Текст книги "Жизнь после смерти в изложении Джерома Эллисона"

Свёденборг – один из величайших парапсихологов всех времён – стал испытывать непроизвольные проявления своего дара ещё с тех пор, как с головой ушёл в изучение естественных наук. Однажды, находясь вдали от своего дома, он продемонстрировал один из самых ярких засвидетельствованных примеров ясновидения. В субботний полдень, находясь в Гётеборге, в трёхстах километрах от Стокгольма, он «увидел» Стокгольм, объятый пламенем. Это был великий стокгольмский пожар 1759 года. Своим внутренним зрением он видел, как быстро распространяется пожар, как горит дом его друга, как огонь угрожает дому, где он сам жил в Стокгольме. Наконец, в 8 часов вечера пожар был потушен. А через два дня, во вторник утром, новости о пожаре достигли Гётеборга. Пожар был в точности таким, каким его описал Свёденборг.

Когда ему исполнилось пятьдесят семь лет, он испытал ошеломляющее духовное превращение: говоря его словами, над ним «разверзлось небо». Он оставил изучение естественных наук, чтобы заняться изучением этих новых измерений реальности. Он говорил, что получил свободный доступ в мир духа, свободно перемещается в нём, беседует с его обитателями, исследует его. Хотя Свёденборг никогда не проповедовал и не пытался создать свою секту – свёденборгианская церковь была основана его восхищёнными последователями, – он много писал о своих путешествиях по этому дальнему миру и опубликовал его полное и подробное описание.

На своём ординарном, начальном уровне загробная жизнь, по Свёденборгу, имеет много общего с нашей собственной. Он нашёл естественную твердь и пространство, населённые центры, где обитают мужчины и женщины со всеми знакомыми нам человеческими привычками и чаяниями. Каждый занят чем-то, имеющим целью достижение общего блага, все учатся и в то же время учат. Учатся у душ, достигших более высокой мудрости, учат сбитых с толку и растерявшихся из числа вновь прибывших. Свёденборг считал, что всеобщий человеческий страх перед смертью совершенно не обоснован. Для просвещённых людей переход из одного царства бытия в другое может быть совершенно естественным и безболезненным. После перехода физическое тело становится ненужным. Мы легко осваиваемся в мире духа. Таким образом, «небо и земля могут быть вместе, могут составлять для нас единое; человек знает, что творится на небесах, и ангелы знают, что происходит на земле».

Сведенборг смеялся над представлением о том, что личность человека становится более благородной благодаря тому, что переходит в следующую сферу бытия. «Наши кружевные представления об абстрактном благородстве души, – писал он, – испытывают хорошую встряску. Души наших отцов ничуть не лучше нас, живых, – ни в моральном, ни в земном измерении, а их занятия зачастую менее стоящи, чем наши собственные. Многое из того, что они делают, смахивает на полицейскую хронику. Даже ангелы – не что иное, как просто хорошие люди в благоприятной им сфере бытия, мы можем им совершенно не поклоняться, поскольку они этого не заслуживают. В лучшем случае, они сродни нашим пророкам. Самое существенное – в том, что смерть не изменяет сути вещей. Человек сталкивается с теми же проблемами, что и прежде, и ему самому приходится их решать. Ничто, кроме правды и добра, не получает процветания в ином мире. За могилой нет иного отдыха, кроме мира во Господе, который был нам отдыхом и прежде».

Здесь, конечно, он говорит о начальных, «переходных» ступенях жизни вновь прибывших в иную сферу бытия. Более развитые души начинают осознавать излучение, исходящее из центра, свет, проистекающий от Бога – источника силы, правды, любви и радости. Но прежде чем для души становится возможным достижение этих высших уровней бытия, ей необходимо преодолеть мощную силу тянущих вспять отрицательных эмоций – ненависти, гордыни, зависимости от своих желаний и влечений, от привычек, от одержимости ими. Существенную часть работы продвинувшейся по пути к совершенству души и составляет помощь в этой борьбе пребывающим вновь.

Француженка мадам Гийон, мистик XVII века, оставила свой рассказ о форме общения в потустороннем мире, и он вполне соответствует тому, что рассказал мне мой собственный контролёр, Флетчер. Оба говорят, что прямое мысленное общение друг с другом там вскоре заменяет неуклюжий механизм языка. «Там существует, – писала мадам Гийон, – другая манера вести беседу, иная, чем речь. Я познала тогда язык, раньше мне не знакомый. Я постепенно стала замечать, что я не могу говорить, когда приходит отец Лaкомба, что в моей душе по отношению к нему выработалась та же манера молчания, что и к Богу. Я поняла, что Бог желает показать мне, что люди в этой жизни могут познать язык ангелов. Постепенно я стала разговаривать с отцом Лакомба только в молчании. И тогда мы стали понимать друг друга во Господе, в бессловесном божественном выражении. Мы часами пребывали в этом глубоком молчании, всё время беседуя, но не произнося ни единого слова».

Свёденборг был последним великим учёным западной цивилизации, владевшим замечательными парапсихологическими способностями и демонстрировавшим их. Многие ведущие учёные признавали парапсихологические феномены и считали, что они указывают нам путь к познанию истинной природы человека. Но никто после Свёденборга не владел одновременно и такими способностями, и желанием их демонстрировать. (Многие медики в наше время владеют ими, но не желают, чтобы об этом все знали, опасаясь, что это повредит их профессиональной репутации!) Причину надо искать в рационализированном материализме, выраставшем внутри нас и наконец почти полностью овладевшем тем, что можно назвать «официальным разумом» западного человека. После Свёденборга пришли паровая машина, механическая прялка, ткацкий станок, фабричная система, Промышленная революция. Все поглощающая волна рационального материалистического скептицизма обрушилась на наш мир, угрожая поглотить всякого, кто осмелится противостоять ей. Мы – создания своего времени. Жить нашей жизнью и выглядеть сумасшедшим в глазах большинства современников нелегко. Но кто же действительно безумец? Тот ли, кто утверждает, что нет никакой иной реальности, кроме той, которую можно измерить, взвесить, услышать и понюхать, купить и продать? Или же тот, кто открыв для себя диапазон её измерений, не постижимых с помощью пяти основных чувств, видит более просторную Вселенную?

Благодаря Просвещению и Промышленной революции XVIII века, благодаря использованию в громадных масштабах механических изобретений в XIX веке и технологическому взрыву XX века с его автоматизацией и кибернетикой западный человек выжал огромные выгоды из земли, посвятив себя единственно лишь манипуляции материалами и исключив для себя, насколько смог, все другие ценности. История западной философии от Юма к Канту, к Конту, к Расселу – это хроника борьбы западного человека за сохранение трансцендентальных ценностей против поднимающегося прилива коммерциализированного материализма.

Экономическая основа популярных воззрений очевидна. Правящая элита приобретала деньги, престиж и власть путём рационального манипулирования материалами. Любые принципы, истинные или ложные, имевшие тенденцию обуздать материалистическую экспансию, следовало утопить в потоке слов и дискредитировать. Те философы, которые наиболее рьяно поддерживали материалистические гипотезы, оказались у кормила академического «муниципалитета» философии. От их научных заключений, если воспринимать их серьёзно, мороз до костей пробирает. Вот характерные цитаты, принадлежащие маститым философам материалистической школы: «Всё должно быть объяснимо языком и терминами физики, включая и поведение человека. С точки зрения науки в мире не существует ничего иного, кроме возрастающе сложных систем физических составляющих…» Другой философ: «Отношение мысли и мозга, грубо говоря, того же порядка, что и между жёлчью и печенью или мочой и мочевым пузырём…». Ещё один: «Как объяснить Вселенную? – это праздный вопрос. Человек не может знать, есть ли Бог или его нет. Поэтому дискуссия не имеет смысла».

К счастью, мы не остались без философского противоядия подобным взглядам, несущим столько насилия всему, что прекрасно и чем изобилует жизнь человека, природы и Вселенной. Одно из противоядий дал Уильям Джеймс, о работах которого речь пойдёт в следующей главе. Другим является комплекс философских работ – вклад философов равного или даже более высокого уровня по сравнению с только что процитированными. И третье противоядие – это теория эволюции сознания, полностью объясняющая, как явления, непонятные на одном уровне человеческого сознания, становятся ясными, очевидными, воспринимаемыми на более высоких уровнях осознанности.

Последнее направление мысли заняло видное место в философии XX века и было поддержано такими выдающимися мыслителями, как Анри Бергсон, К. Г. Юнг, Джулиан Хаксли, Р. Б. Медавар, Т. А. Гаудж, Тейяр де Шарден и Эрих Кал ер. Изложение этой философии, принадлежащее канадскому психиатру Р. М. Бакку, является моим любимым. «Диапазон простого сознания намного уже диапазона самосознания, – говорит Бакк, – а диапазон космического сознания намного шире и того и другого. Человек, обладавший космическим разумом пусть даже лишь на несколько мгновений, вероятно, никогда уже снова не опустится до духовного уровня просто сознательного человека, но всегда будет чувствовать в себе очищающее, укрепляющее и возвышающее воздействие того божественного озарения; и многие из тех, кто его окружает, вынуждены будут признать, что духовный статус такого человека выше статуса среднего человека».

Люди с более низким уровнем сознания, не способные постигнуть мир в тех измерениях, которые воспринимаются сознанием более высокого уровня, естественно, должны протестовать и оспаривать существование самих этих измерений бытия. Так, засвидетельствован случай с одним бульдозеристом, к которому подступила группа воинственно настроенных защитников природы с требованием не разрушать красивого уголка пригорода. Бульдозерист, встав перед ними руки в боки, сплюнул на землю и посмотрел вокруг. «Какая красота? – спросил он. – Я тут не вижу никакой красоты». Кому в этом случае мы должны верить – механику, который не смог увидеть красоты, или защитникам природы, которые её увидели?

Перед лицом этого стародавнего противоречия я черпаю утешение в том, как его представил с чувством лукавого доброго юмора профессор Кембриджского университета К. Д. Броуд, которого в учебниках причисляют к столпам философии нашего времени.

Мудрец из Кембриджа обратился к утверждению, постулированному Бертраном Расселом, Зигмундом Фрейдом и другими, о том, что опыт всех религий имеет ту же природу, что и галлюцинации и иллюзии. («С научной точки зрения, – сказал Рассел, – мы не можем провести различия между тем, кто ест мало и видит небеса, и тем, кто пьёт много и видит змей».) Профессор Броуд с добродушным юмором рассматривает возможность того, что люди, способные проникать в иные пространственные измерения, могут выглядеть, по нашему мнению, несколько странными:

«Предположим, только в нашем рассуждении, что существует такой аспект бытия или мира, который остаётся полностью вне кругозора обычных людей из нашей повседневной жизни… Тогда выходит, что человеку необходима некоторая как умственная, так и физическая анормальность, чтобы в достаточной степени освободиться от предметов обычного восприятия и вступить в познавательный контакт с этим аспектом реальности. Именно поэтому те люди, которые заявляют, что имеют такие особого рода познавательные способности, действительно обычно выказывают некоторые умственные и физические отклонения от нормы, как этого и следовало ожидать, – при условии, конечно, если их утверждения правдивы. Надо быть действительно слегка «тронувшимся», чтобы иметь возможность заглядывать в сверхчувственный мир».

Но профессор Броуд не считает, что последователи Фрейда и профессор Рассел правы. «Их теории, – пишет он, – выглядят слишком жёлчными и предвзятыми, чтобы вызывать полное доверие. Я бы воздержался признать теорию о природе музыки и её роли в человеческой жизни, если она изобретена лишённым музыкального слуха психологом, чья жена недавно сбежала от него с музыкантом».

ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О ЖИЗНИ ПОСЛЕ СМЕРТИ. УИЛЬЯМ ДЖЕЙМС И ПИОНЕРЫ-ИССЛЕДОВАТЕЛИ

Один мой друг эколог, чрезвычайно обеспокоенный разрушающим воздействием человека на окружающую среду, как-то раз сказал мне: «Существует только одна причина, не позволяющая нам иметь чистый воздух, чистую питьевую воду, здоровые ручьи, реки и озёра, плодородную почву и незагрязнённую пищу, – это наша неспособность верить, что такое возможно. Как только мы поверим, что такой мир достижим и что этого стоит добиваться, мы быстро создадим его».

Я часто думал, что нечто подобное можно сказать и в отношении нашей неспособности уничтожить страх перед смертью, и с открытым умом рассмотреть возможности восходящего развития самой нашей жизни – её перехода в свою следующую, волнующую воображение и благодатную сферу. Перед лицом почти осязаемого упрямого неверия по принципу «этого не может быть потому, что не может быть никогда», разумеется, очевидные доказательства не значат ничего, и их даже серьёзно не рассматривают.

А не сродни ли друг другу эти наши «ни за что не поверим» и «ни за что не сможем» в отношении защиты окружающей среды? Я убеждён, что жизнь после смерти – это реальность для всех, для тех, кто в неё верит, и для тех, кто в неё не верит. Я убеждён, что открытость нашего ума созидательным возможностям такой жизни сделает её более радостной и осмысленной, когда она для нас придёт – как приходит она для 50 миллионов людей каждый год и как неизбежно придёт к каждому из нас. Эта глава отчасти посвящена тому, что можно называть мощью канонизированного отрицания, а также некоторым из тех, кто самым успешным образом справляется с этой мощью.

Что такое человеческий мозг?

На этот вопрос не найдено такого ответа, с которым могли бы согласиться все ведущие авторитеты, хотя он и признан одним из самых важных вопросов из всех, которые когда-либо задавались, и, соответственно, привлекал к себе лучшие умы XX столетия.

Может быть, как утверждают некоторые, это орган секреции, вырабатывающий сознание подобно тому, как печень вырабатывает жёлчь? И если мёртвая печень не вырабатывает жёлчи, то и с прекращением функционирования мозга приходит конец сознанию.

Или же это орган – на чём настаивают многие учёные и философы науки, – который правильнее сравнивать с лёгкими? Как лёгкие отбирают из громадного объёма окружающей нас атмосферы необходимую меру кислорода для поддержания нашего физического тела в его ежеминутных нуждах, не так ли и мозг берёт из объемлющего всё вокруг нас осознания лишь ежеминутную меру сознания, необходимую, чтобы обеспечить нужды психики данного человека в данный преходящий момент жизни? В этом случае душа личности, однажды сформировавшаяся в сознательную структуру, имевшую индивидуальное сознание (подобно тому, как и любое физическое тело сформировано из атомных структур), может продолжить своё существование в собственной стихии и ничего значимого для своего бытия не лишится с прекращением поступления к ней информации от мозга.

Вопрос, какая из этих двух точек зрения истинна, так никогда и не был разрешён. Учёные, исповедующие механистическую науку, как и любой обыкновенный человек, настолько вовлечены в приносящую прибыль деятельность, в «практическую» сферу нашей жизни, что даже не станут изучать свидетельства, ставящие под сомнение механистическую Вселенную и взгляд на мозг с позиций теории «печени». Сторонники же науки, признающие космическое сознание, находят доказательства в пользу «сознательной» Вселенной и теории, сравнивающей мозг с «лёгкими», настолько неодолимыми, что даже временные прихоти официальной науки, заставляющие её их не слушать и наказывать их, когда это только возможно, понижением профессионального статуса, не могут заставить этих учёных отказаться от найденного, если они хотят остаться честными людьми.

Важность такого положения вещей для нашей нынешней дискуссии очевидна. Если человеческая личность прекращает своё существование, когда мозг перестаёт работать, тогда нет смысла размышлять о потусторонней жизни. Если же мозг есть некий «насос сознания», подающий в наш бренный организм космический разум такими малыми дозами, которые могут быть использованы развивающимся сознанием личности, заключённой внутри физического организма, и в то же самое время питающий ту же бренную психосоматическую систему информацией о локальных физических ощущениях, – тогда необходимость в мозге для души отпадает, как только душа достаточно разовьётся и окрепнет, чтобы быть в состоянии продолжать своё существование в её собственной стихии… Тому, кто плывёт в потоке чистой воды, не требуется система водоснабжения с её сложными устройствами из насосов, трубопроводов, затворов и вентилей.

Некоторые выдающиеся умы видели, что в нашем понимании в успешном постижении космической функции человеческого мозга лежит само будущее человека. В механизме (поскольку концепция всесильного механизма является современной общепринятой мудростью, известной каждому семикласснику, нет необходимости говорить здесь подробно) они видят тупик и крах человека, который будет на ощупь бесконечно возиться с молекулами до тех пор, пока не взорвёт себя вместе с ними. В космическом сознании они видят отражение смысла и содержания тех аспектов человеческого опыта, которые сегодня пока ещё не получили своего объяснения, видят многообещающее возрождение научных исследований, перед которыми раскрываются необъятные горизонты.

Одним из самых выдающихся умов – первопроходцем, исследователем с огромным кругозором, указавшим на области, позднее исследованные подробно такими гигантами, как Юнг, Дьюи и Фрейд, – был Уильям Джеймс. Поскольку Джеймс был первым среди тех, кто начал создавать тот подход к знанию, в котором рациональная определённость и интуитивно постигаемая тайна мирно – и даже очень успешно – сосуществуют друг с другом в пределах одной и той же концепции мира, мы должны рассмотреть выдвинутые им ключевые положения. Тогда мы сможем полностью оценить самые последние данные о жизни за смертью, которыми мы располагаем.

Современные учебники по психологии обычно говорят об Уильяме Джеймсе как об одном из четырёх основателей современной психологии, трое других – это Вильгельм Вундт, Джон Дьюи, и Зигмунд Фрейд. Каждый из этих пионеров использовал работу других: Вундт внёс вклад в разработку техники и методов эксперимента, которые доминируют в современных психологических исследованиях. Джеймс утвердил концепцию изучения человеческой личности как функционального целого; Фрейд разработал технику психоанализа, основанную на методе свободных ассоциаций; Дьюи – концепцию умственной активности как эволюционное решение проблем, вытекающих из непосредственного человеческого опыта.

Джеймс никогда не отрицал того бесспорного факта, что деятельность человека в большой степени состоит из простых «машиноподобных» автоматических реакций на тот или иной стимул, или раздражитель. И в самом деле, его теория функционализма является основой для сегодняшнего понимания и лечения таких функциональных неврозов, как глухота, возникшая из стремления организма отделяться от нежелательных звуков; слепота, позволяющая уклониться от неприятного; обжорство и клептомания, компенсирующие недостаток любви, жажда власти, прикрывающая чувство неполноценности, и т. д. Функционализм лежит также в основе убеждения Джеймса, что человеческое сознание есть нечто гораздо большее, чем система рефлекторных циклов, действующая по принципу «стимул – реакция». Его непосредственные наблюдения за физическим и умственным поведением человека привели его к поиску той функции, побочным продуктом которой является поступок или действие. Он был убеждён, что глубокое понимание проявлений «механического» начала в человеке очень существенно для полного понимания человека. Его исследования в области функционализма психики помогли освободиться от многих ложных представлений о Боге и бессмертии.

Но те же самые исследования привели его и к открытию высших функций в человеке, не объясняемых ни одной земной механистической теорией. Из четырёх основоположников современной психологии только Джеймс и Фрейд проявили внимание к огромному миру переливающихся, пульсирующих обертонов, существующему помимо замкнутой цепи клинических проявлений и наблюдений, которыми все они были столь заворожены. Фрейд осознал существование этих обертонов слишком поздно, чтобы это оказало какое-либо влияние на то процветающее направление в психологии, которое носит его имя (незадолго до смерти Фрейд писал, что, если бы ему суждено было начать всё сначала, он стал бы парапсихологом). Джеймс же подошёл к этому ещё в расцвете своих творческих сил. Для Джеймса было очевидным, что ценность любой гипотезы обратно пропорциональна тому объёму человеческого опыта, который она не может объяснить. Он много писал о явлениях, устойчиво существующих за границами объяснений механистической психологии, и заложил фундамент для более тщательного изучения такого рода феноменов. Поэтому если наша цель ввести в область научного изучения полный диапазон действительных событий, которые составляют подлинный человеческий опыт, мы должны вернуться к основам, заложенным Уильямом Джеймсом, и к тем достижениям его мысли и интуиции, мимо которых столь примечательно прошли поздние фрейдисты.

Уильям Джеймс внёс выдающийся вклад в ту область исследований, которые привели к его окончательным выводам по проблеме жизни после смерти. Он был одним из пяти детей блестящего, неутомимого и вечно непоседливого отца. Генри Джеймс-старший происходил из старинной процветающей шотландско-ирландско-английской пресвитерианской семьи фермеров, промышленников и коммерсантов. Молодым человеком Джеймс-старший учился в Пристонской теологической семинарии, где у него развилось яростное неприятие организованной религии. Позже он много и блестяще писал на философские и теологические темы и был близким другом таких интеллектуальных лидеров своего времени, как Эмерсон и Карлайл. Из-за врождённой одержимости отца к скитаниям образование Уильям получал на двух континентах – в Старом и Новом Свете, – и оно часто прерывалось. Мальчиком Уильям посещал различные школы США, Франции и Швейцарии. В восемнадцать он занялся изучением искусства, через год бросил это занятие и поступил в Лоренсовскую школу естественных наук Гарвардского университета. Семь раз прерывал он свои занятия в Гарварде, прежде чем закончил уже Медицинскую школу Гарвардского университета. Причиной одного из таких перерывов было его участие в исследованиях долины реки Амазонки в качестве ассистента великого учёного Луи Агассиса. Другой перерыв был сделан на время его занятий в Германии под руководством знаменитого учёного Германа фон Гельмгольца.

На протяжении всех юношеских лет физическое здоровье Джеймса постоянно внушало опасения. Обострения болезней время от времени приковывали его к постели, и тогда он полностью погружался в себя, приходя иногда даже к мысли о самоубийстве. Возможно, именно вследствие таких кризисов у него развилась та чрезвычайная тяга к изучению и пониманию душевных болезней и страданий человека, которая отличала все его позднейшие работы. Эти депрессии внезапно прекратились в возрасте двадцати восьми лет, когда он открыл для себя работу французского философа Шарля Б. Ренувье. Великий французский мыслитель доказывал, что отличительной чертой человеческого существа является не его «автоматизм», но непрерывное стремление ко всё большей свободе мысли и действия через использование той ограниченной способности, которой обладает лишь он один из всех живых существ, – свободной волей. Для молодого Уильяма Джеймса это было откровением. «Моим первым актом свободной воли, – писал он, – станет вера в свободную волю». Это решение раскрепостило его скованную способность к творчеству. Вскоре после этого Джеймс женился и углубился в многообещающие исследования с такой энергией и блеском, какие редко проявляются в человеке; им суждено было принести ему известность и признание.

Он восходил от одного предмета к другому, добиваясь значительных оригинальных результатов при каждой смене своих интересов, всегда используя ранее приобретённые знания в качестве отправной точки для дальнейших исследований. Сначала он стал профессором физиологии в Гарварде. Затем – профессором психологии. И увенчал эту фазу карьеры своим великим трудом – двухтомником «Принципы психологии». Эта работа, увидевшая свет в 1890 году, была немедленно признана в научных центрах мира как открывающая новую эпоху в развитии науки. Она перевернула весь принятый и установившийся набор представлений в науках, изучающих интеллект и психику человека, и навсегда утвердила принцип функционализма в психологии. Это был период быстрого продвижения в понимании рутинной, земной активности человеческого мозга. Иосиф Броер в 1880 году в Германии с помощью гипноза излечил своего пациента от душевной болезни, причиной которой была давняя, скрываемая от самого себя психическая травма. Этот случай заинтересовал молодого доктора Зигмунда Фрейда, который, работая с Броером, готовился к своей первой книге по психоаналитической терапии. Совершая собственные открытия и с интересом следя за работами Вундта, Броера и Фрейда, Джеймс был на гребне волны наступления психологической науки.

В среднем возрасте Джеймс, уже находясь на самой вершине мировых достижений в избранной им психологии, обнаружил, что эта наука имеет свои ограничения, мешающие полностью понять природу и назначение человека. Психология правильно концентрировала своё внимание на тщательном изучении человека именно в том состоянии, в котором он находится, с тем чтобы помочь ему решить его непосредственные частные проблемы и, если возможно, ослабить симптомы душевных отклонений. Джеймс нашёл эти границы стеснительными во многих отношениях. Они исключали вовсе или оставляли без внимания космическое происхождение человека, его функцию и конечную цель. Это поднимало лабораторный склад ума и миф «объективности» над другими формами восприятия на такую высоту, которой они вряд ли заслуживали. Тогда, оставляя за собой и в дальнейшем используя до предела всё, чего он достиг в своих занятиях психологией, Джеймс всё-таки оставляет психологию как «малую» науку. Он использует фундаментальные достижения психологии в своих занятиях философией, где, как он чувствует, поиск истины обретёт большие просторы. Его метод – считать любое знание достоверным только тогда, когда в его основе лежит непосредственный человеческий опыт, – не изменился и здесь и оказался в равной мере успешным. Он не отстаивал далеко идущих заключений и не переносил их в диалектические рассуждения. Подойдя к устрашающим своей сложностью вопросам о Боге и бессмертии, он обратился не к авторитетам, не к теории, не к искусной аргументации, а к тому, что на самом деле происходило с людьми. Джеймс не мог выработать свою точку зрения наспех. В течение десяти лет он публиковал тщательно взвешенные статьи о своих тщательно выверенных исследованиях, прежде чем сделать предварительные заключения, но и они сопровождались осторожными оговорками о том, что для окончательного их подтверждения ещё требуется значительная работа.

В конце концов он пришёл к полному убеждению в существовании Бога. Сомнительно, конечно, чтобы его определение Бога могло удовлетворить требования высших священнослужителей его времени. Но он считал бесспорным и твёрдо установленным факт существования спасительных сил, душевных и духовных по своей природе, с которыми в минуты кризиса личность может вступить в контакт. Поскольку факт телепатии (передачи мысли) был также установлен, Джеймс обнаружил, что вопрос о бессмертии становится куда более затруднительным и сложным. Чтобы представить такого рода доказательства выживания человеческой личности после смерти тела, которые могли бы удовлетворить самого требовательного скептика (Джеймс полностью разделял скептическую точку зрения и придерживался её принципов во всех своих исследованиях), необходимо было установить и представить факты, которые нельзя было бы объяснить никакой возможностью передачи мысли (сознательной или бессознательной) от одного из здравствующих на земле людей другому.

Раз за разом он сталкивался с такими случаями, объяснять которые с помощью гипотезы о телепатической передаче мысли казалось более несообразным, чем с помощью гипотезы о продолжении жизни человека за смертью. Однако во всех тех случаях, когда объяснение с помощью телепатического эффекта было хоть сколько-нибудь терпимым, он не считал, что этот пример научно убедителен для его выводов. В том, что они могли быть логически и морально убедительными, он не сомневался.

В 1902 году Джеймсу представился случай систематически изложить свои мысли и результаты исследований в цикле Джиффордских лекций, традиционно читавшихся в Эдинбургском университете специально приглашёнными учёными. Эти двадцать его лекций были опубликованы позже в книге «Многообразие религиозного опыта» и выражали генеральную линию его философии жизни за смертью, которой он остался верен до конца своих дней. То, что появлялось на свет относящегося к данной проблеме впоследствии, иногда могло быть сравнимо с уровнем этих лекций, но никогда не превосходило этот органичный сплав духовного и научного опыта человека. «Следует помнить, – писал об этой книге знаменитый учёный из Колумбийского университета Жак Барзен в 1958 году, – что Джеймс пришёл в философию из психологии – его классический трактат 1890 года и по сей день остаётся вехой в истории этой науки. Прежде чем стать психологом, Джеймс получил образование как химик и врач, так что его эволюция от изучения материи до изучения религиозных устремлений человека была подкреплена знанием естественных, точных наук, то есть теми знаниями, которыми больше всего восхищается наше столетие».

Цитировать какой-нибудь определённый отрывок из работы, настолько богатой и глубокой, как «Многообразие религиозного опыта», значит рисковать исказить её; эту работу действительно необходимо прочесть целиком. И тем не менее я всё таки должен рискнуть. Приведу отрывок, где Джеймс обсуждает отношение к религии, который был и остаётся одним из самых мной любимых: