Текст книги "Отель"

– Уловка это или нет, можете судить сами. – Питер выдвинул ящик стола, достал папку и раскрыл ее. – Вот тут лежит сделанная мной запись показаний мисс Прейскотт, а также описание того, что я увидел, когда в понедельник ночью вошел в номер тысяча сто двадцать шесть – двадцать семь. Бумага еще не завизирована мисс Прейскотт, но она, конечно, ее подпишет, а если сочтет нужным, то и добавит кое-какие детали. Кроме того, у меня есть письменные показания Алоисиуса Ройса, служащего нашего отеля, на которого вы налетели с кулаками. Он подтверждает мой отчет и описывает, что произошло, когда он вошел в номер.

Мысль получить такой документ от Ройса пришла Питеру в голову лишь вчера поздно вечером. Он попросил об этом молодого негра по телефону, и сегодня утром тот принес ему бумагу. Отчет был аккуратно отпечатан, мысли изложены четко и ясно – недаром Ройс учился на юриста. Вручая Питеру бумаги, Ройс предостерег его: «Я по-прежнему убежден, что ни один суд в Луизиане и ломаного гроша не даст за свидетельство мальчишки-ниггера по делу об изнасиловании, в котором замешаны белые». Слегка раздраженный вечной ершистостью Ройса, Питер тем не менее заверил, что дело никогда не попадет в суд. «Но мне надо быть во всеоружии», – добавил он.

Помог Питеру и Сэм Якубек. По просьбе Питера он осторожно навел справки об обоих молодых людях – Стэнли Диксоне и Лайле Дюмере. Якубек сообщил следующее: «Отец Дюмера, как вам известно, президент банка, а отец Диксона торгует автомобилями; у него хорошее дело, большой дом. Оба парня, судя по всему, пользуются достаточной свободой и попустительством со стороны родителей, а также, насколько я понимаю, не испытывают недостатка в деньгах, хотя и до определенного предела. Отцы обоих, судя по тому, что мне удалось узнать, не станут кипятиться из-за того, что их сынки переспали с какой-то там девчонкой; скорее всего скажут: «Я в молодости тоже этим грешил». Но попытка изнасилования, да к тому же дочки Прейскотта – это уже другое дело. Марк Прейскотт пользуется влиянием в городе – не меньшим, чем кто-либо другой. Он вращается в том же кругу, что и родители обоих мальчишек, хотя, пожалуй, Прейскотт по своему положению превосходит их. И конечно, если Прейскотт напустится на стариков Диксона и Дюмера и обвинит их сыновей в изнасиловании своей дочки или в попытке изнасилования, то дело будет худо, и оба парня понимают это». Питер поблагодарил Якубека и на всякий случай принял услышанное к сведению.

– Ваши угрозы прижать нас этим заявлением, – заговорил Диксон, – ничего не стоят. Своими глазами вы ничего не видели, и бумага ваша составлена с чужих слов.

– Возможно, вы и правы, – сказал Питер. – Я не юрист и поэтому не могу утверждать наверняка. Но будь я на вашем месте, я не стал бы сбрасывать со счетов этот документ. И еще: чем бы дело в суде ни кончилось, пахнуть оно будет не очень хорошо, и я полагаю, что ваши родители всыплют вам по первое число.

Быстрый взгляд, которым обменялись Диксон и Дюмер, показал Питеру, что последний удар достиг цели.

– Ребята! – взмолился Глэдвин. – Нам вовсе ни к чему попадать в суд.

– Что же вы собираетесь предпринять? – мрачно спросил Лайл Дюмер.

– Если мы сумеем договориться, то я ничего не буду предпринимать, во всяком случае, против вас. Если же вы будете продолжать упорствовать, я вечером пошлю телеграмму мистеру Прейскотту в Рим и передам эти бумаги его адвокатам здесь, в Новом Орлеане.

– Что вы подразумеваете под словом «договориться»? – резко спросил Диксон.

– Это означает, что каждый из вас напишет сейчас полный отчет о том, что произошло в понедельник, включая первую часть вечера, и укажет, кто из служащих отеля так или иначе причастен к случившемуся.

– Черта с два! – взорвался Диксон. – Слишком многого захотели…

– Кончай, Стэн! – нетерпеливо прервал его Глэдвин. И, обращаясь к Питеру, спросил: – Предположим, мы дадим показания. Что вы с ними сделаете?

– Можете положиться на мое слово – хоть мне и очень хочется использовать их соответствующим образом, ваших заявлений не увидит ни один человек за пределами отеля.

– Какие у нас гарантии, что вам можно верить?

– Никаких. Просто у вас нет другого выхода.

В комнате наступила тишина – поскрипывал стул, да приглушенно стучала машинка за дверью.

– Я согласен, – нарушил молчание Валоски. – Дайте мне что-нибудь, на чем можно писать.

– Пожалуй, я тоже напишу, – присоединился к нему Глэдвин.

Лайл Дюмер мрачно кивнул в знак согласия.

Диксон нахмурился и, пожав плечами, изрек:

– Итак, всех засадили за писанину. Теперь-то какая разница – одним больше, одним меньше? Только я люблю писать толстым пером, – сказал он Питеру. – Таков мой стиль.

А через полчаса, после того как вся компания удалилась, Питер внимательно перечитал несколько исписанных листов, которые он лишь бегло проглядел при юношах.

Перед ним лежали четыре версии того, что произошло в понедельник; они отличались друг от друга в изложении деталей, но в основном совпадали. Они позволяли восполнить существовавшие дотоле пробелы в информации и давали исчерпывающий ответ на просьбу Питера назвать соответствующих служащих отеля.

Старший посыльный Херби Чэндлер едва ли мог теперь рассчитывать на то, что ему удастся выйти сухим из воды.

12

Неясная мысль, мелькнувшая было в голове Отмычки, постепенно приобрела вполне четкую форму.

Инстинкт подсказывал ему, что появление герцогини Кройдонской в вестибюле отеля одновременно с ним было не просто совпадением. Это было величайшее знамение, указавшее ему путь к сверкающим украшениям герцогини.

Ясно, что знаменитая коллекция драгоценностей, принадлежащих Кройдонам, едва ли могла целиком находиться в Новом Орлеане. Известно было, что во время разъездов герцогиня брала с собой лишь часть своих сокровищ Аладдина. И тем не менее добыча могла быть крупной: хотя большинство драгоценностей скорее всего хранилось в сейфах отеля, у герцогини в номере наверняка было кое-что.

Как всегда, ключом к решению проблемы был ключ от номера Кройдонов. И Милн-Отмычка принялся разрабатывать план, как его добыть.

Несколько раз он поднимался на лифтах, меняя их, чтобы не вызвать подозрения. Однажды, когда в кабине лифта не было никого, кроме лифтера, он спросил как бы невзначай:

– А правда, что в отеле остановились герцог и герцогиня Кройдонские?

– Совершенно верно, сэр.

– Наверно, тут есть специальные номера для гостей такого ранга. – Отмычка широко улыбнулся. – Не то что для нас, простых смертных.

– Да, сэр, герцог с герцогиней занимают президентские апартаменты.

– Вот как! На каком же это этаже?

– На девятом.

Отмычка мысленно поставил галочку возле «пункта первого» и вышел из лифта у себя на восьмом этаже.

«Пункт два» состоял в том, чтобы выяснить номер комнаты. Это оказалось совсем нетрудно. Достаточно было подняться на один марш по лестнице и совершить небольшую прогулку по коридору! Двустворчатые двери, обитые кожей, с вытисненными на них золотыми королевскими лилиями, возвещали о том, что здесь президентские апартаменты. Отмычка запомнил номер: 973–7.

Снова вниз, в вестибюль, – на этот раз, чтобы с независимым видом пройтись мимо стойки портье. Быстрый, наметанный глаз сразу подметил, что у номера 973–7 было обычное, как у всех номеров, отделение для почты. И там на гвоздике висел ключ.

Было бы ошибкой сразу подойти к портье и попросить ключ. Отмычка сел в вестибюле и стал наблюдать. Предосторожность оказалась нелишней.

Через несколько минут пристального наблюдения стало ясно, что в отеле приняты меры предосторожности и персонал предупрежден. Обычно портье выдают ключи не глядя, тогда как сегодня они были подозрительно внимательны. Когда у портье просили ключ, он спрашивал фамилию постояльца и сверял ответ с записью в регистрационной книге. Видно, решил Отмычка, весть об удачном рейде, совершенном им утром, распространилась по отелю, в результате чего и приняты дополнительные меры безопасности.

При мысли о том, что полиция Нового Орлеана тоже поставлена на ноги и через считанные часы может начать розыск именно его, Милна, Отмычка похолодел от страха. Правда, если верить утренней газете, основное внимание полиции было по-прежнему приковано к розыскам человека, который двое суток назад сбил мать и дочь и умчался на своей машине. Но в полиции наверняка найдется какой-нибудь дотошный тип, который урвет минутку и свяжется по телетайпу с ФБР. И, вспомнив о том, какую страшную цену придется ему заплатить при очередной поимке, Отмычка снова чуть было не решил плюнуть на все, рассчитаться в отеле и дать деру из города. И все же продолжал колебаться. Наконец он заставил отступить сомнения, вспомнил об утренней удаче и успокоился.

Через некоторое время его долготерпение было вознаграждено. Он заметил, что один из клерков, молодой человек с волнистыми светлыми волосами, нервничает и не слишком уверен в себе. Отмычка понял, что перед ним новичок.

Присутствие за стойкой этого молодого человека открывало некоторые возможности, использовать которые, решил Отмычка, будет делом нелегким и рискованным. Но вероятно, само возникновение такой возможности, как и другие события, произошедшие за сегодняшний день, было уже знаменательно. Итак, он решил ею воспользоваться с помощью уже проверенной уловки.

На приготовления требовался по крайней мере час. А так как было уже далеко за поддень, приходилось торопиться, чтобы успеть до ухода молодого человека со смены. Отмычка поспешно покинул отель. И устремился в универсальный магазин «Мэзон Бланш», расположенный на Канал-стрит.

Бережно расходуя деньги, Отмычка накупил груду недорогих, но громоздких вещей – преимущественно игрушек – и попросил, чтобы каждую положили в фирменную коробку или пакет. На улицу он вышел с горой свертков, которые еле мог удержать в руках. По дороге он зашел еще в один магазин – на этот раз в цветочный, где купил цветущую азалию в горшке, после чего направился в отель.

У входа с Каронделет-стрит швейцар в форме услужливо распахнул перед ним дверь. Лицо его расплылось в улыбке при виде Отмычки, которого еле видно было за горой пакетов и цветущей азалией.

Войдя в вестибюль, Отмычка замешкался, как бы разглядывая рекламные стенды, а в действительности ожидая, когда наступит подходящий момент. Для этого, во-первых, требовалось, чтобы у стойки портье и там, где выдают почту, собралось несколько человек и, во-вторых, чтобы появился молоденький клерк, которого он приметил ранее. И то, и другое произошло почти одновременно.

Весь начеку, с учащенно бьющимся сердцем, Отмычка подошел к стойке портье.

Он оказался третьим в очереди к молодому человеку со светлыми волнистыми волосами. Вскоре перед ним осталась лишь женщина средних лет – она назвала свою фамилию и получила ключ. И уже собиралась отойти, но вдруг вспомнила, что хотела спросить, как переадресовать почту на отель. Казалось, ее расспросам не будет конца, тем более что молодой клерк отвечал неуверенно. Сгорая от нетерпения, Отмычка заметил, что очередь у стойки начинает редеть. Соседний портье освободился и выжидательно посмотрел в сторону Отмычки. Тот поспешно отвел глаза, моля Бога, чтобы переговоры о переадресовании почты побыстрее окончились.

Но вот женщина отошла. Молодой портье повернулся к Отмычке и невольно, как и стоявший у двери швейцар, заулыбался при виде груды пакетов, увенчанной цветком. Отмычка ледяным тоном произнес заранее приготовленную фразу:

– Уверен, что у меня очень смешной вид. Однако, если вас не затруднит, я хотел бы получить ключ от девятьсот семьдесят третьего номера.

Улыбка мгновенно исчезла с лица молодого человека, он покраснел.

– Сию минуту, сэр. – Растерявшись от смущения, а это-то и требовалось Отмычке, он повернулся на своем вертящемся стуле и снял ключ с гвоздя.

Отмычка заметил, как взглянул на него другой портье, когда он назвал номер. Момент был критический. Они, конечно, знали номер президентских апартаментов наизусть, и, вмешайся более опытный служащий, Отмычка был бы тут же раскрыт. Его даже в пот бросило.

– Ваша фамилия, сэр?

– Это что, допрос? – взорвался Отмычка. При этом он как бы невзначай уронил два пакета. Один упал на стойку, другой свалился за нее. Окончательно смутившись, молодой портье бросился поднимать тот и другой. Его более опытный сослуживец, снисходительно улыбнувшись, отвернулся.

– Прошу прощения, сэр.

– Ничего, ничего. – Получив пакеты и водрузив их на остальные, Отмычка протянул руку за ключом.

На какое-то мгновение молодой человек замер в нерешительности. Но впечатление, на которое и рассчитывал Отмычка, а именно: что перед ним стоит уставший, вконец измотанный хождением по магазинам человек, – сыграло свою роль, тем более что человек этот был сама респектабельность, о чем свидетельствовали знакомые пакеты из «Мэзон Бланш», а излишне раздражать постояльцев не следует.

И портье почтительно вручил Отмычке ключ от номера 973.

Пока Отмычка неторопливо шел к лифтам, у стойки портье вновь стало оживленно. Быстро брошенный назад взгляд отметил, что служащим опять подвалило работы. Тем лучше! Значит, у них будет меньше возможности обсуждать происшедшее и что-то подметить. Однако ключ все равно надо вернуть, и как можно скорее. Если его отсутствие будет замечено, возникнут вопросы и подозрения, тем более опасные, что в отеле уже поднята тревога.

Отмычка велел лифтеру нажать на «девятый» – мера предосторожности на случай, если кто-нибудь услышал, как он просил ключ от номера на этом этаже. Выйдя из лифта, Отмычка помедлил, перекладывая поудобнее свои пакеты, и, как только дверь лифта захлопнулась, устремился к служебной лестнице. Ему надо было спуститься всего на один этаж. На площадке между этажами стоял бак для мусора. Отмычка открыл его и запихал туда сослуживший свою службу цветок. А через несколько секунд он уже был у себя в номере.

Раскрыв шкаф, Отмычка швырнул в него пакеты. Завтра он снесет их в магазин и потребует, чтобы ему вернули деньги. Конечно, их стоимость – сущая ерунда в сравнении с кушем, который он надеялся сорвать, но не брать же их с собой, да и бросать опасно – могут навести на след.

Не мешкая, Отмычка расстегнул молнию на чемодане и достал оттуда небольшую, обитую кожей коробку. В ней были пачка чистых белых карточек, несколько хорошо отточенных карандашей, кронциркуль и микрометр. Выбрав одну из карточек, Отмычка положил на нее ключ от президентских апартаментов. Затем, придерживая ключ рукой, старательно обвел его карандашом. Вслед за этим, с помощью кронциркуля и микрометра, измерил толщину ключа, а также снял точные размеры каждой продольной бороздки и вертикальной риски и записал их рядом с изображением ключа на карточке. На металле стоял штамп изготовителя. Отмычка записал и его – это могло облегчить выбор подходящей заготовки. Наконец, повернув ключ к свету, он аккуратно нарисовал его в поперечном сечении.

Теперь у него была отличная подробная спецификация, по которой опытный слесарь мог сделать копию ключа. Метод, не без удовольствия частенько думал Отмычка, весьма далекий от снятия отпечатка на воске, который так любят описывать авторы детективных романов, однако куда более эффективный.

Он убрал обитый кожей футляр, а карточку спрятал в карман. Через несколько минут он уже снова был в главном вестибюле.

Как и прежде, он дождался момента, когда все портье были заняты. Тогда он не спеша пересек вестибюль и незаметно положил на стойку ключ от номера 973.

Затем он отошел на удобное для наблюдения место. Когда у стойки схлынул народ, один из портье заметил ключ. Он небрежно взял его, взглянул на номер и повесил на место.

Отмычку охватило чувство гордости за свое профессиональное мастерство. Сочетание изобретательности и опыта помогло ему обойти все ловушки и достичь намеченной для начала цели.

13

Выбрав темно-синий галстук фирмы Скьяпарелли из нескольких висевших в его платяном шкафу, Питер задумчиво вывязывал узел. Он снова был дома – в своей маленькой квартирке, расположенной в деловой части города неподалеку от отеля, откуда он ушел час назад. Через какие-нибудь двадцать минут он должен быть на ужине у Марши Прейскотт. Интересно, кто там еще окажется? По всей вероятности, кроме друзей Марши, которые, как надеялся Питер, иного склада, чем квартет Дюмер – Диксон, там будет еще кто-нибудь постарше, иначе зачем бы Марше приглашать его.

И вот сейчас, когда времени оставалось в обрез, Питер вдруг пожалел, что принял приглашение и не может встретиться с Кристиной. Он хотел было позвонить ей перед уходом, но потом решил, что благоразумнее подождать до завтра.

Он чувствовал себя сегодня неуверенно – как будто под прошлым была подведена черта, а будущее еще представлялось неясным. Столь многое в жизни Питера было неопределенно, столь многое не решено в ожидании большей ясности. Да кроме того, решалась ведь и судьба «Сент-Грегори». Удастся ли Кэртису О'Кифу взять верх в схватке за отель? По сравнению с этим все остальное казалось мелочью – даже конгресс стоматологов, руководство которого по-прежнему дебатировало, покинуть в знак протеста «Сент-Грегори» или нет. Заседание исполнительного комитета, созванное час назад пылким президентом ассоциации доктором Ингрэмом, было в полном разгаре и, судя по всем признакам, продлится еще долго – недаром старший официант сообщил Питеру, что уже несколько раз посылал своих людей в зал заседаний пополнить запасы льда и освежающих напитков. И хотя Питер просил этих негласных наблюдателей известить его, когда совещание будет подходить к концу, по мнению старшего официанта, они там будут еще спорить и спорить. Прежде чем покинуть отель, Питер попросил дежурного помощника управляющего, чтобы тот позвонил ему по телефону и немедленно информировал о том, какое врачи примут решение. До сих пор звонка не было. Чем же кончится дело, размышлял Питер: займет ли большинство участников непоколебимую позицию доктора Ингрэма или сбудутся циничные прогнозы Уоррена Трента и ничего не произойдет?

Эта же неопределенность заставила Питера повременить – по крайней мере до завтра – и не принимать никаких мер в отношении Херби Чэндлера. Питер был твердо уверен, что этого слизняка – старшего посыльного – необходимо уволить, и чем скорее, тем лучше, чтобы оздоровить атмосферу в отеле. При этом характерно, что Чэндлера уволят не за то, что он поставляет гостям девиц легкого поведения – этим промыслом, если не Чэндлер, занялся бы кто-то другой, – а за то, что он позволил алчности возобладать над здравым смыслом.

Избавившись от Чэндлера, можно было бы положить конец и многим другим злоупотреблениям, но согласится ли Уоррен Трент на подобные радикальные действия, было не ясно. Однако, принимая во внимание накопившиеся факты, а также то, как Уоррен Трент печется о добром имени отеля, можно надеяться, что согласится.

В любом случае, напомнил себе Питер, нужно проследить, чтобы заявления Диксона, Дюмера и тех двоих были надежно припрятаны и сведения о них не распространялись за пределами отеля. Он дал слово и намерен его сдержать. К тому же Питер всего лишь попугал сегодня ребят, сказав, что сообщит Марку Прейскотту, как хотели изнасиловать его дочь. И тогда, и сейчас он твердо помнил просьбу Марши: «Мой отец в Риме. Прошу вас, не рассказывайте ему об этом – никогда!»

Мысль о Марше напомнила, что надо поторапливаться. Через несколько минут Питер выскочил на улицу и окликнул проезжавшее такси.

– Вы не ошиблись? – спросил Питер шофера, когда машина остановилась.

– Можете не сомневаться, – ответил тот, оценивающе оглядев своего пассажира. – Если вы, конечно, не перепутали адрес.

– Адрес правильный.

Питер взглянул туда, куда смотрел шофер, – на внушительный белый особняк. От одного вида великолепного фасада дух захватывало. Над живой изгородью из тиса, за стройными магнолиями, поднимались изящные колонны в неоклассическом стиле, поддерживавшие крытую галерею, которую венчал выдержанный в классических пропорциях фронтон. По обеим сторонам основного здания два крыла как бы повторяли в миниатюре все его детали. Дом был в отличном состоянии: дерево выглядело прочным, свежая краска блестела. Предвечерний аромат цветущих оливковых деревьев наполнял воздух благоуханием.

Расплатившись с таксистом, Питер подошел к кованым чугунным воротам, которые легко открылись. Дорожка, мощенная старым темно-красным кирпичом, извивалась меж деревьев и лужаек. Несмотря на ранние сумерки, два высоких фонаря уже горели у дома, освещая дорожку. Питер как раз подошел к ступенькам террасы, когда щелкнул замок и двойные двери распахнулись. В широком дверном проеме стояла Марша. Она подождала, пока Питер поднимется на террасу, и шагнула ему навстречу.

На Марше было белое узкое и длинное платье, резко оттенявшее черные как вороново крыло волосы; Питера еще больше, чем раньше, поразила женственность этой совсем еще юной девушки.

– Добро пожаловать! – весело сказала Марша.

– Спасибо. – Питер сделал широкий жест рукой. – Дайте хоть чуть-чуть прийти в себя.

– Все так говорят, – сказала Марша, беря его под руку. – Начнем с официального обхода владений Прейскоттов, пока не стемнело.

Спустившись со ступенек террасы, они пересекли лужайку, поросшую мягкой травой. Марша шла бок о бок с Питером. Сквозь рукав пиджака он ощущал теплую упругость ее тела. Пальцы девушки слегка коснулись его запястья. Ноздри Питера щекотал аромат тонких духов, смешавшийся с благоуханием цветущих олив.

– Вот здесь. – Марша резко повернулась. – Это самая удачная точка обзора. Отсюда всегда фотографируют.

Действительно, вид, открывавшийся с края лужайки, был еще более впечатляющий.

– Дом построил один французский аристократ, любивший повеселиться, – пояснила Марша. – Это было в сороковых годах прошлого века. Ему нравилось, чтобы архитектура была похожа на греческую, чтобы вокруг бегали веселые беззаботные рабы и любовница была под рукой – для этого к дому было пристроено крыло. Второе уже пристроил мой отец. Он во всем предпочитает гармонию – будь то банковские счета или архитектура.

– Вы весьма оригинальный гид – не только сообщаете факты, но еще и философствуете!

– О, я по уши напичкана и тем, и другим. Вам интересны факты? Тогда посмотрите на крышу. – Оба одновременно подняли вверх глаза. – Как видите, она нависает над верхней галереей. Это местная, луизианская, интерпретация греческого стиля. Большинство здешних старинных зданий так построено, и неспроста: в условиях жаркого климата такая крыша дает тень и прохладу. А галерея большую часть времени – самая жилая часть дома. Там протекает жизнь семьи, там люди беседуют, общаются друг с другом.

– «Семья и домашний очаг – удел добродетельных и дается им в форме абсолютной и самодовлеющей».

– Кто это сказал?

– Аристотель.

Марша кивнула.

– Он бы одобрил галереи. – Помолчала и добавила: – Отец многое здесь реставрировал. Сейчас дом куда лучше, чем прежде, чего нельзя сказать о том, как мы им пользуемся.

– Должно быть, вы очень любите свой дом, – проговорил Питер.

– Я ненавижу его, – сказала Марша. – И ненавидела всегда, сколько себя помню.

Питер с любопытством взглянул на девушку.

– Конечно, – продолжала Марша, – совсем другое дело прийти просто посмотреть на него, ведь приходят же сюда люди и платят пятьдесят центов за осмотр, когда дом открывают на время Весенней фиесты. Будь я на их месте, я тоже восхищалась бы им, хотя бы из любви к старине. Но совсем другое дело – жить здесь постоянно, особенно тоскливо бывает с наступлением сумерек, да еще когда ты одна.

– Кстати, уже почти стемнело, – заметил Питер.

– Да, вижу, – ответила Марша. – Но сейчас совсем другое дело. Потому что вы рядом.

Они пошли назад к дому. Впервые Питер подумал о том, что вокруг слишком уж тихо.

– А другие гости без вас не соскучились?

– Какие другие гости? – Марша искоса лукаво посмотрела на него.

– Вы же мне говорили…

– Я говорила, что будет званый ужин. Он и будет. В вашу честь. Если вас волнует отсутствие третьего лица, то у нас есть Анна.

Беседуя, они вошли в дом. В высоких комнатах было темно и прохладно. Откуда-то из глубин дома появилась маленькая пожилая женщина в черном и закивала, улыбаясь.

– Я рассказала Анне о вас, – сказала Марша, – и она одобряет мою затею. Отец доверяет ей безгранично, так что все в порядке. А кроме того, Бен тоже дома.

Слуга-негр, неслышно ступая, вошел вслед за ними в небольшой, уставленный книгами кабинет. Он взял с одной из полок поднос с графином и рюмками для хереса. Марша отрицательно покачала головой. А Питер взял рюмочку хереса и теперь задумчиво потягивал вино. Марша жестом предложила Питеру сесть рядом с ней на диванчик.

– Вам часто приходится оставаться одной? – спросил Питер, подсаживаясь к девушке.

– Отец бывает здесь в перерывах между разъездами. Все дело в том, что поездки его становятся все длиннее, а перерывы все короче. Я бы скорее согласилась переехать в уродливое современное бунгало, лишь бы это было живое место.

– По правде говоря, сомневаюсь.

– Уверена, что переехала бы, – твердо сказала Марша. – Если, конечно, я жила бы там с действительно дорогим мне человеком. Впрочем, отель бы тоже сошел. Разве у управляющих нет своих номеров – на верхнем этаже отеля, где они работают?

Питер в изумлении взглянул на Маршу – девушка улыбалась.

Через какую-нибудь минуту слуга-негр тихо объявил, что ужин подан.

В соседней комнате маленький круглый стол был накрыт на двоих. Огоньки свечей, поблескивая, отражались в столовых приборах и деревянных панелях. Над каминной доской из черного мрамора висел портрет сурового старца – он смотрел вниз, и Питеру показалось, что предок критически разглядывает его.

– Пусть вас не смущает прадедушка, – сказала Марша, когда они уселись за стол. – Это он на меня хмурится. Дело в том, что он однажды написал в дневнике, что хотел бы основать династию, а видите, что получилось: его надежда погибнет со мной.

По мере того как шел ужин и слуга незаметно менял блюда, беседа между ними становилась все непринужденнее. А какая великолепная была еда! На горячее подали отлично приготовленное жаркое из дичи с рисом, а затем душистое крем-брюле. Питер вдруг понял, что получает от всего этого подлинное удовольствие, хотя ехал сюда не без опасений. С каждой минутой Марша становилась все оживленнее и очаровательнее, а он чувствовал себя все менее скованно. Впрочем, подумал он, этому особенно нечего удивляться, поскольку разница в их возрасте не такая уж и большая. К тому же в этой комнате, освещенной теплым светом свечей, Марша была особенно хороша.

Интересно, подумал Питер, аристократ-француз, построивший этот великолепный дом много лет назад, тоже ужинал здесь со своей возлюбленной? Или эта мысль – лишь плод воображения, рожденный обстановкой, в которой он оказался?

– Кофе будем пить на галерее, – сказала Марша, когда ужин был окончен.

Она быстро встала из-за стола – Питер любезно отодвинул ее стул – и инстинктивно снова взяла своего гостя под руку. Не испытывая на этот раз неловкости, Питер вышел вместе с девушкой в холл, откуда они поднялись вверх по широкой изогнутой лестнице. Там просторный коридор, расписанный с трудом различимыми в полумраке фресками, вывел их на открытую галерею, которую они видели, когда рассматривали дом из сада, теперь уже погруженного в темноту.

На плетеном столике стояли серебряный кофейный сервиз и маленькие чашечки. Сверху падал неровный свет газового фонаря. Захватив с собой кофе, Питер и Марша уселись на мягко качнувшиеся, выложенные подушками балконные качели. В ночном прохладном воздухе чувствовалось легкое дуновение бриза с залива. Снизу, из сада, долетало мерное жужжание насекомых, а со стороны Сент-Чарльз-авеню, находившейся в двух кварталах отсюда, доносился приглушенный рокот уличного движения. Питер остро ощущал присутствие Марши, молча сидевшей рядом.

– Вы вдруг что-то притихли, – нарушил молчание Питер.

– Да так. Все ломаю голову, не знаю, как сказать.

– А вы скажите как есть. Иногда так лучше получается.

– Хорошо. – Голос Марши прерывался от волнения. – Я решила, что хочу стать вашей женой.

На какие-то секунды, показавшиеся Питеру бесконечно долгими, он остолбенел, даже качели замерли в воздухе. Затем он осторожно поставил чашку с кофе.

Марша закашлялась, потом разразилась приступом нервного смеха:

– Если хотите сбежать, лестница вон там.

– Нет, бежать не собираюсь, – сказал Питер. – Хотя бы потому, что, сбежав, никогда не узнаю, почему вы решились сказать такое.

– Я и сама до конца не понимаю. – Марша сидела, слегка отвернувшись, и смотрела прямо перед собой – в ночь. Питер почувствовал, что она дрожит. – Просто мне внезапно захотелось это сказать. И я ничуть не жалею.

Питер понимал, что многое будет зависеть от того, насколько мягко и тактично он ответит этой импульсивной девушке. А тут еще, как назло, нервный спазм перехватил ему горло. И почему-то вспомнились слова, сказанные утром Кристиной: «Маленькая мисс Прейскогг так же похожа на ребенка, как котенок на тигра. Но думаю, едва ли найдется мужчина, который устоял бы перед соблазном быть съеденным ею, если она пожелает». Конечно, сказано это было несправедливо, пожалуй, даже чересчур резко. Но Марша, безусловно, не ребенок, а следовательно, к ней надо так и подходить.

– Марша, вы ведь едва знаете меня, так же как и я вас.

– А вы не верите в чутье?

– Верю до известных пределов.

– Так вот, с вами чутье у меня сразу сработало. В первую же минуту. – Если вначале голос у Марши дрожал и прерывался, то теперь она овладела собой. – Как правило, чутье не подводит меня.

– А как же насчет Стэнли Диксона и Лайла Дюмера? – мягко напомнил ей Питер.

– Меня и тогда чутье не обмануло. Просто я его не послушалась. А сейчас я слушаюсь.

– Но чутье ведь может и подвести.

– Всегда можно ошибиться, даже если ждать очень долго. – Марша повернулась к Питеру и посмотрела ему в глаза. Взгляд ее выражал такую решимость, какой прежде Питер за ней не замечал. – Мои родители знали друг друга пятнадцать лет, до того как поженились. Мать однажды призналась мне, что все знакомые предсказывали им счастливый союз, а на деле все обернулось ужасно. Я-то знаю, я ведь была между ними.

Питер молчал в растерянности.

– Их пример кое-чему меня научил. Да и не только он. Вы видели сегодня Анну?

– Да.

– Так вот, в семнадцать лет ее насильно выдали замуж за человека, которого она видела лишь один раз мельком. Так уж решили их семьи, в те дни такое часто случалось.

– Ну-ну, продолжайте, – сказал Питер, не спуская глаз с лица Марши.

– Накануне свадьбы Анна проплакала всю ночь напролет, но что толку: ее все равно выдали замуж, и она прожила с этим человеком сорок шесть лет. Муж Анны умер в прошлом году: они жили здесь, у нас. Это был самый добрый, самый очаровательный человек, какого я когда-либо встречала. И если на свете бывают идеальные супружеские пары, то это можно сказать о них.