Текст книги "Рама II"

19. ОБРЯД ПОСВЯЩЕНИЯ

Женевьева вдруг разрыдалась.

– Мама, я тебя так люблю… все это совершенно невозможно.

Девочка поспешно исчезла из кадра, на ее месте возникло лицо отца Николь. Несколько секунд Пьер глядел вправо и, убедившись, что девочка не может его слышать, повернулся лицом к монитору.

– Последние сутки были для нее просто невыносимы. Сама ведь знаешь, ты

– ее божок. В иностранной печати проскочили намеки, что это ты завалила операцию. А какой-то американский репортер и вовсе ляпнул, что ты делала операцию пьяной.

Он умолк. Тревога проступала и на лице отца.

– Мы-то с Женевьевой знаем, что все это вздорные измышления. Мы тебя любим, держись.

Экран потемнел. Николь уже звонила домой, и первый разговор с семьей подбодрил ее. Но последующий, когда отец с дочерью появились на экране с опозданием в двадцать пять минут, ясно показал, что случившееся на борту «Ньютона» нарушило и спокойный ход жизни в Бовуа… Особенно расстраивалась Женевьева. Вспоминая генерала Борзова, она то и дело ударялась в слезы, – с ним она несколько раз встречалась, русский дядюшка всегда был очень приветлив с ней, – и едва смогла взять себя в руки, прежде чем вновь разреветься в конце разговора.

«Значит, и тебя я смутила, дочка», – думала Николь, опускаясь на постель. Она потерла глаза. Николь ощущала крайнюю усталость. Медленно, не замечая глубин собственного уныния, она разделась ко сну. Ее ум одолевали сценки, которые могли происходить в школе в Люине, где главным действующим лицом была ее дочь. Поежившись, Николь представила себе, как подруги Женевьевы расспрашивают ее об операции и смерти Борзова. «Доченька, думала она, если бы ты знала, как я тебя люблю. Если бы только я могла избавить тебя от этой муки». Николь хотелось бы обнять Женевьеву, утешить ее, окружить материнской лаской, прогоняющей от своего ребенка всяких демонов. Но это было немыслимо. Женевьева находилась в сотне миллионов километров от матери.

Николь лежала на спине. Глаза ее были закрыты, но уснуть она не могла. Ома ощущала глубочайшее одиночество, куда более острое, чем когда-либо в жизни. Николь понимала, что ждет от кого-нибудь знаков симпатии, ждет, чтобы кто-нибудь сказал ей, что ощущение собственной неполноценности выдумано ею и не отвечает действительности. Но никто не мог этого сделать. Отец с дочерью на Земле. А из двоих самых близких ей членов экипажа «Ньютона» один был мертв, другой же вел себя довольно подозрительно.

«Неудачница я, – томилась Николь в своей постели, – провалила самое важное дело своей жизни». Ей уже приходилось испытывать на себе, что такое неудача. Тогда ей было шестнадцать. Николь решила принять участие в конкурсе на роль Жанны д'Арк – огромном национальном мероприятии, затеянном по поводу 750-й годовщины гибели девы. В случае победы Николь получила бы право играть Жанну д'Арк в целой серии представлений, растянувшейся на два года. Она полностью отдалась состязанию, прочла о Жанне все, что могла, и проглядела все видеоматериалы. И по всем разделам конкурса Николь оказалась первой, кроме одного – внешнего сходства. И проиграла. Отец утешал ее тем, что французы еще не готовы воспринять свою героиню в облике темнокожей девушки.

«Но все-таки это не было неудачей, – говорила себе офицер службы жизнеобеспечения „Ньютона“. – В любом случае отец сумел утешить меня…» Николь вспомнились похороны матери. Тогда ей было десять. Мать одна отправилась в Республику Берег Слоновой Кости, чтобы повидать прибывших из Америки родственников. Анави оказалась в Нидугу, когда на деревню обрушилась эпидемия лихорадки Хогана. Мучилась она недолго.

Пять дней спустя Анави сожгли с почестями, подобающими королеве сенуфо. Николь плакала, а Омэ заклинаниями пролагал душе матери путь по тому свету в Землю Приготовления, где она должна была отдохнуть перед новым воплощением на Земле. Когда пламя охватило костер и задымилось королевское одеяние матери, Николь ощутила всепоглощающее чувство потери. И одиночества. «Но в тот раз рядом со мной был отец. Он держал меня за руку, и мы оба следили, как огонь пожирал тело матери. Вместе это все-таки давалось легче. Во время поро я была куда более одинокой. И испуганной».

Она еще помнила тот ужас и ту беспомощность, что наполняли ее семилетнее сердчишко в то весеннее утро в аэропорту Парижа. Отец ласково поглаживал ее.

– Милая моя, родная, – говорил он. – Я буду очень скучать без тебя. Возвращайся целой и невредимой.

– Зачем ты нас отправляешь, папа? – интересовалась она. – Почему ты не летишь с нами?

Он нагнулся к ней.

– Ты должна стать частью народа своей матери. Все дети сенуфо проходят обряд поро в семь лет.

Николь начала плакать.

– Но, папа, я не хочу. Я же француженка, не африканка. Мне не нравятся эти странные люди, эта жара, эти букашки…

Отец крепко взял в ладони ее голову.

– Надо ехать, Николь. Мы так решили с мамой.

Анави действительно не один раз обсуждала все это с Пьером. Николь всю свою жизнь провела во Франции. И о своей африканской стороне знала лишь то, что рассказывала ей мать и чему научилась во время долгих – месяца на два – наездов всего семейства в Республику Берег Слоновой Кости.

Пьеру нелегко было дать согласие… нелегко было отпустить свою дочь на поро. Примитивный обряд. Но Пьер знал, что поро является краеугольным камнем всей религиозной традиции сенуфо. Еще во время свадьбы с Анави он заверил Омэ, что все его дети вернутся в Нидугу для участия хотя бы в первой части этого обряда.

Труднее всего было для Пьера остаться во Франции. Но Анави права. В Нидугу он чужой. Он не имеет права участвовать в поро и ничего не поймет в происходящем. Его присутствие будет лишь отвлекать малышку. С болью в сердце он целовал жену и дочь перед посадкой на самолет, отправляющийся в Абиджан.

Анави была обеспокоена тем, как ее единственная дочка, ее детка, едва достигшая семи лет, пройдет обряд посвящения. И она учила Николь всему, что знала сама. Дитя имело дар к языкам и начатками речи сенуфо овладела достаточно быстро. Однако нельзя было даже сомневаться, что в сравнении с остальными детьми Николь окажется в невыгодном положении. Те всю свою жизнь провели в африканских деревнях и прекрасно знакомы с окрестностями. Чтобы девочка успела приспособиться, Анави привезла ее в Нидугу за неделю до срока.

В основу поро было положено представление о том, что жизнь есть последовательность фаз или циклов и переходы между ними следует отмечать соответствующим образом. Циклы длились по семь лет. И в жизни каждого сенуфо должно было состояться три поро – три метаморфозы требовались для того, чтобы ребенок племени мог сделаться взрослым. Несмотря на то что нашествие современных телекоммуникационных средств на деревни Республики Берег Слоновой Кости в XXI веке вытеснило многие из традиционных обрядов, поро остался непременной принадлежностью общества сенуфо. В XXII веке племенной образ жизни испытал истинное возрождение, в особенности после того как Великий хаос доказал большинству африканских лидеров, что опасно чрезмерно полагаться на европейский мир.

Как и положено, Анави с улыбкой встретила жрецов, явившихся забрать девочку на поро. Она не хотела, чтобы Николь ощутила ее страх и волнение. Тем не менее Николь видела, что мать обеспокоена.

– Маман, у тебя холодные и мокрые руки, – шепнула она, обнимая Анави на прощание. – Не беспокойся. Все будет хорошо.

И действительно, когда они уселись в тележки, только кофейная физиономия Николь среди целой дюжины девчоночьих угольно-черных мордашек казалась довольной и ожидающей развлечения, словно в увеселительном парке или зоосаде.

Тележек было четыре: в двух ехали девочки, в двух везли нечто неизвестное, прикрытое сверху. Подружка, с которой Николь была знакома уже четыре года, – одна из ее кузин по имени Лутува, – объяснила остальным, что в этих, последних, едут жрецы и везут с собой «приспособления для пыток»… После этого все долго молчали, наконец одна из девочек набралась смелости и спросила, что, собственно, Лутува имеет в виду.

– Мне это приснилось две ночи назад, – деловито проговорила Лутува. – Они будут жечь нам соски и совать палки во все дырки. И если мы не будем плакать, то не почувствуем никакой боли.

Последующий час пять девочек, ехавших вместе с Николь, в том числе и Лутува, не проронили ни слова.

К закату они заехали далеко на восток – мимо заброшенной микроволновой ретрансляционной станции – в места, ведомые лишь религиозным старейшинам племени. С полдюжины жрецов устроили временные укрытия и начали разводить костер. Когда стемнело, девочек, широким кругом сидевших возле костра, накормили и напоили. После ужина начались костюмированные пляски. Омэ комментировал четыре пляски в честь различных животных. Гремели тамбурины и грубые ксилофоны, монотонный ритм отбивали на тамтаме. К счастью, каждый важный момент рассказа Омэ подчеркивался трубным звуком костяного охотничьего рога.

Перед тем как девочек уложили спать, Омэ в огромной маске и головном уборе, явно выдающем в нем главного, вручил каждой из них по мешку из выделанной шкуры антилопы и приказал внимательно изучить его содержимое. Там была фляга с водой, немного сушеных фруктов и орехов, два ломтя местного хлеба, что-то режущее, немного веревки, две различные мази и клубень неизвестного ей растения.

– Дети, завтра вас увезут из лагеря, – сказал Омэ, – и оставят неподалеку отсюда. Все девочки будут иметь с собой лишь завернутые в шкуру антилопы дары. Каждая из вас должна суметь выжить и возвратиться сюда, когда на следующий день солнце поднимется высоко. В шкуру уложено все необходимое, кроме мудрости, отваги и любопытства. А клубень – вещь особая. Если мясистую плоть его съест робкий, он еще более устрашится, но отважному клубень может придать сверхъестественную силу и зрение.

20. БЛАГОСЛОВЕННЫЙ СОН

Маленькая девочка провела в одиночестве почти два часа, прежде чем осознала, что происходит. Омэ и один из младших жрецов оставили Николь возле небольшого пруда со стоялой водой, со всех сторон окруженного высокотравьем саванны. Напомнили, что вернутся за ней в середине следующего дня. И были таковы.

Сперва Николь действовала так, словно ее приняли в занимательную игру. Она взяла мешочек из антилопьей шкуры и внимательно обследовала его содержимое. Мысленно разделила еду на три части, сообразила, что будет есть на обед, ужин и завтрак. Пищи было отнюдь не в избытке, но Николь решила, что ей хватит. В то же время, взглядом измерив свой водяной запас во фляжке, она поняла, что влаги ей отпущена самая малость. Хорошо бы, на всякий случай, найти ручей с чистой проточной водой.

В качестве следующего этапа Николь составила в уме карту местности, где находилась. Особенное внимание она обратила на ориентиры, которые могут издалека указать ей местоположение этого затхлого пруда. Она была очень обстоятельной маленькой девочкой и частенько игрывала на пустовавшем лесистом участке возле дома в Шилли-Мазарин. В своей комнате Николь хранила составленные ею от руки карты леса, ее излюбленные укромные местечки были помечены звездочками и кружками.

Только наткнувшись на антилопу с четырьмя полосками на спине, щипавшую траву под жаркими лучами послеполуденного солнца, Николь впервые поняла, что и взаправду осталась одна. Первым ее желанием было отыскать мать, показать Анави увиденных ею прекрасных животных. «Но мамы здесь нет, – вспомнила тогда малышка, вглядываясь в далекий горизонт. – Я совсем одна». И последнее слово пронзило ее ум чистым отчаянием. Она попыталась справиться с ним, поглядела вдаль, пытаясь отыскать какие-нибудь признаки цивилизации. Вокруг перекликались птицы, среди травы паслись животные, но ничто не указывало на существование людей. «Я совсем одна», – вновь повторила Николь, и легкий холодок страха пробежал по спине.

Николь вспомнила, что собиралась отыскать источник чистой воды, и отправилась в сторону рощи высоких деревьев. Маленькая девочка не имела никакого представления о расстояниях, какими они кажутся в открытой саванне, хотя, наверное, через каждые тридцать минут она старательно останавливалась, чтобы убедиться, что еще может вернуться к своему пруду. Девочку начало уже удивлять, что далекая роща не становится ближе. Она шла и шла. Завечерело. Она устала и проголодалась. Остановилась попить воды. Вокруг жужжали мухи цеце, пытаясь ужалить ее в лицо. Николь достала обе мази, понюхала их. Той, что пахла похуже, намазала лицо и руки. Выбор оказался удачным: мухам этот запах, вероятно, тоже был неприятен, и они более не докучали Николь.

До деревьев она добралась за час до наступления темноты и с восхищением обнаружила, что наткнулась на маленький оазис посреди бескрайних просторов саванны. В центре рощи оказался ключ, вода с силой била из земли, образуя округлый водоем метров десять в диаметре. Лишняя вода переливалась через его край и ручейком убегала в саванну. Николь вспотела и устала от ходьбы. Вода в небольшом пруду манила. Не раздумывая, она стянула с себя платье – кроме штанишек, конечно, – и плюхнулась в воду.

Вода освежила ее усталое тельце и влила в нее силы. Опустив голову под воду и зажмурив глаза, она плыла вперед, представляя себе, что плавает в родном пригороде Парижа. Она старалась вообразить, что, как и обычно раз в неделю, пришла в бассейн, чтобы поплавать вместе с подругами. Воспоминание утешило ее. Наконец Николь перевернулась на спину и сделала несколько гребков. Она открыла глаза и поглядела вверх на деревья. Косые лучи заходящего солнца прорезали ветви и листья.

Семилетняя Николь встала на ноги и побрела к берегу, оглядываясь в поисках одежды. Она ее не увидела. Удивленная, она осмотрела край воды более внимательно, но снова ничего не обнаружила. В уме восстановила путь, которым пришла в рощу, и точно вспомнила, где оставила одежду и мешочек из антилопьей шкуры. Вышла из воды и осмотрела это место. «Конечно, здесь я ее и оставила, – решила она, – только куда все исчезло?»

Панический ужас трудно было унять. Он на мгновение овладел маленькой Николь. Глаза ее наполнились слезами, из горла вырвалось рыдание. Она закрыла глаза и заплакала, надеясь, что все вокруг – скверный сон и что через несколько секунд она проснется и увидит мать и отца. Но, когда открыла глаза, все оставалось на прежних местах. Голенькая, воспитанная по-европейски девчушка оказалась посреди дикой Африки без ничего… без еды, без воды… не имея даже надежды уцелеть до завтрашнего полудня. Тем более, что уже стемнело.

С огромным усилием Николь разом одолела испуг и слезы. Она решила еще раз поискать свою одежду. На том месте, где Николь оставила ее, обнаружились отпечатки свежих следов. Поскольку она даже представить себе не могла, что за зверь их оставил, пришлось понадеяться, что они принадлежат какой-нибудь мирной антилопе, из тех, кого она видела сегодня в саванне. «Если рассудить хорошенько, наверное, здесь самый лучший водопой в саванне. И они заинтересовались моими вещичками, а плеск и шум, который я подняла, напугали их».

В наступившей темноте она пошла по следу вдоль маленькой тропки. После недолгого пути обнаружила возле нее мешок из антилопьей шкуры, вернее, то, что от него осталось, – одни клочья. Вся пища исчезла, фляжка с водой была почти пуста, а все прочее потерялось, кроме мазей и клубня. Николь допила оставшуюся во фляжке воду и вместе с клубнем взяла ее в правую руку. Липкие мази она бросила. И собиралась идти дальше, когда услышала звук – нечто среднее между бормотаньем и стоном. Источник звука был где-то неподалеку. Метрах в пятидесяти от Николь тропа уходила в саванну. Напрягая зрение, Николь заметила какое-то движение среди теней, но подробностей различить не могла. А потом вновь услышала урчание – на этот раз громче. Припав к земле, она на животе поползла вперед по тропе.

Метрах в пятнадцати оказался небольшой пригорок. И с его вершины маленькая Николь наконец увидела источник звука. Два львенка играли ее зеленым платьем. Их бдительная мать сидела неподалеку, внимательно вглядываясь в сумеречный простор саванны. В ужасе Николь осознала, что не гуляет по зоопарку, что все это происходит на самом деле и что львица находится только в двадцати метрах от нее. Дрожа от страха, она медленно и осторожно поползла вспять по тропинке, стараясь не привлечь к себе внимание зверя.

Оказавшись возле пруда, она справилась с желанием вскочить и очертя голову броситься в саванну. «Уж тогда-то львица точно заметит меня, – подумала девочка. – Где же провести ночь? Надо найти ямку среди деревьев, подальше от тропы, решила она. И лежать тихо. Тогда я, может быть, уцелею». Сжимая в руках фляжку и корень, Николь бесшумно вернулась к ключу. Попила сама, наполнила флягу. Потом заползла в рощу и наткнулась на подходящую рытвину. И решив, что более безопасного места здесь не сыскать, утомленная уснула.

Проснулась она как-то вдруг, оттого что по ней ползали какие-то букашки. Она провела рукой по голому животу. Он был весь покрыт муравьями. Николь взвизгнула – и только тогда поняла, что натворила. Львица уже ломилась через кусты, разыскивая существо, издавшее этот звук. Девочка задрожала и прутиком стала сбрасывать муравьев. А потом она увидела, что львица глядит на нее горящими глазами из темноты. Николь едва не потеряла сознание и в страхе сумела припомнить, что говорил Омэ про клубень. Положив грязный корешок в рот, она принялась жевать. Хотя вкус был ужасным, заставила себя проглотить корешок.

Секундой спустя Николь уже бежала среди деревьев, а львица гналась за ней. Листья и ветви царапали грудь и лицо. Однажды Николь поскользнулась и упала. Добежав до воды, она не остановилась и продолжала бежать вперед, едва касаясь поверхности воды. Взмахнула руками. Это были не руки. Они превратились в крылья, белые крылья. Ноги ее больше не касались воды. Большой белой цаплей поднималась Николь в ночное небо. Повернув голову, поглядела на оставшуюся внизу удивленную львицу. И с радостным смехом сильнее замахала крыльями, поднимаясь вверх над деревьями. Под ней раскрывались бескрайние просторы саванны. Она уже могла видеть их на сотню километров.

Николь вернулась к затхлому пруду и, повернув на запад, заметила внизу костер. Она устремилась навстречу ему, будоража ночную тишину птичьим криком. Вздрогнув, проснулся Омэ и, увидев над собой большую птицу, отвечал ей тоже по-птичьи.

– Роната? – спрашивал его голос. Николь не ответила. Ей хотелось летать, подниматься… за облака.

По ту сторону оказались звезды и луна – ясные и яркие. Они манили ее. Николь поднималась все выше, и вот словно услыхала нежную музыку… далекий перезвон стеклянных колокольчиков. Она вновь захотела взмахнуть крыльями – они даже не шевельнулись: приняв форму крыла самолета, они несли ее ввысь, пронзая разреженный воздух. Потом где-то за спиной полыхнули ракеты. Николь серебристым космическим кораблем – изящным и легким – уносилась в небо, оставляя за собой Землю.

На орбите музыка сделалась громче. Торжественным звукам изумительной симфонии вторило величие огромной Земли под ней. Тут она услышала свое имя. Ее звали. Откуда? Кто может разыскивать ее здесь? Звук доносился из-за Луны. Она отвернулась от ночного светила и, обратившись лицом к глубинам пространства, вновь включила ракеты. Луна осталась позади, а за спиной – и Солнце. Скорость стремительно нарастала. Солнце становилось все меньше и меньше, превращаясь в крошечный огонек… и затем исчезло совсем. Вокруг воцарилась тьма. Задержав дыхание, она вынырнула на поверхность воды.

Львица, пригибаясь, расхаживала взад и вперед по берегу. Николь отчетливо видела, как переливаются могучие мышцы под шкурой, прочитала выражение на лице зверя. «Пожалуйста, оставь меня, – сказала Николь. – Я не причиню вреда ни тебе, ни твоим малышам».

– Мне знаком твой запах, – ответила львица. – Мои дети играют с ним.

«Я тоже дитя, – продолжала Николь. – И я хочу вернуться к своей матери. Но я боюсь».

– Выйди из воды, – сказала львица. – Я хочу видеть тебя. Непохоже, что ты и вправду такова, как говоришь.

Призвав всю свою храбрость, не отводя глаз от львицы, маленькая девочка медленно встала. Львица не шевельнулась. Когда вода опустилась до живота, Николь сложила перед собой руки и запела. Эту бесхитростную и мирную мелодию она помнила с первых мгновений своей жизни, когда отец или мать приходили пожелать ей спокойной ночи, целовали, клали назад в колыбель и выключали свет. Зверьки в коляске над ней качались и гремели, а женский голос напевал колыбельную Брамса:

– Ложись и спи… Да будет благословен твой сон.

Львица осела на пятки и приготовилась к прыжку. Под тихую песню девочка шла навстречу зверю. Только когда Николь вышла из воды и оказалась лишь в пяти метрах от львицы, та метнулась вбок и исчезла в кустах. Николь продолжала идти, песня утешала ее, давала покой и силу. Через несколько минут она уже оказалась на краю саванны, а к рассвету дошла до пруда, легла в траву и глубоко уснула. И когда солнце поднялось высоко, тут ее и нашли Омэ со жрецами сенуфо – почти раздетую и спящую.

Все это Николь помнила, как будто было вчера. «Почти тридцать лет миновало, – думала она, лежа без сна в своей кровати на „Ньютоне“. – А те уроки, которые я тогда получила, все еще не потеряли своего значения». Николь вспоминала о семилетней девчушке, оказавшейся в совершенно чуждом ей мире и ухитрившейся выжить. «Так почему я сейчас жалею себя? – рассуждала она. – Тогда было труднее».

Вновь пережитые детские воспоминания неожиданно возвратили ей силу. Уныние рассеялось. Ум снова работал, пытаясь наметить план действий, чтобы как-то объяснить случившееся во время той операции. Словом, было не до одиночества.

Николь поняла, что ей следует остаться на борту «Ньютона» во время первой вылазки, если она хочет тщательно проанализировать все обстоятельства происшедшего с Борзовым. Она решила утром попросить об этом Брауна или Хейльмана.

Наконец утомленная женщина уснула. И исчезая в сумеречном мире, разделяющем сон и явь, Николь напевала про себя колыбельную Брамса.