Текст книги "Изгнанники"

Глава XXI. Человек в карете

Де Монтеспан умела притворяться, часто падая в обморок, чтобы обезоружить гнев короля. Тогда он обнимал ее, и в душе его просыпалась жалость, родная сестра любви. Но только теперь она почувствовала, как от одного слова можно, действительно, лишиться чувств. Она не сомневалась в истинности слов соперницы. В выражении лица, прямом взгляде, спокойном голосе де Ментенон была полная уверенность. Одно мгновение де Монтеспан стояла, словно пораженная громом, задыхаясь, с вытянутыми руками, как бы цеплявшимися за воздух. Ее смелые глаза потускнели и остановились. Потом с резким, отрывистым криком, жалобным возгласом существа, видевшего, что борьба проиграна, она опустила гордую голову и упала без чувств к ногам соперницы.

Госпожа де Ментенон нагнулась и подняла ее, словно ребенка, отнесла ее на оттоманку и подложила под голову шелковую подушку. Потом она подняла с ковра разбросанные драгоценности, убрала их в открытый шкаф, заперла и, положив на стол ключ так, чтобы хозяйка могла легко найти его, ударила в гонг.

– Вашей госпоже дурно, – сказала она вошедшему маленькому черному пажу. – Позовите горничных. – И, отдав все необходимые распоряжения, де Ментенон вышла из этой большой молчаливой комнаты, где ее по-прежнему прекрасная соперница лежала беспомощная и безнадежно-печальная, среди бархата и позолоты, словно растоптанный цветок.

Да, беспомощная, что могла эта женщина сделать еще? Да, безнадежно-печальная, – чего ей еще ожидать от беспощадно жестокой судьбы? Лишь только де Монтеспан пришла в себя, она немедленно отослала горничных и теперь лежала со сжатыми руками, осунувшимся лицом, размышляя о предстоящем грустном будущем. Она обязана уехать; это несомненно. Не только потому, что такова воля короля, но и из-за двора, где она царила безраздельно и где теперь ее ожидают горе и насмешки. В прошлом она сумела отстоять свое независимое положение перед королевой, но сейчас… она все же не настолько ослеплена ненавистью, чтобы не понять силы новой соперницы, женщины совсем иного склада, чем бедная, кроткая Мария Терезия… Да, надо уезжать.

Она приподнялась с кушетки, чувствуя, что за этот час постарела на десять лет. Впереди было много дел, а времени до вечера мало. Она швыряла драгоценности, показывая королю, что не этим жалким побрякушкам вознаградить ее за потерю любви; но теперь, когда все равно она брошена, нет смысла терять эти сокровища. Если она уже не самая могущественная женщина Франции, то может стать самой богатой. Конечно, она не будет лишена пенсии, и притом, очевидно, большой, так как Людовик всегда отличался щедростью. А потом целые залежи собранных ею за долгие годы драгоценных камней, жемчуга, золота, ваз, картин, распятий, часов, безделушек – все это, вместе взятое, оценивается во много миллионов ливров. Собственными руками она уложила все наиболее драгоценные вещи, что можно было захватить с собой, а остальные оставила на хранение брату. Целый день прошел в лихорадочной, энергичной работе с целью заглушить мысли о своем неожиданном поражении и победе соперницы. К вечеру сборы были закончены, и она распорядилась остальное имущество прислать в Пти-Бур, куда она намеревалась переселиться.

За полчаса до отъезда к ней в комнату ввели незнакомого молодого человека. Он пришел с поручением от брата.

– Господин де Вивонн очень сожалеет, мадам, что слух о вашем отъезде распространился при дворе.

– Что мне за дело до этого, месье? – ответила госпожа де Монтеспан с прежним высокомерием.

– Он просит передать, мадам, что у западных ворот соберутся придворные посмотреть, как вы будете уезжать; прибудут госпожа де Нельи, герцогиня де Шамбор, мадемуазель де Роган и прочие.

Монтеспан ужаснулась при мысли об ожидавших ее новых испытаниях. Удаляться из дворца, где ее значение было выше королевы, под насмешливыми взглядами и градом злых издевательств личных врагов. О, это ужасно! После всех унижений этого рокового дня здесь таится последняя капля той горькой чаши, которую ей пришлось испить. Нервы слабели. Едва ли она была в состоянии выдержать это испытание.

– Передайте моему брату, месье, большую просьбу сделать новые распоряжения с целью сделать мой отъезд незамеченным.

– Он приказал передать вам, мадам, что это уже устроено.

– В котором же часу отъезд?

– Сейчас, как можно скорее.

– Я готова. Итак, у западных ворот?

– Нет, у восточных. Экипаж уже там.

– А где же сам брат?

– Он ждет нас у калитки парка.

– Почему же не у ворот?

– За ним следят, и если его увидят у экипажа, то все обнаружится.

– Прекрасно. Тогда, месье, если вас не затруднят мой плащ и шкатулка, отправимся немедленно.

Они прошли окольным путем через наименее посещаемые коридоры. Госпожа де Монтеспан торопилась, словно преступница, сердце усиленно билось при каждом звуке шагов. Но судьба покровительствовала ей на этот раз. Никто не попался навстречу, и скоро изгнанница уже была у калитки восточных ворот. По бокам, облокотившись на мушкеты, стояли два флегматичных швейцарца. Фонарь бросил свет на поджидавшую карету. Дверца была уже открыта; высокий мужчина, укутанный в черный плащ, подсадил ее; потом сел напротив, захлопнул дверцу, и карета покатилась по главной дороге.

Госпожа де Монтеспан нисколько не удивилась при виде человека, севшего в карету, так как в то время обычно ездили с провожатыми, и незнакомец, очевидно, занимал пока место ее брата. Все было вполне естественно. Но когда прошло минут десять, а незнакомец продолжал сидеть все так же неподвижно и безмолвно, она с любопытством взглянула на него, пытаясь разглядеть его лицо в окружавшем их мраке. Насколько она могла рассмотреть, когда садилась в карету, он был одет как дворянин, а по отвешенному поклону опытный глаз бывшей фаворитки подсказал, что она имеет дело с человеком, обладавшим манерами придворного. Но те, которых она знала, бывали всегда учтиво любезны и разговорчивы, а этот человек, напротив, тих и молчалив. Снова она сделала попытку разглядеть его. Шляпа незнакомца была надвинута на глаза, плащ закрывал нижнюю часть лица, но ей показалось, что из-под полей шляпы на нее смотрят два пристальных глаза.

От продолжительного безмолвия смутное беспокойство зародилось в ее душе. Пора его нарушить.

– Сударь, мы уже миновали, наверное, калитку парка, где должен был ожидать нас мой брат.

Незнакомец ничего не ответил, продолжая сидеть все так же безмолвно. Она подумала, что, быть может, тяжелый грохот кареты заглушил звук голоса.

– Я говорю, месье, – повторила она, наклоняясь вперед, – мы проехали место встречи с господином де Вивонном.

Он не обращал никакого внимания на ее слова.

– Месье! – крикнула она. – Повторяю, мы проехали ворота.

Молчание.

Дрожь пробежала по телу. Кто этот безмолвный незнакомец? Внезапно ей пришло в голову, что провожатый, может быть, немой.

– Вы, сударь, не владеете языком? – спросила она. – Если это причина вашего упорного молчания, подымите руку, и я пойму вас.

Он сидел все так же окаменело, неподвижный и молчаливый.

Внезапный страх овладел ее душой. Господи, она заперта во тьме с этим ужасным, безгласным существом! Она громко вскрикнула от ужаса и попробовала, опустив окно, открыть дверцу. Железная рука схватила ее за руку и заставила опуститься на прежнее место. Однако неизвестный не произнес ни звука, а слышался только стук и скрип кареты да топот мчавшихся лошадей. Путешественники оставили Версаль далеко за собой и ехали теперь по проселочным дорогам. Стало еще темнее; по небу ходили тяжелые, темные тучи; далеко на горизонте послышались раскаты грома.

Госпожа де Монтеспан, задыхаясь, откинулась на кожаные подушки кареты. Она была женщиной смелой, но внезапный страх, охвативший ее в момент слабости, потряс ее до глубины души. Она забилась в угол экипажа, впившись расширенными от ужаса глазами в фигуру человека, сидевшего напротив. Если бы он сказал хоть что-нибудь. Что бы она ни узнала, что бы ей ни угрожало – все лучше молчания смерти. Было темно, и она едва могла различать его смутный силуэт, к тому же с каждой минутой становилось все темнее и темнее от надвигавшейся бури. Ветер налетал короткими, сердитыми порывами; вдали грохотал гром. Безмолвие стало невыносимым. Она должна нарушить его во что бы то ни стало.

– Сударь, – крикнула она, – тут произошла какая-то ошибка! Не знаю, на каком основании вы мешаете мне опустить окно и отдать приказания кучеру.

Молчание.

– Повторяю, тут какая-то ошибка. Это карета моего брата, господина де Вивонна, а он не из тех людей, которые позволят невежливо обращаться с его сестрой.

Несколько тяжелых капель дождя ударилось в стекло кареты. Тучи стали плотнее и повисли над землей. Монтеспан не могла видеть застывшей фигуры, но от этого вид неизвестного казался еще более зловещим. Она громко вскрикнула от ужаса, но отчаянный крик произвел на незнакомца впечатление не более, чем слова.

– Сударь, – кричала она, хватая его за рукав, – вы пугаете меня! Вы страшите меня! Я не сделала вам ничего дурного. Почему же вы намерены обидеть несчастную женщину? О, скажите что-нибудь, ради бога, скажите!

Тот же шум дождя, барабанящего по окнам, и гробовое молчание, нарушаемое только ее прерывистым дыханием.

– Может быть, вам неизвестно, кто я? – продолжала де Монтеспан, пытаясь говорить обычным властным тоном и обращаясь к полной непроницаемой тьме. – Вы рискуете узнать слишком поздно, кого вы избрали предметом своей шутки. Я – маркиза де Монтеспан и не из тех, кто забывает нанесенное ей оскорбление. Если вы хоть немного знакомы с придворной жизнью, то должны знать, что мое слово имеет некоторое значение у короля. Вы можете увезти меня в этой карете, но я не из тех людей, которые могут исчезнуть бесследно и неотомщенными. Если бы вы… О, Иисусе, сжалься надо мной!

Яркая молния внезапно разорвала огромную тучу, и на мгновение по всей окрестности и внутри кареты стало светло как днем. Лицо незнакомца с широко раскрытым ртом оказалось на незначительном расстоянии от лица госпожи де Монтеспан; в его блестящих, прищуренных глазах сверкало злорадное веселье. При вспышке яркого света ясно можно было различить все мельчайшие подробности этого облика – красный дрожащий язык, большие белые зубы, короткую, торчащую вперед остроконечную бородку.

Но не внезапная вспышка молнии, не смеющееся злое лицо с высунутым языком заставили застыть от ужаса Франсуазу де Монтеспан. Перед ней был тот, кого она боялась более всех на свете и которого менее всего ожидала встретить.

– Морис! – вскрикнула она. – Морис, вы?

– Да, милая женушка, это я. Как видите, после долгой разлуки мы снова рядышком.

– О, Морис, как вы напугали меня. Как могли вы быть так жестоки? Почему вы не хотели вымолвить ни слова?

– Мне приятно было сидеть молча и знать, что после стольких лет вы снова принадлежите мне одному и никого нет между нами. Ах, женушка, как часто я мечтал об этом сладком часе.

– Я была виновата перед вами, Морис. О, как была виновата! Простите меня.

– У нас в семье не знают пощады, милая Франсуаза. Не напоминает ли вам эта поездка былое время? А карета? Все та же самая, в которой мы когда-то возвращались из кафедрального собора, где вы так мило произнесли обеты верности мужу. Я сидел там, где и теперь, а вы вот тут; я взял вашу руку, как беру сейчас, и пожал ее, а…

– О, негодяй, вы вывихнули… вы сломали мне руку!

– О нет, милая женушка. А помните, как вы шептали мне клятвы любить меня всегда, как я нагнулся к вашим губам и…

– О, помогите, помогите! Ах, жестокий, вы ударили меня кулаком в губы.

– Неужели? Кто бы мог подумать в тот весенний день, когда мы строили наши планы на будущее, что между нами дело дойдет до этого? А вот еще и еще…

Он бешено наносил удары кулаками в темноте, стараясь попасть ей в лицо. Она бросилась на дно кареты, пряча лицо в подушки. А он с силой и яростью помешанного сыпал удары, падавшие то на кожаные подушки, то на деревянную обшивку, не обращая внимания на свои израненные руки…

– Итак, я заставил вас замолчать, – наконец прохрипел он. – Прежде я делал это поцелуями. Но время идет, Франсуаза, все изменяется, женщины становятся неверными, мужчины – суровыми.

– Можете убить меня, если так хочется, – простонала она.

– И убью! – просто ответил он.

Карета по-прежнему продолжала мчаться, покачиваясь и подпрыгивая в глубоких колеях. Гроза прошла, но еще слышны были отдаленные раскаты грома и далеко на горизонте по-прежнему вспыхивали молнии. Взошла луна; ее ясный, холодный свет посеребрил большие равнины, окаймленные тополями, осветил и забившуюся в угол кареты фигуру женщины, и ее ужасного спутника. Он откинулся назад и, сложив руки на груди, со злорадством смотрел на отчаяние кровно оскорбившей его когда-то женщины.

– Куда вы везете меня? – проговорила она после долгого молчания.

– В Портилльяк, милая женушка.

– Почему именно туда? Что вы намерены сделать со мной?

– Заставить этот лживый язычок умолкнуть навеки. Он не будет более обманывать людей.

– Так вы убьете меня?

– Назовите этот акт как угодно.

– У вас камень вместо сердца.

– Оно было отдано женщине.

– О, я действительно наказана за грехи!

– Не сомневайтесь, что именно за свои.

– Неужели я ничем не могу искупить их?

– Я позабочусь об их искуплении.

– У вас с собой шпага, Морис. Отчего же вы не убьете меня, если так уж сердиты? Отчего вы не вонзите ее в мое сердце?

– Будьте уверены, что я поступил бы именно так, не будь у меня превосходной причины делать иначе.

– Какой?

– Я расскажу вам. В Портилльяке я пользуюсь правом жизни и смерти его жителей. Там я полный властелин; я могу пытать, могу судить и казнить виновных. Это моя законная привилегия. Жалкий король не посмеет отомстить за вас, так как право на моей стороне, и он не сможет отвергнуть его, не приобретя себе врага в каждом сеньоре Франции.

Он снова открыл рот и расхохотался над своей собственной изобретательностью, а она, дрожа всем телом, отвернулась, закрыв лицо руками, из боязни видеть жестокое лицо и горящие глаза бывшего супруга. Еще раз она мысленно вознесла молитву Богу, прося простить ее греховную жизнь. Так мчавшиеся лошади уносили в ночь мужа и жену, молча сидевших друг против друга с ненавистью и страхом в сердцах. Наконец на повороте дороги они увидали огонь на башне, и перед ними во тьме возникла неясная тень громадного здания. То был замок Портилльяк.

Глава XXII. Эшафот в Портилльяке

Вот почему Амори де Катина и Амосу Грину удалось увидеть из окна своей тюрьмы приехавшую в полночь карету, откуда была вытащена пленница. Этим объяснялись и спешная работа, и страшная утренняя процессия. Они видели, как вели на смерть Франсуазу де Монтеспан, слышали ее последний жалобный призыв, когда тяжелая рука негодяя с топором на плече упала ей на шею, заставляя встать на колени. С резким криком ужаса отшатнулась она от запачканной кровью плахи, палач поднял топор, а господин де Монтеспан шагнул вперед, протянув руку, с целью схватить изящную головку за длинные каштановые волосы и пригнуть ее на плаху. И вдруг внезапно он остановился в изумлении, застыв с выставленной вперед ногой и протянутой рукой, с полуоткрытым ртом и остекленевшим взглядом.

И действительно, представившееся его глазам зрелище могло удивить кого угодно. Из маленького четырехугольного окна, расположенного перед ним, головой вперед внезапно выпал какой-то человек, упал на вытянутые вперед руки и моментально вскочил на ноги. Затем показалась другая голова – человека, который, хотя и упал грузнее первого, но так же быстро вскочил на ноги. На первом был гвардейский мундир с серебряной отделкой; второй с чисто выбритым лицом, в темной одежде, имел вид мирного гражданина; у обоих в руках было по короткому, заржавленному железному пруту. Ни один из них не проговорил ни слова, но гвардеец быстро сделал два шага вперед и ударил палача, только что приготовившегося отсечь своей жертве голову. Послышался глухой удар, и прут отлетел в сторону. Палач дико вскрикнул, уронил топор, схватился обеими руками за голову и, сделав несколько зигзагов по эшафоту, скатился замертво вниз, на землю.

С быстротой молнии де Катина схватил упавший топор и стал перед де Монтеспаном, вызывающе закинув на плечо тяжелое орудие.

– Ну? – проговорил он.

Одно мгновение маркиз был так ошеломлен, что не мог сказать ни слова. Только теперь он наконец понял, что эти незнакомцы стали между ним и его жертвой.

– Схватить их! – крикнул он, обращаясь к своей свите.

– Одну минуту, – громко промолвил де Катина внушительным тоном. – По моему мундиру вы видите, кто я. Я – телохранитель короля Франции. Кто посмеет тронуть меня – обидит его. Поберегитесь. Это опасная игра.

– Вперед, трусы! – проревел де Монтеспан.

Но вооруженные слуги колебались. Страх перед королем походил на огромную тень, нависшую над всей Францией. Де Катина заметил эту нерешительность и использовал ее.

– Здесь женщина – избранница короля! – крикнул он. – И если вы посмеете тронуть хоть один волос на ее голове, клянусь вам, ни единой душе на этом дворе не избегнуть мучительной казни. Безумцы, неужели вам охота подвергаться пытке или корчиться в кипящем масле из-за приказаний этого сумасшедшего?

– Кто эти люди, Марсо? – в бешенстве крикнул маркиз.

– Пленники, ваше сиятельство.

– Что? Чьи пленники?

– Ваши, ваше сиятельство.

– Кто приказал задержать их?

– Вы! Их привезли со стражей, показавшей ваше кольцо с печатью.

– Я первый раз в жизни вижу эти рожи. Тут вмешался сам дьявол. И они еще смеют угрожать мне в моем собственном замке и стать между мной и моей женой. Нет, черт возьми! Этого не будет. Смерть им! Эй вы, Марсо, Этьенн, Жильбер, Жан, Пьер, все, кто жрет мой хлеб, хватайте негодяев!

Он окинул всех яростным взглядом, но повсюду встретил только опущенные головы и потупленные взоры. С отвратительным ругательством он выхватил из ножен шпагу и кинулся к жене, стоявшей ни живой ни мертвой у плахи. Де Катина бросился между ними, с целью защитить ее, но бородатый сенешаль Марсо предупредил эту попытку, обхватив своего господина поперек туловища. С отвагой безумца, сжав зубы, с пеной у рта, де Монтеспан перевернулся в державших его руках и, высвободив шпагу, всадил ее через темную бороду глубоко в горло Марсо. Тот с ужасным криком повалился навзничь; кровь брызнула изо рта, но прежде чем убийца успел вытащить обратно шпагу, де Катина и американец при помощи дюжины слуг стащили злодея с эшафота; Амос Грин связал его так, что убийца мог только свирепо ворочать глазами и плеваться. Слуги были настолько раздражены преступлением своего господина – все любили Марсо, – что при наличии топора и плахи расправа могла бы быть довольно короткой, если бы не внезапно раздавшийся ясный, продолжительный призыв трубы, переливавшийся в тихом утреннем воздухе. Де Катина навострил уши, как собака, услышавшая своего хозяина.

– Вы слышали, Амос?

– Это труба.

– Да, сигнал гвардии. Эй вы, бегите скорее к воротам, приподымите спускную решетку и опустите подъемный мост. Поторопитесь, а не то и теперь еще можете ответить за грехи своего господина. А ведь еле-еле удалось спасти бедняжку, Амос.

– Да, друг мой. Я видел, как он уже протянул руку к ее волосам в ту минуту, как вы выскочили в окно. Еще одна минута – и она была бы скальпирована. Но что за красавица женщина, никогда я не видал прелестнее лица, и ей не подобает валяться здесь, на этих грязных досках.

Он снял с господина де Монтеспан его длинный черный плащ и, сделав из него подушку для лежавшей без чувств женщины, с осторожностью и нежностью, казавшимися странными в человеке его сложения и осанки, подсунул его под голову маркизы.

Он еще продолжал стоять, наклонившись над ней, когда послышался стук опускаемого моста, затем топот копыт, бряцание оружия, и во двор въехал отряд кавалеристов. Во главе отряда гарцевал высокий всадник в парадном костюме гвардейца, с развевающимся пером на шляпе, в длинных перчатках из буйволовой кожи, с блестевшей на солнце шпагой. Легким галопом он подъехал к эшафоту и быстрым взглядом темных проницательных глаз оглядел группу ожидавших его людей. При виде его лицо де Катина радостно улыбнулось, и в одно мгновение он уже стоял у стремени приехавшего.

– Де Бриссак!

– Де Катина? Вот так сюрприз! Скажи, пожалуйста, ты-то как сюда явился?

– Я был в плену. Де Бриссак, ты передал поручение в Париж?

– Конечно, да.

– И архиепископ приехал?

– Да.

– А бракосочетание?

– Состоялось, как было условленно. Поэтому-то эта женщина и принуждена была покинуть дворец.

– Я так и думал.

– Надеюсь, с ней не случилось ничего дурного?

– Я и мой друг подоспели как раз вовремя и спасли ее. Ее муж лежит вот там связанным. Это сущий дьявол, де Бриссак.

– Вполне вероятно; но и ангел ожесточился бы, будь он на его месте.

– Мы связали его. Он убил человека.

– Право, вы не теряли времени.

– Как ты узнал, что мы здесь?

– Это – неожиданное удовольствие.

– Так ты приехал не ради нас?

– Нет, ради этой дамы.

– А как этому негодяю удалось захватить ее?

– Брату было поручено королем увезти ее. Муж пронюхал об этом и ложным известием заманил ее в свою карету, стоявшую у других ворот. Когда де Вивонн убедился, что она не пришла, он бросился в ее покои – там оказалось пусто. Он принялся расспрашивать и скоро выяснил, каким образом и с кем она уехала. На дверцах кареты заметили герб де Монтеспан, и король послал меня сюда с моим отрядом. Мы скакали быстро, как только могли.

– Ах, и все-таки опоздали бы, если бы не странный случай, приведший нас сюда. Не знаю, кто напал на нас, так как этот человек, очевидно, ничего не знал о случившемся с нами. Впрочем, все объяснится впоследствии. Как нам поступить теперь?

– Я получил приказание. Мадам надо отправить в замок Пти-Бур, а всех виновных в учиненном насилии над ней держать арестованными, пока не станет известна в дальнейшем воля короля. Замок должен перейти во владение казны. Но тебе, де Катина, ведь нечего теперь делать?

– Да, только мне хотелось бы съездить в Париж, посмотреть, как поживают дядя и его дочь.

– Ах, что за миленькая у тебя кузиночка. Клянусь душой, я нисколько не удивляюсь, что ты так хорошо знаком всем обывателям улицы Святого Мартина. Ну хорошо, я передал твое поручение, а теперь ты выполни мое.

– От всей души. Куда надо ехать?

– В Версаль. Король, наверно, горит нетерпением узнать, как мной выполнено его приказание. Ты имеешь полное право рассказать ему все, так как, не будь тебя и твоего друга, дело могло окончиться весьма печально.

– Я буду там через два часа.

– Есть у вас лошади?

– Наши убиты.

– Вы найдете других здесь, в конюшнях. Выбирайте самых лучших, так как потеряли своих на службе короля.

Совет был слишком соблазнителен, чтобы пренебречь им. Де Катина подозвал Амоса Грина, и оба поспешно направились к конюшням, а де Бриссак в отрывистых, резких выражениях приказал слугам разоружиться, расставил гвардейцев по всему замку и распорядился об отъезде госпожи де Монтеспан, мужа которой велел посадить в тюрьму.

Час спустя друзья быстро мчались по проселочной дороге, вдыхая чудный воздух, казавшийся им еще свежее после сырого, отвратительного воздуха темницы. Далеко позади маленькие темные зубцы стен, поднимавшихся над лесом, указывали на покинутый им замок, а впереди на краю горизонта раннее солнце обогревало своими лучами великолепный дворец – цель их путешествия.