Текст книги "Нерон. Император Рима"

Глава 6

Назначение Сенеки и Бурра наставниками Нерона. 53 год, свадьба Нерона и Октавии. Ученичество Нерона. Борьба между Агриппиной и Нарциссом. 54 год, смерть Клавдия и воцарение Нерона

Одним из первых шагов, сделанных Агриппиной после того, как она вышла за Клавдия, стало возвращение ее старого друга философа Луция Аннея Сенеки, которому на тот момент было около пятидесяти лет, с Корсики, куда его сослали за восемь лет до этого по наущению Мессалины, обвинившей его в связи с сестрой Агриппины Юлией Ливиллой. При этом сам Сенека не отрицал, но и не признавал справедливости этого обвинения.

Сенека родился на Пиренейском полуострове. Он был небольшого роста, плотного телосложения и внешне сильно напоминал современного еврея-финансиста своими темными внимательными глазами, лысой головой, мясистыми щеками, крепкой шеей и небольшой заостренной бородкой. Его отец был правоведом старой римской школы, который не любил ничего иностранного, презирал греческую философию и греческий язык, а его мать являла собой типичный образец римской матроны, поглощенной своими детьми и глубоко любимой ими в ответ. Тем не менее в юности Сенека был очень раним, и в свое время только мысль о том горе, которое он причинит своим родителям, не позволила ему совершить самоубийство. Всю свою жизнь он страдал слабыми легкими и астмой, однако привычка к умеренности продлила ему жизнь, и он смог очень много сделать в области литературы и не только.

Вкратце можно упомянуть, что его старший брат, который был усыновлен семьей Галлиона и в 52 году назначен правителем Ахеи, являлся тем самым Галлионом, которого «не волновали все эти вещи» и на суд которого однажды привели святого Павла, обвиненного евреями в ереси.

Еще мальчиком Сенеку привезли в Рим, где он изучал философию пифагорейцев под руководством Сотиона Александрийского, в результате чего он какое-то время считал, что душа человека переселяется в тело животного, и потому стал вегетарианцем. По этому поводу его учитель говорил, что пусть эта доктрина нелепа, зато питание стоит дешево. Позже под руководством Аттала Сенека изучал философию стоиков и всю оставшуюся жизнь спал на жестком матрасе, избегал слишком горячих ванн, не использовал благовоний, не пил вина и согласно довольно странным диетическим принципам своего наставника исключил из своего в остальном богатого меню устриц и грибы.

Он вовсе не был аскетом и наслаждался радостями жизни, как любой другой человек, хотя в своих удовольствиях проявлял умеренность. Сенека был счастливо женат на благородной даме по имени Помпея Паулина и имел с ней двух сыновей, которые, к несчастью, умерли в раннем возрасте. Он не посчитал зазорным скопить очень большое личное состояние, из-за чего многие люди относились к его словам как к философскому вздору. В свое оправдание Сенека заявлял, что большие деньги ему безразличны, но раз уж он, благодаря случаю, получил их, то в соответствии со своими стоическими убеждениями не мог от них отказаться, поскольку это означало бы придание им чрезмерной значимости. Однако тот факт, что Сенека давал деньги в долг под проценты, едва ли можно оправдать философскими основаниями, и нет никаких сомнений, что в поздние годы жизни он скорее с энтузиазмом пропагандировал стоицизм, чем строго следовал его доктрине. Его объемистые труды изобилуют спокойными бессвязными идеалистическими раздумьями и могли бы быть с успехом написаны каким-нибудь добрым современным епископом.

Манеры Сенеки были утонченными и приятными, его беседа – внимательной и вдумчивой, и в то время, когда Агриппина вернула его из ссылки, тяжелая одинокая жизнь на диком острове Корсика сделала его очень отзывчивым на доброту и готовым неизменно льстить своей благодетельнице. Правда, в изгнании он сочинил весьма показательный документ, предназначенный для чтения Мессалине, который изобиловал такой отъявленной лестью, что потом Сенеке наверняка было за нее очень стыдно, и который оставляет стойкое впечатление, что его автор определенно не был героем-стоиком.

Тем не менее Агриппина сочла, что Сенека именно тот человек, который должен стать наставником Нерона, поскольку он, естественно, будет отстаивать ее интересы и испытывать сильную неприязнь к Британнику, сыну его врага – Мессалины. Его преданность памяти своей матери предполагала, что он будет учить своего подопечного сыновней любви, и, хотя Агриппина решила, что не позволит ему учить своего сына философии – предмету, чуждому римскому сознанию и презираемому патрициями старой школы, – она с большой готовностью позволила своему мальчику брать с наставника пример в том, что касалось трезвости, скромности и трудолюбия. Сенека был хорошим римлянином и не увлекался греческой роскошью и изысканностью, против которых ополчилась Агриппина.

Поселив Сенеку во дворце в качестве наставника своего сына, она выбрала ему в коллеги доброго старого солдата Афрания Бурра и вскоре убедила Клавдия назначить его префектом (командующим) преторианской гвардии – войск численностью около двадцати тысяч солдат, вооруженных копьями и стоявших в Риме. Благодаря этому мудрому назначению каждый из преторианцев становился преданным защитником ученика своего командира.

Таким образом, переполненный возвышенными чувствами сын Агриппины обнаружил, что находится в руках двух мэтров: одним из них был велеречивый, хотя и не вполне искренний преподаватель той идеальной, простой и суровой римской жизни, к которой мальчик не испытывал никакой природной склонности; вторым – грубоватый немногословный солдафон с искалеченной в бою рукой, чьи милитаристские взгляды противоречили всему артистичному и несколько женственному, что больше всего нравилось юному Нерону. А за спиной этих двоих стояла внушающая благоговейный трепет фигура матери, твердой, безжалостной и все же той, которая была для него всем. Нерон очень любил ее, но его детский ум уже сознавал пугающее различие между их характерами. Она его не понимала, она направляла его туда, куда он не хотел идти, и все равно в его юношеских глазах она не могла делать ничего плохого. «В своем деспотизме, – как пишет Тацит, – она была так сурова, как если бы была мужчиной». Действительно, этому чувствительному и подавленному мальчику ее требование беспрекословного послушания должно было казаться непреодолимым, тогда как сама она подчинялась только какому-то странному и ужасному великану по имени Долг, который держал всех их в плену.

15 декабря 50 года отпраздновали тринадцатилетие Нерона и меньше чем через три месяца, 4 марта 51 года ему позволили надеть toga virilis – одежду взрослого мужчины, хотя, по обычаю, такая смена костюма, эквивалентная достижению совершеннолетия, позволялась мальчикам только по достижении пятнадцати лет. На самом деле Агриппина лихорадочно торопила совершеннолетие сына из опасения, что Клавдий может умереть.

Император сам представил мальчика сенату и присвоил ему титул Princeps Juventutis (предводитель молодежи. В императорскую эпоху этот титул присваивался сыну императора. – Пер.). Кроме того, он был удостоен и других почестей, после чего предстал перед народом, маршируя во главе преторианской гвардии. В тот же день Нерон присутствовал на турнире в цирке, одетый в императорские одежды, в то время как его кузен, а теперь и сводный брат, которому на тот момент было одиннадцать, сидел рядом одетый как ребенок.

В действительности теперь все внимание общества было обращено на Нерона, а дряхлого Клавдия с его мутными глазами, неуклюжей походкой и глупой улыбкой просто терпели, как того, кто греет трон для этого смышленого нетерпеливого мальчика, чья родословная была куда более блестящей, чем его собственная. И если болезненный Британник оказался в невыгодном положении из-за испорченной репутации своей покойной матери, то Нерон, напротив, имел мощную поддержку в лице своей матери, которая всегда была рядом с ним. Одетая в золото и сверкающая драгоценностями, она представляла его народу, как во многих других религиях богиня-мать представляет своего сына – вечную надежду мира.

На правах матери будущего императора Агриппина забирала все больше и больше власти и требовала все новых привилегий. Теперь ей разрешалось въезжать на своей золотой колеснице в пределы Капитолия – привилегия, которой пользовались только жрецы. Она восседала на председательском месте рядом со своим супругом на торжествах, на которых никогда прежде не председательствовала женщина. «На публике она вела себя серьезно и непреклонно и часто держалась надменно и властно», – пишет Тацит. «Она держала под контролем все», – добавляет он. И определенно, причина была не столько в том, что она являлась женой царствующего императора, повсеместно презираемого Клавдия, а в том, что была матерью будущего императора, блестящего Нерона, на котором сконцентрировалось все внимание и надежда нации.

В 55 году Агриппина решила, что ее сын, которому к концу года исполнится шестнадцать, и Октавия, которой вскоре исполнялось четырнадцать, достаточно взрослые, чтобы пожениться. Как и следовало ожидать, их свадьбу сыграли с большой помпой. О внешности Октавии ничего не известно, но ее последующее поведение указывает, что она обладала страстной натурой, считалась угрюмой, опрометчивой и, возможно, слегка не в себе, если учесть, что ее мать Мессалина была нимфоманкой, отец Клавдий – в каком-то смысле наполовину слабоумным, а брат Британник – эпилептиком. Октавия преданно любила своего брата, и можно предположить, что в глубине души ее постоянно душила злоба из-за оскорблений, так часто выпадавших на его долю. Нерон, судя по всему, ей не нравился, да и он не питал к ней никаких теплых чувств. Однако они были помолвлены уже четыре года и принимали женитьбу как неизбежную часть судьбы, державшей их в своих тисках. Нерон должен был стать императором – теперь не было никаких разумных причин сомневаться в этом, – и этот незрелый, лишенный любви и приводивший в смущение союз являлся наказанием за его будущее положение.

Примерно в это же время начала складываться его неожиданная дружба с теткой Домицией Лепидой, сестрой его отца, которая делала все, что могла, чтобы именно теперь поощрять его юношескую привязанность, лаская его и делая ему маленькие подарки. Она была злобной женщиной, но еще слишком юный Нерон не мог осознать, что ее поведением двигал не интерес к нему, а желание отомстить своей снохе, сыгравшей решающую роль в смерти ее дочери Мессалины и лишении права на трон сына Мессалины и ее внука Британника.

«Между Домицией Лепидой и Агриппиной разгорелась жестокая борьба за то, чье влияние на Нерона возобладает», – пишет Тацит. Впервые в жизни мальчик услышал поношение и оскорбления в адрес своей матери. Домиция Лепида, по-видимому, предупреждала его, что единственное, что движет Агриппиной, – это жажда личной власти, а его нудное утомительное обучение является вовсе не необходимой подготовкой к обязанностям, присущим его высокому положению, а жестоким способом подчинить его и сломать его волю.

В то же время эта озлобленная дама возобновила свою дружбу с Нарциссом, к которому, вполне естественно, испытывала изрядную ненависть с тех пор, как он ополчился против ее дочери Мессалины. Нам кажется, именно в этом союзе двух старых врагов можно найти объяснение последовавших ближайших событий. В действительности Нарцисс воспользовался представившейся возможностью обернуть в свою пользу интерес, который проявляла к Нерону его тетка. С тех пор как Агриппина вышла замуж за императора – стоит напомнить, что первоначально Нарцисс возражал против этого союза, – положение Нарцисса неуклонно ухудшалось, поскольку он искренне любил своего хозяина и его возмущало ее жестокое обращение с несчастным стариком. Одновременно он чувствовал, что новая императрица подрывает его влияние на императора.

На самом деле Нарцисс не испытывал никакого сочувствия к Агриппине, если не считать выбора ее сына в качестве будущего императора, в чем он горячо поддерживал ее, поскольку, если бы преемником Клавдия стал Британник, Нарцисса наверняка сразу же приговорили бы к смерти, как человека, ответственного за гибель Мессалины. С другой стороны, воцарение Нерона, все еще находившегося под опекой своей матери, могло с таким же успехом привести его к падению, поскольку верность Нарцисса Клавдию и его любовь к той власти, которой наделил его император, неотвратимо превращали Агриппину в его врага.

Обдумывая эту проблему, Нарцисс, по-видимому, понял, что единственным выходом из этого затруднительного положения стало бы воцарение Нерона, но уже без Агриппины. Как следствие, у него родилась идея избавиться от источника проблем, отдалив Агриппину одновременно и от ее мужа, и от ее сына, для чего можно было использовать Домицию Лепиду. Домиция Лепида, как уже было сказано, вероятно, не имела более далеко идущих планов, чем причинить Агриппине боль, открыв Нерону глаза на преступления его матери. Но у Нарцисса на кону стояло его будущее благополучие, а может, и сама жизнь, поэтому его план подразумевал не меньше, чем окончательное свержение Агриппины.

Напряжение неуклонно нарастало. Агриппина при всем ее показном целомудрии и холодном расчетливом бессердечии была женщиной, которой доставляло удовольствие тайком использовать свои женские чары, чтобы возбуждать любовные страсти в мужчинах, которые могли быть ей полезны. Таким способом она целенаправленно завоевала двух своих мужей: Криспа и Клавдия, и теперь, похоже, превратила свое заигрывание с могущественным Палласом в настоящую преступную связь с ним. Во всяком случае, Тацит говорит, что тот «был ее любовником, о чем знали все». Агриппина сформировала узкий кружок, куда кроме нее вошли Паллас, Сенека и Бурр, и, поскольку Каллист был мертв, Нарцисс обнаружил, что только он один исключен из этого кружка из-за своей преданности Клавдию, для которого он остался во дворце единственным другом. Все остальные были под каблуком у Агриппины.

Император в это время являл собой жалкую фигуру. Волевая жена никогда не выпускала его из виду, потому что он, как она утверждала, постоянно выставлял себя глупцом. Когда гости развлекались, она настаивала, чтобы сидеть рядом с ним и указывать ему, что он должен делать. Она постоянно старалась выпячивать себя за его счет, обращаясь с ним как с инвалидом или идиотом. Он никому не мог доверять, кроме Нарцисса, но теперь даже Нарциссу с очевидным трудом удавалось сохранять свое положение во дворце.

Агриппина боялась вмешательства Домиции Лепиды во все эти дела. Когда ее осенило, что целью Нарцисса является ее изгнание из дворца, чтобы Нерон смог унаследовать трон без ее пристального контроля, ее охватила безумная тревога. Нерона отстранят от нее! Агриппина никогда даже не думала об этом.

Желая спасти себя, она действовала с присущей ей отвагой и безжалостностью. Она сразу обвинила Домицию Лепиду в измене на том основании, что ее комментарий по поводу свадьбы Клавдия и Агриппины был потоком проклятий, обрекающих их на вечную погибель – что, вполне возможно, являлось истинной правдой, – и что она пыталась нарушить мир и спокойствие империи. Своему изумленному сыну Агриппина объяснила, что его тетка старалась завоевать его любовь только ради того, чтобы отомстить ей, и что на самом деле эта порочная женщина хотела ее убить. Агриппина так хорошо обработала Нерона, что потрясенный и разочарованный юноша сгоряча дал показания против своей тетки, подтвердив, что она определенно говорила вещи, рассчитанные на то, чтобы вбить клин между ним и его матерью.

Домицию Лепиду приговорили к смерти и казнили в установленном порядке. После этого Агриппина обратила свое внимание на Нарцисса, чьего смертного приговора она стремилась добиться от Клавдия. Однако император, каким бы он ни был больным и запуганным собственной женой, еще не до конца утратил способность бороться за своего друга. Он наотрез отказался позволить, чтобы этого человека в чем-то обвинили. Однако Нарцисс, понимая, что его жизнь во дворце подвергается опасности, сказался больным и попросил разрешения покинуть Рим и отправиться в Синуэссу, находившуюся на побережье Кампании по дороге в Неаполь, чтобы начать лечение водой, которая сделала этот знаменитый курорт таким популярным. Разрешение было получено, и, таким образом, Клавдий, лишившийся поддержки единственного оставшегося друга, оказался под полным контролем Агриппины, которую он теперь возненавидел.

Тем временем учение Нерона продолжалось. Он был блестящим юношей. Как и его дядя Германик, он говорил на греческом так же свободно, как на родной латыни, а стихи, которые писал километрами, похоже, были не лишены достоинств, хотя их отличала некоторая напыщенность и их было трудно декламировать вслух. Кроме того, Нерон начал рисовать и демонстрировал некоторые способности как скульптор. Однако его интерес к искусствам, как уже говорилось, сурово пресекался матерью и наставниками. Он безуспешно пытался говорить Агриппине, что такие же склонности были у его всеми любимого деда, но она не желала замечать, что по своей природе Нерон на него очень похож.

Вместе с тем практика публичных выступлений считалась полезной, и стоило мальчику проявить интерес к какой-нибудь теме, допускавшей публичное обсуждение, как Сенека помогал ему подготовить речь, с которой он выступал перед императором и его советом, в то время как Агриппина с гордостью и одобрением слушала его, укрывшись за портьерой. Нерон обладал прекрасной памятью и мог с легкостью довести до совершенства эти тщательно подготовленные выступления. И поскольку был прирожденным актером, то постоянно удивлял слушателей своими очевидными красноречием, искренностью и мудростью.

В то время Нерон, без сомнения, был добросердечным, великодушным юношей, который с особой теплотой – опять же как Германик – откликался на любое дело, связанное с исправлением того, что было плохо, и учение Сенеки о филантропии и гуманистических идеалах неизменно находило в нем благодарного слушателя. Поэтому когда ему рассказали, что город Апамея во Фригии пострадал от землетрясения, то подготовился и произнес блестящую речь, с помощью которой успешно выпросил для жителей Апамеи освобождение от уплаты налогов на пять лет. В другом случае он, выступая на греческом, упросил освободить от налогов Илиум (Трою), в третьем – просил и получил деньги для города Бононии, частично уничтоженного пожаром.

Однако самым крупным успехом Нерона в суде стала речь, которую он произнес, защищая греческий город Родес, лишившийся своей муниципальной независимости. Нерон с успехом упросил вернуть городу его свободы, а члены депутации горожан Родеса были так восхищены красноречием и драматическим пылом рыжеволосого юноши, что приветствовали его, как своего бога, сошедшего на землю с Солнца, и уехали, исступленно распевая ему дифирамбы, а Нерон, чрезвычайно довольный, в глубине души подумал, что эти культурные артистичные греки по своей ментальности явно ближе ему, чем его собственный народ.

Таким образом, слава Нерона среди людей росла как на дрожжах, пока все не начали славить его как гения. Все – означает кроме Агриппины, которая не позволила своей любви к сыну и своей гордости за него изменить своего холодного, дисциплинирующего отношения. Она видела, и видела слишком ясно, что по темпераменту он артист, как мы сказали бы сейчас. Но она хотела – и весь традиционный Рим хотел, – чтобы он вырос суровым, скромным, бесстрастным римлянином старой школы, и это преклонение пугало ее.

Тем временем Британник был полностью оттеснен в тень. Народ с трудом помнил о его существовании. Многие вообще об этом не помнили, а те, кто помнил, были склонны считать, что у него не все в порядке с головой, поскольку все знали, что Британник страдал приступами эпилепсии. За какое-то время до этого Агриппина добилась, чтобы его наставника Сосибия предали смерти на том основании, что этот человек культивировал у мальчика неприязнь к кузену. Агриппина одного за другим убрала всех, кто был рядом с Британником, казнив одних и уволив других, и заменила их своими людьми, которые сообщали ей о каждом его шаге. Кроме того, она сделала все, что могла, чтобы Клавдий виделся со своим сыном как можно реже, ограничив их встречи только самыми необходимыми.

Однажды между братьями произошла серьезная ссора, и Британник так разозлился, что назвал Нерона его настоящим именем – Агенобарб, подразумевая, что по линии отца тот не принадлежит к императорской фамилии. В ответ на это Нерон крикнул, что Британник бастард, что он сын не Клавдия, а одного из любовников Мессалины. Оба молодых человека обратились со своими бедами к императору и императрице, результатом чего стало возросшее отчуждение между родителями. Британник, конечно, видел, что Агриппина его не любит, и в будущем, когда она делала демонстративные попытки поцеловать или обнять его, он выражал свою обиду, поворачиваясь к ней спиной.

Дело дошло до критической точки осенью 54 года, когда Нерону исполнилось семнадцать лет, а Британнику было около тринадцати с половиной и он превратился в высокого долговязого подростка с бледным лицом. В это время Клавдий, которому перевалило за шестьдесят три, находился в состоянии бессильного бунта против Агриппины, чью черную душу он, как ему казалось, теперь видел со всей ясностью. Он чувствовал, что ее благочестие, респектабельность и даже целомудрие были фальшивыми – позой, предназначенной для глаз публики, средством добиться поддержки патрициата старой школы, в это время находившейся на подъеме. Эта жестокосердная женщина лишила его всех удовольствий. Дворец казался Клавдию душной теплицей, оранжереей самодовольной благопристойности, где всем заправляла несносная Агриппина при помощи и подстрекательстве этого мошенника Сенеки, Палласа, который ради хлеба с маслом превратился в ее раба, и Бурpa – человека, который не думал ни о чем, кроме военной муштры. А его, императора, бесконечно воспитывали из-за его так называемых пробелов в общепринятом этикете, его вульгарных манер и нехватки величия. Будь проклято это величие! Все, чего он хотел, – это хорошая еда, хорошее вино и хорошая компания. Он был простодушным человеком, лишившимся здоровья, но не интереса к жизни. И его бунт был абсолютно понятен.

Думаем, есть смысл предположить, что в это время Клавдий поддерживал связь с Нарциссом, и некий план, который находился в стадии разработки и должен был избавить Клавдия от этих проблем, вселил в него новые силы. Однажды за обедом, в любом случае когда он крепко выпил, Клавдий осмелился в присутствии Агриппины заметить, что уже избавился от одной жены и вполне созрел, чтобы избавиться от другой. В следующий раз, встретив в одном из дворцовых коридоров Британника, он обнял его своими старыми трясущимися руками и со страстью воскликнул: «О, расти скорее, мой сын, чтобы ты смог исправить все это зло!»

В первые дни октября 54 года император объявил, что намерен позволить сыну надеть toga virilis и сразу же стать совершеннолетним. Когда Агриппина холодно спросила, зачем он хочет это сделать, Клавдий взорвался: «Затем, чтобы народ Рима увидел наконец настоящего цезаря!» Этим он хотел сказать, что, по его мнению, скорее Британник вырастет настоящим мужчиной, который ему (Клавдию) по сердцу, тогда как Нерон – послушный мягкотелый сторонник этого невыносимого пуританства. Он не видел, что Нерон готов взбунтоваться не меньше его самого.

Агриппина пришла в ужас, и, когда вскоре после этого сенат выпустил новую монету с изображением головы Британника, ее тревога уже не знала границ. Она забыла, что Клавдий еще мог постоять за себя, и вдруг поняла, что он может обратиться к народу с просьбой признать своим наследником Британника по достижении совершеннолетия, невзирая на то, что император-ребенок стал бы для Рима абсолютным новшеством. В состоянии крайнего беспокойства в ее холодном сердце родилась мысль об убийстве.

Агриппина не раз отправляла на смерть разных мужчин и женщин, так почему должна сомневаться сейчас, почему не убрать с дороги эту угрозу Нерону и ей самой?

Однако ее жгуче терзал вопрос: достаточно ли взрослый сам Нерон, чтобы подняться на трон? Не имея возможности с уверенностью ответить на него, Агриппина возвращалась к тому аргументу, что на данный момент Нерон в любом случае старше и более приемлем, чем Британник. Впрочем, весомость этого аргумента в пользу ее сына могла заметно уменьшиться, как только Британник наденет toga virilis.

Вечером 12 октября во дворце должен был состояться пир по случаю одного из ежегодных праздников в честь высокочтимого Августа. Для Агриппины это стало чем-то вроде небесного знамения. Если этой ночью Клавдий умрет, ее мальчик, ее Нерон, которого она воспитывала как второго Августа, взойдет на трон, и все будет выглядеть, будто этому покровительствует его могущественный предок. Что может быть лучше? Агриппина почувствовала себя орудием судьбы, орудием боготворимого Августа, избранного им, чтобы нанести этот удар во славу дома Юлиев, во славу Рима. И она с холодной решимостью стала обдумывать свой план.

В назначенный час, когда трапеза шла своим чередом, перед императором, который уже был немного навеселе, поставили блюдо с грибами. Он любил хорошую еду, а перед таким деликатесом, как грибы, никогда не мог устоять. И теперь он ел их с обычной жадностью, но почти сразу начал жаловаться на несварение. Когда он выходил из комнаты, его одолевала тошнота. В этом не было ничего необычного, поскольку Клавдий давно страдал от проблем с пищеварением. Но из-за того, что ему пришлось лечь в постель, где рвота продолжилась, праздник быстро закончился.

Агриппина послала за его врачом Стертинием Ксенофонтом с острова Кос, который служил в штабе армии Клавдия и за свою службу был награжден. Врач оставался с императором всю оставшуюся ночь, но рано утром, обнаружив, что пациенту по-прежнему очень плохо, он приоткрыл ему рот и пощекотал перышком горло, чтобы снова вызвать рвоту. В следующий миг Клавдий откинулся на подушки. Он был мертв.

Никто не мог с уверенностью сказать, что Агриппина его отравила. Хотя мотив для подобных действий был достаточно очевиден, и Тацит подробно описывает, как она раздобыла яд у старой женщины по имени Локуста, как евнух Халот подсыпал его и что перышко, которое использовал доктор, было пропитано другим, еще более опасным ядом. Однако возможно, что случай опередил преступные намерения Агриппины и Клавдий просто съел ядовитые грибы, но умер от сердечного приступа, вызванного напряжением от рвоты.

Как бы там ни было, но утром 13 октября, когда взошло солнце, он лежал мертвый на кровати, и только Агриппина и ее ближний круг знали, что жизнь императора угасла. Ворота дворца были закрыты, и Бурр поставил стражу у каждой двери, чтобы никто не мог ни войти, ни выйти. Народу объявили, что император очень болен, а сенату, как только он ранним утром собрался на заседание, передали сообщение, предписывавшее консулам и жрецам возносить молитвы о его выздоровлении.

Чтобы поддерживать видимость, что Клавдий жив, пока план провозглашения Нерона императором доводился до совершенства, мертвеца приподняли на подушках и в комнату пригласили его любимых комедиантов и танцоров, чтобы они его развлекали. Они шутили, кривлялись и плясали перед мертвым телом, смотревшим на них остекленевшими глазами, а в углу комнаты дворцовые музыканты играли на своих инструментах и били в барабаны. Время от времени в комнату входила Агриппина или один из ее друзей. Подойдя к кровати, они с улыбкой спрашивали тело, довольно ли оно развлечениями. Кроме того, время от времени к животу мертвеца прикладывали горячие компрессы, а народу сообщали, что император хорошо отзывается на лечение.

Этот мрачный фарс исполнялся не только для того, чтобы тайком провести подготовку к провозглашению Нерона императором в сенате и в войсках, но и потому, что официальные дворцовые предсказатели сказали, что этот день совершенно неблагоприятен, за исключением полудня. Именно этот час и был выбран, чтобы объявить о кончине старого императора и провозглашении нового.

В то утро нужно было, чтобы Британник никуда не высовывался, поскольку с ним возникли некоторые сложности после того, как Клавдий сказал ему, что однажды он может стать императором. Существовала опасность, что он вырвется из-под контроля и поднимет восстание, возможно, при содействии Нарцисса, который мог заключить с ним сделку и планировал совершить переворот. В связи с этим Агриппина все утро не отпускала от себя ни Британника, ни его сестру Октавию, жену Нерона. Время от времени она обнимала мальчика и плаксивым голосом говорила, что он копия своего дорогого отца и главное ее утешение в этом горе. Однако Британник инстинктивно не доверял ей и изо всех сил старался уклониться от ее ласк.

Нерон тем временем мерил шагами свою комнату и взволнованно репетировал речь, написанную для него Сенекой. Когда приблизился судьбоносный час, он послал за своими слугами, чтобы они одели его и как можно лучше уложили копну его густых рыжих волос, зачесав низко растущие перед ушами завитки вперед к щекам, чтобы получились симпатичные маленькие бакенбарды. Он был молодым человеком среднего роста и крепкого телосложения с небольшой склонностью к полноте, его раскрасневшееся веснушчатое лицо отличалось живостью, а голубые глаза, взгляд которых обычно казался немного мечтательным, отчасти из-за близорукости, теперь блестели от волнения.

Ровно в полдень главные ворота дворца распахнулись, и появился Нерон в сопровождении Бурра. Преторианцы, уже проинструктированные своими офицерами, сразу начали приветствовать его громкими криками как императора. В тот же миг ворота за ним закрылись, так что Британник остался внутри. Нерона в носилках принесли к казармам преторианской гвардии, где он произнес блестящую речь, обещая каждому солдату солидный денежный подарок.

Потом его с триумфом препроводили в сенат, члены которого тоже радостно приветствовали его. Там он оставался до захода солнца и в сумерках вернулся во дворец, где его с бьющимся сердцем ждала Агриппина.

Как только Нерон заверил ее, что все хорошо, что он принят Римом в качестве императора, ее холодная мстительность, видимо, подтолкнула ее отправить побежденному врагу, Нарциссу, депешу, где говорилось, что его старый господин и друг мертв и что Нерон взошел на трон, а она стала регентом. Нарцисс понял смысл этих известий и подготовился ко всему. Он привел в порядок свои дела и сжег все свои личные бумаги.