Текст книги "Кавалер в желтом колете. Корсары Леванта. Мост Убийц (сборник)"

XI
Охота

Когда сняли вымокшую от дождя повязку, Диего Алатристе увидел чахлый серый свет и тяжелые темные тучи. Связанными руками он протер глаза – левый еще побаливал, но веки открывались. Осмотрелся. Его везли сюда на муле – и рядом слышался перестук лошадиных копыт, – а потом довольно долго вели пешком, и он немного согрелся, ибо ни плаща, ни шляпы на нем не было. Но все равно его колотил озноб. И вот теперь капитан стоял в перелеске, среди вязов и дубов. На западной оконечности неба, что проглядывало сквозь листву, истаивала ночная тьма, и, наводя еще большую тоску на Алатристе и его спутников, неустанно сеялся мелкий противный дождик из тех, что, однажды начавшись, заряжают надолго.

Тирури-та-та. На знакомую руладу он обернулся. Гвальтерио Малатеста, завернувшись в черный плащ, до самых глаз надвинув шляпу, оборвал свист и скорчил гримасу, которую можно было принять и за насмешку, и за приветствие.

– Замерз, капитан?

– Не без того.

– И проголодался, наверно?

– Сильно.

– Ничего, утешайся тем, что для тебя скоро все кончится, а нам еще предстоит обратный путь.

И указал на своих спутников: то были люди, схватившие Алатристе у ручья, – только теперь их стало на одного меньше. Бородатые, зловещие видом, они были одеты непритязательно и удобно, на манер охотников или лесников, и обвешаны неимоверным количеством всякого колющего, режущего и стреляющего добра, от которого добра не жди.

– Самая отборная мразь, – угадывая мысли капитана, произнес Малатеста.

Где-то вдали запел охотничий рожок, и четверо убийц, многозначительно переглянувшись, устремили взоры в ту сторону, откуда донесся этот сигнал.

– Побудешь здесь еще немного, – сказал итальянец.

Один из его молодцов двинулся через кусты на звук рожка, а двое остальных усадили Алатристе на мокрую землю и принялись связывать ему ноги.

– Разумная предосторожность, – пояснил Малатеста. – Отнеси ее на счет своих дарований. Тебе должно быть это лестно.

Поврежденный глаз его немного слезился, когда итальянец – вот как сейчас – глядел пристально.

– Я-то полагал, – медленно ответил капитан, – что наши с тобой дела мы решим один на один.

– Но помнится, в тот день, когда ты навестил меня без приглашения, едва ли я мог рассчитывать на снисхождение.

– По крайней мере, руки у тебя были свободны.

– Это так. Но оказать тебе такую же услугу я не могу. Дело зашло слишком далеко, и слишком много поставлено на кон.

Алатристе понимающе кивнул. Тот, кто спутывал ему ноги, теперь намертво затянул хитроумные узлы.

– А эти скоты знают, во что они встряли?

Помощники Малатесты и глазом не моргнули. Один, кончив дело, счищал с коленей грязь. Второй проверял, не отсырел ли порох на полке заткнутого за пояс пистолета.

– Конечно знают. Мы давно знакомы. Это вместе с ними я был на Минильясском тракте.

Алатристе попробовал шевельнуть руками и ногами. Ничего не вышло. Сделано было на совесть. Хорошо хоть на этот раз руки ему связали не за спиной, а спереди, чтобы он не свалился с седла.

– Ну и как же ты намерен выполнить поручение?

Итальянец достал пару черных перчаток и теперь неторопливо натягивал их. Капитан заметил, что, кроме пистолета, шпаги и кинжала, у него еще и нож за голенищем.

– Ты, я полагаю, осведомлен о страсти этой… гм… личности к охоте? На зорьке. В сопровождении не более чем двух егерей. А здесь в изобилии водятся и олени, и зайцы. Какое раздолье для стрелка, не знающего промаха, для неутомимого охотника! И кому же неизвестно, что наш… гм… герой забывает обо всем на свете, выслеживая дичь. Кажется невероятным: ведь обычно он сама невозмутимость, моргает – и то через раз, смотрит поверх голов… А вот поди ж ты – преображается и при виде этой самой дичи-добычи совершенно шалеет.

Он пошевелил растопыренными пальцами, проверяя, ловко ли сели перчатки. Потом удостоверился, что шпага легко ходит в ножнах.

– А повадился кувшин по воду ходить… – произнес он со вздохом, – тут ему и голову сломить.

И на мгновение замер – словно погрузился в глубокую думу. Потом очнулся, сделал своим молодцам знак, и те, подняв капитана за руки и за ноги, привязали его к стволу дуба.

– Неудобно, но уж придется потерпеть малость. Мы знали, что сегодня ночью он приедет сюда развлечься с… Да ты сам уже понял. Надежные люди сделали так, что сопровождают его только двое доверенных егерей. Я хочу сказать – они пользуются нашим доверием. Это они минуту назад оповестили нас сигналом рожка, что все идет, как было предусмотрено, и зверь уже рядом.

– Ювелирная работа, – отозвался Алатристе.

Малатеста поблагодарил за похвалу, прикоснувшись к полю влажной от дождя шляпы.

– Надеюсь, высокородная наша особа в преддверии утех исповедалась. – Рябоватое лицо скривилось. – Мне-то, сам понимаешь, глубоко наплевать, но, говорят, он человек набожный. Вот и хорошо – неприятно помирать в состоянии смертного греха…

Сильно позабавленный этими соображениями, итальянец взглянул вдаль, словно высматривая добычу в чаще, и расхохотался, упершись рукой в эфес.

– Прелесть что такое! – проговорил он со зловещим ликованием. – А иначе отправился бы прямиком в преисподнюю.

Наслаждаясь этой мыслью, он еще некоторое время улыбался.

Потом перевел глаза на капитана:

– А вот ты, я считаю, правильно сделал, что не стал устраивать сегодня таинство покаяния… Услышав нашу с тобой откровенную исповедь, любой духовник отрекся бы от сана, сочинил бы не очень-то назидательную новеллу[32]32
  Обыгрывается название одного из произведений Сервантеса – «Назидательные новеллы».


[Закрыть] и заработал бы денег больше, чем Лопе де Вега новой комедией.

Алатристе, сколь ни бедственно было его положение, невольно согласился:

– Падре Эмилио Боканегра – плохое подспорье тому, кто желает уйти на тот свет с чистой совестью.

Снова раскатился сухой и сиплый смех итальянца.

– Тут я с тобой полностью согласен. Я тоже предпочел бы хвост и копыта, нежели тонзуру и распятие.

– Ты отвлекся.

– Отвлекся? – Малатеста глядел на него, соображая, о чем речь. – Ах да! Ну, стало быть, охотник и дичь… Я-то думал, ты уже сам дорисовал себе остальное: появляется зайчик или там олень, наш герой углубляется в чащу, егеря отстают… И тут – бац! Откуда ни возьмись – ревнивый соперник. А ведь известно – «…одним лишь взором ревность убивает»[33]33
  Строчка П. Кальдерона. Автор допускает анахронизм – эта сарсуэла, ставшая основой для одной из первых испанских опер (композитор Хуан Идальго), была написана лишь в 1660 г.


[Закрыть]. И неосторожный охотник очень мило нанизывается на шпагу.

– Это, надо полагать, ты возьмешь на себя?

– Ну еще бы! Как можно отказаться от такого удовольствия? Потом мы тебя развязываем, предварительно положив рядом твою шпагу, кинжал и прочее… А верные егеря, прибыв с небольшим опозданием на место разыгравшейся трагедии, получат, по крайней мере, возможность отомстить за короля, если уж не сумели спасти его…

– Ну понятно… – Алатристе посмотрел на свои связанные руки и ноги. – В рот, закрытый глухо, не влетит муха. Мертвый не проболтается.

– Ваша милость, досточтимый сеньор капитан, да кому же в Мадриде неведома ваша несравненная доблесть? Кто удивится, услышав, что вы дрались как лев и пали с честью? Узнав, что вы за бесценок отдали свою драгоценную жизнь, многие были бы вне себя от горчайшего разочарования.

– А ты?

– Но я-то знаю, чего ты стоишь. В Минильясе ты убил одного из моих людей, вчера ухлопал другого. Так что, Вакхом клянусь, можешь отправляться на тот свет со спокойной совестью.

– Да я не об этом спрашиваю! Что ты собираешься делать потом?

Малатеста самодовольно погладил усы:

– А-а… Предстоит самое приятное, что есть в нашем ремесле, – исчезнуть. Вернусь в Италию – благо будет с чем. Отчизну я покинул налегке.

– Как жаль, что здесь тебе не всадили унцию свинца в одно место, – сразу потяжелел бы.

– Спокойствие, капитан! – Итальянец ободряюще улыбнулся. – Все будет хорошо.

Алатристе прижался затылком к стволу. Дождевая вода бежала по спине, сорочка под колетом вымокла насквозь, штаны были выпачканы грязью и глиной.

– У меня к тебе просьба, – проговорил он.

– Черт побери… – Малатеста смотрел на него с непритворным удивлением. – Что я слышу? Чтоб ты – да с просьбой? Неужто очко заиграло?

– Насчет Иньиго. Можно ли сделать так, чтобы он остался в стороне?

Итальянец некоторое время бесстрастно вглядывался в него. Потом тень сочувствия скользнула по его лицу.

– Насколько мне известно, он и так в стороне. Не при делах, так сказать. Но то, как обернется, от меня не зависит. Ничего не могу обещать.

В это время один из подручных итальянца, прятавшийся в кустах, вылез и помахал Малатесте, показывая ему направление. Тот вполголоса отдал распоряжения двум другим. Первый стал рядом с капитаном – пистолет за поясом, шпага на боку, пальцы на рукояти ножа. Второй направился к наблюдателю.

– А насчет мальчугана, капитан… Он хорошей породы. Ты можешь им гордиться. И, клянусь тебе, если он сумеет отвертеться, я буду просто счастлив.

– Надеюсь, отвертится. И когда-нибудь убьет тебя.

Малатеста, уже двинувшийся за своими людьми, медленно обернулся, и его угрюмый взгляд скрестился со взглядом Алатристе.

– Может быть. В конце концов убьют и меня. Когда-нибудь. А тебя – сегодня.

Мелкий дождь швырял в лицо водяную пыль. Под серым небом, вдоль черных тополей, тянувшихся по обе стороны дороги, пара мулов во весь опор несла карету во Фреснеду. Вожжи держал и кнутом размахивал сам Рафаэль де Косар, ибо кучер оказался мертвецки пьян и спал сейчас поперек сидений. Комедиант был ненамного трезвей, но необходимость двигаться, освежающее действие холодного дождя и какая-то смутная решимость, овладевшая сеньором Рафаэлем в последнюю минуту, рассеяли винные пары. Понукая мулов криками и щелканьем кнута, он гнал их едва ли не галопом, так что я с долей беспокойства спрашивал себя: что это – мастерство возницы или безрассудство пьяного? Так или иначе, карета просто летела. Пристроившись на козлах рядом с Косаром, цепляясь за что попало и рискуя сверзиться при очередном толчке, я зажмуривался всякий раз, когда мой колесничий лихо вписывался в крутой поворот дороги или когда ошметки грязи из-под копыт и колес прыгавшей по выбоинам кареты летели мне в лицо.

Покуда я раздумывал, что скажу или сделаю во Фреснеде, позади осталось свинцовое пятно пруда, полускрытого деревьями, а впереди, в отдалении, показалась ступенчатая, во фламандском стиле, крыша охотничьего дворца. Дорога раздваивалась: налево виднелась дубовая роща, и, глянув туда, я заметил мула и четырех верховых коней. Указал на них Косару, и тот осадил мулов столь резко, что один припал на передние ноги, едва не вывалив седоков. Я соскочил с козел первым, с настороженным вниманием озирая местность. Наступающий рассвет с трудом пробивался сквозь мрачные тяжелые тучи. Может, все напрасно, грызла меня мысль, и, явившись к охотничьему дворцу, мы просто даром потратим время? Покуда я терзался сомнениями, Косар решил за нас обоих: он спрыгнул с облучка, причем угодил прямехонько в огромную лужу, поднялся, отряхиваясь, но тотчас, споткнувшись о собственную шпагу, упал вторично. Выпрямился, ругаясь на чем свет стоит. На перемазанном грязью лице горели глаза, мутная вода ручьями текла с бакенов и усов. Несмотря на безобразную брань, казалось, будто по каким-то неведомым причинам все происходящее доставляет ему истинное удовольствие.

– За дело! – вскричал он. – И горе тем, кто станет на пути!

Скинув епанчу, я схватил шпагу кучера – благо тот, свалившись от толчков на пол кареты, продолжал блаженно похрапывать. Шпага, по правде сказать, была дрянная, но выбирать не приходилось, а с нею и со своим кинжалом я все же мог считать себя вооруженным. Как говаривал во Фландрии капитан Брагадо, на военном совете самонадеянность губительна, но в действии – пользительна. А я как раз действовал.

– Гляну, как там и что, – сказал я, показав на лошадей, привязанных к деревьям. – А вы тем временем ступайте к дому и попросите помощи.

– Еще чего! Да ни за что на свете не пропущу такой оказии! Вместе – значит вместе.

Косар совершенно преобразился – даже голос звучал иначе. Любопытно было бы знать, какую роль играет он сейчас. Внезапно он подошел к карете и принялся будить кучера, хлеща его по щекам так, что мулы испуганно запрядали ушами.

– Проснись, болван! – взывал он с властностью владетельного герцога. – Ты нужен Испании!

Спустя несколько минут все еще одурелый кучер – я полагаю, он подозревал, что хозяин его повредился в рассудке, – щелкнул кнутом и погнал мулов во Фреснеду, дабы поднять там тревогу. Судя по всему, он не отличался особенной сообразительностью, и потому, чтобы не запутать его вконец, приказы ему был отданы самые простые – добраться до охотничьего домика, кричать как можно громче, а людей привести как можно больше. Потом, дескать, все объясним.

– Если останемся живы, – драматическим тоном добавил Косар.

Вслед за тем он величаво закинул за плечо полу плаща и решительно двинулся вглубь перелеска. Но, сделав четыре шага, запутался о шпагу и ничком растянулся в грязи.

– Богом клянусь! – пробубнил он, зарывшись носом в грязь. – Если кто-нибудь еще раз меня толкнет, я того изувечу!

Помогая ему встать на ноги и почиститься, я с долей отчаяния думал о том, как хорошо было бы, чтобы кучер сумел убедить и привести к месту действия людей. Или чтоб капитан Алатристе, где бы он ни был, справился своими силами. Ибо, если все зависит только от нас с Косаром, Испания останется без короля, как я остался без отца.

Снова послышался рожок. Диего Алатристе, сидевший у подножия дуба, заметил, как человек, оставленный охранять его, поднял голову и оглянулся на звук. Это был тот самый бородач, приземистый и широкоплечий, с которым капитан столкнулся на почтовой станции в Галапагаре. Судя по всему, он относился к тем, кто болтать не любит: как поставил его Малатеста перед уходом, так он и стоял под дождем, сейчас припустившим сильней. Стоял и мок, ибо, кроме навощенной накидки, иной защиты у него не было.

«Богом создан для таких дел», – подумал Алатристе, ибо мог оценить его лучше, чем кто-либо иной. Человек, которому говорят: «Оставайся здесь, здесь убивай и сам здесь умри», и он все исполнит без рассуждений и пререканий. Человек, который может стать героем, если пойдет брать на абордаж турецкую галеру или штурмовать фламандский редут, а не случится подходящей войны – убийцей. Где проходит водораздел, не враз поймешь: все зависит от того, какие кости вытряхнет ему судьба из своего стаканчика, какую карту сдаст – червовую ли двойку, бубнового ли туза.

Когда замер звук рожка, бородач почесал в затылке и глянул на пленника. Потом подошел вплотную, окинул ничего не выражающим взглядом и вытащил нож. Алатристе, сложив связанные руки на коленях, откинув голову, не сводил глаз с отточенного лезвия. Он чувствовал, как неприятно засосало под ложечкой. Должно быть, сказал он себе, Малатеста все продумал как следует, поручив задание своему подчиненному. Вот уж не думал он так окончить жизнь – в грязи, связанным по рукам и ногам… Прирежут как кабанчика, а потом на века ославят как цареубийцу. О, чтоб вас всех!..

– Дернешься – приколю, – бесстрастно предупредил бородач.

Алатристе смаргивал с ресниц капли дождя. Да нет, как видно, на уме у них что-то другое. Вместо того чтобы полоснуть его ножом по горлу, наемник рассек веревки на ногах.

– Вставай, – сказал он, для убедительности сопроводив свои слова пинком.

Покуда капитан выпрямлялся, тот ни на миг не выпускал его из поля зрения и держал клинок наготове – то есть у самой шеи.

– Шагай. – Снова наемник пнул его.

Алатристе все понял: зачем им убивать его сейчас – ведь потом придется тащить туда, где произойдет их встреча с королем, и оставлять к тому же следы на раскисшей глинистой земле. Пусть на своих ногах доберется до места двойной казни. С каждым шагом истекали время и жизнь. И все же он решил попробовать. Последняя попытка. Что ему терять? Он и так уже, можно считать, убит и в землю зарыт. А вдруг?

– Пощади! – вдруг закричал он, припав на одно колено.

Шедший позади бородач вздрогнул от неожиданности.

– Пощади!

Обернувшись, капитан успел увидеть его презрительно сузившиеся глаза. «Я думал, ты покрепче будешь», – говорил этот взгляд.

В следующее мгновение страж понял свою ошибку. Но было уже поздно – клинок чуть повернулся в сторону, и Алатристе, бросившись бородачу в ноги, с размаху двинул его плечом в живот. Толчок, едва не вывихнувший ему руку, достиг цели – противник потерял равновесие, свалился в грязь, а капитан, сцепив в замок связанные руки, изо всех сил двинул его по лицу, круша носовые хрящи и разбивая губы. Наемник попытался ударить его ножом, но, по счастью, то был здоровенный охотничий нож с длиннющим лезвием – короткий обоюдоострый кинжал тотчас бы вспорол капитану брюхо. Но поскольку они барахтались на земле, плотно обхватив друг друга, у бородача не было возможности размахнуться как следует, и острие соскальзывало с задубелой плотной ткани. Капитан сумел прижать коленом руку с ножом, стиснуть ладонями горло, а большими пальцами надавить на глазные яблоки противника. Тут уж миндальничать не приходилось и церемониться было некогда – шел бой без правил, – и Алатристе сжимал стражу горло изо всех сил, считая про себя: пять… десять… пятнадцать… и когда дошел до восемнадцати, бородач захрипел и обмяк. Дождь быстро смыл кровь с лица и ладоней капитана, когда, уже не встречая сопротивления, он выхватил нож из разжавшегося кулака, сунул под бороду, нажал – и пригвоздил противника к земле. Так он держал его некоторое время, навалившись всей тяжестью и чувствуя, как содрогается и бьется под ним поверженный враг, пока наконец, со свистящим усталым вздохом, слетевшим уже не с его губ, а из перерезанного горла, тот не окостенел. Тогда Алатристе перекатился на спину, подставив лицо дождю, перевел дыхание. Выдернул лезвие из раны, зажал роговую рукоять между коленей и перерезал веревку, стягивавшую запястья, умудрившись не вскрыть себе вены. При этом заметил, как дернулась и задрожала нога бородача. Забавно, подумал он, хоть и не впервые мог наблюдать это явление: человек уже мертв, а тело еще противится смерти.

Он снял с трупа все, что могло пригодиться, – шпагу, нож, пистолет. Шпага оказалась хороша, саагунской работы, хоть и покороче тех, к которым он привык. Не теряя времени, капитан вооружился. Лезвие охотничьего ножа было в две пяди длиной, рукоять сделана из оленьего рога. Кинжал, конечно, предпочтительней, но ничего, сойдет и это. От пистолета, после того как его поваляли в грязи, проку должно быть немного, однако Алатристе все же заткнул его за пояс, заметив, что теперь, когда схлынул жар схватки, руки дрожат от холода. Бросил прощальный взгляд на мертвеца: ноги больше не дергались и лужица крови напоминала сильно разбавленное вино – дождь не унимался. Одежда на бородаче вымокла насквозь и вывозилась в грязи, так что от холода не спасет, и потому капитан, ограничившись одной лишь навощенной накидкой, набросил ее себе на плечи.

Из кустов донесся какой-то шорох. Алатристе обнажил шпагу, с удовольствием ощутив ее привычную и успокаивающую тяжесть.

«Теперь, – подумал он, – поговорим на равных».

Я обратился в соляной столп. Передо мной, со шпагой в руке, с убитым в ногах и с густым слоем грязи на щеках, стоял капитан Алатристе. Казалось, он только что вылез из фламандских болот или – еще чего доброго – вернулся с того света. Оборвав мои радостные восклицания, он устремил взор на Рафаэля де Косара, который, шлепая по лужам и ломая ветки, трещавшие, как пистолетные выстрелы, в этот миг возник у меня за спиной.

– Черт!.. – сказал мой хозяин, пряча шпагу в ножны. – А этому здесь что надо?

Я пустился в объяснения, стараясь не быть слишком многословным, но капитан, не дослушав, сделал полуоборот налево и двинулся прочь, словно внезапно утратил всякий интерес к тому, по каким причинам оказался на лесной поляне прославленный комедиант.

– Предупредил?

– Вроде бы… – промямлил я, с беспокойством вспоминая непроспавшуюся физиономию кучера.

– Вроде или предупредил?

Капитан большими шагами двигался меж кустов. Я поспевал следом, слыша за собой, как Косар бормочет сквозь зубы какую-то невнятицу – не то читает стихи, не то ругается. Время от времени Алатристе, остановившись, чтобы сообразить, куда идти дальше, оборачивался и бросал на комедианта мрачный взгляд.

Неподалеку раздался звук рожка – мне показалось, что я слышал его издали еще до встречи, – и мы замерли под дождем. Капитан прижал палец к губам, поочередно оглядел Косара и меня. Потом вскинул ко мне руку, повернутую ладонью вниз, – этот безмолвный сигнал, которым мы пользовались еще во Фландрии, означал: «Жди! Иду на разведку», – и, осторожно ступая, скрылся меж деревьев. Мы с актером укрылись под деревом. Косар, пребывая в полнейшем восхищении от этих условных знаков и от того, что попал чуть ли не на всамделишную войну, начал было что-то говорить, но я зажал ему рот. Он понимающе кивнул, глядя на меня с бо́льшим почтением, чем прежде, и стало ясно, что никогда больше не услышать мне от него ни «малыш», ни «мальчуган». Я улыбнулся ему, а он – мне. Глаза комедианта сияли от восторга. Я оглядел его – кургузенький, измазанный грязью, вымокший до нитки… И эти его немецкие бакены, соединенные с усами. И рука на эфесе. У него был на удивление боевой вид. Есть такие люди – кажутся неказистыми и миролюбивыми, а потом вдруг прыгнут и ухо тебе откусят. До сих пор – уж не знаю, благодаря ли вину или еще чему, – Косар, казалось, ни на миг не испытал страха. Он играл роль – лучшую роль в своей жизни – и наслаждался острыми ощущениями.

Капитан появился так же бесшумно, как исчез. Взглянул на меня и снова вскинул руку, но теперь – ладонью вверх и растопырив все пять пальцев. Пятеро, мысленно перевел я. Большой палец ткнул вниз. Врагов. Алатристе провел ладонью от правого плеча к левому бедру, как бы изображая перевязь, а затем поднял указательный палец. Офицер. Большой палец вверх. Свой. И тут я понял, что имелось в виду. Красная перевязь служила в полках испанской пехоты знаком различия. А в этом лесу носить высокий чин мог только один человек.

Диего Алатристе снова появился на краю лесной опушки, спрятался за деревом. В двадцати шагах от него, в зарослях дрока, окружавших высоченный дуб, стоял молодой человек с охотничьим ружьем в руках. Он был строен и рыжеват, облачен в зеленое сукно, на голове была узкополая шапочка с козырьком, на ногах – выпачканные грязью гамаши, на руках – перчатки, за поясом – длинный нож. А шпаги при нем не было. Напряженно выпрямившись и немного задрав голову, он стоял неподвижно, слегка выставив одну ногу вперед. Казалось, этой позой он сдерживает пятерых людей, взявших его в полукольцо.

Из-за шума дождя и расстояния до Алатристе лишь изредка доносились отдельные слова. Юный охотник, впрочем, хранил молчание, а говорил только Гвальтерио Малатеста, чьи черные плащ и шляпа блестели от дождя. Он же был единственным, кто держал шпагу в ножнах: все остальные убийцы, двое из которых носили платье придворных егерей, уже обнажили клинки и сужали круг.

Алатристе стряхнул с плеч накидку. Пистолету он не доверял – осечка в такой сырости была более чем возможна, – а потому взялся за рукояти шпаги и ножа, наметанным глазом прикидывая, сколько шагов отделяет его от этой живописной группы. С досадой понял, что на рыжеватого юношу рассчитывать нечего: тот продолжал стоять неподвижно, как статуя, держал ружье в опущенных руках и взирал на окружавших его убийц так безразлично, словно замыслы их не имели к нему ни малейшего касательства. Алатристе заметил даже, что по охотничьему обычаю он прикрывает замок ружья полой своего зеленого кафтана, чтоб вода не попала, и, если бы не проливной дождь, не грязь под ногами и не пятеро головорезов, можно было бы подумать, что он позирует Диего Веласкесу для очередного портрета. Капитан скорчил гримасу, долженствовавшую обозначать не то восхищение, не то презрение. Да, вероятно, это храбрость, подумал он. Но глупости и чудовищной бургундской спеси – еще больше. Что ж, пусть послужит ему горьким утешением, что даже перед лицом смертельной опасности король, из-за которого он сейчас поставит на кон собственную жизнь, не утратил величия.

«А какого дьявола, – продолжал размышлять Алатристе, – мне лезть в это дело? Почему я должен гибнуть из-за этого малого, который не желает пальцем пошевелить ради своей защиты, будто воображая, что сию минуту ему на помощь с неба высадятся ангелы или гвардейские стрелки выскочат из-за деревьев с боевым кличем „Бог и Испания!“? Ох уж эти венценосцы!.. Пороки рождения, недостатки воспитания…»

Самое забавное, что и в самом деле в кустах прячется гвардия – он, да Иньиго, да Косар. И еще – тень комедиантки Марии, словно бы витающая в дождевых каплях… Конечно, всегда отыщется придурок, готовый пожертвовать жизнью для спасения короля…

Капитан вздрогнул от ярости.

«Богом или чертом клянусь, будет только справедливо, если этот щеголь, питающий такое пристрастие к безопасным забавам и чужим женам, получит по заслугам. Гуадальмедины здесь нет, и таскать для него каштаны из огня некому. Черт бы его взял! Пусть заплатит цену, которую рано или поздно придется заплатить всем и каждому. И – наличными, Гвальтерио Малатеста векселей не принимает».

– Ваше величество, позвольте ружье.

Эти слова итальянца отчетливо донеслись до слуха Алатристе, который, по-прежнему притаясь за деревом, созерцал все происходящее со злорадным любопытством. Что может сделать король? Да ничего не может: нож не в счет, шпаги при нем нет, и в самом лучшем случае дело сведется к одному выстрелу, да и то – если ружье заряжено и порох не отсырел.

– Давайте сюда ружье, – нетерпеливо повторил один из приспешников Малатесты и, занося шпагу, сделал шаг вперед.

И тут Филипп Четвертый повел себя довольно неожиданно. Все так же бесстрастно, нимало не изменившись в лице, он чуть наклонил голову, рассматривая свое ружье, о котором словно бы только сейчас вспомнил – причем как о чем-то совершенно малозначащем. Постояв еще мгновение в неподвижности, взвел курок, вскинул ружье к плечу. Потом с леденящей кровь невозмутимостью свалил наступающего на него убийцу выстрелом в лоб и в упор.

«Вот теперь пора! – подумал капитан, выскакивая из-за дерева. – За такого короля и помереть не жалко».

Выстрел послужил сигналом к атаке. Следуя последним капитановым наставлениям, мы с Косаром зашли во фланг людям Малатесты и, стоя на противоположной оконечности этой полянки, видели, как мой хозяин покинул укрытие и выскочил на открытое пространство со шпагой в одной руке, с ножом – в другой. Тогда я тоже выхватил свой клинок и бросился вперед, не удосужившись проверить даже, решил ли Косар идти до конца и следует ли он за мной. Но тотчас за спиной у меня раздались его вопли:

– Именем короля! Ни с места! Клади оружие, сдавайся! Кому сказано?!

Матерь Божья, подумал я, только этого и не хватало! Итальянец и его присные услыхали крики и шлепанье наших ног по лужам – и повернулись в сильном удивлении. Последнее, что я помню отчетливо, было лицо обернувшегося к нам Малатесты. В ярости он отдал своим приказ, с быстротой молнии обнажил шпагу, и в струях дождя мелькнули воздетые клинки остальных. А позади неподвижно стоял и взирал на нас король с еще дымящимся ружьем в руках.

– Именем короля! – продолжал неистово орать Косар: ни дать ни взять – лев рыкающий.

При этом всерьез рассчитывать на него не приходилось, так что мы с капитаном дрались вдвоем против четверых. Ушами хлопать некогда. И потому, оказавшись перед одним из егерей, я стремительно полоснул его по руке, заставив выронить шпагу, а сам, с проворством белки обогнув его, напал на второго. Тот держался чуть позади, выставив клинок. Моля Бога о том, чтобы не поскользнуться в грязи, я выхватил левой рукой кинжал. Бог, наверное, услышал – я удержался на ногах, сделал нырок и, оказавшись у самых коленей противника, снизу вверх всадил не менее трех пядей стали ему в живот, а когда отвел назад локоть, извлекая лезвие, егерь повалился навзничь, и на лице у него было написано такое глубочайшее изумление, словно он думал, что с сыном его матери ничего подобного произойти не может. Но меня в этот миг беспокоил уже не он, а тот, кого я обезоружил. Шпагу я выбил, но кинжал-то остался, и потому я поспешно развернулся, готовясь отразить его атаку. Однако он уже схватился с Косаром, едва отбиваясь левой рукой – правая повисла плетью – от града ударов и пятясь под натиском комедианта.

Пока бой складывался в нашу пользу. Но рана, оставленная кинжалом Анхелики, болела нестерпимо, и я всерьез опасался, что от моих резких движений она откроется и я просто зальюсь кровью, как освежеванный поросенок. Обернувшись посмотреть, не нужна ли моя помощь Алатристе, который в этот самый миг выдергивал клинок из груди своего противника – тот согнулся вдвое, и кровь ручьем текла у него изо рта, – я заметил, что черный и прямой Гвальтерио Малатеста перебросил шпагу из руки в руку, выхватил пистолет и, не более доли секунды поколебавшись, на кого направить дуло, выбрал все же короля, стоявшего в четырех шагах от него. Я был слишком далеко и потому мог лишь беспомощно наблюдать, как мой хозяин, высвободив наконец застрявший меж ребер клинок, пытается броситься на линию огня. Но и он бы не успел. Я видел, как Малатеста, вытянув руку, наводит пистолет, а король, глядя прямо в лицо своему убийце, швыряет на землю ружье, складывает руки на груди, желая, вероятно, и в смертный час выглядеть достойно.

– Мне! Мне эту пулю! – крикнул капитан.

Итальянец и бровью не повел, продолжая целиться в короля. Вот он нажал на спуск, и сухо щелкнул колесцовый замок.

Осечка.

Порох отсырел.

Диего Алатристе стал между королем и итальянцем. Никто и никогда еще не видел Малатесту в такой растерянности. Будто не веря собственным глазам, он недоуменно покачивал головой, вертя в руке бесполезный пистолет.

– Ведь рядом стоял… – бормотал он.

Но вот он опомнился. Взглянул на капитана так, словно впервые видел или забыл о его существовании, и мрачная усмешка чуть искривила его губы.

– Рядом стоял… – с горечью повторил он.

Потом пожал плечами и, отшвырнув пистолет, переложил шпагу в правую руку.

– Ты все испортил.

Он отстегнул пряжку плаща, чтобы не сковывал движения. Не сводя глаз с капитана, показал подбородком на короля:

– Неужто и вправду считаешь, что эта овчинка стоит выделки?

– Давай, – сухо ответил капитан.

Прозвучало это как «Давай займемся нашими с тобой делами», и своей шпагой Алатристе показал на шпагу итальянца. Малатеста посмотрел на клинки, перевел взгляд на короля, словно прикидывая, имеется ли какая-нибудь возможность довести начатое до конца. Снова пожал плечами, тщательно оправляя на них мокрый плащ и как бы намереваясь завернуться в него.