Текст книги "Преступления и призраки (сборник)"

II. О крикете

Внизу шел ужин, и все хорошие дети давно должны были уже пребывать в стране снов. Но вот сверху донесся странный звук.

– Что такое? – спросил Папа.

– Паренек тренируется играть в крикет, – отозвалась Госпожа с удивительным ясновидением материнства. – Он встает с постели, чтобы упражняться в подаче. Ты бы поднялся и поговорил с ним об этом серьезно, а то он так на добрый час меньше спит.

Папа отбыл с этой миссией, намереваясь рассердиться, а, даю слово, он может быть очень сердитым, когда захочет! Однако, добравшись до верхней площадки лестницы и слыша, что шум еще продолжается, он тихо подошел и заглянул в приоткрытую дверь.

В комнате светил только ночник. В слабом мерцании Папа увидел фигурку в белом, тонкую и легкую, проделывающую коротенькие шажки и круговые движения рукой посреди комнаты.

– Привет! – сказал Папа.

Фигурка, одетая в белое, повернулась и подбежала к нему.

– Ой, папа, как замечательно, что ты пришел!

Папа почувствовал, что сердиться на самом деле не так легко, как кажется.

– Послушай! Отправляйся в постель, – это была самая лучшая имитация, на какую он оказался способен.

– Да, папа. Но сначала – как тебе это? – он подался вперед, быстро и грациозно взмахнув рукой.

Папа игрывал в крикет, хоть и давно, а потому взглянул на удар со знанием дела.

– Хорошо, Паренек. Мне нравится высокая подача. Настоящий свинг Споффорта.

– Ой, папа, давай поговорим о крикете! – Папу подтащили к краю постели, и белая фигурка нырнула под простыню.

– Да, расскажи о квикете, – проворковали из угла. Щекастик уже сидел на кроватке.

– Негодный мальчишка! Я-то думал, хоть один из вас спит. Я не должен тут оставаться. Вы из-за меня не засыпаете.

– Кто такой Попофф? – закричал Паренек, цепляясь за Папин рукав. – Он что, был очень хороший подающий?

– Споффорт был лучшим подающим, какой ступал когда-нибудь на крикетную площадку. Он был Великий Австралийский Подающий, и он многому нас научил.

– Он убил когда-нибудь собаку? – вопросил Щекастик.

– Боже мой, нет. Чего это ты?

– Потому что Паренек сказал, был такой быстрый подающий, что мячом собаку насквозь убил.

– А, это старые россказни. Я такое слышал, когда был совсем мальчуганом, о каком-то подающем, которого звали, кажется, Джексон.

– Большая была собака?

– Нет-нет, сын, никакой собаки не было.

– Это была кошка, – предположил Щекастик.

– Нет; говорю тебе, этого не было.

– Но о Споффорте расскажи нам! – закричал Паренек. Щекастик с его буйной фантазией обыкновенно отвлекался, но старший неизменно и горячо возвращался к предмету. – Он был очень быстрый?

– Мог подавать очень быстрые мячи. Я слыхал, крикетисты, игравшие против него, говорили, что его йоркер – это такой удар, который только чуть-чуть не на всю полосу – был самый быстрый мяч в Европе. Я сам видел, как его длинная рука размахивалась – и воротца падали прежде, чем отбивающий успевал упереться битой.

– У-у! – с обеих кроватей.

– Он был высокий, худощавый, и его называли демоном. Это – все равно что дьявол, если не знаете.

– А он был дьявол?

– Нет, Щекастик, нет. Его так прозвали потому, что он потрясающие штуки проделывал с мячом.

– А дьявол умеет проделывать потрясающие штуки с мячом?

Папа понял, что проповедует сатанизм и поспешил выбраться на более безопасную почву.

– Споффорт показал нам, как подавать, а Блэкхем показал нам, как защищать воротца. Когда я был молодым, мы всегда держали на площадке еще одного игрока – называли его «постойка» – который стоял за защитником. Я всегда был широченным солидным парнем, так что «постойкой» выставляли меня, и мячи, помнится, хлопались в меня, как в матрас.

Довольный смех.

– Но когда появился Блэкхем, защитникам пришлось понять, что они к воротцам поставлены ловить мяч. Даже в добром старом второразрядном крикете «постоек» не осталось. Мы скоро отыскали множество хороших защитников – таких как Альфред Литтлтон или Макгрегор – но именно Блэкхем показал нам, как это делается. Увидеть Споффорта – весь сплошь упругость и задор – на одном конце полосы за подачей, и Блэкхема с черной бородой поверх перегородки, ожидающего мяча на другом конце – ради этого стоит жить, я вам скажу.

Тут мальчишки молча призадумались. Но Паренек боялся, что Папа уйдет, и потому скоро отыскал вопрос. Только не давай прерваться Папиным воспоминаниям – и сказать невозможно, как долго удастся удерживать его.

– А что, до Споффорта не было хороших подающих?

– Что ты, мальчик мой, сколько угодно. Но он внес кое-что новое. Прежде всего, он менял шаг – никогда нельзя было до самого последнего момента сказать по его движениям, то ли ты получишь мяч, как молнию, то ли медленный, но крученый, с сюрпризами. А просто по владению мячом и удару – я бы сказал, Альфред Шоу из Ноттингема был лучший подающий, кого могу вспомнить. Говорили, что он может попасть мячом в полкроны два раза из трех!

– У-у!

А потом Щекастик:

– В чьи полкроны?

– Ну, в чьи угодно.

– Он взял себе полкроны?

– Нет-нет; почему бы ему их брать?

– Потому что он попал в них мячом.

– Полкроны должны были там лежать, чтобы в них люди целились, – объяснил Паренек.

– Нет-нет, там никогда не лежали полкроны.

Ропот недовольства обоих мальчишек.

– Я только имел в виду, что он мог попасть мячом во что угодно – в полкроны точно так же, как во что-нибудь другое.

– Папа, – с живостью человека, напавшего на отличную мысль, – он мог попасть по ноге отбивающему? По пальцу ноги?

– Да, сын, думаю, мог.

– А тогда, вот если бы он все время бил по большому пальцу ноги отбивающего!

Папа засмеялся.

– Так вот, может быть, почему старина В. Г.[75]75
  В. Г. (англ. «W.G.») – общепринятое прозвище, под которым известен доктор Вильям Гилберт Грейс (1848—1915), английский крикетист-любитель (врач по специальности), широко признанный как «величайший игрок всех времен», особенно в отношении вклада в развитие крикета как вида спорта.


[Закрыть] всегда стоял, подняв в воздух большой палец левой ноги.

– На одной ноге стоял?

– Нет-нет, Щекастик. Пятка на земле, а палец – кверху.

– А ты был знаком с В. Г., папа?

– О да, я отлично его знал.

– Он был хороший?

– Да, он был великолепный. Всегда будто большой и веселый мальчишка-школьник, прячущийся за огромной черной бородой.

– Чьей бородой?

– Я хотел сказать, что у него была огромная черная борода. Он выглядел, как пиратский капитан из ваших книжек-картинок, но сердце у него было доброе, как у ребенка. Я слышал, что прикончили его на самом деле ужасы этой теперешней войны. Благородный старина В.Г.!

– Он был лучший в мире отбивающий, да, папа?

– Конечно, – отозвался Папа, начиная заражаться восторгом ловкого маленького заговорщика в кровати, – такого отбивающего никогда не бывало… во всем мире… Да, пожалуй, никогда уже и не может быть снова. Он не бил прямо, как это теперь делается. Играл замысловатыми ударами, приходилось следить за мячом до самого конца. Нельзя было взглянуть на мяч перед тем, как он ударится в землю, и подумать: «Отлично, я знаю, куда угодит этот!» Бог мой, то был действительно крикет. Чтобы добиться чего-нибудь, приходилось-таки поработать.

– Ты когда-нибудь видел, как В. Г. сделал сотню, папа?

– Видел? Да я был с ним на площадке и плавился целый жаркий августовский день напролет, когда он сделал сто пятьдесят. Пара фунтов вашего папы до сих пор где-то на той площадке. Но я счастлив, что это видел, и всегда жалел, когда его удаляли ни за что, даже если играл против него.

– А его удаляли ни за что?

– Да, голубчик, в первый раз, как я играл в его команде, он получил аут за «ногу-перед-воротцами» еще до пробежки. И всю дорогу к павильону – туда люди уходят, когда их удаляют – он шел вперед, но его черная бородища маячила через плечо сзади, пока он думал все то, о чем мне потом говорил.

– А что он думал?

– Ну, я не все могу тебе сказать, Щекастик. Но, по-моему, у него самые серьезные основания были рассердиться, потому что подающий был леворукий и бил он обводным ударом, а против этого «ногу-перед-воротцами» допустить очень трудно. Только ведь это все для вас – все равно что по-гречески.

– Как это – «по-гвесески»?

– Ну, я хотел сказать, что вы этого не поймете. А сейчас я ухожу.

– Нет-нет, папа, подожди минутку! Расскажи нам о Боннере и великой поимке.

– А, так вы знаете об этом!

Два умоляющих голоска воззвали из темноты:

– Ну пожалуйста! Пожалуйста!

– Прямо не знаю, что скажет ваша мама! О чем это вы спросили?

– О Боннере!

– А, Боннер! – Папа глядел в сумрак, а видел зеленые площадки и золотой солнечный свет, и великих спортсменов, давно ушедших на покой. – Боннер был удивительным человеком. Ростом – великан.

– Как ты, папа?

Папа схватил своего старшего и в шутку потряс его.

– Я слышал, что ты сказал недавно мисс Греган. Когда она спросила тебя, что такое акр, ты сказал: «Это примерно размером с папу».

Оба мальчишки хихикнули.

– Но Боннер был на пять дюймов выше меня. Я сказал вам – великан.

– Но его никто не убил?

– Нет-нет, Щекастик. Не тот великан, что в книжках. Просто большой сильный человек. У него была великолепная фигура, голубые глаза и золотистая борода, и вообще это был самый красивый мужчина, которого я когда-нибудь видел – исключая, пожалуй, одного.

– Кого одного, папа?

– Ну, это был Фридрих, император Германии.

– Немц! – закричал с ужасом Щекастик.

– Да, немец. Имейте в виду, мальчики, можно быть очень благородным человеком и при этом – немцем, хотя что сталось с такими благородными в последние три года, не знаю. А Фридрих был человек благородный и хороший, это видно по его лицу. Как он умудрился стать отцом такого кощунственного болтуна… – Папа погрузился в размышления.

– Боннер, папа! – напомнил Паренек, и Папа, вздрогнув, очнулся от политики.

– Ах да, Боннер. Боннер в белом фланелевом костюме на зеленом дерне под июньским солнцем Англии. Вот это была картина под названием «Человек»! Но вы спросили меня о поимке. Шел отборочный матч на Овале[76]76
  Овал – название крикетного стадиона для международных матчей в графстве Суррей.


[Закрыть], Англия против Австралии. Перед тем как выйти, Боннер сказал, что хотел бы отбить мяч Альфреда Шоу в соседнее графство, и вознамерился так и сделать. Шоу, как я вам говорил, был очень хорош, так что некоторое время Боннер не мог взять мяч, как хотел, но в конце концов увидал свой шанс, поспешил его использовать и выбил самую жуткую свечку, какую когда-нибудь видели на крикетной площадке.

– У-у! – оба мальчишки, а потом один Щекастик:

– Мяч улетел в соседнее графство, папа?

– Послушайте, я рассказываю вам! – Папа всегда раздражался, когда его историю перебивали. – Боннер думал, что взял мяч на отскоке, а это самый лучший прием, но Шоу его перехитрил, и мяч на самом деле еще не касался земли. Поэтому, когда Боннер ударил, мяч полетел вверх, вверх, вверх – покуда не показалось, что он пропадет в небесах.

– У-у!

– Сначала все думали, что он упадет далеко за пределами площадки. Но скоро увидали, что силы великана потрачены были на то, чтобы выбить мяч очень высоко, и что есть шанс ему упасть внутри канатов. Отбивающий три пробежки сделал, а мяч все еще был в воздухе. Потом увидели, что на самом краю площадки, опершись спиной о канат, стоит английский полевой игрок – белая фигура на фоне черной линии зрителей. Он стоял, смотрел, как мяч описывает огромную кривую, и, пока смотрел, дважды поднимал сложенные вместе руки над головой. Потом он поднял руки над головой в третий раз – и в них был мяч, а Боннер получил аут.

– Зачем он дважды поднимал руки?

– Не знаю. Поднимал – и все.

– А кто был тот полевой игрок, папа?

– Тот игрок был Г. Ф. Грейс, младший брат В. Г. Он всего через несколько месяцев умер. Но по крайней мере, одна была великая минута в его жизни – двадцать тысяч человек все до одного попросту сошли с ума от волнения. Бедняга Г. Ф.! Слишком рано он умер.

– Ты когда-нибудь ловил такой мяч, папа?

– Нет, мальчуган. Я никогда не был особенно хорошим полевым игроком.

– Ты ни разу хорошего мяча не поймал?

– Ну, этого я не сказал бы. Видите ли, лучшие поимки – это часто простые случайности, а я помню одну поразительно счастливую случайность такого рода.

– Пожалуйста, расскажи, папа!

– Хорошо, голубчик. Я играл на срезке. Это, чтоб вы знали, очень близко к воротцам. Подавал Вудкок, а он тогда славился как самый быстрый подающий в Англии. Матч только начался, и мяч был еще совсем красный. Я вдруг увидел что-то вроде красной вспышки, и оказалось, что мяч у меня в левой руке. У меня и времени не было пошевелить ею. Он просто взял да и оказался там.

– У-у!!!

– Я еще одну такую поимку видел. Это сделал Ульетт, неплохой игрок из Йоркшира – этакий большой крепкий парень. Он подавал, а отбивающий – это был австралиец в отборочном матче – ударил со всей силы. Ульетт мяча видеть не мог, но он просто выбросил руку вперед – и вот он мяч, в ней.

– А если бы мяч в него самого попал?

– Ну, тогда бы ушиб крепко.

– Он бы заплакал? – это Щекастик.

– Нет, сын. Для того и игры, чтобы научить ушибаться и не показывать этого. Представь, что…

Из коридора послышались шаги.

– Боже мой, дети, это мама. Сию секунду закройте глаза. Все в порядке, дорогая. Я поговорил с ними очень строго, и, думаю, они уже почти спят.

– О чем вы говорили? – спросила Госпожа.

– Квикет! – закричал Щекастик.

– Вполне естественно, – сказал Папа, – конечно, когда двое мальчишек…

– Трое, – сказала Госпожа и начала поправлять маленькие постели.

III. Рассуждения

Трое детей сидели кучкой на ковре в сумерках. Говорила Малютка, так что Папа за своей газетой насторожил уши – ведь юная дама, как правило, бывала молчаливой, и любой проблеск ее детского ума представлял интерес. Она нянчила потрепанное пуховое одеяльце, которое называла Скрутень и предпочитала любой из своих кукол.

– Хотела бы я знать, пустят ли Скрутня на Небо, – сказала она.

Мальчишки засмеялись. Они обыкновенно смеялись тому, что говорила Малютка.

– Если не пустят, я тоже туда не пойду, – добавила она.

– И я не пойду, если не пустят моего плюшевого медведя, – сказал Щекастик.

– Я скажу им, что он – хороший, чистый, синий Скрутень, – продолжала Малютка. – Я люблю своего Скрутня.

Она заворковала над ним и обняла его.

– Как насчет этого, папа? – спросил, как всегда горячо, Паренек. – Ты думаешь, есть игрушки на Небе?

– Конечно, есть. Все, что может сделать детей счастливыми.

– Много игрушек, как в лавке Хэмли? – спросил Щекастик.

– Больше, – твердо произнес Папа.

– У-у! – все трое.

– Папочка, – сказал Паренек, – я вот думал о потопе.

– Да, голубчик. Что же с потопом?

– Ну, история о Ковчеге. Все эти животные в Ковчеге, каждого по паре, сорок дней. Ведь так?

– Так рассказывают.

– Ну, тогда что ели хишники?

С детьми надо быть серьезным, их нельзя отталкивать глупыми объяснениями. Детские вопросы на подобные темы, как правило, куда толковее родительских ответов.

– Вот что, голубчик, – заговорил Папа, взвешивая слова, – эти истории очень, очень старые. В Библию они попали от древних евреев, но те переняли все это у вавилонян, а вавилоняне, скорее всего, переняли у кого-то еще, совсем уж давно, в начале времен. Если история вот так передается, то немножко добавляет один, немножко добавляет другой, и потому ты никогда не узнаешь все в точности так, как было дело. Евреи поместили это в Библию точно так, как услышали, но все происходило за тысячи лет до того.

– Так это неправда?

– Нет, я думаю, правда. Я думаю, был великий потоп, и я думаю, что некоторые люди спаслись, и что они спасли своих животных, точно так же, как мы постарались бы спасти Ниггера и монкстонских петухов с курами, если бы нас затопило. Потом они могли начать все сначала, когда спала вода, и, естественно, они были очень благодарны Богу за свое спасение.

– А что думали те люди, которые не спаслись?

– Ну, этого мы сказать не можем.

– Они не могли быть очень благодарны, правда?

– Настал их час, – сказал Папа, который был немного фаталистом. – Думаю, так было лучше.

– Здорово же не повезло Ною, что его после всех этих забот проглотила рыба, – сказал Щекастик.

– Глупый осел! Это Иону. Кит, да, папа?

– Кит! Да кит и селедку не проглотит!

– Тогда акула?

– Ну, тут опять старая история, перекрученная так и сяк. Без сомнения, он был святой человек, который спасся от большой беды на море, а потом матросы или еще кто-нибудь, кто им восхищался, придумали такое чудо.

– Папа, – сказал вдруг Щекастик, – мы ведь должны поступать точно так, как поступал Иисус?

– Да, голубчик. Он был самый благородный человек, который жил когда-нибудь на земле.

– А Иисус спал каждый день с двенадцати до часу?

– Я никогда не слыхал, чтобы Он это делал.

– Ну тогда и я не буду спать с двенадцати до часу.

– Если бы Иисус был мальчиком, который растет, и Ему велели бы спать его мама и доктор, я уверен, Он бы так и сделал.

– А солодковый сироп Он пил?

– Он делал, что Ему говорят, сын, я уверен в этом. Он был хороший человек, а потому должен был быть хорошим мальчиком – совершенным во всем, что Он делал.

– Малютка вчера видела Бога, – заметил Паренек между прочим.

Папа уронил газету.

– Да, мы решили лежать на спине и смотреть в небо до тех пор, пока не увидим Бога. Так что мы постелили на лужайке большое одеяло, а потом все легли рядышком и смотрели, и смотрели. Я ничего не увидел, и Щекастик ничего не увидел, но Малютка сказала, что она Бога видела.

Малютка кивнула с обычным для нее мудрым видом.

– Я видела Его, – сказала она.

– Как же Он выглядел?

– О-о, просто Богом, да и все.

И ничего больше не хотела сказать, а только обнимала своего Скрутня.

Вошла Госпожа, прислушалась, чуть ли не с трепетом, к неприкрытой дерзости детских понятий. И, однако, в этой дерзости состояла самая сущность веры. Все это было так неоспоримо реально!

– Кто сильнее, папа, Бог или Дьявол? – теперь рассуждал Паренек.

– Ну, Бог ведь правит всем.

– Тогда почему Он не убьет Дьявола?

– И не снимет скальп? – добавил Щекастик.

– Тогда бы все беды прекратились, правда, папа?

Бедняга Папа оказался в основательном нокауте. Госпожа пришла на помощь.

– Если бы все было хорошо и просто в этом мире, не было бы против чего сражаться, а тогда, Паренек, наши характеры никогда бы не закалились.

– Было бы, как футбольный матч со всеми игроками на одной стороне, – сказал Папа.

– Если бы ничего не было плохого, так ничего бы не было хорошего, потому что не с чем было бы сравнивать, – добавила Госпожа.

– Ну, тогда, – сказал Паренек с бессовестной логикой детства, – если так, то Дьявол очень полезный, так что он слишком уж плохим не может быть, в конце концов.

– Я бы так не сказал, – ответил Папа. – Наша армия сейчас может показать свою храбрость, сражаясь с германским императором, но это не доказывает, что германский император – очень милая личность, правда ведь?

– И потом, – продолжал Папа, исправляя положение, – нельзя думать о Дьяволе как о человеке. Подумайте обо всем подлом, что можно сделать, обо всем грязном, обо всем жестоком – и на самом деле это будет тот Дьявол, против которого мы сражаемся. Нельзя такие вещи называть полезными, правда ведь?

Некоторое время дети об этом размышляли.

– Папа, – заговорил Паренек, – ты когда-нибудь видел Бога?

– Нет, мальчик мой. Но я вижу Его дела. Думаю, это самое близкое, что нам можно на этом свете. Посмотри ночью, сколько звезд, и подумай о той Силе, которая их создала и держит каждую на ее правильном месте.

– Он не может удержать на правильном месте падающие звезды, – сообщил Щекастик.

– Я думаю, Он хочет, чтоб они упали, – сказал Паренек.

– А вдруг все они западают – ух и касиво будет ночью! – завопил Щекастик.

– Да, – отозвался Паренек, – но после такой одной ночи их совсем уже не будет, и никакой тебе красоты.

– Ладно, есть же Луна, – заметил Щекастик. – Но, папа, это правда, что Бог слышит все, что мы говорим?

– Этого я не знаю, – отвечал Папа осторожно. Никогда нельзя предвидеть, в какую ловушку эти быстрые маленькие умы могут тебя заманить. Госпожа оказалась более решительной или более ортодоксально настроенной.

– Да, милый, Он слышит все, что ты говоришь.

– Он сейчас слушает?

– Да, дорогой.

– Ну, по-моему это просто наглоть с Его стогоны.

Папа улыбнулся, а Госпожа задохнулась.

– Это не наглость, – сказал Паренек. – Это Его долг, Он должен знать, что ты делаешь и говоришь. Папа, а фею ты когда-нибудь видел?

– Нет, сын.

– А я раз видел одну.

Паренек – сама душа истины, до малейшей подробности горячо правдив, так что это его негромкое замечание привлекает внимание сразу.

– Расскажи нам, голубчик.

Он описал, без особых эмоций, как если бы то была персидская кошка. Может быть, его безупречная вера и в самом деле открыла что-то его зрению.

– Это в дневной детской было. Табуретка стояла у окна. Фея прыгнула на табуретку, а потом вниз и пошла через комнату.

– Как она была одета?

– Вся в сером, с длинным плащом. Ростом примерно с Малюткину куклу. Я рук видеть не мог, потому что под плащом.

– Она на тебя смотрела?

– Нет, она сбоку была, и я ее лица толком не видел. На ней была маленькая шляпка. Я больше фей никогда не видел. Разве что Деда Мороза, но это ведь другое.

– Папа, а что, Деда Мороза убили на войне?

– Нет, сын.

– Потому что он не приходил с тех пор, как началась война. Я подумал, он с немецами воюет. – Это говорил Щекастик.

– Последний раз, когда он приходил, – вмешался Паренек, – папа сказал, что кто-то из его оленей поранил ногу в канаве на Монкстаун-лейн. Может, потому он и не приходит больше.

– Он обязательно придет после войны, – сказал Папа, – и придет краснее и белее, и веселее, чем когда-нибудь раньше. – Тут Папа вдруг помрачнел, потому что ему снова пришла мысль обо всех, кого не будет, когда снова придет Дед Мороз. Десятеро любимых людей из одного только этого дома были мертвы. Госпожа подняла руку, потому что она всегда знала, о чем думает Папа.

– Их души будут здесь, дорогой.

– Да, и веселее всех, – отозвался Папа мужественно. – Дед Мороз к нам вернется, и все в Англии будет хорошо.

– Но что же делают в Индии? – спросил Паренек.

– А что там не так?

– Как сани с оленями перебираются через море? Ведь все пакеты промокнут.

– Да, голубчик, кое-кто жаловался, – сказал Папа серьезно. – Эге, да вот и няня! Время вышло! Марш в постель!

Они поднялись с готовностью, потому что были действительно хорошими детьми.

– Помолитесь здесь, прежде чем уходить, – сказала Госпожа.

Три фигурки преклонили колени на ковре. Малютка не выпустила из объятий своего Скрутня.

– Говори, Паренек, а остальные пусть к тебе присоединятся.

– Господи, благослови всех, кого я люблю, – начал высокий ясный детский голос. – И сделай меня хорошим мальчиком, и спасибо Тебе за все сегодняшние блага. И, пожалуйста, позаботься об Аллейне, который сражается с немцами, и о дяде Космо, который сражается с немцами, и о дяде Вуди, который сражается с немцами, и обо всех остальных, кто сражается с немцами, и о тех, кто на кораблях в море, и о бабушке и дедушке, и о дяде Пэте, и пусть никогда не умрут мама и папа. Это все.

– И, пожалуйста, пришли очень много сахара бедным людям, – добавила Малютка, как всегда неожиданно.

– И немного бензина для папы, – сказал Щекастик.

– Аминь, – произнес Папа.

И фигурки встали для поцелуя на ночь.