Спрошу у мамы, можно ли так делать. Или лучше у папы…

– Спроси, спроси, они люди мудрые, ответят правильно! Все, я уже почти вылезаю из трамвая.

– Я на месте, стою, на меня тут засматривается один парень, подмигивает. Такой симпатичный, не знаю, смогу ли устоять…

– Сейчас я этому парню подмигивающий глаз-то откручу.

– Не надо. Он ему еще пригодится, когда в школу пойдет. Ну где ты, а?

– Я убью тебя, гадкая девчонка!

Марк засунул телефон в карман, выскочил из задней двери, пробежал на красный свет и подкрался к Гале сзади. Понюхал роскошные соломенные волосы и ткнулся носом в шею. Галя закричала «Полиция!», рванулась вбок, резко остановилась, обернулась и громко засмеялась, глядя на ошарашенного Марка, пытающегося вернуть на место нижнюю челюсть.

Бигмак и двенадцать наггетсов в качестве компенсации морального вреда разрядили гнетущую ситуацию, когда одна пошутила, а второй не оценил потуги комедийного таланта. Еда, вкусная еда обладает потрясающим седативным действием, как марихуана, хочется спокойно, вальяжно разлечься на диванчике, блаженно улыбаясь, и вслушиваться в любимый голосок, щебечущий о произошедшем за день, о планах, о нем, о них.

Галя была настоящим галчонком, говорила не переставая, фантастически не замечая проглатываемые куски, Марк успевал только поддакивать или отрицательно мотать головой, стараясь попасть если не в тему разговора, то хотя бы в такт. И старался не заснуть, тяжелый желудок тянул в пучину забвения, булькая хозяину, что не мешало бы немного подремать для улучшения процесса переваривания пищи. «Ты что, спишь?!» – щипок и укус за губу.

В трамвае Марк опять достал телефон, ткнул в иконку мессенджера. «Спасибо за обед, соня!» И легкая дрожь от слов выше – «Я люблю тебя, сладкая девчонка!»… Дремоту вышибло из Марка чем-то тяжелым, ощущения такие же, как на первом курсе, когда, пытаясь понравиться девчонкам, Марк раскачался на турнике и попытался сделать сальто, не учел инерцию тела и грохнулся плашмя на спину. Марк четко помнил, что написал: «Я убью тебя, гадкая девчонка!», и разум подсказывал, что автокорректор не способен на подобные чудачества, простые слова в словаре не исправлялись.

Посидев в тишине, нарушаемой лязгом металла и противным голосом кондукторши, выучившей в школе всего одно предложение: «Все обилечены?», Марк написал – «Галя, ты коза». Отправилось, и отправилось правильно. Вышел из мессенджера и зашел опять. В окошке диалога синело: «Галя, ты роза». Марк выключил телефон и уперся лбом в горячее стекло.

На диван лег не раздеваясь, положил на живот ноутбук и зашел в Facebook. Два часа потребовалось, чтобы выяснить следующее – комментарии изменялись по-разному, в зависимости от адресата. Если в разговоре с Галей оскорбления и колкости сглаживались до розовых слюней, то в переписке с Родиком слово «блин» менялось на «блять», а «мороз» на «мразь». Попробовал написать Георгу Алексеевичу абсолютную чушь, так мессенджер вместо этого чуть кандидатскую не создал.

Все это было не похоже на стандартные операции программы, призванной помогать безграмотным и тем, кого Бог обделил интеллектом. Нужно создать такой сложный процесс, который будет индивидуально подбирать коррекцию для сотен миллионов людей, учитывая опыт общения и характер межличностных отношений. Пугала безальтернативность исправлений, Марк пытался отредактировать некоторые, но результат всегда был такой, какой нужен. Нужен ему, но не сейчас, следовательно, нужен мессенджеру. Плюсов, впрочем, было намного больше. Во-первых, при ошибке в имени мессенджер вставлял правильное – больше не будет ссор между любовниками. Во-вторых, можно что угодно писать пьяным, злым – мессенджер выстраивал речь в обычной стилистике. В-третьих, мессенджер, как оказалось, обладал более богатым словарным запасом, чем Марк, что несколько украсило лексикон, используемый им в сети, – может быть, за человека начнут принимать.

10

С увеличением долготы дня качество и возможности мессенджера постепенно увеличивались, теперь он мог вести полудиалог по всем вопросам. Оставалось только давать вектор, печатать тезисы, основные слова, мессенджер сам выстраивал вокруг них паутину смыслов, ошибаясь очень редко. Дошло до того, что Марк мог перед переводом телефона на авиарежим накидать порядочно осколков предложений, разграничив их точками, а там мессенджер дописывал самостоятельно.

Подобное решение вылезло и на главную страницу социальной сети, в комментарии. Нужно было только в ответе отмечать адресата, и тогда алгоритм считывал сам пост и понимал уровень дискуссии, ведя канву беседы Марка как по писаному. Появилась возможность и менять тональность диалога, акцентируя её специальными маленькими схематичными смайликами, которые оставались невидимыми для собеседника. Но программа их учитывала и вставляла необходимые обороты.

Проминая диван с упорством, достойным Сизифа, Марк открывал все новые и новые грани растущего кремниевого интеллекта, отмечая его непокорную готовность как к взаимодействию, так и к коррекции поведения. Если на начальном этапе правки были окончательными и не подлежали обжалованию, то сейчас стало возможным настроить градацию в пределах эмоционального фона и забить словарик черным списком слов.

Мудрым и дальновидным решением было настроить все рабочие контакты, которые частично велись в Facebook’е. Полноценная дискуссия пока не получалась, но движение вперед к простому человеческому общению было очевидным, и составлять слова в короткие осмысленные предложения уже получалось. И теперь, о боги, и мессенджер, и аккаунт могли самостоятельно отвечать на простые вопросы, требующие однозначных ответов вроде «да» или «нет», причем совершенно верно угадывали то, как бы ответил сам Марк.

Забежал Славик, постоялец, въехавший год назад в нехорошую квартиру на пятом этаже, откуда с завидной периодичностью выносили кого-нибудь вперед ногами, – то газом отравятся, то упадут из окна, то умрут, улыбаясь, во сне. Но Славик держался, из-за чего заслужил славу черта и даже самого дьявола среди бабулек, не умевших простить другим умение жить.

Среднего роста, почти идеально квадратный, Славик был до ужаса архетипичным «ботаником». Стыдливо и боязливо бегающий взгляд, руки по швам, постоянно мнущие неглаженые брюки, толстенные очки, сальные редкие волосы цвета загнивающего льна, уложенные в пробор, – любой прохожий подсознательно хотел подойти и отшакалить у него деньжат или треснуть по затылку. Но все это только до того момента, как он снимал очки. За этими признаками интеллигентности проступала бандитская рожа с носом картошкой и маленькими красноватыми глазками как у бультерьера. Без очков Славик совершенно спокойно мог ходить ночью за пивом в ларек, окруженный подвыпившей местной блататой, уважительно расступавшейся при виде геометрически правильного тела Славика, без очков его любили девушки и боялись бабки, без очков в трамвае к нему не подходил кондуктор. Однажды Славик по забывчивости зашел без очков к шефу и получил квартальную премию. Осложняло все это великолепие то, что без очков Славик видел немногим дальше вытянутой руки, да и то как в дымке.

Плеснув себе чаю, Славик осведомился, как дела в мире. Его всегда интересовала международная повестка, Интернету он не доверял, предпочитал опрашивать друзей и знакомых, соседей и пассажиров трамвая, считая, что человек, пропустивший новость через себя, выдает более близкий к истине результата, а выбрав среднестатистический ответ, Славик понимал, что и как на самом деле сейчас происходит на Земле. Марк, зная эту его девиацию межличностного общения, обычно молчал, но сейчас рассказал все, что читал и слышал за последние два дня. Пока Славик переваривал все это, запивая чаем, Марк написал пространный комментарий под его же новым статусом, причем совершенно атипичный, не похожий на стандартный для их общения в сети и офлайн. Показал комментарий Славику. Нажал «отправить» и попросил посмотреть на своем смартфоне. Славик зашел в Facebook, тыкнул в иконку уведомлений и немного завис – комментарий изменился так же кардинально, как если бы он снял очки.

Последующие три часа они развлекались тем, что писали матерные и оскорбительные комментарии и сообщения начальству, родителям, всяким официальным лицам, присутствовавшим в Facebook’е. Программа не допустила ни одной промашки, Славик и Марк сохранили лицо почти деловых людей и приличных граждан своей страны. Это было смешно и как-то страшно, как будто у тебя начали отказывать мозги, и природа предложила некий протез, который принимает на себя часть мозговой деятельности, причем самостоятельно решая, что правильно, а что нет. Славика это начало угнетать, он стукнул чашкой о раковину и ушел не прощаясь.

11

Социальные сети запестрели желтым и багрянцем, каждая первая девушка и каждый второй мужик запостили фотографию листопада, купаясь в омертвелых останках деревьев со счастливой улыбкой бессмертных. Марк смотрел на ленту и думал, что где-то в параллельной вселенной дубы и ясени делают селфи на фоне людских кладбищ, также ошибочно принимая энтропию за романтику.

Галя тоже с букетом кленовых листьев, с яркими щечками, на фоне которых цвета осени блекнут. Странная обманка мозга, отвергающего что-то в других, но с удовольствием принимающего то же самое от человека, который тебе близок. Субъективное всепрощение как метод сохранения отношений между людьми. Марк боролся иногда с этим в себе, стараясь трезво оценивать действительность, но ничего не мог поделать, если это была Галя.

В выходные решили надеть старые родительские штормовки, резиновые сапоги, купить корзины и пошастать по окрестным лесам, вороша палочкой подлесок в поисках опят. Ни Марк, ни Галя не ели грибов, но идея настолько их зажгла, что вытеснила на время из переписки все остальное, включая периодические всплески виртуального секса. Марк ждал от прогулки того единения, которого ему не хватало в обычной жизни; тишь леса, теплый, влажный воздух с привкусом разложения и мышей, надеялся он, дадут ему силы сказать те нежности, на которые он еще был способен, но все никак не набирался смелости.

Вместо этого Галя отважно взялась за поиски грибов, убегая и мелькая то справа, то слева между стволами. Устав гоняться за ней, Марк выбрал наиболее сухое поваленное дерево, сел, достал пакет с бутербродами и термос, откусил тот, что с сыром, зная, что с колбаской Галя съест все до единого, и решил написать все то, что хотел выдавить из себя.

Руки Марка забегали по виртуальной клавиатуре; все, что он сотни раз обдумывал, до блеска оттачивая формулировки, теперь само вылетало из-под его пальцев. За пятнадцать минут Марк написал не только о том, чего хотел от нее и от себя, но и о планах на всю будущую жизнь, если, конечно, эта жизнь у них получится. Признания через мессенджер, конечно, выглядят странно, но она сама виновата, что оказалась захвачена азартом тихой охоты. Прочитав еще раз, поправив ошибки и опечатки, Марк отправил текст, услышав прямо за спиной громкий сигнал оповещения. Галя стояла за его спиной и смеялась одними глазами.

– Марк, милый, я все прочитала еще в момент набора.

– А почему молчала?

– Потому что боялась тебя сбить, боялась, что ты так и не напишешь, боялась, что…

– Ну да.

– Я и думать не могла, что ты способен на… Ой…

– Что?

– Но пришел совсем другой текст. Вернее, тот, только другой, совсем другой, не тот, что я читала…

Марк выругался, взял ее телефон, сравнил с текстом в диалоговом окне и снова выругался. Домой шли долго, нарочно петляя сначала вдоль просеки, потом запутывая следы дальними кварталами, Марк объяснял ей свое открытие, Галя радостно вставляла бессмысленные реплики, округляя глаза и заставляя его ругаться в переписке, наблюдая, как слова превращаются во что-то более цензурное.

Все грибы отдали бабкам у подъезда, что не смягчило их огненных взоров, отражающих наркомана и проститутку, но зато не надо было чистить и потом в Интернете смотреть сотни способов, как жарить, солить или делать хоть что-нибудь с ними.

Галя выбежала из ванной голой и уселась ему на живот, бодая головой ноутбук, как кошка, освобождая себе плацдарм для дальнейших действий. Стандартный разогрев язычками, довольно продолжительное кардио с редкой сменой упражнений и финишный рывок, в конце которого Марк замычал; читал такое у одного давно известного журналиста. Галя засмеялась и повертела виртуальным кольцом в носу, усмиряя племенного бычка. Было потешно, Марк тоже рассмеялся.

Хотелось бы сказать, что дни летели своим чередом, но Марку казалось, что они тянутся непрерывной жвачкой, прилипшей к ботинку, – медленно, рвано, грязно, безо всякой надежды. Поглощала скука дома и скука работы, в череде черных точек сообщений мессенджера единственным светлым лучиком были весточки от Гали. Хотелось обнимать ее теплое, как байковое одеяло, тело, да только она пропадала на своей работе, выдёргивая для него один-два вечера в неделю и один выходной.

И писать стала реже, гораздо реже, чаще звонить. Обижалась, частенько переспрашивая голосом, правда ли, что он написал именно так, а не иначе, подозревая, что большую часть текста писал ей алгоритм. Марк и сам не мог твердо ответить, понимая, что уже запутался и не всегда понимает, где его мысли, а где механическая работа непрошеного помощника, которого нельзя отключить.

Дважды он ее поймал все в том же «Маке», где она, автоматические жуя наггетсы, бездумно смотрела в окно. Улыбалась, конечно, но улыбка ее тоже была автоматическая и какая-то печальная, в этой печали Марк видел себя, нагого, беззащитного, обесточенного. От этого сильно тошнило, тошнило от себя, оттого что девушка испытывает к нему жалость, самое последнее чувство, которое можно пожелать только врагу. Марк упрямо поднимал глаза, целовал ее мягкие губы, пытался проникнуть в движение ее нейронов и старался, очень старался не писать ей сообщений. Но как можно отказаться от единственного оставшегося способа связи, исключая звонки, по большей части проходившие в обоюдной тишине на фоне тихого неровного дыхания?

Славик посоветовал снести аккаунт и стать человеком из реального общества. Но Марк-то помнил, что именно Славик говорил ему: «Если тебя нет в Интернете сегодня, значит, завтра тебя нет физически». Что было абсолютной правдой, люди вне социальных сетей не социализировались, а, напротив, очень быстро изолировались, замыкаясь на самих себе, бутылке, воспоминаниях и рефлексиях или куче кошек. Если это можно было бы назвать свободой, то только свободой от здравого смысла, говорящего Марку, что он превратится в слепое, глухое и немое дитя, обрубок человека, ищущий себе путь по звездам, солнцу, по костям мелких животных.

Сам Славик, оправившись от первого шока, вполне себе сжился с прогрессирующим методом корректировки сообщений и комментариев, находя все это если не полезным, то забавным на сто процентов. Сама возможность, вернее, само отсутствие возможности допустить ошибку в переписке и даже троллинге так его воодушевляла, что он ради смеха мог писать пальцами ног, держа в одной руке сигару, во второй старую мамину фарфоровую чашку, доверху наполненную мороженым, айсбергом плавающим в изрядной порции коньяка.

Мама… Маме Марк тоже писал, но писал обычные бумажные письма, она так и не смогла сделать себе прививку от темноты прошлых лет и не стала адептом Всемирной паутины. Пальцы, умеющие качественно делать только быстрые росчерки на документах, штрафных квитанциях, зарплатных ведомостях, с трудом удерживая непослушную ручку, корябали на листочках в клеточку успокоительные слова о том, что у него все хорошо, что кушает он прилично, прилично и одевается, есть девушка, что подстрижен, что ничего не болит, что на работе неплохо, что погода теплая, что скоро, может быть, приедет проведать. Мама писала в ответ, что любит, что скучает, что пришлет огурчиков, как он любит, маленьких, в маринаде из смородиновых листьев, что носки опять связала шерстяные, те уже прохудились, поди; что ни на что не намекает, но очень хочется внуков, что к отцу на могилку надо бы сходить, что… Конечно Марк никуда не поедет; начиная со своего запоздалого первого шажочка почти в три годика, каждый последующий он делал как раз от мамы, стараясь выпутаться из паутины бесконечных обволакивающих, теплых, но тесных объятий. Скучал, но не настолько, чтобы опять взращивать чувство вины за постоянный обрыв связующих липких нитей, потихоньку застывая в ее карих глазах. И письма матери Марк ни разу не мог дочитать до конца, глаза заволакивала пелена, может быть, она его уже простила в эпилоге.

Однажды он написал большое, на трех страницах, письмо Гале и отнес к ней в офис с четким указанием девушке на ресепшене передать точно в руки. Но ответа не получил, и в разговорах потом она ни разу не упоминала о нем. Было обидно, но, видно, переписка окончательно ушла из жизни. Марку было трудно и страшно, он с трудом умел подбирать слова в реальном времени, написать было в сто, в тысячу раз проще.

У Славика была теория подобного охлаждения. Он называл ее теорией критической массы упреков. На определенной стадии накапливается так много негодования, недоразумений и укоров, что они сплавляются в огромный шар, который своим весом утягивает чувство единения и эмпатии куда-то вниз, за коралловые рифы совместного бытия, и сразу пропадает какое-то подспудное желание делиться всем на свете, пролегает торжественная в своей искристой изморози трещина. Любовь не пропадает, но пропадает секс, пропадает влечение, пропадает желание появляться раньше с работы. У критической массы упреков нет абсолютного значения, над формулой Славик еще работал, но одно было ясно – критическая масса может набраться хоть в течение одного года, хоть в течение лет двадцати. И набирается всегда, без исключений, таща за собой разные спальни, разные компании, отпуска в разное время. Марк обычно хмыкал, но постоянно перебирал в уме те моменты, когда терзал Галю своей ненасытной потребностью во внимании или когда ее поступки немного не укладывались в те конструкты, по которым построен его собственный мир.

Все-таки человек – очень ограниченное существо. Да, полеты в космос, да, ядерное оружие, да, супы быстрого приготовления. Но где самое важное и такое простое – умение читать мысли? Мысли, выраженные четкими и понятными символами, буквами, знаками препинания, цифрами, смайликами? Почему текст бездушен и безэмоционален по своей природе, почему интерпретации одного и того же могут полярно отличаться? Почему она не понимает, что все, что он пишет, он пишет кровью на своем сердце, прикладывая истерзанную главную мышцу для отпечатка к экрану и отправляет кусочками свою душу атеиста? Неужели так трудно изобрести пилюлю или зонд, вшиваемый прямо в мозг? Марк согласен и на такие вещи, которые смогли бы быть приемниками-передатчиками невыразимого.