Текст книги "Изгнанники"

Но за радостью внезапно наступило сомнение и уныние. Ведь эта очаровательная перспектива не более как безумная мечта. И как могли эти люди быть настолько уверены, что держат в руках короля.

Иезуит прочел страх, омрачивший ясность ее взора, и ответил на мысли, прежде чем она облекла их в слова.

– Церковь быстро исполняет свои обещания, – проговорил он вкрадчиво. – И вы, дочь моя, должны быть готовы так же немедля действовать, когда наступит ваше время.

– Я дала обещание, отец мой.

– Ну так мы начнем. Сегодня вы останетесь весь вечер у себя в комнате.

– Да, отец мой.

– Король еще колеблется. Я говорил с ним сегодня. Сердце его уже полно мрака и отчаяния. Его лучшее «я» с омерзением отворачивается от своих грехов, и именно теперь, в момент наступления первого горячего порыва раскаяния, его можно склонить к выполнению намеченной нами цели. Мне нужно идти к нему и поговорить еще раз, и я отправлюсь прямо отсюда. А когда я побеседую с ним, он сейчас же явится к вам – или я напрасно изучал его сердце в течение двадцати лет. Мы покидаем вас и увидим нескоро, но вы почувствуете результаты нашей работы… и помните данное церкви обещание.

Они низко поклонились и вышли из комнаты, оставив госпожу де Ментенон в глубоком раздумье.

Прошел час, затем другой, а она все еще продолжала сидеть в кресле перед пяльцами, беспомощно уронив руки и ожидая своей судьбы. Решалось ее будущее, а она же сама была бессильна. Дневной свет сменился серыми сумерками, сумерки – ночным мраком, а она все еще продолжала сидеть и ждать. По временам в коридоре раздавались шаги; она тревожно взглядывала на дверь, и глаза ее загорались радостью, скоро сменявшейся горьким разочарованием. Наконец послышались твердые, уверенные, властные шаги. Она вскочила на ноги с горящими щеками и сильно бьющимся сердцем. Дверь отворилась, и в сумраке коридора обрисовалась прямая, грациозная фигура короля.

– Ваше величество?! Одно мгновение… мадемуазель сейчас зажжет лампу.

– Не зовите ее! – Он вошел и запер за собой дверь. – Франсуаза, темнота мне в помощь, потому что она спасает меня от упреков, которые могут вылиться в вашем взоре, если даже вы будете так добры, что не выразите их словами.

– Упреки, государь! Боже упаси, чтобы я позволила себе высказать их.

– Когда я в последний раз ушел от вас, Франсуаза, я был полон благих намерений. Я старался выполнять их и не исполнил… не исполнил. Я помню, вы предостерегали меня. Как я был глуп, не последовав вашему совету.

– Все мы слабы и смертны, ваше величество. Кто из нас не падал? Нет, государь, сердце у меня разрывается при виде вашего огорчения.

Король стоял у камина, закрыв лицо руками. По его прерывистому дыханию госпожа де Ментенон поняла, что он плачет. Вся жалость, столь свойственная женской душе, воскресла в ее сердце при виде этой безмолвной фигуры, стоявшей символом раскаяния в неясном свете. Жестом, полным сочувствия, она протянула руку и коснулась ею на одно мгновение рукава бархатного камзола короля. Он тотчас же обеими руками схватил ее за руку. Она не сопротивлялась.

– Я не могу жить без вас, Франсуаза! – крикнул он. – Я самый одинокий человек в мире, словно живущий на вершине высокой горы, где кругом нет никого. Кто мой друг? На кого я могу положиться? Одни стоят за церковь, другие – за свои семьи; большинство за самих себя. Но кто из них совершенно бескорыстен? Вы мое лучшее «я», Франсуаза, вы мой ангел-хранитель. То, что говорит преподобный отец, совершенно верно: чем ближе я к вам, тем дальше от всего другого. Скажите, Франсуаза, любите ли вы меня?

– Я люблю вас в течение многих лет, государь, – произнесла она тихим, но ясным голосом, голосом женщины, ненавидящей кокетство.

– Я надеялся на это, Франсуаза, и все же дрожь пробегает у меня по телу, слыша от вас эти слова. Я знаю, что ни богатство, ни титул не привлекают вас, и ваша душа тянется больше к монастырю, чем к дворцу. Но я прошу вас остаться здесь и царствовать. Согласны ли вы быть моей женой, Франсуаза?

Итак, момент действительно наступил. Она помолчала минуту, только одну минуту, прежде чем сделать последний решительный шаг; но даже эта короткая заминка была слишком длительной для короля.

– Согласны вы, Франсуаза? – вскрикнул он, и страх зазвучал в его голосе.

– Да сделает меня Бог достойной такой чести, ваше величество! – произнесла она. – Клянусь, что если я проживу еще столько же времени, то употреблю каждый миг моей жизни на то, чтобы сделать вас счастливее.

Она стала на колени, и король, продолжая держать ее руку в своей, опустился тоже.

– А я клянусь, – промолвил он, – что, если также проживу еще столько же времени, вы будете отныне и навсегда единственной женщиной для меня.

Глава XII. Прием у короля

Быть может, мадемуазель Нанон, наперсница госпожи де Ментенон, узнала кое-что об этом свидании или отец Лашез, с проницательностью, свойственной его ордену, догадался обо всем и пришел к заключению, что гласность – лучшее средство заставить короля исполнить свое намерение, – как бы то ни было, на следующий день при дворе стало известно, что старая фаворитка снова в немилости и что речь идет о браке между королем и гувернанткой его детей. Это известие, шепотом передаваемое при petit lever[4]4
  Малый подъем (франц.).


[Закрыть], подтвердилось на grand entree[5]5
  Большой выход (франц.).


[Закрыть] и стало предметом общего разговора к тому моменту, когда король вернулся из часовни. Яркие шелка и шляпы с перьями отправились снова в шкафы и ящики, и возвратились из изгнания темные кафтаны и скромные дамские наряды. Скюдери и Кальпернеди уступили место молитвеннику и святому Фоме Кемпийскому, а Бурдалу, в продолжение недели проповедовавший пустым скамьям, увидел свою часовню битком набитой усталыми, скучающими кавалерами и дамами со свечами в руках. К полудню новость облетела весь двор, за исключением госпожи де Монтеспан. Встревоженная отсутствием любовника, она осталась у себя в комнате в высокомерном уединении, ничего не подозревая о свершившемся. Многим хотелось бы передать ей эту новость, но за последнее время король стал так изменчив, что никто не решался приобрести себе смертельного врага в той, которая, быть может, через несколько дней будет снова держать в своих руках жизнь и судьбу всего двора.

Людовик, по прирожденному эгоизму, привык смотреть на всякое событие только со стороны, касающейся лично его, – ему и в голову не могло прийти, чтобы многострадальная семья, всегда покорно выполнявшая все его требования, осмелилась что-либо возразить против нового решения монарха. Поэтому он очень удивился, когда после полудня брат короля, попросив частной аудиенции, вошел к нему в комнату без свойственного ему смиренного вида и обычной любезной улыбки, а мрачно насупившись.

Месье[6]6
  Месье (Monsier) – титул родного брата короля.


[Закрыть] представлял странную пародию на своего венценосного брата. Он был ниже его, но благодаря громадным каблукам казался высокого роста. В лице его не было привлекательности. Месье был толст, ходил несколько вразвалку и носил громадный парик, длинные букли которого падали ему на плечи. Лицо его было длиннее и смуглее, чем у короля, нос выдавался сильнее, но глаза были такие же, как и у брата: большие, карие, унаследованные ими обоими от Анны Австрийской. Не обладал он и тем простым и вместе с тем величавым вкусом, которым отличалась одежда монарха: платье было увешано развевающимися лентами, шелестевшими на ходу; громадные пучки шелка совершенно закрывали ноги. Кресты, звезды, драгоценности и знаки отличия были разбросаны по всей одежде; широкая голубая лента ордена Святого Духа красовалась на его камзоле; большой бант на конце этой ленты служил ненадежной поддержкой осыпанной бриллиантами шпаге. Таков был брат короля. Умом, как и наружностью, он представлял собой комичную копию монарха.

– Что это, Месье, вы сегодня как будто не так веселы, как обычно? – с улыбкой проговорил король. – Одежда у вас, правда, ярких цветов, но чело омрачено. Надеюсь, что «мадам» и герцог Шартрский здоровы?

– Да, они здоровы, ваше величество, но печальны, как и я, и по той же причине.

– Вот как. А в чем дело?

– Нарушал ли я когда-либо мой долг младшего брата, ваше величество?

– Никогда, Филипп, никогда! – проговорил король, любезно кладя руку на плечо брата. – Вы даете превосходный пример моим подданным.

– Так почему же вы желаете оскорбить меня?

– Филипп!

– Да, государь, повторяю – оскорбить. Мы – королевской крови, как и наши жены. Вы женились на испанской принцессе, я – на баварской. Это было снисхождение, но я все-таки обвенчался с ней. Моя первая жена была английской принцессой. Как можем мы принять в нашу семью, вступавшую в такие союзы, женщину, вдову горбуна-поэта, сочинителя пасквилей, чье имя стало притчей во языцех всей Европы!

Король в изумлении смотрел на брата, но при этих словах удивление сменилось гневом.

– Клянусь честью! – крикнул он. – Клянусь честью, я только что говорил, что вы превосходный брат, но боюсь, что заключение мое было несколько преждевременным. Итак, вы осмеливаетесь идти против дамы, избранной мной в жены?

– Да, государь.

– А на каком основании?

– По праву семейной чести, ваше величество, настолько же касающейся меня, как и вас.

– Неужели же вы до сих пор не уяснили, что в этом государстве я – единственный источник чести и что всякий, кого почту я, тем самым становится достойным уважения всего общества? Если бы я взял нищую с улицы Пуассоньер, то и тогда смог бы поставить ее на такую высоту, что самые знатные вельможи должны были бы преклоняться перед ней. Разве вы этого не знаете?

– Нет, не знаю! – прокричал брат короля с упрямством слабого человека, выведенного из себя. – Я считаю это оскорблением мне и моей жене.

– Вашей жене? Я очень уважаю Шарлотту-Елизавету Баварскую, но чем она выше женщины, дедушка которой был дорогим другом и товарищем по оружию Генриха Великого? Довольно. Я не унижусь до того, чтоб разговаривать с вами об этом. Уходите и не являйтесь ко мне, пока не научитесь не вмешиваться в мои дела.

– И все же моя жена не будет знаться с ней, – насмешливо проговорил Месье.

Король порывисто бросился к нему; тот повернулся и исчез из комнаты настолько поспешно, насколько позволяли ему неуклюжая походка и высокие каблуки.

Но королю не суждено было испытать покоя в этот день. Если вчера друзья госпожи де Ментенон собирались около нее, то сегодня действовали враги. Брат короля только что исчез, как в комнату поспешно вбежал юноша, богатая одежда которого несла следы дорожной пыли. Это был молодой человек, бледный, с каштановыми волосами, с чертами лица, похожими на короля, за исключением носа, изуродованного еще в детстве. При виде этого юноши лицо короля прояснилось, но снова помрачнело, когда тот, бросившись вперед, упал на колени.

– О, ваше величество, – воскликнул он. – Избавьте нас от этого горя! Избавьте нас от этого унижения. Умоляю вас подумать прежде, чем сделать то, что принесет бесчестие вам и нам.

Король отшатнулся от него и с сердитым видом стал ходить взад и вперед по комнате.

– Это невыносимо! – крикнул он. – Это было дурно со стороны брата, но еще несноснее со стороны моего сына. Вы в заговоре с ним, Людовик. Месье научил вас сыграть эту роль.

Дофин встал с колен и пристально взглянул на своего разгневанного отца.

– Я не видел дяди, – проговорил он. – Я был в Медоне, когда услыхал эту новость… эту ужасную новость… и сейчас же, вскочив на коня, государь, я поскакал сюда, чтобы умолять вас еще раз все обдумать прежде, чем так унизить наш королевский дом.

– Вы дерзки, Людовик.

– Я не желаю быть таковым, ваше величество. Но вспомните, государь, что моя мать была королевой, и было бы очень странно, если бы у меня оказалась мачехой какая-то…

Король поднял руку столь властным жестом, что слова замерли на устах дофина.

– Молчать! – крикнул он. – А не то вы произнесете слово, которое разверзнет бездну между нами. Неужели же я хуже самого ничтожного из моих подданных, имеющего право следовать влечению сердца в личных делах?

– Это не ваше личное дело, государь; все ваши поступки отражаются на вашей семье. Славные подвиги вашего царствования придали новый блеск династии Бурбонов. О, не омрачайте этого блеска, ваше величество. На коленях молю вас!

– Вы рассуждаете как дурак! – грубо крикнул отец. – Я намерен жениться на очаровательнейшей и добродетельнейшей даме одной из самых старинных и родовитых фамилий Франции, а по-вашему выходит, что я собираюсь сделать что-то унизительное и неслыханное. Что вы имеете против этой дамы?

– Она – дочь человека, пороки которого всем хорошо известны; ее брат пользуется отвратительной репутацией; она сама вела жизнь авантюристки; она, наконец, вдова урода-писаки и занимает во дворце место прислуги.

Во время этой откровенной речи король несколько раз топал ногой по ковру, а при заключительных словах пришел в полное бешенство.

– Как вы смеете называть так воспитательницу моих детей! – кричал он. Глаза короля метали молнии. – Я утверждаю, слышите, что нет выше этого звания в моем государстве. Отправляйтесь немедленно в Медон, милостивый государь, и никогда не смейте насчет этого открывать рта. Прочь, говорят вам. Когда, милостью Божьей, вы окажетесь королем этой страны, вы вправе будете поступать по вашему усмотрению, но до тех пор не смейте перечить планам того, кто является одновременно и вашим отцом, и вашим государем.

Молодой человек низко поклонился и с достоинством направился к двери, но на пороге задержался.

– Со мной приехал аббат Фенелон, ваше величество. Угодно вам принять его?

– Вон, вон! – яростно заорал король, продолжая метаться по комнате. Лицо его было по-прежнему гневно, а глаза горели лихорадочным возбуждением.

Дофин вышел из кабинета, и вслед за ним там появился высокий, худой священник лет сорока, на редкость красивый, с бледным, изящным лицом с четкими строгими чертами. Его непринужденные и в то же время почтительные манеры указывали на долгое пребывание при дворе.

Король круто обернулся и окинул вошедшего подозрительным взглядом.

– Доброго утра, аббат Фенелон! – проговорил он. – Могу я справиться о цели вашего посещения?

– Вы часто благосклонно снисходили до испрашивания моего смиренного совета, ваше величество, и даже впоследствии изволили высказывать свое удовольствие, что следовали ему…

– Ну? Ну? Ну? – проворчал король нетерпеливо.

– Если справедлива молва, вы, ваше величество, в настоящее время переживаете кризис, и нелицеприятный совет может иметь для вас значение. Нужно ли говорить, что…

– К чему все эти слова, – перебил король. – Вы присланы с целью сделать попытку восстановить меня против госпожи де Ментенон…

– Ваше величество, от этой дамы я не видел ничего, кроме добра. Я уважаю и почитаю ее более всякой другой женщины Франции.

– В таком случае, аббат, я уверен, что вы с радостью узнаете о моем намерении жениться на ней. Доброго дня, аббат. Сожалею, что не в состоянии уделить больше времени этому весьма интересному разговору.

– Но, ваше величество…

– Когда у меня являются сомнения, я высоко ценю ваши советы, аббат. В данном случае у меня, к счастью, нет ни малейших сомнений. Имею честь пожелать вам доброго дня.

Первая вспышка гнева короля улеглась, и осталось только холодное горькое чувство, еще более опасное для его противников. Аббат принужден был замолчать, несмотря на всю свою изворотливость и ловкость. Пятясь назад, он отвесил три глубоких поклона, согласно придворному этикету, и вышел из комнаты.

Но королю недолго пришлось отдыхать. Нападавшие хорошо знали, что упорной настойчивостью иногда удавалось сломить его волю, и надеялись проделать это сейчас. В комнату вошел министр Лувуа в громадном парике, со своей величественной осанкой и надменными манерами. Однако смущение появилось на его аристократическом лице, когда он встретил на себе гневный взгляд короля.

– Ну что еще, Лувуа? – нетерпеливо спросил Людовик.

– Только одно новое государственное дело, ваше величество, но зато по своей важности заставившее забыть все остальное.

– Какое?

– Ваш брак, государь.

– Вы не одобряете его?

– О, ваше величество, могу ли я одобрять его!

– Вон из моей комнаты, сударь! Что? Вы желаете замучить меня насмерть своими приставаниями? Что? Вы осмеливаетесь оставаться, когда я приказываю вам удалиться?

Король сердито приблизился к министру, но Лувуа вдруг внезапно вытащил из ножен шпагу. Людовик отскочил назад с выражением испуга и изумления на лице. Лувуа почтительно подал ему рукоятку шпаги.

– Вонзите ее в мое сердце, ваше величество! – воскликнул министр, падая на колени. Все его громадное тело сотрясалось от волнения. – Я не могу пережить заката вашей славы.

– Боже мой! – вскрикнул король, бросая на пол шпагу и хватаясь руками за голову. – Мне кажется, вы все в заговоре с целью свести меня с ума. Мучили ли когда-либо кого-нибудь так, как сейчас меня? Ведь это будет частный брак, не имеющий никакого отношения к государству. Слышите меня? Понимаете? Чего вам еще надо?

Лувуа поднялся и вложил шпагу в ножны.

– Ваше величество решили бесповоротно?

– Окончательно.

– Так я не вправе больше ничего говорить. Я исполнил свой долг.

Он вышел, грустно опустив голову, но на самом деле от сердца у него отлегло, так как слова короля уверили министра в том, что ненавистная ему женщина, даже став женой Людовика, не станет королевой Франции.

Продолжавшиеся нападки не поколебали решения короля, а только довели его до крайней степени раздражения. Столь сильное сопротивление было новостью для человека, воля которого была единственным законом в стране. Он был рассержен, расстроен и хотя не сожалел о принятом решении, но с безрассудной вспыльчивостью стремился выместить испытанные им неприятности на тех, совету которых последовал. Поэтому выражение лица короля было не из любезных, когда дежурный камергер впустил в комнату достопочтенного отца Лашеза, его духовника.

– Желаю вам полного счастья, ваше величество, – проговорил иезуит, – и от всего сердца поздравляю с принятым вами великим шагом, который даст вам удовлетворение как в здешнем мире, так и в будущем.

– До сих пор я не испытываю ни счастья, ни удовлетворения, отец мой! – раздраженно возразил король. – Никогда в жизни я не испытывал ничего подобного. Весь двор стоял здесь передо мной на коленях, умоляя изменить мое решение.

Иезуит тревожно взглянул на него своими проницательными серыми глазами.

– К счастью, ваше величество – человек сильной воли, которого не так легко поколебать, как думают некоторые, – сказал он.

– Да, да, я не уступил ни на йоту. Но все же должен признаться, что очень неприятно восстанавливать против себя стольких людей. Я уверен, что редко кто устоял бы на моем месте.

– Теперь-то и следует проявить твердость, ваше величество. Сатана неистовствует, видя, как вырываетесь вы из его когтей, натравливает всех своих друзей, посылает всех своих приверженцев, силясь удержать вас в своей дьявольской власти.

Но короля не так легко было утешить.

– Знаете, отец мой, – проговорил он, – вы, кажется, не очень-то почитаете мою семью. Мой брат и мой сын, аббат Фенелон и военный министр – вот те приверженцы сатаны, о которых вы упоминаете.

– Тем больше чести вашему величеству в умении устоять против них. Вы благородно поступили, государь. Вы заслужили похвалы и благословение святой церкви.

– Надеюсь, что я был справедлив, отец мой! – серьезно заявил король. – Буду рад повидаться с вами попозднее вечером, а пока разрешите остаться наедине с моими мыслями.

Отец Лашез вышел из кабинета, глубоко сомневаясь в истинных намерениях короля. Очевидно было, что мольбы близких сильно поколебали его решение, хотя и не изменили его совсем. Каков будет результат, если посыплются новые просьбы? А что таковые будут, это так же верно, как и то, что за тьмой следует свет. Необходимо сделать какой-либо ловкий ход, чтобы немедленно вызвать кризис. Ведь каждый потерянный час благоприятен для противников. Колебаться – значит проиграть игру. Настала пора рискнуть всем!

Епископ из Мо ожидал его в приемной, где отец Лашез в нескольких коротких фразах обрисовал ему всю опасность положения и указал средства, могущие, по его мнению, предотвратить ее. Оба отправились в комнату госпожи де Ментенон. Та сняла уже темную вдовью одежду, надетую с тех пор, как поселилась при дворе, и заменила ее более подходящим богатым, но простым костюмом из белого атласа с серебряной отделкой. В ее густых темных косах блестел бриллиант. Эта перемена еще более освежила лицо и фигуру, и без того достаточно моложавые. Когда заговорщики увидали чудный цвет этого лица, его правильные черты, такие спокойные и изящные, они почувствовали, что если их и подстерегает неудача, то уж никоим образом не из-за выбранного ими орудия воздействия.

При виде их госпожа де Ментенон встала с места. По выражению лица было ясно видно, что она подметила тревогу, наполнявшую души вошедших.

– Вы вестники дурных новостей! – вскрикнула она.

– Нет, нет, дочь моя, – успокоил епископ. – Но нам следует быть начеку, так как нашим врагам очень хотелось бы отдалить от вас Людовика.

Лицо де Ментенон просияло при имени ее возлюбленного.

– Ах, вы не знаете, – вымолвила она. – Он дал слово. Я верю ему, как себе самой.

Но умный иезуит не доверял интуиции женщин.

– Наши противники многочисленны и сильны, – проговорил он, покачивая головой. – Если король и устоит, то ему будут постоянно надоедать, и тогда жизнь опротивеет ему, покажется мрачной, – конечно, за исключением момента пребывания в лучах, исходящих от вас, мадам. Надо покончить с этим делом.

– Каким образом, отец мой?

– Брак должен состояться немедленно.

– Как!

– Да. Если возможно, сегодня ночью.

– О, вы требуете слишком многого, отец мой. Король ни за что не согласится на такое предложение.

– Он сам сделает его.

– Почему?

– Потому что мы вынудим его на это. Только таким образом будет побеждена оппозиция. Когда брак станет свершившимся фактом, двор принужден будет признать его, а до тех пор сопротивление не прекратится.

– Что же я должна сделать, отец мой?

– Отказаться от короля.

– Как? От него? – Она побледнела, как лилия, в недоумении глядя в лицо иезуита.

– Это лучшее, что вы можете сделать, мадам.

– Ах, отец мой, я могла бы, да, могла бы это в прошлом месяце, на прошлой неделе, даже вчера утром. Но теперь… О! Это разобьет мое сердце.

– Не бойтесь, мадам. Мы даем вам благой совет. Идите сейчас же к королю. Скажите ему, что до вас дошли слухи о всех неприятностях, обрушившихся на него из-за вас. Вы не в состоянии вынести мысли о том, что можете оказаться яблоком раздора в его семье, а потому освобождаете короля от данного им обещания и навсегда покидаете двор.

– Идти теперь? Сейчас же?

– Да, не теряя ни одной минуты.

Она набросила на плечи легкую накидку.

– Я поступаю согласно вашему совету, – произнесла она. – Верю, что вы умнее меня. Но что, если он поймает меня на слове?

– Он на это не способен.

– Страшный риск.

– Без риска не достичь такой великой цели. Ступайте, дитя мое, и да благословит вас Бог.