Текст книги "Основы литературоведения: Анализ художественного произведения. Практикум"

В очерке «Хорь и Калиныч» мы встретились с типичной очерковой ситуацией: посещая определенные места в качестве охотника, рассказчик знакомится с помещиком Полутыкиным и описывает некоторые его особенности и привычки, а, главное, с двумя крестьянами – мужиком, прозванным Хорем, и его другом Калинычем. Здесь тоже есть как бы несколько эпизодов, но они имеют еще меньшее значение, чем в «Бирюке», как элементы действия, потому что в этом очерке главное – наблюдения над характерами двух друзей. В силу этого сюжет составляют эпизоды встреч-бесед. У такого сюжета особая функция и свое, особое назначение.

Постараемся выделить эпизоды, составляющие сюжет. К ним относятся: первое посещение дома Хоря и беседа о нем с Полутыкиным; на другой день поездка на охоту и встреча с Калинычем; на следующий день снова визит к Хорю и знакомство с ним; еще три дня – в основном беседы с Хорем, а затем отъезд.

Таким образом, видимого движения действия здесь нет, а сюжетные эпизоды-встречи заполнены, в основном, беседами охотника с Хорем и Калинычем, его наблюдениями над бытом и собственными соображениями по поводу увиденного. В лице Хоря рассказчик встретился с иным, чем Бирюк, типом крестьянина – умным, деловым и «везучим», поскольку в его семье рождались сыновья, а в крестьянском деле это очень важно. Отцу Хоря удалось отселиться в лес, на болото и жить в стороне, как бы на хуторе. Но сам он тоже крепостной и платит оброк, при этом барин все время повышает сумму; откупаться же окончательно ему в тех условиях невыгодно и бесперспективно. Однако Хорь способен построить большой дом, а у Калиныча низенькая изба. Но оба они вызывают у рассказчика симпатию и уважение.

● Посмотрите внимательно, о чем беседуют охотник и Хорь и в чем проявляется ум крестьянина?

● Что узнал рассказчик об образе жизни крестьян и в частности об их семейной жизни?

● Какие качества приятно поразили рассказчика в Калиныыче?

Продолжая размышления о сюжете эпического произведения, обратимся к рассказу И.А. Бунина «Темные аллеи», который естественнее назвать очерком, хотя так его обычно не называют.

ТЕМНЫЕ АЛЛЕИ

В холодное осеннее ненастье, на одной из больших тульских дорог, залитой дождями и изрезанной многими черными колеями, к длинной избе, в одной связи которой была казенная почтовая станция, а в другой частная горница, где можно было отдохнуть или переночевать, пообедать или спросить самовар, подкатил закиданный грязью тарантас с полуподнятым верхом, тройка довольно простых лошадей с подвязанными от слякоти хвостами. На козлах тарантаса сидел крепкий мужик в туго подпоясанном армяке, серьезный и темноликий, с редкой смоляной бородой, похожий па старинного разбойника, а в тарантасе стройный старик-военный в большом картузе и в николаевской серой шинели с бобровым стоячим воротником, еще чернобровый, но с белыми усами, которые соединялись с такими же бакенбардами; подбородок у него был пробрит и вся наружность имела то сходство с Александром II, которое столь распространено было среди военных в пору его царствования; взгляд был тоже вопрошающий, строгий и вместе с тем усталый.

Когда лошади стали, он выкинул из тарантаса ногу в военном сапоге с ровным голенищем и, придерживая руками в замшевых перчатках полы шинели, взбежал на крыльцо избы.

– Налево, ваше превосходительство, – грубо крикнул с козел кучер, и он, слегка нагнувшись на пороге от своего высокого роста, вошел в сенцы, потом в горницу налево.

В горнице было тепло, сухо и опрятно: новый золотистый образ в левом углу, под ним покрытый чистой суровой скатертью стол, за столом чисто вымытые лавки; кухонная печь, занимавшая дальний правый угол, ново белела мелом; ближе стояло нечто вроде тахты, покрытой пегими попонами, упиравшейся отвалом в бок печи; из-за печной заслонки сладко пахло щами – разварившейся капустой, говядиной и лавровым листом.

Приезжий сбросил на лавку шинель и оказался еще стройнее в одном мундире и в сапогах, потом снял перчатки и картуз и с усталым видом провел бледной худой рукой по голове – седые волосы его с начесами на висках к углам глаз слегка курчавились, красивое удлиненное лицо с темными глазами хранило кое-где мелкие следы оспы. В горнице никого не было, и он неприязненно крикнул, приотворив дверь в сенцы:

– Эй, кто там!

Тотчас вслед за тем в горницу вошла темноволосая, тоже чернобровая и тоже еще красивая не по возрасту женщина, похожая на пожилую цыганку, с темным пушком на верхней губе и вдоль щек, легкая на ходу, но полная, с большими грудями под красной кофточкой, с треугольным, как у гусыни, животом под черной шерстяной юбкой.

– Добро пожаловать, ваше превосходительство, – сказала она. – Покушать изволите или самовар прикажете?

Приезжий мельком глянул на ее округлые плечи и на легкие ноги в красных поношенных татарских туфлях и отрывисто, невнимательно ответил:

– Самовар. Хозяйка тут или служишь?

– Хозяйка, ваше превосходительство.

– Сама, значит, держишь?

– Так точно. Сама.

– Что ж так? Вдова, что ли, что сама ведешь дело?

– Не вдова, ваше превосходительство, а надо же чем-нибудь жить. И хозяйствовать я люблю.

– Так, так. Это хорошо. И как чисто, приятно у тебя.

Женщина все время пытливо смотрела на него, слегка щурясь.

– И чистоту люблю, – ответила она. – Ведь при господах выросла, как не уметь прилично себя держать, Николай Алексеевич.

Он быстро выпрямился, раскрыл глаза и покраснел.

– Надежда! Ты? – сказал он торопливо.

– Я, Николай Алексеевич, – ответила она.

– Боже мой, боже мой! – сказал он, садясь на лавку и в упор глядя на нее. – Кто бы мог подумать! Сколько лет мы не видались? Лет тридцать пять?

– Тридцать, Николай Алексеевич. Мне сейчас сорок восемь, а вам под шестьдесят, думаю?

– Вроде этого… Боже мой, как странно!

– Что странно, сударь?

– Но все, все… Как ты не понимаешь!

Усталость и рассеянность его исчезли, он встал и решительно заходил по горнице, глядя в пол. Потом остановился и краснея сквозь седину, стал говорить:

– Ничего не знаю о тебе с тех самых пор. Как ты сюда попала? Почему не осталась при господах?

– Мне господа вскоре после вас вольную дали.

– А где жила потом?

– Долго рассказывать, сударь.

– Замужем, говоришь, не была?

– Нет, не была.

– Почему? При такой красоте, которую ты имела?

– Не могла я этого сделать.

– Отчего не могла? Что ты хочешь сказать?

– Что ж тут объяснять. Небось помните, как я вас любила.

Он покраснел до слез и, нахмурясь, опять зашагал.

– Все проходит, мой друг, – забормотал он. – Любовь, молодость – все, все. История пошлая, обыкновенная. С годами все проходит. Как это сказано в книге Иова? «Как о воде протекшей будешь вспоминать».

– Что кому бог дает, Николай Алексеевич. Молодость у всякого проходит, а любовь – другое дело.

Он поднял голову и, остановясь, болезненно усмехнулся:

– Ведь не могла же ты любить меня весь век!

– Значит, могла. Сколько ни проходило времени, все одним жила. Знала, что давно вас нет прежнего, что для вас словно ничего и не было, а вот… Поздно теперь укорять, а ведь, правда, очень бессердечно вы меня бросили, – сколько раз я хотела руки на себя наложить от обиды от одной, уж не говоря обо всем прочем. Ведь было время, Николай Алексеевич, когда я вас Николенькой звала, а вы меня – помните как? И все стихи мне изволили читать про всякие «темные аллеи», – прибавила она с недоброй улыбкой.

– Ах, как хороша ты была! – сказал он, качая головой. – Как горяча, как прекрасна! Какой стан, какие глаза! Помнишь, как на тебя все заглядывались?

– Помню, сударь. Были и вы отменно хороши. И ведь это вам отдала я свою красоту, свою горячку. Как же можно такое забыть.

– А! Все проходит. Все забывается.

– Все проходит, да не все забывается.

– Уходи, – сказал он, отворачиваясь и подходя к окну. – Уходи, пожалуйста.

И, вынув платок и прижав его к глазам, скороговоркой прибавил:

– Лишь бы бог меня простил. А ты, видно, простила.

Она подошла к двери и приостановилась:

– Нет, Николай Алексеевич, не простила. Раз разговор наш коснулся до наших чувств, скажу прямо: простить я вас никогда не могла. Как не было у меня ничего дороже вас на свете в ту пору, так и потом не было. Оттого-то и простить мне вас нельзя. Ну да что вспоминать, мертвых с погоста не носят.

– Да, да, не к чему, прикажи подавать лошадей, – ответил он, отходя от окна уже со строгим лицом. – Одно тебе скажу: никогда я не был счастлив в жизни, не думай, пожалуйста. Извини, что, может быть, задеваю твое самолюбие, но скажу откровенно, – жену я без памяти любил. А изменила, бросила меня еще оскорбительней, чем я тебя. Сына обожал, – пока рос, каких только надежд на него не возлагал! А вышел негодяй, мот, наглец, без сердца, без чести, без совести… Впрочем, все это тоже самая обыкновенная, пошлая история. Будь здорова, милый друг. Думаю, что и я потерял в тебе самое дорогое, что имел в жизни.

Она подошла и поцеловала у него руку, он поцеловал у нее.

– Прикажи подавать…

Когда поехали дальше, он хмуро думал: «Да, как прелестна была! Волшебно прекрасна!» Со стыдом вспоминал свои последние слова и то, что поцеловал у ней руку, и тотчас стыдился своего стыда. «Разве неправда, что она дала мне лучшие минуты жизни?»

К закату проглянуло бледное солнце. Кучер гнал рысцой, все меняя черные колеи, выбирая менее грязные, и тоже что-то думал. Наконец сказал с серьезной грубостью:

– А она, ваше превосходительство, все глядела в окно, как мы уезжали. Верно, давно изволите знать ее?

– Давно, Клим.

– Баба – ума палата. И все, говорят, богатеет. Деньги в рост дает.

– Это ничего не значит.

– Как не значит! Кому ж не хочется получше пожить! Если с совестью давать, худого мало. И она, говорят, справедлива на это. Но крута! Не отдал вовремя – пеняй на себя.

– Да, да, пеняй на себя… Погоняй, пожалуйста, как бы не опоздать нам к поезду…

Низкое солнце желто светило на пустые поля, лошади ровно шлепали по лужам. Он глядел на мелькавшие подковы, сдвинув черные брови, и думал:

«Да, пеняй на себя. Да, конечно, лучшие минуты. И не лучшие, а истинно волшебные! «Кругом шиповник алый цвел, стояли темных лип аллеи…» Но, боже мой, что же было бы дальше? Что, если бы я не бросил ее? Какой вздор! Эта самая Надежда не содержательница постоялой гостиницы, а моя жена, хозяйка моего петербургского дома, мать моих детей?» И, закрывая глаза, качал головой.

Здесь тоже фактически одна большая развернутая сцена, предваряемая кратким описанием почтовой станции на тульской дороге, гостиничной комнаты и портрета проезжего старика-военного. Дальнейшее представляет диалог проезжего и хозяйки гостиницы. Преобладание диалога не лишает произведение сюжетности, просто содержание сюжета составляет развернутый диалог двух персонажей. Из диалога вырисовывается общий характер жизни того и другого, но история их показана не в развитии взаимоотношений героев, которые могли бы дать материал для увлекательного и драматичного сюжета, она сжата и сконцентрирована до одной статичной сцены.

Итак, сюжет составляет событийную сторону произведения, но типы сюжета бывают разными, как показано на разных примерах.

Дополняя размышления о сюжете, следует сказать, что он составляет основную часть так называемого повествования, в силу чего эпическое произведение нередко называют повествовательным. Это во многом верно, но не совсем точно. Для большей ясности необходимо уточнить понятие – повествование.

Дело в том, что повествование – это рассказывание, а рассказывать можно о том, что когда-то с кем-то что-то произошло. Сюжет и воспроизводит произошедшее, т.е. события из жизни тех или иных персонажей. Но рассказ о событиях, какие бы они ни были, всегда исходит от кого-то или принадлежит кому-то. Рассказывающий субъект называется рассказчиком, или повествователем. В роли рассказчиков выступают разные лица – главный герой, второстепенный герой, несколько персонажей, субъект, не участвующий в действии и т.д. Рассказчик (он же повествователь) в ходе рассказывания сообщает не только о поступках действующих лиц, т.е. о событиях, но и об их внешности, обстановке, окружающей природе, что и составляет описание. Кроме того, он иногда делится своими личными соображениями, которые часто называют авторскими отступлениями, о чем будет подробнее сказано ниже.

Поэтому повествовательное произведение включает не только сюжет. Это первое. Второе – повествователь по-разному преподносит и сюжет, не всегда начиная прямо с завязки (если она есть), помещая события, представляющие завязку, в середине текста, переставляя события во времени и т.п. Эти рассуждения приводят изучение сюжета к изучению композиции, но об этом логичнее сказать позже. А пока продолжим разговор о других компонентах или аспектах общей структуры эпического произведения.

§ 2. Речь персонажей в эпическом произведении

Как уже неоднократно говорилось, одним из важных компонентов сюжета является словесное общение героев, которое и реализуется в диалоге. Диалог – это форма и способ высказывания героев. Но есть и другие формы, в первую очередь, – монолог, который тоже является элементом сюжета. Поэтому продолжая размышления о структуре эпического произведения, остановимся на особенностях самой речи персонажей.

Наиболее распространенная форма такой речи опять-таки диалог, который является как бы продолжением рассказа-сообщения о тех или иных обстоятельствах жизни героев. Например, в начале романа «Отцы и дети» Николай Петрович Кирсанов, встретив Аркадия с Базаровым, едет вдвоем с Аркадием в коляске и сообщает домашние новости, одновременно наблюдая места, по которым они проезжают.

– Не помню, писал ли я тебе, – начал Николай Петрович, – твоя бывшая нянюшка, Егоровна, скончалась.

– Неужели? Бедная старуха! А Прокофьич жив?

– Жив и нисколько не изменился. Все так же брюзжит. Вообще больших перемен ты в Марьине не найдешь.

– Приказчик у тебя все тот же?

– Вот разве что приказчика сменил…

– Вот уж наши поля пошли, – проговорил он после долгого молчания.

– А это впереди, кажется, наш лес?

– Да, наш. Только я его продал. В нынешнем году его сводить будут.

– Зачем ты его продал?

– Деньги были нужны; притом же эта земля отходит к мужикам.

Это, скорее всего информативного типа диалог, представляющий собой типичный отрывок сюжетного действия. В других случаях диалоги являют собой обмен мнениями и потому содержат больше сведений о характерах героев или изображенной ситуации. В том же романе примером таких диалогов оказываются споры Павла Петрович с Базаровым по разным вопросам.

Приведем пример диалога из романа «Обломов» И.А. Гончарова, который кажется почти бессодержательным, но очень показательным для отношений главных действующих лиц.

– Илья Ильич! А, Илья Ильич! – начал Захар, тихо стоя у изголовья Обломова.

Храпенье продолжалось.

– Эк спит-то! – сказал Захар, – словно каменщик.

– Вставайте: пятого половина.

Илья Ильич только промычал в ответ на это, но не проснулся.

– Вставайте же, Илья Ильич! Что это за срам! – говорил Захар, возвышая голос. – Ответа не было.

– Илья Ильич! – твердил Захар

– Кто тут?.. Поди прочь! Чего тебе?

– Вы велели разбудить себя.

– Ну, знаю. Ты исполнил свою обязанность, и пошел прочь! Остальное касается до меня…

Этот диалог гораздо более репрезентативен: здесь видны отношения барина и слуги и привычный образ жизни Обломова. И хотя мы знаем из дальнейшего, что Обломов неплохой человек, он все равно остается для Захара барином, а для себя полным хозяином своих привычек и странностей.

● Обратите внимание на лексику (1) и интонацию (3) речи персонажей, подтверждающие особенности характеров того и другого.

Очевидно, читатель сразу узнает произведение, из которого взят следующий диалог.

– Какой веселенький ситец! – воскликнула во всех отношениях приятная дама, глядя на платье просто приятной дамы.

– Да, очень веселенький. Прасковья Федоровна, однако же находит, что лучше, если бы клеточки были помельче, и чтобы не коричневые были крапинки, а голубые. Сестре ее прислала материйку: это такое очарованье, которого просто нельзя выразить словами; вообразите себе: полосочки узенькие, узенькие, какие только может себе представить воображение человеческое, фон голубой и через полоску все глазки и лапки, глазки и лапки, глазки и лапки… Словом, бесподобно!

– Милая, это пестро.

– Ах, нет, не пестро.

– Ах, пестро!

Здесь просто приятная дама объяснила, что это отнюдь не пестро и вскрикнула…

– Да, поздравляю вас: оборок более не носят.

– Как не носят?

– На место их фестончики.

– Ах, это нехорошо, фестончики!…»

(Н.В. Гоголь. «Мертвые души»)

Как мы помним, одна дама приехала к другой, чтобы поделиться новостью, сообщенной Коробочкой относительно Чичикова, но разговор принял иное направление, и главным предметом обсуждения стали моды уездного города. Познакомившись с этим диалогом (а он продолжался еще долго и в том же духе), мы имеем возможность представить и характер отдельных обитателей города, имена которых всплывают только к середине разговора, а до этого называются имена кучера и двух собачек – Адели и Попури; и нравы города в целом, поскольку, по мнению повествователя, эти дамы играют немалую роль в создании общественной атмосферы в городе.

● Обратите внимание на их слова, интонации (1, 3) и на сам предмет бурной дискуссии и оцените комический характер диалога.

Когда речь одного персонажа в общении с другими разрастается, она напоминает монолог, цель которого, как правило, выразить свои мысли или эмоции. Напомним пример из романа «Преступление и наказание».

Встретив Разумихина после болезни, Раскольников, не желавший видеться с ним, требует оставить его одного.

Слушай, Разумихин, – начал он тихо и, по-видимому, совершенно спокойно, – неужель ты не видишь, что я не хочу твоих благодеяний? И что за охота благодетельствовать тем, которые… плюют на это? Тем, наконец, которым это серьезно тяжело выносить? Ну для чего ты отыскал меня в начале болезни? Я, может быть, очень рад был бы умереть? Ну, неужели я недостаточно выказал тебе сегодня, что ты меня мучаешь, что ты мне… надоел! Охота же в самом деле мучить людей! Уверяю же тебя, что все это мешает моему выздоровлению серьезно, потому что беспрерывно раздражает меня… Отстань же, ради бога, и ты!.. Пусть я неблагодарен, пусть я низок, только отстаньте вы все, ради бога, отстаньте! Отстаньте! Отстаньте! Он начал спокойно а кончил в исступлении и задыхаясь, как давеча с Лужиным.

Такого рода высказываний очень много в «Преступлении и наказании», они обнажают взволнованное, неспокойное состояние Раскольникова. При этом, если в данном случае речь составляет часть диалога с Разумихиным, то в других случаях мы встречаемся с собственно монологом, произносимым про себя или вслух. Вот еще один пример размышлений Раскольникова после того, как он стал свидетелем самоубийства женщины, бросившейся с моста, и, конечно же, ассоциировал ее состояние со своим:

Что, это исход! – думал он, тихо и вяло идя по набережной канавы. – Все-таки кончу, потому что хочу… Исход ли, однако? А все равно! Аршин пространства будет, – хе. Какой, однако же, конец! Неужели конец? Скажу я им или не скажу? Э… черт! Да и устал я: где-нибудь лечь или сесть бы поскорей! Всего стыднее, что очень уж глупо. Да наплевать и на это. Фу, какие глупости в голову приходят…

Смысл и того, и другого высказывания очевиден: Раскольников не выдерживает груза своих мыслей и переживаний, он возбужден, взвинчен, озлоблен, с трудом выносит окружающих, и речь его предельно эмоциональна.

● Для того чтобы понять, как достигается эта эмоциональность, следует проанализировать лексический состав (1) его монологов, синтаксические конструкции (3) его речи, обратив внимание на интонацию и соответствующие знаки препинания, на краткие фразы, на бесконечные повторы слов или выражений (3), которые передают его эмоционально взволнованное состояние после убийства и осмысления своей идеи и ее последствий.

Монологическая речь, иногда очень эмоциональная, характерна для героев Л.Н. Толстого в романе «Война и мир».

Что же это? Я не подвигаюсь? – Я упал, я убит… Нет, я ранен, и лошадь убита. Где, с какой стороны была та черта, которая так резко отделяла два войска? – спрашивал он себя и не мог ответить. «Уже не дурное ли что-нибудь случилось со мною? Бывают ли такие случаи, и что надо делать в таких случаях?

Это переживания Николая Ростова после одного из боев. Даже князь Андрей, при всей своей сдержанности и рассудочности, может быть эмоционален.

После Аустерлица! Нет, покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду. Ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым горам, и тогда я не стал бы служить в русской армии.

Мы знаем, что в 1812 году он пойдет служить и именно в действующую армию, в качестве командира полка, но разочарование в заграничных походах было столь сильным, что он готов был отказаться от служения России, и это отразилось в одном из его чрезвычайно экспрессивных монологов. В большинстве случаев речь Болконского более нейтральна, логична, спокойна.

Изучая формы речи персонажей, следует далее обратить внимание, что она может быть не только прямой, как в диалогах и монологах, но и косвенной. При этом косвенную речь того или иного героя может передавать другой герой, а может повествователь:

Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен прийти на помощь ему, просветить и поднять его.

Таковы выраженные в косвенной речи мысли Пьера во время его свидания с Андреем в Богучарове после ухода князя Андрея из армии и полного разочарования, переданные повествователем.

Кроме косвенной, существует еще несобственно-прямая речь, когда умственно-психологическое состояние героя тоже передается словами повествователя или автора. В таких случаях взаимопроникновение голосов героя и автора, в особенности привнесение авторского голоса и его интонации, особенно заметно. Вот один из примеров:

Он (князь Андрей) посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что-то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не о чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях? О своих надеждах на будущее? Да и нет.

Это сцена после знакомства с Наташей на балу, во время одного из визитов в дом Ростовых уже в качестве жениха.

Замечательная особенность Толстого (она свойственна и другим художникам) заключается в умении переходить от прямой речи к косвенной, затем к несобственно-прямой речи и обратно. Переходить так, что переключения эти воспринимаются очень органично и естественно и оказываются функционально значимыми с точки зрения психологической обрисовки героев.

Он (Болконский) знал, что завтрашнее сражение должно быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни… почти с достоверностью, просто и ужасно представилась ему [косвенная речь]. И с высоты этого представления вся жизнь его представилась волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидел вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины [несобственно-прямая речь]. «Да, да, вот они волновавшие и восхищавшие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня, – ясной мысли о смерти. Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем-то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество… И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня» [прямая речь].

Особенно заметно ощущается авторская интонация в несобственно-прямой речи, в частности в сравнении Андреем Болконским жизни с волшебным фонарем.

А.П. Чехов нередко прибегал к воспроизведению внутреннего состояния героев с помощью несобственно-прямой речи. Вспомним краткий диалог героя из повести «Дама с собачкой», Гурова, с чиновником, партнером по клубу, которому Гуров как-то хотел сказать о своем настроении, о встрече с замечательной женщиной, а тот в ответ на попытки разговора —

Сел в сани и поехал, но вдруг обернулся и воскликнул:

– Дмитрий Дмитрии!

– Что?

– А давеча вы были правы: осетрина-то с душком!

Эти слова, такие обычные, почему-то поразили Гурова, показались ему унизительными, нечистыми. Какие дикие нравы, какие лица! Что за бестолковые ночи, какие неинтересные, незаметные дни! Неистовая игра в карты, обжорство, пьянство, постоянные разговоры все об одном. Ненужные дела и разговоры все об одном отхватывают на свою долю лучшую часть времени, лучшие силы, и в конце концов остается какая-то куцая, бескрылая жизнь, какая-то чепуха, и уйти и бежать нельзя, точно сидишь в сумасшедшем доме или в арестантских ротах!

Приведенный монолог Гурова дан в форме несобственно-прямой речи.

Итак, мы рассмотрели разные формы речи героев – диалогическую, монологическую (она же прямая), косвенную, несобственно-прямую. Напомним еще раз, что, будучи словесными высказываниями героев, все эти речевые фрагменты большей частью входят в сюжет или спаяны с ним.