Текст книги "Сфинкс. Приключения Шерлока Холмса (сборник)"

– Но как вы догадались, зачем они все это затеяли?

– Если бы в доме были женщины, я заподозрил бы обычную интрижку. Но эта версия отпадала. Дело у рыжего ростовщика небольшое, в его доме нет ничего такого, ради чего нужно было бы устраивать столь тщательно продуманную махинацию, требующую к тому же немалых расходов. Значит, они имели в виду нечто, находящееся вне дома. Что же это могло быть? Меня заинтересовало увлечение помощника фотографией, дающее ему возможность часто бывать в подвале. Подвал! Вот оно, недостающее звено. Потом я навел справки об этом загадочном помощнике и узнал, что это один из самых коварных и дерзких преступников в Лондоне. Он не просто так спускался в этот подвал. То, чем он был там занят, требовало несколько часов ежедневной работы на протяжении нескольких месяцев. Что же это могло быть? Мне в голову пришло лишь одно объяснение: он делал подкоп к какому-то другому зданию.

Это все, что мне было известно, когда мы с вами отправились на Сакс-Кобург-сквер. Помнится, вы удивились, когда я постучал по мостовой тростью. Я проверял, куда тянется подвал, в сторону фасада или заднего двора. Оказалось, не в сторону фасада. Потом я позвонил, надеясь, что дверь мне откроет помощник, так и вышло. Наши пути несколько раз пересекались, но в лицо мы друг друга не видели ни разу. Хотя на лицо его я почти и не смотрел. Меня больше интересовали его колени. Вы, наверное, и сами обратили внимание на его помятые и грязные брюки, растянутые на коленях. Их вид доказывал, что он долго возился в земле. Оставалось выяснить, куда мог вести их подкоп. Я зашел за угол, увидел отделение «Сити-и-Сабербен Бэнк», примыкающее к дому нашего знакомого, и понял, что загадка разгадана. Когда вы после концерта поехали домой, я сначала направился в Скотленд-Ярд, потом нанес визит председателю совета директоров банка. Чем это закончилось, вы видели.

– А как вы догадались, что они решат проникнуть в банк именно сегодня ночью? – спросил я.

– Они закрыли контору Союза рыжих, следовательно, надобность в каждодневных отлучках мистера Джабеза Вилсона отпала. Другими словами, подземный ход был закончен. Но им нельзя было тянуть, потому что туннель могли обнаружить, да и золото в любую минуту могли перевезти в другое место. Суббота подходила им больше, чем любой другой день, потому что двух выходных дней им бы хватило, чтобы скрыться с добычей. Поэтому-то я и решил, что они пойдут на дело именно этой ночью.

– Поразительно! – искренне восхитился я. – Такая длинная цепочка, но вы продумали каждое звено и нигде не ошиблись!

– Это дело на некоторое время развеяло мою скуку, – зевнул Холмс. – Увы, я уже снова чувствую ее приближение. Вся моя жизнь – это долгая борьба с обыденностью и рутиной. Подобные задачки помогают мне.

– Вы благодетель рода человеческого, – с чувством сказал я.

Он пожал плечами.

– Ну что ж, может быть, от моей работы и в самом деле есть какой-то прок. Как Гюстав Флобер написал Жорж Санд: «L’homme c’est rien – L’oeuvre c’est tout»[25]25
  «Человек – ничто, дело – все» (фр.).


[Закрыть].

Дело III. Установление личности

– Дорогой Ватсон, – сказал Шерлок Холмс, когда мы уютно расположились в придвинутых к камину креслах в его квартире на Бейкер-стрит, – жизнь бесконечно причудливее, чем любое порождение человеческого разума. Мы не в состоянии постичь даже того, в результате каких хитросплетений происходят самые обычные, повседневные вещи. Если бы мы с вами могли, взявшись за руки, выпорхнуть в это окно, пролететь над нашим огромным городом, заглянуть под крыши домов и подсмотреть те удивительные вещи, которые творятся кругом, увидеть странные совпадения, понаблюдать за хитроумными планами, противоречивыми помыслами, всей чехардой событий, которая тянется из поколения в поколение и приводит к самым неожиданным результатам, то вся литература с ее предсказуемыми сюжетами и избитыми приемами показалась бы нам скучной и нестоящей.

– И все же я не согласен с вами, – ответил я. – Те происшествия, о которых пишут в газетах, как правило, достаточно тривиальны и лишены какого-либо интереса. В полицейских отчетах натурализм вообще достигает наивысшей точки, но, надо признать, что вряд ли кто-то назовет их захватывающим или высокохудожественным чтивом.

– Для создания реалистичного эффекта требуется вдумчивый отбор и известная доля сдержанности, – заметил Холмс. – Это как раз то, чего не хватает полицейским отчетам, в которых больше внимания уделяется работе следователей, чем подробностям дела, которые наблюдателя и интересуют в первую очередь. Поверьте, нет ничего более необычного, чем то, что кажется банальным.

Я улыбнулся, выразив некоторое сомнение.

– Конечно же, я понимаю, что заставляет вас так думать, – сказал я. – Ведь вы, как частный сыщик-консультант, к которому обращаются за советом и помощью люди с трех континентов, постоянно имеете дело с необычным и загадочным. Но вот… – Я поднял с пола утреннюю газету. – Давайте проведем небольшую проверку. Возьмем первый попавшийся заголовок. «Жена страдает от жестокости мужа». Здесь полколонки текста, но я могу догадаться, о чем эта статья, даже не читая ее. Наверняка это обычная история: другая женщина, выпивка, толчок, удар, кровоподтеки, сочувствующая сестра или хозяйка дома. Любой, даже самый бесталанный сочинитель придумал бы сюжет поинтересней.

– Вообще-то, Ватсон, вы выбрали крайне неудачный пример, – сказал Холмс, взяв газету и быстро пробежав глазами статью. – Здесь говорится о разводе четы Данде, а мне как раз случилось участвовать в этом деле, меня попросили прояснить кое-какие мелочи. Муж здесь был абсолютным трезвенником, никакой другой женщины не было и в помине, а суть жалобы заключалась в том, что супруг завел привычку за столом вытаскивать изо рта вставную челюсть и швырять ею в жену. Такое, согласитесь, вряд ли пришло бы в голову обычному сочинителю. Нюхните табаку, доктор, и признайте, что на вашем примере я заработал очко.

Он протянул мне старинную золотую табакерку с огромным аметистом в середине крышки. В руках Холмса, привыкшего жить скромно, чуть ли не по-спартански, видеть столь дорогую вещь было так непривычно, что я не удержался и спросил, откуда она у него.

– Ах да, – сказал Холмс, – я и забыл, что мы с вами не виделись уже несколько недель. Эта безделушка – подарок короля Богемии в благодарность за мою помощь с письмами Ирен Адлер.

– А кольцо? – поинтересовался я, заметив великолепный бриллиант, сверкающий у него на пальце.

– Это от голландской королевской семьи, но дело, в котором я им помог, настолько деликатно, что я не имею права рассказать о нем даже вам, хоть вы любезно взяли на себя труд описывать некоторые из моих приключений.

– А сейчас у вас есть какое-нибудь дело? – поинтересовался я.

– Да, я веду с десяток расследований, но ничего стоящего. Понимаете, все это важные, значительные дела, но совершенно неинтересные. Вообще-то, я давно заметил, чем зауряднее преступление, тем больший простор для работы мысли, для более скорого анализа мотивов и последствий, которые, собственно, и составляют прелесть работы сыщика. Все громкие преступления чаще всего на поверку оказываются очень простыми, потому что, чем серьезнее преступление, тем очевиднее его мотивы. В тех делах, которыми я сейчас занимаюсь (кроме одного довольно любопытного случая, с которым ко мне обратились из Марселя), нет ничего, что могло бы вызвать интерес. Хотя очень может быть, что все изменится в ближайшие несколько минут, поскольку, если я не ошибаюсь, к нам направляется новый клиент.

Холмс поднялся с кресла и теперь стоял у окна между раздвинутыми шторами, всматриваясь в бесцветную лондонскую мглу. Я подошел, посмотрел через его плечо и увидел на противоположной стороне улицы статную женщину в пышном меховом боа[26]26
  Женский шарф из меха или перьев, например страусовых.


[Закрыть] и украшенной большим закрученным красным пером широкополой шляпе, кокетливо сдвинутой набок. Из-под этой крыши она поглядывала на наши окна, нервно теребя застежки кожаных перчаток и покачиваясь, словно не решаясь шагнуть вперед. Вдруг, как пловец, отрывающийся от берега, она ринулась через улицу, и внизу раздался резкий звон колокольчика.

– Такое поведение мне уже приходилось наблюдать, – сказал Холмс, бросая в камин окурок. – Колебание посреди улицы всегда означает affaire de ceur[27]27
  Сердечное дело (фр.).


[Закрыть]. Ей нужен совет, но она не уверена, можно ли о ее деликатном деле рассказывать посторонним. Хотя здесь можно ошибаться. Когда мужчина поступил с женщиной подло, она уже не колеблется, и об этом чаще всего свидетельствует оборванный шнурок звонка. В данном случае можно с уверенностью сказать, что ее привела сюда любовная история, но наша посетительница не столько рассержена, сколько озадачена или опечалена. Сейчас она сама разрешит наши сомнения.

Сразу после этих слов в дверь постучали, и мальчик-слуга объявил, что нас хочет видеть мисс Мэри Сазерленд, сама же леди возвышалась за его спиной, как распустившее паруса торговое судно за крошечным буксиром. Шерлок Холмс по своему обыкновению коротко, но галантно приветствовал даму, закрыл дверь, предложил ей кресло и окинул посетительницу как бы отстраненным, но очень внимательным взглядом.

– Вы не находите, – обратился он к ней, – что при вашей близорукости трудно так много печатать на машинке?

– Да, сначала было трудно, но сейчас я уже печатаю, не глядя на клавиши, – ответила она, но вдруг, поняв смысл его слов, встрепенулась и широко раскрытыми глазами воззрилась на моего друга. – Вам, наверное, обо мне кто-то рассказывал, мистер Холмс, – ее широкое добродушное лицо от удивления побледнело. – Откуда вы узнали, чем я занимаюсь?

– Пустяки, – улыбнулся Холмс. – Моя работа и заключается в том, чтобы все знать. Я приучил себя видеть то, чего не замечают другие. Ведь поэтому вы пришли за советом именно ко мне.

– Сэр, я пришла к вам, потому что о вас мне рассказала миссис Этеридж, мужа которой вы с такой легкостью нашли, когда полиция и все остальные считали, что его уже нет в живых. О, мистер Холмс, как бы я хотела, чтобы вы и мне помогли! Я не богата, но у меня имеется свой доход, сто фунтов в год, к тому же я немного зарабатываю печатаньем, и я готова все это отдать за то, чтобы узнать, что случилось с мистером Госмером Эйнджелом.

– Почему вы так спешили ко мне? – спросил Холмс, соединив перед собой кончики пальцев и глядя в потолок.

И снова простоватое лицо мисс Мэри Сазерленд удивленно вытянулось.

– Да, я действительно вылетела из дому, – сказала она, потому что рассердилась на мистера Уиндибенка… это мой отец – за то, что он так легкомысленно к этому отнесся. Он не захотел идти в полицию, отказался идти к вам, твердил только, что ничего страшного не случилось, бояться, мол, нечего, поэтому я и разозлилась. Оделась и помчалась к вам.

– Он вам не родной отец, раз у него другая фамилия? – спросил Холмс.

– Да, это отчим, но я называю его отцом, хотя это звучит смешно, потому что он старше меня всего лишь на пять лет и два месяца.

– А ваша мать жива?

– О да, она жива и здорова. Честно говоря, я совсем не обрадовалась, когда она снова вышла замуж так скоро после смерти отца, да еще и за мужчину, который младше ее почти на пятнадцать лет. Отец работал паяльщиком, у него была своя маленькая мастерская на Тотетнхем-Корт-роуд. Когда он умер, мать с мистером Гарди, главным помощником отца, не стали ее закрывать, но потом появился мистер Уиндибенк и заставил ее продать мастерскую. Он ведь коммивояжер по продаже вин и не хотел связываться с таким, как он посчитал, недостойным делом. За все про все они выручили четыре тысячи семьсот фунтов. Отец, если был бы жив, заработал бы намного больше.

Я думал, что Шерлок Холмс будет раздражен этим путаным и непоследовательным рассказом, но он, напротив, слушал очень внимательно и сосредоточенно.

– И ваш небольшой доход идет с этой суммы? – спросил он.

– О нет, сэр. Он не имеет к этому никакого отношения. Мой дядя Нэд из Окленда оставил мне по завещанию две с половиной тысячи фунтов. Капитал в новозеландских ценных бумагах, приносит четыре с половиной процента. Но я имею право распоряжаться только процентами.

– Ваша история меня очень заинтересовала, – сказал Холмс. – Раз вы имеете такой большой доход, целых сто фунтов в год, да еще и зарабатываете дополнительно, вы наверняка много путешествуете и вообще ни в чем себе не отказываете. Я думаю, что незамужняя леди может жить припеваючи и на шестьдесят фунтов в год.

– Мне бы вполне хватило и меньшей суммы, мистер Холмс, но вы же понимаете, до тех пор пока я живу с ними, я не могу быть обузой, поэтому они распоряжаются моими деньгами. Разумеется, все это до поры до времени. Мистер Уиндибенк каждые три месяца снимает проценты и отдает их матери, а я прекрасно живу на то, что зарабатываю сама. За страницу я получаю два пенса, а в день могу отпечатывать страниц пятнадцать-двадцать.

– Что ж, вы очень понятно описали ситуацию, – сказал Холмс. – Это мой друг доктор Ватсон, при нем вы можете говорить так же свободно, как наедине со мной. Прошу вас, расскажите теперь о том, что вас связывает с мистером Госмером Эйнджелом.

Щеки мисс Сазерленд на мгновение вспыхнули, и она стала нервно теребить краешек жакета.

– Мы с ним встретились на балу газопроводчиков, – начала она. – Пока отец был жив, они всегда приглашали его, и потом, когда его не стало, они нас не забыли, присылали пригласительные билеты матери. Мистер Уиндибенк не хотел, чтобы мы туда шли. Он вообще никуда нас не отпускал. Он очень злился, даже когда я намеревалась посетить пикник в воскресной школе. Но на этот раз я твердо решила пойти, что бы он ни говорил. Какое он имеет право мне что-либо запрещать? Там должны были собраться все друзья отца, а он заявил, что эти люди нам, видите ли, не ровня. Потом еще стал говорить, что мне не в чем идти, хотя у меня есть фиолетовое плисовое платье, которое я еще ни разу из шкафа не доставала. Никакие уговоры не помогали, он уехал по делам фирмы во Францию, а мы все равно пошли. Мать, я и мистер Гарди, который раньше работал с отцом. Там-то я и познакомилась с мистером Госмером Эйнджелом.

– Надо полагать, – спросил Холмс, – когда мистер Уиндибенк вернулся из Франции, он был очень недоволен тем, что вы все-таки пошли на бал?

– Да нет, даже наоборот. Помню, он рассмеялся, пожал плечами и сказал, что бесполезно запрещать что-либо женщинам, потому что они все равно поступят по-своему.

– Ясно. Значит, с джентльменом по имени Госмер Эйнджел вы познакомились на балу газопроводчиков.

– Да, сэр, тогда мы и познакомились. На следующий день он зашел спросить, благополучно ли мы добрались домой, а после этого мы встречались с ним… то есть я встречалась с ним еще два раза, мы вместе гуляли, но потом вернулся отец, и мистер Госмер Эйнджел больше не мог к нам приходить.

– Вот как?

– Ну, понимаете, отец не любит, когда в дом приходят посторонние. Он все время повторяет, что женщина должна быть счастлива в своем семейном кругу. Но ведь, как я говорила матери, женщина должна когда-нибудь создать свой семейный круг, а у меня такого пока нет.

– А что мистер Госмер Эйнджел? Он не искал встречи с вами?

– Через неделю отец снова должен был ехать во Францию, и Госмер прислал мне письмо, что нам будет лучше и безопаснее не встречаться до тех пор, пока он не уедет, а тем временем мы могли бы переписываться. И он писал мне каждый день. Я получала письма по утрам, и отец ничего об этом не знал.

– Вы с этим джентльменом к тому времени уже были помолвлены?

– О да, мистер Холмс. Это случилось после нашей первой прогулки. Госмер… мистер Эйнджел работает кассиром в одной конторе на Леднхолл-стрит и…

– В какой конторе?

– В том-то и дело, мистер Холмс, что я не знаю.

– А где он живет?

– Ночует на работе.

– И адреса его вы не знаете?

– Нет… Только улицу – Леднхолл-стрит.

– Куда же вы направляли свои письма?

– В почтовое отделение на Леднхолл-стрит, до востребования. Он сказал, что, если письма будут приходить в контору, остальные клерки будут над ним смеяться. Я тогда предложила печатать письма на машинке, как и он сам, но он не захотел, сказав, что, если письмо написано от руки, он чувствует, что оно от меня, а если напечатано – он представляет себе не меня, а печатную машинку. Видите, мистер Холмс, как я ему нравилась, он думал даже о таких мелочах.

– О да, – сказал Холмс. – Я уже давно решил для себя, что важнее мелочей ничего нет. Может быть, вы вспомните что-нибудь еще о мистере Госмере Эйнджеле?

– Он был очень застенчив, мистер Холмс. Даже гулять со мной ходил не днем, а вечером, не хотел, чтобы его кто-нибудь увидел. Он был такой робкий, воспитанный. И голос у него был очень мягкий. Он сказал, что в детстве болел ангиной и тонзиллитом, и с тех пор у него слабое горло и как бы неуверенный, больше похожий на шепот голос. Он всегда хорошо одевался, просто и элегантно, и у него, как и у меня, было плохо с глазами, поэтому он носил темные очки.

– И что же случилось, когда ваш отчим снова уехал во Францию?

– Мистер Госмер пришел к нам домой и сказал, что мы должны пожениться до того, как отец вернется. Он ужасно волновался, даже заставил меня поклясться на Библии, что я всегда буду верна ему, что бы ни произошло. Мама сказала, что он правильно сделал, и что это верный знак того, как сильно он меня любит. Он вообще ей нравился, с самого начала, по-моему, даже больше, чем мне. Потом, когда они начали договариваться о свадьбе через неделю, я спросила: а как же отец? Они стали убеждать меня о нем не думать, сказали, что ему лучше узнать обо всем потом. Мама пообещала сама все уладить. Мне это не очень понравилось, мистер Холмс. Конечно, смешно мне просить благословения у отца, ведь он всего-то на несколько лет старше меня, но мне хотелось, чтобы все было честно, поэтому я написала ему письмо в Бордо, где находится французская контора его компании, но прямо в день свадьбы, утром, оно вернулось обратно.

– Значит, вашего письма он не получил?

– Да, сэр. Он уехал в Англию как раз перед тем, как оно пришло.

– Ха! Надо же, как не повезло. Так, значит, ваша свадьба была назначена на пятницу. Церемония должна была состояться в церкви?

– Да, сэр, но мы хотели провести все очень скромно. Сначала венчание в церкви Святого Спасителя рядом с Кингс-Кросс, потом небольшой обед в отеле «Сент-Пэнкрес». Госмер заехал за нами в хэнсоме, но, так как нас было двое, он посадил нас с мамой, а сам взял извозчичью карету, потому что других кебов на улице не было. К церкви мы приехали первые. Потом подъехала карета, и мы стали ждать, когда выйдет Госмер, но он все не выходил. Тогда извозчик спрыгнул с козел и заглянул внутрь, но там никого не оказалось! Можете себе представить, как мы удивились. Извозчик тоже ничего не понимал, потому что видел собственными глазами, как он садился в карету. Это было в прошлую пятницу, мистер Холмс, и с тех пор о нем ни слуху ни духу. Я не знаю, что с ним произошло.

– Боюсь, что с вами поступили очень дурно, – сказал Холмс.

– О нет, сэр! Он ведь такой хороший, добрый, он не мог меня вот так бросить. Он все утро твердил мне, что я должна быть верна ему, что бы ни случилось, даже если нас что-нибудь вдруг разлучит, я должна помнить свою клятву, а он обязательно рано или поздно вернется ко мне. Странно, конечно, что он говорил об этом в день свадьбы, но вы же видите, что случилось.

– Да. Значит, вы полагаете, что с ним произошло несчастье?

– Да, сэр. Я уверена, что он предчувствовал какую-то опасность, иначе не стал бы так об этом говорить. А потом стряслось то, чего он боялся.

– Но вы не знаете, что бы это могло быть?

– Даже представить себе не могу.

– Еще один вопрос. Как к этому отнеслась ваша мать?

– Страшно рассердилась и запретила мне говорить о том, что случилось.

– А ваш отец? Ему вы рассказали?

– Да, и он, похоже, так же, как и я, считает, что произошло несчастье и что Госмер еще даст о себе знать. Он сказал, что незачем было везти меня в церковь и скрываться. Если бы он занял у меня деньги или женился и переписал бы на себя деньги, в этом был бы смысл, но Госмер у меня никогда и шиллинга не взял, говорил, что зарабатывает достаточно. И все-таки что-то ведь произошло! Почему он даже не написал? Я просто схожу с ума, по ночам не сплю… – Она вытащила из муфты платок, закрыла лицо и расплакалась.

– Я займусь этим делом, – Холмс встал с кресла. – Уверен, что смогу прояснить ситуацию. Теперь заботы лягут на мои плечи. И мой вам совет: попытайтесь забыть о мистере Госмере Эйнджеле, пусть он исчезнет из вашей памяти так же, как исчез из вашей жизни.

– Значит, вы считаете, что я его больше не увижу?

– Боюсь, что так.

– Но что с ним случилось?

– Предоставьте решение этого вопроса мне. Теперь мне необходимо его точное описание, и я хочу увидеть его письма.

– В последней «Санди Кроникл» я дала о нем объявление, – сказала она. – Вот вырезка и вот четыре письма от него.

– Благодарю вас. А ваш адрес?

– Камберуэлл, Лайон-плэйс, дом 31.

– Адреса мистера Эйнджела вы не знаете. А в какой организации работает ваш отец?

– «Вестхауз и Марбэнк» на Фенчерч-стрит. Это крупный импортер кларета.

– Спасибо. Больше вопросов у меня нет. Оставьте письма у меня и не забудьте мой совет. Переверните эту страницу своей жизни и никогда больше не возвращайтесь к ней.

– Вы очень добры, мистер Холмс, но я не смогу так. Я буду верна Госмеру и буду его ждать.

Несмотря на нелепую шляпу и простодушное лицо, наша посетительница вызвала у нас уважение. Она положила небольшую связку бумаг на стол и ушла, заверив нас, что придет по первому зову.

Шерлок Холмс несколько минут сидел молча, по-прежнему держа перед собой сложенными кончики пальцев, вытянув ноги и задумчиво глядя в потолок. Потом взял с полки старую прокопченную глиняную трубку, свою лучшую советчицу, зажег ее и, окутав себя густым сизым дымом, откинулся на спинку кресла с совершенно отстраненным лицом.

– Весьма интересная особа эта девица, – наконец проговорил он. – Намного более интересная, чем дело, с которым она к нам обратилась, кстати, весьма заурядное. В моей картотеке вы найдете как минимум два сходных случая: Андоверское дело 1877 года и прошлогоднее происшествие в Гааге. Сама идея стара, хотя кое-какие детали для меня неожиданны, но вот за самой девицей наблюдать крайне интересно.

– Похоже, вы разглядели в ней много такого, что осталось невидимым для меня, – заметил я.

– Не невидимым, а незамеченным, Ватсон. Вы не знали, на что смотреть, поэтому проглядели все самое важное. Я так и не научил вас понимать, какое огромное значение имеет вид рукавов и ногтей больших пальцев, вы так и не выучили, что шнурки – это настоящий кладезь информации. Вот что вы узнали об этой женщине по ее внешности? Опишите ее.

– Ну, пепельно-серая широкополая соломенная шляпа с кирпично-красным пером. Жакет у нее черный, украшенный черным бисером, по краю вышитый орнамент, тоже черный. Платье темно-коричневое, даже темнее кофейного оттенка, с небольшой пурпурной плисовой отделкой у шеи и на рукавах. Перчатки сероватые, протертые на указательном пальце правой руки. Обуви ее я не заметил. Да, у нее небольшие круглые свисающие серьги. В общем она производит впечатление простой девушки без особого вкуса, привыкшей жить небогато, но и ни в чем не нуждающейся.

Шерлок Холмс захлопал в ладоши и засмеялся.

– Браво, Ватсон. Вы просто молодец. Правда, все важные детали вы пропустили, но основы моего методы все же усвоили, к тому же у вас изумительно развито чувство цвета. Друг мой, никогда не доверяйте общему впечатлению, сосредоточьте внимание на мелочах. Я всегда в первую очередь обращаю внимание на рукава женщины. У мужчин лучше сначала смотреть на колени. Вы заметили, что у нашей посетительницы рукава отделаны плисом. Этот материал прекрасно сохраняет любые отпечатки. Двойная линия чуть выше запястья, в том месте, которым машинистки опираются на край стола, видна превосходно. Ручная швейная машина оставляет похожий след, но только на левом рукаве на наружной стороне запястья, а не прямо посередине, как было в данном случае. Глядя на ее лицо, я заметил на переносице следы от пенсне. Тогда-то я и сказал о близорукости и печатанье на машинке, чем немало удивил ее.

– Меня, признаться, тоже.

– Но это же было очевидно! Я удивился, заметив, что у нее разные ботинки. У одного носок был гладкий, у другого – с небольшим узором. Более того, один был застегнут всего на две нижние пуговицы из пяти, а другой – на первую, третью и пятую. То есть, если вполне прилично одетая девушка выходит из дому в разных, к тому же не до конца застегнутых ботинках, не нужно быть великим детективом, чтобы понять, как она спешила.

– А что еще вы заметили? – спросил я, как всегда, с огромным интересом слушая рассказ своего друга и восхищаясь его проницательностью.

– Случайно я заметил, что, уже полностью одевшись, но еще не выйдя из дому, она писала записку. Вы обратили внимание на то, что на указательном пальце правой руки ее перчатка была порвана, но не заметили, что и на перчатке, и на самом пальце были следы фиолетовых чернил. Она писала в спешке и слишком глубоко макала перо в чернильницу. Наверняка эти следы появились сегодня утром, иначе они бы успели потускнеть. Все эти наблюдения, конечно, интересны, но довольно примитивны. Ватсон, давайте вернемся к делу. Вы не могли бы прочитать мне из объявления описание внешности мистера Госмера Эйнджела?

Я поднес небольшую газетную вырезку к свету.

«Утром четырнадцатого числа, – говорилось в заметке, – пропал джентльмен по имени Госмер Эйнджел. Рост – пять футов семь дюймов, крепкого телосложения, желтоватый цвет лица; волосы черные, на макушке редкие; кустистые черные бакенбарды и усы; носит темные очки; разговаривает тихо. Одет в черный фрак на шелковой подкладке, черный камзол с золотой цепочкой, серые твидовые брюки и коричневые гетры поверх штиблет с резиновыми вставками. Известно, что работал в конторе на Леднхолл-стрит. Тому, кто предоставит…

– Достаточно, – оборвал меня Холмс. – Теперь займемся письмами, – он стал один за другим просматривать листы. – Ничего примечательного. Никаких зацепок, кроме того что в одном месте он цитирует Бальзака. Однако кое-что должно вас удивить.

– Все они напечатаны на машинке.

– Более того, напечатана даже подпись. Видите эти аккуратные строчки внизу: «Госмер Эйнджел»? Дата стоит, но адреса нет, указана только улица – «Леднхолл-стрит», что довольно странно. Отсутствие подписи – очень важный пункт… Можно даже сказать, решающий.

– И о чем же это говорит?

– Друг мой, неужели вы действительно не понимаете, какое огромное значение это обстоятельство имеет для данного дела?

– Если честно, не очень. Может быть, он таким образом хотел обеспечить себе возможность отвертеться, если бы его обвинили в нарушении обещания?

– Нет, дело не в этом, – вздохнул Холмс. – Ну да ладно. Мне нужно написать два письма, которые решат этот вопрос: одно – в контору в Сити, другое – отчиму девушки, мистеру Уиндибенку, я попрошу его зайти к нам завтра в шесть вечера. Нужно поговорить и с мужской частью этого семейства. Что ж, доктор, до тех пор пока не придут ответы на мои письма, мы ничего не можем сделать, так что пока отложим это небольшое дело.

Я никогда не сомневался в незаурядности ума и готовности к действиям своего друга и поэтому посчитал, что у него достаточно оснований с такой легкостью и некоторым пренебрежением отнестись к этой загадке. До сих пор мне было известно лишь об одной его неудаче – это случай с королем Богемии и фотографией Ирен Адлер. Однако, когда я оглядываюсь назад и вспоминаю таинственное дело о «Знаке четырех» и удивительные обстоятельства, связанные с «Этюдом в багровых тонах», то чувствую, что лишь действительно неразрешимая загадка окажется ему не по силам.

Я оставил его сосредоточенно курящим черную глиняную трубку в полной уверенности, что, когда я вернусь завтра вечером, у него в руках уже будут все необходимые нити, ведущие к установлению личности пропавшего жениха мисс Мэри Сазерленд.

Однако на следующий день мне пришлось заняться другим очень важным делом, связанным с моей профессией: я весь день просидел у постели тяжело больного пациента. Было уже почти шесть вечера, когда я наконец освободился и смог вскочить в кеб, чтобы помчаться на Бейкер-стрит, опасаясь пропустить развязку этой истории. Однако, когда я вбежал в гостиную своего друга, моим глазам предстала совсем не та картина, которую я ожидал увидеть. Холмс был один, более того, он дремал, уютно свернувшись калачиком в своем любимом кресле. Ряды разносортных склянок и пробирок на столе, распространяющие по комнате резкий запах соляной кислоты, подсказали мне, что он весь день занимался столь милыми его сердцу химическими опытами.

– Ну что, нашли ответ? – спросил я с порога.

– Да. Это был бисульфат окиси бария.

– Нет-нет, я о той загадке! – вскричал я.

– Ах, об этом! А я подумал, вы спрашиваете о соли, над которой я работал. Там никакой загадки и не было. Как я вчера говорил, интерес представляют лишь некоторые детали. Единственное, что меня смущает, это отсутствие закона, по которому можно было бы покарать этого подлеца.

– Так кто же он? И зачем ему понадобилось обманывать мисс Сазерленд?

Но когда вопрос уже слетел с моих губ, а Холмс еще не успел открыть рот, чтобы ответить, в коридоре послышались тяжелые шаги и в дверь постучали.

– Это отчим девушки, мистер Джеймс Уиндибенк, – сказал Холмс. – Он прислал мне записку, что придет к шести. Входите!

Дверь отворилась, и перед нами предстал крепкий молодой мужчина лет тридцати, среднего роста, хорошо выбритый. Лицо у него было нездорового землистого цвета, но ясные серые глаза блестели ярко и проницательно. Он вопросительно посмотрел на нас, потом положил сияющий цилиндр на буфет и с легким поклоном уселся на ближайший стул.

– Добрый вечер, мистер Джеймс Уиндибенк, – сказал Холмс. – Я полагаю, это ваше напечатанное на машинке письмо, в котором вы договаривались со мной о встрече в шесть часов?

– Да, сэр. Я, кажется, немного опоздал, но я, знаете ли, не могу свободно располагать своим временем. Прошу у вас прощения за то, что мисс Сазерленд отняла у вас время своим вчерашним визитом. Лично я считаю, что это не то белье, которое нужно перемывать на людях. Я отговаривал ее идти к вам, но, как вы сами видели, она очень возбудимая, импульсивная девушка. Ее трудно переубедить, если она решилась на что-то. Не то чтобы я ей строго запретил приходить к вам, вы же не связаны с полицией, просто мне неприятно, что о наших семейных неурядицах будут знать совершенно посторонние люди. К тому же все это пустая трата времени – где теперь искать этого Госмера Эйнджела?