Текст книги "Рама II"

– А ты – дерьмо, – услыхала Николь ее бормотанье. – Зачем только я показала тебе результаты до публикации. Все было бы тогда иначе.

Николь оставила вечеринку, как только нашла транспорт до Рима. Трудно даже представить такое, но Франческа пыталась проводить ее до лимузина, словно ничего не случилось. Николь коротко и резко отклонила все ее услуги и вышла одна.

Когда она возвращалась в гостиницу, пошел снег. Сконцентрировав свое внимание на кружащих хлопьях, Николь скоро сумела в достаточной степени очистить рассудок и припомнить события недавнего вечера. В одном она была совершенно уверена. В предложенном ей шоколадном шарике было замешано нечто сильное и необычное. Николь никогда еще не была так близка к полной потере власти над собой. «Наверное, она дала конфету и Уилсону, – думала Николь. – Так еще можно объяснить эту бурю страстей. Но почему? – вновь спросила она себя. – Чего хотела добиться итальянка?»

Оказавшись в номере, она быстро приготовилась ко сну. Как только Николь собралась выключить свет, раздался легкий стук в дверь. Она прислушалась, но в течение нескольких секунд не было слышно ни звука. Николь уже решила, что это слух подвел ее, когда стук повторился. Запахнувшись в гостиничный халат, она осторожно приблизилась к запертой двери.

– Кто там? – спросила громко, но не слишком уверенно. – Назовитесь.

Она услышала легкое царапанье, и в щель под дверью вполз сложенный листок бумаги. Все еще с опаской, встревоженная Николь подобрала листок и развернула. Там алфавитом сенуфо, племени ее матери, написаны были три слова: Роната. Омэ. Здесь. Среди сенуфо Николь звали Ронатой.

От волнения и испуга Николь распахнула дверь, даже не проверив на мониторе, кто стоит за ней. Футах в десяти от двери стоял древний старик с морщинистым лицом, разрисованным зелеными и белыми горизонтальными полосами. На нем было длинное зеленое одеяние племени, похожее на балахон, золотые завитушки и узоры которого вроде бы не складывались в осмысленный рисунок.

– Омэ! – проговорила Николь, ощущая, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди. – Что ты здесь делаешь? – спросила она на сенуфо.

Чернокожий старик молчал. В правой руке он держал камень и небольшой фиал. Немного помедлив, он направился прямо в комнату. С каждым его шагом Николь отступала назад. Глаза старика словно приковывали к себе ее взгляд. Когда оба оказались посреди ее номера, старик, стоя в трех или четырех футах от Николь, поднял глаза к потолку и заговорил нараспев. Это был ритуальный напев сенуфо, благословляющий, дарующий удачу. Шаманы племени веками отгоняли этим напевом злых духов.

Закончив речитатив, древний Омэ вновь поглядел на свою правнучку и очень медленно заговорил:

– Роната, – начал он, – Омэ знает, когда близка беда. В хрониках племени написано, что трехсотлетний старик оградит от злых демонов женщину, не имеющую друга. Но Омэ не сможет более охранять Ронату, когда она оставит королевство Минове. Вот, – сказал он, беря ее за руку и вкладывая в ладонь фиал и камень. – Пусть Роната не разлучается с ними.

Николь опустила глаза на камень – гладкий полированный овал около восьми дюймов длиной и четырех дюймов шириной. На молочно-белой поверхности камня змеились странные бурые линии. Маленький зеленый фиал величиной был с дорожный флакончик духов.

– Вода из озера Мудрости может помочь Ронате, – проговорил Омэ. – Роната сама узнает время пить.

Склонив голову набок, он снова дотошно повторил все заклинания, на этот раз с зажмуренными глазами. Николь, озадаченная и молчаливая, стояла возле него, сжимая камень и фиал в правой руке. Закончив пение, Омэ выкрикнул три слова, которых Николь не поняла, а потом резко повернулся и направился к двери. Вздрогнув, она бросилась следом за ним в коридор, чтобы увидеть, как за дверьми лифта исчезло зеленое пятно.

14. ПРОЩАЙ, ГЕНРИ

Николь с Женевьевой шагали под руку вверх по склону. Шел легкий снежок.

– А ты видела физиономию этого америкашки, когда я объяснила ему, кто ты? – рассмеялась Женевьева.

Подойдя к отелю, Николь переложила на другое плечо лыжи и палки. Guten Abend[25]25
  добрый вечер (нем.)


[Закрыть], проговорил ковылявший мимо старичок, как две капли воды похожий на Санта-Клауса.

– Знаешь, о таком не нужно сразу говорить людям, – отвечала Николь с легким укором. – Иногда лучше оставаться неузнанной.

Небольшой навес возле входа в отель был предназначен для лыж. Николь с Женевьевой остановились возле него, чтобы убрать снаряжение в шкаф. Сменив лыжные ботинки на мягкие снежные шлепанцы, они повернули назад в сгущающийся сумрак. Мать и дочь постояли рядом, поглядели с горы на деревню Давос.

– Знаешь, – заметила Николь, – когда мы сегодня катили вниз по этой задней лыжне к Клостерсу, в какой-то миг я даже поверить не могла, что скоро, менее чем через две недели, окажусь там, – она махнула в сторону неба, – где меня ждет встреча с таинственным космическим кораблем чужаков. Иногда человеческий разум не в силах представить правду.

– Ну а если это всего только сон, – легко проговорила дочь.

Николь улыбнулась. Ей нравилось в Женевьеве это чувство игры. Когда дневные труды и хлопоты начинали утомлять, она всегда могла положиться на легкую натуру дочери, умевшую развеселить ее. Все они трое из Бовуа в жизни воистину сливались в троицу: каждый не мог представить своей жизни без двух других. Николь даже не хотела думать, как трехмесячная разлука может повлиять на гармонию их взаимоотношений.

– А тебя не волнует, что меня так долго не будет дома? – спросила Николь у Женевьевы, входя в гостиную. Возле ревущего огня в центре комнаты сидели с дюжину человек. Не предупредительный, но расторопный официант-швейцарец подавал горячее питье усталым лыжникам. Роботов в отеле «Моросани» не терпели ни для каких надобностей.

– Знаешь, по-моему, все будет не так, – жизнерадостно отозвалась дочка.

– В конце концов я сумею почти каждый вечер разговаривать с тобой по видеотелефону. А запаздывание сигналов только делает разговор забавным и занимательным. – Они миновали старомодный стол регистратора. – К тому же,

– добавила Женевьева, – все время твоего полета я буду в школе в центре внимания. И тему для классной работы мне уже утвердили – создать психологический портрет раман по нашим с тобой разговорам.

Николь улыбнулась и качнула головой, оптимизм Женевьевы всегда заражал ее. Право же, стыдно…

– О, мадам де Жарден, – прервал ее мысли некий голос. Управляющий отелем делал ей знаки от стола. Николь обернулась. – Для вас есть послание, – продолжал управляющий. – Мне было нелепо передать его вам в руки.

Он вручил ей маленький простой конверт. Открыв его, Николь успела заметить лишь крошечную часть герба на визитной карточке. Сердце ее отчаянно забилось, и Николь вновь закрыла конверт.

– Что это, мама? – поинтересовалась Женевьева. – Что-нибудь особенное, раз в собственные руки? Сейчас никто так не поступает.

Николь попыталась скрыть свои чувства от дочери.

– Просто секретный материал, касающийся моей работы, – соврала она. – Курьер допустил грубую ошибку, конверт нельзя было оставлять у герра Граффа. Следовало сразу же отдать мне.

– Новые конфиденциальные материалы о здоровье членов экипажа? – спросила Женевьева. Ей уже приходилось беседовать с матерью о деликатной роли офицера службы жизнеобеспечения в космической экспедиции.

Николь кивнула.

– Дорогая, – обратилась она к дочери, – сбегай, пожалуйста, наверх к дедушке и скажи ему, что я сию минуту приду. Обед в семь тридцать. А я тем временем прочту это сообщение и посмотрю, нужен ли ответ.

Поцеловав Женевьеву, Николь проследила за ней, пока девочка не оказалась в лифте, а потом вышла обратно на улицу под легкий снежок. Стоя под уличным фонарем, она холодными пальцами открыла конверт. Пальцы тряслись. «Дурак, – думала она, – беззаботный дурак. Дождалась, написал. Что, если девочка заметила герб?»

Он выглядел точно так же, как и пятнадцать с половиной лет назад, в то утро, когда Даррен Хиггинс вручал ей в помещении прессы на олимпийском стадионе приглашение на обед. Сила собственных чувств удивила Николь. Наконец успокоившись, она прочла то, что было написано под гербом: «Извини, что обращаюсь в последний момент. Должен увидеть тебя завтра. Ровно в полдень. Хижина для обогрева N8 на Вейсфлухйох. Приходи одна. Генри».

На следующее утро Николь оказалась в голове очереди к кабинке канатной дороги, поднимавшей лыжников на вершину Вейсфлухйох. В вагончик из полированного пластика она поднялась среди первых двадцати человек и, отвернувшись к окну, стала дожидаться, пока закроются двери. «За эти пятнадцать лет я видела его лишь однажды, – думала она, – и все-таки…»

Вагончик поднимался в горы, и Николь надвинула очки на глаза. Утро было ослепительным, почти как в январе семь лет назад в Бовуа, когда отец позвал ее из виллы. Небывалое дело – тогда за ночь выпал глубокий снег, и после долгих уговоров она согласилась оставить Женевьеву дома поиграть в снежки. В то время Николь работала в Туре в госпитале и ждала извещения о приеме в Космическую академию.

Она как раз учила семилетнюю дочку лепить снежную бабу, когда Пьер второй раз позвал их:

– Николь, Женевьева, я нашел в нашей почте совсем необычное письмо, – начал он, – должно быть, пришло вечером.

Николь и Женевьева в лыжных костюмах побежали к дому, а Пьер тем временем вывел весь текст послания на настенный видеоэкран.

– Невероятно, – сказал Пьер, – выходит, что все мы приглашены на коронацию в Англию, а потом и на неофициальный прием. Весьма неожиданно.

– Ой, гранд-папа, – взволнованно проговорила Женевьева. – Я хочу в Англию. Мы едем, да? И я увижу настоящего короля и королеву?

– Сейчас королевы еще нет, дорогая, – ответил дедушка, – если ты не имеешь в виду королеву-мать. Король еще не женился.

Николь перечитала приглашение несколько раз, но ничего не сказала. Когда Женевьева успокоилась и выбежала из комнаты, отец обнял Николь.

– Я хочу поехать, – тихо проговорила она.

– Ты уверена? – спросил он, отодвигаясь и разглядывая ее проницательным взором.

– Да, – уверенно подтвердила она.

«Генри еще не видел Женевьевы до того вечера, – вспоминала Николь, глядя на часы, а потом на лыжное снаряжение – ей предстояло спуститься с вершины. – Отец вел себя просто изумительно. Он сделал так, что в Бовуа меня больше не увидели, и о том, что у меня ребенок, узнали, когда Женевьеве исполнился год. А Генри про нее и не заподозрил до того вечера в Букингемском дворце».

Николь словно видела себя стоящей в цепочке гостей на прием. Король запаздывал, Женевьева капризничала. Наконец Генри оказался перед ней.

– Достопочтенный Пьер де Жарден из Бовуа, Франция, с дочерью Николь и внучкой Женевьевой.

– Так, значит, это Женевьева, – проговорил король.

На мгновение он пригнулся, взял девочку за подбородок. Она подняла личико, и король увидел в ее чертах нечто знакомое. Генри вопросительно поглядел на Николь. Та ограничилась улыбкой. Впереди уже выкликали имена следующих гостей. Король прошел дальше.

«И тогда ты послал в гостиницу Даррена, – спускаясь с невысокого склона, вспоминала Николь, собираясь к прыжку… и во время недолгого полета потом. – Он гудел и охал, наконец спросил, не приду ли я на чай». Николь резко затормозила рантами лыж. «Скажите Генри, что я не приду», – ответила она семь лет назад Даррену.

Возле небольшого шале на опушке леса Николь появилась в две минуты первого. Сняла лыжи, воткнула их в снег и направилась к двери, не обращая внимания на таблички, предупредительно извещавшие «EINTRITT VERBOTTEN»[26]26
  вход воспрещен (нем.)


[Закрыть]. Из ниоткуда вынырнули двое коренастых мужчин, один из них прямо-таки появился из снега между Николь и дверью хижины. «Все правильно, – услыхала она знакомый голос, – мы ждем ее». Охрана исчезла еще быстрее, чем появилась, и Николь увидела в дверях шале Даррена, улыбавшегося как и тогда.

– Привет, Николь, – дружески проговорил он. Постарел. Возле висков появилась седина, в короткой рыжей бороде с перцем мешалась соль. – Как поживаешь?

– Отлично, Даррен, – ответила она, чувствуя, что начинает нервничать, невзирая на все собственные назидания. Пришлось напомнить себе, что с тех пор она поумнела, достигла определенного положения в обществе в меру своих возможностей и, конечно, вправе испытывать такую же уверенность в себе, как и ждущий ее король. В шале Николь вступила уверенным шагом.

Внутри было тепло. Генри стоял спиной к маленькому очагу. Даррен затворил за ней дверь, оставляя их вдвоем. Николь автоматически развязала шарф, расстегнула парку. Сняла снегозащитные очки. Двадцать, может быть, тридцать секунд, не говоря ни слова, они глядели друг на друга, не пытаясь перевести в слова воспоминания о двух жгучих, исполненных наслаждения и страсти, незабываемых днях, что они подарили друг другу пятнадцать лет назад.

– Привет, Николь, – наконец проговорил король, голос его был нежным и мягким.

– Привет, Генри, – ответила она. Он хотел было обойти кушетку, подойти к ней, возможно, и прикоснуться, но гордым движением плеч она остановила короля. Тот предложил ей сесть. Николь качнула головой.

– Я предпочла бы постоять, если ты не против. – Она подождала еще несколько секунд. Взгляды их вновь встретились. Николь влекло к королю, что бы там ни подсказывал разум. – Генри, – наконец выпалила она, – почему ты вызвал меня сюда? У тебя ко мне, наверное, что-нибудь важное? Король Англии не станет попусту тратить время в хижине на склоне швейцарской горы.

Генри направился в угол комнаты.

– Я привез тебе подарок к тридцатишестилетию, – сказал он, нагибаясь спиной к Николь.

Николь рассмеялась. Скованность начинала оставлять ее.

– Это будет завтра, – проговорила она, – ты ошибся на день. Но с чего…

Он протянул ей компьютерный кубик.

– Это самый ценный подарок, который я сумел для тебя подыскать, и, поверь, он обошелся королевской казне в изрядное количество марок[27]27
  старинная английская монета


[Закрыть].

Она вопросительно глядела на короля.

– Ваша экспедиция меня уже давно беспокоит, и я даже не сразу понял почему. Но четыре месяца назад, играя с принцем Чарлзом и принцессой Элеонорой, я вдруг понял, что именно тревожит меня. Интуиция подсказывает мне, что вас ждут неприятности. И я знаю, это звучит глупо, особенно в моих устах, но волнуют меня не рамане. Скорее всего окажется прав этот ваш мегаломан Браун: в нас, землянах, для них нет ничего интересного. Тебе придется провести сотню дней в небольшом корабле с одиннадцатью…

Король понял, что Николь не слушает его.

– Возьми, – сказал он, – этот куб. Агенты моей разведки составили полные и исчерпывающие досье на каждого из дюжины членов экипажа «Ньютона», в том числе и на тебя. – Николь нахмурилась. – Эта информация, по большей части отсутствующая в досье МКА, подтверждает мою личную убежденность, что экипаж «Ньютона» укомплектован людьми с неустойчивой психикой. Я не знал, что делать с…

– Это не твое дело, – вспылила Николь, а вторжение Генри в сферу ее профессиональной деятельности рассердило ее. – Зачем ты лезешь не…

– Ну-ка тихо, – прикрикнул король. – Уверяю тебя, я руководствуюсь вполне благими побуждениями. Кстати, – добавил он, – возможно, вся эта информация тебе и не потребуется, но мне все-таки кажется, кое-что обязательно будет полезным. Возьми. И выброси, если захочешь. Ты – офицер службы жизнеобеспечения. Можешь использовать эти данные, как тебе заблагорассудится.

Свидание не сложилось, Генри видел это. И подойдя к креслу перед очагом, уселся в него лицом к огню. Спиной к Николь.

– Побереги себя, Николь, – буркнул он.

Подумав, она убрала куб внутрь парки и подошла к нему со спины.

– Спасибо, Генри, – рука Николь упала на его плечо. Король не повернулся, а только поднял вверх руку и очень медленно прикрыл своей ладонью ее пальцы. Так они пробыли почти минуту.

– Некоторые факты, однако, ускользнули даже от моих агентов, – проговорил он негромко. – И один из них весьма интересует меня…

Громко трещали дрова, но Николь слышала только стук своего сердца. Один голос внутри нее кричал: «Говори ему, говори же!» Но другой голос, исполненный мудрости, велел молчать…

Николь медленно высвободила руку. Король повернулся к ней. Она улыбнулась ему и направилась к двери. Застегнула парку, завязала шарф.

– Прощай, Генри.

15. ВСТРЕЧА

Состыковавшись, оба космических корабля экспедиции «Ньютон» развернулись так, что Рама заполнил все обзорное окно в центре управления. Чужой звездолет был невероятно огромен: длинный геометрически правильный цилиндр с тускло-серой поверхностью. Николь молча стояла рядом с Валерием Борзовым. Для каждого из них первая встреча с освещенным солнцем гигантским кораблем была незабываемым зрелищем.

– Какие-нибудь различия обнаружили? – наконец спросила Николь.

– Нет еще, – ответил командир Борзов. – Похоже, их собирали на одном заводе. – Все вновь притихли.

– Неплохо хотя бы одним глазком поглядеть на сборочный цех, – проговорила Николь.

Валерий Борзов кивнул. Небольшой космический аппарат бесшумно, словно летучая мышь или колибри, мелькнул возле иллюминатора и исчез в тускло-сером пятне Рамы.

– Зонды внешнего наблюдения сейчас определяют степень сходства. Каждый из них снабжен опорным набором изображений Рамы I. Все отклонения обнаружат и зарегистрируют в течение трех часов.

– А если существенных отличий не будет?

– Будем действовать в соответствии с планом, – ответил с улыбкой генерал Борзов. – Причаливаем, открываем Раму, запускаем внутренние зонды,

– он поглядел на часы. – Продолжим через двадцать два часа, если офицер службы жизнеобеспечения заверит меня в готовности экипажа.

– Экипаж в отличной форме. Я только что проверила данные, полученные во время крейсерского перелета. Все в норме, просто на диво. Кроме кратковременных и понятных гормональных отклонений у всех трех женщин за сорок дней никаких заметных аномалий не обнаружено.

– Значит, физически мы готовы к высадке, – задумчиво произнес командир.

– А как насчет психологической готовности? Вас не беспокоит недавняя общая раздражительность? Или ее можно объяснить только напряженностью и волнением?

Николь молчала недолго.

– Согласна, четыре дня после стыковки обоих кораблей экипаж находился в нервном состоянии. Конечно, о сложных взаимоотношениях Уилсона и Брауна мы знали еще до начала полета. Пока Реджи летел на вашем корабле про эти сложности можно было забыть, но теперь, когда оба аппарата состыкованы и весь экипаж снова вместе, эта парочка норовит вцепиться друг другу в горло при первой же возможности. В особенности, если рядом Франческа.

– Я дважды пытался переговорить с Уилсоном за время раздельного полета,

– недовольным голосом проговорил Борзов. – Он даже не хотел слушать меня. Его явно что-то очень сильно раздосадовало.

Генерал Борзов подошел к пульту управления и начал перебирать клавиши. На одном из мониторов появилась и исчезла информация.

– Здесь все дело в Сабатини, – продолжал он. – За время полета у Уилсона было мало работы, но, если судить по журналу, он невероятно много времени потратил на разговоры с ней. И вечно был в плохом настроении. Даже О'Тулу нагрубил. – Генерал Борзов повернулся и внимательно поглядел на Николь. – Я хочу узнать от вас, как от офицера службы жизнеобеспечения, какие еще вы имеете официальные рекомендации относительно совместимости экипажа и прочих психологических вопросов?

Николь не ожидала этого. Когда генерал Борзов предложил ей провести итоговую проверку состояния здоровья членов экипажа, она как-то не подумала, что от нее потребуются сведения и об их психическом состоянии.

– Вы хотите иметь профессиональное заключение психолога? – спросила она.

– Конечно. Я хочу иметь отчет по форме А5401, характеризующей физическую и психологическую готовность членов экипажа. В методике четко сказано, что руководитель экспедиции перед каждой высадкой обязан иметь информацию об экипаже и требовать ее от офицера жизнеобеспечения.

– Но во время тренировок вас интересовало только физическое здоровье.

Борзов улыбнулся.

– Если вам требуется время на подготовку отчета, мадам де Жарден, я могу и повременить.

– Нет-нет, – произнесла Николь, немного подумав. – Свое мнение я могу высказать немедленно, а поближе к вечеру представить его в официальном виде. – Прежде чем продолжить, она помедлила еще несколько секунд. – Уилсона с Брауном я не стала бы объединять ни для каких работ, в особенности во время первой вылазки. Кроме того, я возражаю, впрочем, без особой в данном случае настойчивости, против объединения Франчески в одной группе с кем-либо из них. Других сомнений в совместимости экипажа у меня нет.

– Хорошо, очень хорошо, – командир широко улыбнулся. – Одобряю… и не только потому, что ваш отчет не противоречит моему собственному мнению. Вы понимаете, все эти вопросы достаточно деликатные. – Борзов резко сменил тему. – А теперь могу ли я узнать ваше мнение по совершенно иному делу?

– Что же вас интересует?

– Утром ко мне явилась Франческа и предложила провести завтра вечеринку. Она говорит, что экипаж нервничает и нуждается в разрядке перед первой вылазкой на Раму. Вы с ней согласны?

Николь помедлила.

– Идея неплохая, – ответила она, – напряженность достаточно заметна… А какого рода мероприятие вы наметили?

– Обычный совместный обед, здесь в центре управления… немного вина и водки, потом какие-нибудь развлечения, – Борзов улыбнулся и положил руку на плечо Николь. – Меня интересует ваше профессиональное мнение, точка зрения офицера жизнеобеспечения.

– Ну конечно, – рассмеялась Николь. – Генерал, – добавила она, – если вы решили, что экипажу необходимо повеселиться, я не могу возражать…

Николь закончила отчет и по линии связи, соединяющей корабли, перевела файл на компьютер в военном аппарате Борзова. Она была крайне осторожна в выборе слов и причину конфликта усмотрела в «межличностных отношениях», а не в поведенческой патологии. С точки зрения Николь, все было как на ладони: Уилсона с Брауном ссорила ревность, древнее и примитивное зеленоглазое чудище.

Она понимала, что Уилсона с Брауном лучше не посылать на Раму в составе одной группы, и ругала себя за то, что сама не подняла этот вопрос перед Борзовым: все-таки и наблюдение за психическим состоянием экипажа входит в ее обязанности. Но как-то не могла представить себя в роли психиатра на корабле. «Должно быть, я избегаю подобных вопросов, потому что здесь критерии субъективны, – думала она. – Нет еще таких датчиков, что могли бы изменить душевное состояние».

Николь спустилась в общий зал жилого помещения корабля. Она не отрывала от пола сразу обеих ног – невесомость уже сделалась привычной. Было приятно, что создавшие «Ньютон» инженеры так хорошо потрудились, сумев свести к минимуму различия между обычными земными условиями и космическим бытом. Это упрощало труд космонавта, и экипаж мог беспрепятственно отдаваться своим основным обязанностям.

Комната Николь находилась в конце коридора. На корабле у каждого из космонавтов было собственное помещение, добытое после жарких баталий экипажа и инженеров; последние настаивали на парных каютах, полагая, что в таком случае помещения корабля будут использоваться более эффективно. Но отспоренные каютки оказались тесными и небольшими. Восемь кают были размещены на большом корабле, звавшемся среди экипажа «научным». Еще четыре крохотные спальни располагались на «военном» аппарате. На обоих кораблях имелись залы для упражнений и кают-компании с удобной мебелью и различными развлекательными устройствами, не помещавшимися в спальнях.

Проходя мимо комнаты Яноша Табори к тренировочному залу, она услышала характерный смешок венгра. Дверь, как всегда, была распахнута настежь.

– И ты думал, что я разменяю ладьи и оставлю твоих слонов распоряжаться на середине доски? Нет, Сигеру, пусть я не мастер, но все-таки способен учиться на своих ошибках. А за это ты уже наказывал меня в одной из предыдущих партий.

Табори и Такагиси после ужина, как обычно, были заняты шахматной партией. Каждый «вечер» (экипаж держался привычных 24-часовых суток по гринвичскому среднеевропейскому времени) час перед сном оба они отдавали игре. Такагиси обладал квалификацией мастера, а еще – мягким сердцем и стремился подбодрить Табори. Так что почти в каждой партии, заработав верное преимущество, он позволял ему исчезнуть.

Николь заглянула внутрь.

– Входите, красавица, – ухмыльнулся ей Янош. – Поглядите, как я побью нашего азиатского друга в псевдоумственном поединке. – Николь начала уже объяснять, что идет в тренировочный зал, когда между ее ногами в комнату Табори прошмыгнуло странное существо размером с крупную крысу. Она невольно вздрогнула, а игрушка – наверное, так – направилась прямо к мужчинам.

 
Эй, черный дрозд, эй, черный хвост,
Оранжевый носок,
И сладкозвучный певчий дрозд,
И крошка королек. 2828
  У.Шекспир. Сон в летнюю ночь


[Закрыть]
 

Запел робот, подкатываясь к Яношу. Опустившись на колени, Николь принялась разглядывать забавного незнакомца. На человеческом тельце сидела ослиная голова. Робот пел. Табори и Такагиси, оставив игру, дружно хохотали… Николь замерла в изумлении.

– Ну же, – проговорил Янош. – Скажите ему, что любите его. Как это сделала прекрасная королева Титания…

Николь передернула плечами. Маленький робот на мгновение смолк. Янош настаивал, и Николь пробормотала «Я люблю тебя», обращаясь к 20-сантиметровому роботу.

Миниатюрный Основа повернулся к Николь.

– Думается, для этого у вас, мистрис, мало ума, но, честно говоря, любовь и рассудок в наши дни уживаются редко.

Николь была потрясена. Она уже протянула руку, чтобы подобрать крошечную куколку, но остановилась, услышав другой голос:

– Боже, насколько глупы эти смертные. Где же этот актеришка, превращенный мной в осла? Где же ты, Основа?

В комнату вступил робот в одеждах эльфа. Увидев Николь, он подпрыгнул над полом и несколько секунд парил в воздухе на уровне ее глаз, отчаянно трепеща крылышками.

– Я – Пэк, прекрасная дева, – объявил он, – мы еще не встречались. – Робот опустился на пол и умолк. Николь потеряла дар речи.

– Что же это… – начала она наконец.

– Ш-ш-ш… – Янош требовал от нее молчания. Он показал на Пэка. Основа прикорнул в уголке возле кровати Яноша. Пэк уже отыскал его и посыпал лежащего тонким порошком из крохотного мешочка. На глазах троих людей голова Основы начала преображаться. Конечно, Николь видела, как перемещаются небольшие пластмассовые и металлические детальки, образующие голову осла, но метаморфоза просто завораживала. Пэк отскочил в сторону, когда Основа пробудился уже с человеческой головой и завел речь:

– Ну и чудной же сон мне приснился. Такой сон, что не хватит ума человеческого объяснить его. Ослом будет тот, кто станет рассказывать этот сон.

– Браво, браво, – воскликнул Янош, как только робот умолк.

– Омедето[29]29
  благодарю (яп.)


[Закрыть], – добавил Такагиси.

Опустившись в единственное свободное кресло, Николь поглядела на своих коллег.

– Только подумать, – проговорила она, качая головой. – Я-то говорила командиру, что оба вы в здравом уме, – она помолчала две-три секунды. – Может быть, кто-нибудь объяснит мне, что происходит?

– Это все Уэйкфилд, – ответил Янош. – Невероятно талантливый человек и в отличие от многих гениев еще и очень умный. А кроме того, пылкий поклонник Шекспира. У него целая семейка этих игрушек, только, по-моему, кроме Пэка никто не летает, а кроме Основы никто не меняет личину.

– Пэк тоже не летает, – сказал Ричард Уэйкфилд, появляясь у двери. – Он едва способен висеть в воздухе, и то недолго. – Уэйкфилд казался смущенным. – Я не предполагал, что вы здесь, – обратился он к Николь. – Случается, устраиваю каверзу этим бойцам во время сражения.

– Да, – согласился Янош, пока Николь оставалась безмолвной. – Однажды вечером я только что сдался Сигеру, когда мы услышали шум за дверью. И буквально через секунду сюда ввалились Тибальт и Меркуцио, перебраниваясь и звеня шпагами.

– Это ваше хобби? – спросила Николь, движением руки показав на роботов.

– Миледи, – вмешался Янош прежде, чем Уэйкфилд успел ответить. – Никогда, никогда не называйте страсть хобби. Шахматы для нашего уважаемого японского коллеги тоже вовсе не хобби. А этот молодой человек, уроженец Стратфорд-он-Эйвона, родного города барда, создает своих роботов далеко не для развлечения.

Николь поглядела на Ричарда. Она пыталась представить себе, какое умение и какие познания необходимы, чтобы создать столь сложных роботов. Не говоря уже о таланте… и страсти.

– Потрясающие игрушки, – сказала она Уэйкфилду.

На комплимент он ответил улыбкой. Извинившись, Николь направилась к двери. Пэк скользнул мимо нее и загородил ей путь.

Спите, спите сладким сном, Я тайком своим цветком Исцелю тебя, влюбленный…

Николь со смехом переступила через крохотного «духа» и помахала друзьям, прощаясь с ними на ночь.

В тренировочном зале Николь пробыла дольше, чем предполагала. Обычно тридцати минут на велотренажере или бегущей дорожке вполне хватало, чтобы расслабиться перед сном. Но сегодня, когда цель их путешествия уже совсем рядом, ей пришлось потрудиться, чтобы снять возбуждение. Частично она нервничала и потому, что рекомендовала разводить Уилсона с Брауном во всех важных работах экспедиции.

«Не поторопилась ли я? – вновь переспрашивала она себя. – Или это генерал Борзов сумел так воздействовать на мое мнение?» Своей профессиональной репутацией Николь гордилась и всегда перепроверяла важные решения. Заканчивая упражнения, она успела убедить себя в том, что правильно поступила. Усталое тело само теперь намекало, что не против поспать.

Когда она вернулась к жилым помещениям, повсюду, кроме коридора, было уже темно. Поворачивая к себе в комнату, она бросила взгляд в гостиную – в сторону кладовки, где хранились медикаменты. «Странно, – подумала она, напрягая зрение в полумраке. – Неужели я забыла запереть дверь?»

Николь пересекла гостиную. Дверь в кладовую действительно была распахнута настежь. Включив автоматический замок, она уже хотела захлопнуть дверцу, когда услыхала шорох в темной комнате. Потянувшись, Николь включила свет. И, к своему удивлению, обнаружила там Франческу Сабатини, устроившуюся в уголке за компьютером. На экране перед ней высвечивалась информация, в руке она держала небольшую бутылочку.

– Привет, Николь, – невозмутимо бросила Франческа, словно бы ей и полагалось сидеть во мраке за компьютером в комнате, где хранятся медикаменты.

По кодам заголовков Николь заметила, что Франческа интересуется средствами прекращения беременности, имеющимися на космическом корабле.

– Что это? – спросила Николь, указывая на видеомонитор.

В голосе ее чувствовалось раздражение. Всем космонавтам было известно, что вход в помещение, где находились медикаменты, разрешен лишь офицерам службы жизнеобеспечения.