Текст книги "Осознавая время. Сборник эссе"

В то время как для религиозного еврея Земля Израиля обладает непреходящей ценностью (безотносительно к тому стремится он там жить или нет), для нерелигиозных большое значение имеет именно еврейское государство. Если мы не в силах определить еврея, поменяв иудаизм на «гражданскую религию», а «пятый пункт» на израильское гражданство, то может быть, все же мы сможем поставить государство Израиль в центр светского идеологически-культурного самоопределения? Как писал один из лидеров культурного сионизма (палестинофильства) Ахад ха-Ам:

«Но если сионизм глядит на еврейское государство как на средство избавления от нищеты, обеспечения полного спокойствия и национальной чести, палестинофильство … видит в еврейском государстве лишь „надежное убежище“ для духа еврейства, культурные узы, объединяющие нацию».

Действительно, при Бен Гурионе активно формировалась национальная идеология, опирающаяся на древнюю историю Израиля, но отбрасывающая «постыдные» 2 тысячи лет галута. Если религиозные евреи группировали общину вокруг синагоги, то альтернативным местом для светских евреев пытались сделать различные филиалы Джойнта, Сохнута, Керен Каемет и других, в которых осуществляется помощь евреям диаспоры, а главное, связь с национальным еврейским домом.

Чем больше маленький Израиль побеждал своих многочисленных врагов, тем более притягивались к нему сердца евреев всего мира. Гордость за Израиль, победивший в Войне за независимость и в Шестидневной войне, и приезд Голды Меир в Россию всколыхнули, казалось бы, ассимилированные массы советского еврейства.

«Я абсолютно нерелигиозный человек, я – атеистка. И никогда не обращалась к примерам из Танаха для описания своего личного опыта. Но тут, кроме „Встань и иди!“, не срабатывает ни одно другое объяснение», – пишет Майя Каганская о своем опыте стремления в Израиль.

Однако чем дальше отступала внешняя угроза, чем более богатым и либеральным становилось израильское общество, тем более оно стало позволять себе пренебрегать национальной идеологией и тем менее притягательным становился сам Израиль в глазах диаспоры. Сама идеология, созданная под себя ашкеназскими социалистами-сионистами, должна была радикально измениться для того, чтобы объединить всех евреев-израильтян уже без помощи гениального диктатора Бен Гуриона. Но обе ее главные составляющие – социалистическая и национальная (по образцу европейских национальных движений) – безнадежно устарели. В моду входил либерализм и мультикультурализм, постмодернизм и глобализация. Национальные идеологии переживали не лучшие времена не только в Израиле.

В ХХ веке национальные страны столкнулись с вызовом глобализма. Сам Израиль смог появиться в большой степени именно благодаря глобализации, если понимать под этим современные технологии и международные экономические связи. Иначе этот клочок земли, бедный пресной водой и ископаемыми, не смог бы прокормить такое количество своих новых граждан и дать им силы для обороны от превосходящих их во много раз агрессивных соседей. И тот же глобализм, сыгравший нам на руку во времена «холодной войны», после детанта привел к повсеместному ослаблению национальной идеологии: богатые чувствуют себя гражданами мира, а бедные эмигранты из отсталых стран уже не хотят ассимилироваться, принося в Европу и Северную Америку чуждый дух Востока и Юга. Да и сами политкорректно изменившиеся европейские национальные государства перестают удовлетворять потребность в самоидентификации своих граждан. Все чаще слышны жалобы на американизированную (то есть вненациональную) массовую культуру и многочисленных, не желающих ассимилироваться даже во втором и третьем поколении эмигрантов. Один из главных символов автономии государства – денежные знаки – унифицированы в большей части Западной Европы. Крыша национального дома прохудилась, сквозь нее видны звезды Европейского Союза – а мало кому хочется ночевать под открытым небом «всемирного человечества». Глобализация вызывает как реакцию подъем локального сепаратизма и партикуляризма (то есть частного и локального)3030
  Для описания параллельных и связанных друг с другом процессов глобализации и локализации социолог Роланд Робертсон в 80-х годах прошлого века ввел в научное обращение остроумный термин «глокализация».


[Закрыть]. Люди раздражаются от непосредственного соседства Чужого и пытаются укрыться от него в этнорелигиозные и культурных общинах или в культурно-территориальной автономии.

Какие-то из общих проблем глобализации в Израиле наблюдались всегда (разделение на этническо-религиозные общины, диаспора), какие-то только появляются (проблема иностранных рабочих и африканских нелегалов). В отношении же «столкновения цивилизаций»3131
  «Столкновения цивилизаций» – термин и название книги политолога Самуэля Хантингтона, анализирующего изменение мировой политики после окончания Холодной войны.


[Закрыть] и подъема современного мусульманского террора мы находимся на передовой. Повышенное пристрастие евреев нового времени к социальному реформаторству в стиле новомодных идей дает себя знать и в современном Израиле. Представители «светского» еврейства опять первыми погнались за «глобализационной» модой и поспешно свернули национальную идею в пользу открытости и универсализма. Идея национального государства выходит из моды и принципы национального строительства пытаются грубо разрушить, чтобы привести практику в соответствие с новейшими теориями мультикультурализма и релятивизма. Теоретики Нового Ближнего Востока считают, что евреям больше не требуется свое национальное убежище, к которому так стремился сионизм, и идеал еврейского национального очага сдается потомками светско-сионистского истеблишмента на хранение национально-религиозному лагерю. В то время как ультраортодоксальные израильские евреи все более склоняются к признанию сионистских принципов, официальные государственные структуры все менее склонны акцентировать национальную идеологию и все более обращаются к универсальным лозунгам «мира», «безопасности», «экономического процветания» и др.

Блестящие военные победы Израиля остались в прошлом. Теперь на нашем знамени написано: «отступление», «сдержанность», «уступки», а это если и может вдохновить кого-либо в диаспоре, то только антисемитов. Акцентирование абстрактно-либеральных ценностей в ущерб национальному характеру государства плохо сказывается и на внутренней политике Израиля и на его отношениях с диаспорой. Если Сохнут везет в Израиль неевреев, если «Керен Каемет» оплачивает поселение на Земле Израиля не евреев, а арабов, если государство не строит, а разрушает еврейские поселки, то роль Израиля в качестве объединяющего нацию духовного центра сильно уменьшается. Евреи диаспоры обескуражено наблюдают самые противоречивые тенденции внутри израильского общества и предпочитают все свое внимание и средства обратить на дела местной общины.

«Израиль перестает быть центром евреев, – писал американский профессор Г. Галкин еще в конце 20 в. – Выдать каждому еврейскому тинэйджеру путевку на посещение Израиля, предлагает лейбористский политик Йоси Бейлин! Но когда юный Брюс или Дженифер с путевкой в руках высаживается из самолета и обнаруживает нацию таких же Йоси Бейлинов, то, спрашивается, чего ради ему (или ей) было покидать Филадельфию?»

В прошлом веке казалось, что еще немного и история рассудит, оставив только «правильный» из всего многообразия путей, которыми пошел еврейский народ. Одни считали, что религиозные «просветятся», другие, что светские ассимилируются и пропадут, третьи, что исчезнет диаспора, четвертые – что проект Еврейского государства не увенчается успехом. Сегодня становится понятно, что так же, как и раньше, когда все новые ортодоксальные течения включались в общину и продолжали в ней существовать, влияя друг на друга, так и теперь волны идеологий реформистской, марксистской, исраэлитской и других проносятся по поверхности и в лучшем случае оседают где-то на периферии. Меняется мода, и место придворных врачей занимают нобелевские лауреаты, а место барона-филантропа – еврейский бизнесмен. В России вместо антисионистского комитета появляется сотня конкурирующих между собой организаций «профессиональных евреев». В Израиле в авангарде место киббуцника в сандалиях и шортах занимает поселенец в джинсах и вязаной кипе. Кто-то отходит в сторону и безвозвратно теряется для своего народа, кто-то заболевает самоненавистью и «стучит» в ООН на своих, кто-то возвращается к традиции и религии. Сегодня различные символы национальной общности, вроде этничности, гражданства и религиозной принадлежности, уже не так жестки и, к счастью, не так сильно конкурируют между собой, как во времена модерна. Однако современная излишняя гибкость и изменчивость социальных признаков и связей оборачивается как дополнительными проблемами самоопределения, так и опасной разобщенностью израильского общества. Антисемитизм тоже подвержен моде, и сегодня он предпочитает рядиться в маску критики «агрессивного Израиля».

Место главенствующей национальной идеологии на сегодня свободно: многочисленные «измы» схлынули вместе с модой на рационализм, а религиозные люди не утруждают себя выработкой идеологии – этой подпорки рационалистического мировоззрения.

Какие пути выберет для себя ощущение национального единства, какие цели и задачи смогут нас объединить, какие новые формы примет наша старая традиция – все это не предсказуемо. Но можно надеяться, что и те, кто верят в Того, Кто нас избрал и заключил с нами завет, и те, кто вместе с Ренаном считают, что единственная основа нации – это рациональный «ежедневный плебисцит», найдут свою нишу в русле древней традиции «Ахават Исраэль» – любви к своему народу.

2005 г.

Вечность и бессмертие
О восприятии времени у античных греков и древних евреев

«Вечность Израиля не обманет»

Книга пророка Самуила (Шмуэль) I, 15:29

«Когда бы грек увидел наши игры…»

О. Мандельштам

Античные греки и древние евреи – эти два народа оказали решающее влияние на формирование современной западной цивилизации. Поэтому в процессе самоанализа мы вновь и вновь возвращаемся к этим двум древним культурам – одной ископаемой, другой существующей и поныне.

Давно стало трюизмом сравнение греков как народа эстетики с евреями как народом этики. Провозглашая, что «красота спасет мир», герой Достоевского только повторил этот тезис вслед за Платоном, утверждавшим, что следует обустроить наш мир в соответствии с красотой абсолютных образов мира идей, в том числе идей моральных (в другом случае этот герой соединял «красоту и молитву»). Известно и сравнение кругового, циклически повторяющегося античного времени с его ожиданием возврата в изначально наилучший «золотой век» с вектором времени библейского, направленным от момента сотворения мира к моменту прихода Мессии3232
  Например, в статьях израильского культуролога Майи Каганской присутствуют образы «кольцо античного времени» и «стрела, оперенная смыслом, времени христианского».


[Закрыть]. Нетривиальная связь этих основных отличий восприятия мира двумя древними культурами является одной из тем, рассматриваемых в исследовании Ханны Арендт «Vita activa, или О деятельной жизни»3333
  Ханна Арендт «Vita activa, или О деятельной жизни», изд-во «Алетейа», Санкт-Петербург, 2000 г.


[Закрыть].

Арендт определяет отношение ко времени у греков как стремление к бессмертию, у евреев – к вечности. Бессмертие античности принципиально отличалось от вечности современных им восточных богов. Классические античные боги, строго говоря, не являлись вечными. Вечность предполагает существование другой, неизменной реальности, а греческие боги жили здесь, в этом мире и вновь и вновь ссорились и мирились или даже уничтожали друг друга.

Этот мир был не вечным, но бессмертным. Природа каждый год умирала и оживала, звери и птицы умирали как особи, но продолжали свой род. Так же и человек как биологический вид был бессмертен. Но к этому времени уже родилось представление об уникальности человеческой личности – провозвестник современного западного индивидуализма. И античные философы, и потомки бунтаря Авраама уже осознали неповторимость каждой рожденной на свет человеческой души. Конечно, это был еще не современный индивидуализм, а скорее ощущение выделенности человека из безличных и внеморальных природных законов и связи с трансцендентными ценностями3434
  Спор об определении индивидуализма греческой культуры см., например, в книге Ю. В. Андреев «Цена свободы и гармонии. Несколько штрихов к портрету греческой цивилизации» СПб.: Гос. Эрмитаж; Алетейя, 1998. Глава 5. Рождение личности. http://gumilevica.kulichki.net/AUV/auv1.htm


[Закрыть]. Античный человек, обретший такое понимание, но не обретший личного бессмертия3535
  Существование души в подземном царстве не было особо радостным. Понятие о языческом рае возникает позднее.


[Закрыть], мучительно переживал разлад двух своих ипостасей – природно-родовой и личностно-индивидуальной. Природную родовую сущность человека поддерживал каждодневный труд занятых в домашнем хозяйстве рабов и женщин, осуществляющих продолжение рода. Работа по обеспечению физического, животного существования считалась необходимой, но не достаточной для свободного человека, она не давала ему возможности проявить то, что отличает человека от животного. «Человек – животное политическое», – писал Аристотель, понимая под этим, что истинно человеческое проявляет себя только в специально организованном сообществе – в полисе, который, переживая отдельных людей, сохраняет традиции и память и в некотором смысле так же бессмертен, как боги. Для свободного человека, ведущего достойную деятельность на агоре греческого полиса, зависть к бессмертным богам и героям не была поэтической метафорой – это было повседневное чувство.

Проф. Лосев3636
  А. Ф. Лосев «Античная философия истории», «Наука», Москва, 1977.


[Закрыть] описывает этот феномен как переход от мифологической и эпосо-героической эпохи, когда человек был неразрывно связан со своим родом и, через него, со всем мирозданием к эпохе классического греческого полиса, когда свободные индивиды осознанно объединялись в полисе для «лучшей жизни», то есть жизни общественно-политической.

Если в мифологическую эпоху время воспринималось как нечто естественно-природное и неотделимое от мироздания богов и людей и их поступков, то уже в эпоху героического эпоса время стало восприниматься как препятствие для героя, которое иногда требуется преодолеть. А в эпоху полиса оформилось отношение ко времени как к всесметающему потоку, приносящему иногда случайное несчастье, иногда заслуженную кару, но всегда разрушение людских дел и забвение. Победить это время и заслужить бессмертие, как у богов, герой мог только своими выдающимися деяниями, выделяющими его из безличного людского рода и навечно запечатлевающимися в памяти потомков, еще более продолжительной, чем тот или иной полис. Память запечатлевала все выдающиеся деяния: добрые или злые, полезные обществу или нет3737
  Фукидид цитирует слова надгробной речи Перикла о том, что слава Афин зиждется на памяти о добрых и злых делах афинян. Там же говорится о том, что полис гарантирует непреходящую память всем деяниям, достойным бессмертия.


[Закрыть]. Именно такое отношение породило феномен Герострата.

В эпоху классического греческого полиса человеческое бессмертие воспринималось только как существование в памяти, как бессмертие великих деяний, передаваемых риторами из поколения в поколение3838
  Гераклит подчеркивал, что «лучшие из людей непреходящую славу предпочитают смертным вещам».


[Закрыть]. Возможны споры о том, способствовало ли такое понимание бессмертия возникновению агонального, то есть соревновательного духа, которым отличались древние греки3939
  «Добродетель, честь, слава и благородство происхождения с самого начала помещаются внутри круга состязания, то есть в круге игры», – пишет о греках Йохан Хейзинга в своей знаменитой книге «Homo Ludens».


[Закрыть] или, наоборот, само является его порождением. «Всегда быть первым и преобладать над остальными», – утверждается в «Илиаде». Выделиться на поле брани, хотя бы и ценой смерти – вот что отличало свободного человека от раба, предпочитающего смерти плен и рабское существование. Общественная жизнь античного полиса – знаменитая античная демократия в теории имела своей целью не привычные сегодня взаимовыгодную свободу общества предпринимателей или всеобщее согласие общества потребителей. Полис собирал на агоре свободных людей, отвлекшихся от домашней заботы только о своих природных нуждах.

В идеале доплатоновская демократия ориентировалась не только на сегодняшний день, а на память поколений4040
  Уже Аристотель считал демократию неправильным, выродившимся государственным устройством, при котором правит неимущее большинство ради собственного блага. Тогда, по его мнению, многие объединяются и становятся как единственный тиран. Он противопоставлял ей такое государственное устройство – «политию», при котором правление принадлежит большинству, избранному на основании некоторого ценза и пекущемуся о всеобщем благе.


[Закрыть]. Она давала возможность каждому через общественную жизнь соприкоснуться с вечностью. Выдающиеся могли проявить свои качества и стать героями, то есть заслужить бессмертие людской памяти и сравняться с бессмертными богами. Наравне с военной или спортивной победой таким деянием могли послужить уникальные речь, жест или поступок. Ценилось именно действие, выделяющее того, кто его выполнял, а не один только результат или достижение. Поэтому уважения заслуживал не удачливый купец и не искусный ремесленник – торговля и ремесло, возможно, приносили избыток, но они отнимали необходимое – время, которое можно было потратить на единственно достойную человека деятельность. Конечно, созданное произведение (например, скульптура) могли прославить своего автора, но все рукотворные вещи, как и люди, были преходящи. Только идеальный бессмертный полис, как сообщество людей, обладающих знанием и памятью, мог устоять перед напором времени.

Физическая красота свободного тренированного тела (скорее мужского, а не женского, предназначенного к размножению) так же, как и деяние, могла прославить владельца и выделить его из многих. Красота воспринималась не как уникальное сочетание личных черт4141
  Например, скульптурные портреты героев, победителей олимпийских игр, которых благодарный полис хотел увековечить, не стремились отразить индивидуальные черты оригинала, а служили как бы олицетворением его облика, очищенного от всего временного и случайного.


[Закрыть], а как отблеск гармонии, присущей бессмертным вещам. Это была эстетика, которая еще не отделилась от этики. Все бессмертное по мысли греков было совершенным, а некрасивость (неправильность, отклонение от совершенства) была следствием всего временного и случайного (ошибки природы или слабости или неразумия человека).

Пример таких идеальных умозрительных объектов давала математика и ее идеальные объекты, например, натуральные числа. Забавно, что греческие геометры не захотели принять идею иррациональных чисел, которыми измеряется, например, диагональ квадрата с длиной стороны, выражаемой обычным (рациональным) числом. По-видимому их оттолкнула кажущаяся неправильность, «некрасивость» или незаконченность иррационального числа, выражаемого бесконечной дробью, и они посчитали, что такое «уродство» не может описывать бессмертный космос и принадлежать бессмертному миру идей. Чтобы обойти эту проблему геометрические задачи решались при помощи построений и без участия арифметики4242
  Бертран Рассел «История западной философии», Москва, 1993 г. Глава III. Пифагор.


[Закрыть].

Цикличное существование бессмертного мира во многом объясняют игровую легкость греческой культуры, ее науки и философии4343
  Описывая цикличность античной философии, Лосев предполагает, что мифологическая идея вечного возвращения, круговращения природы перешла в философию классического полисного периода. «Философия использовала ту же мифологию, но в отрефлектированном виде, …не в старой и наивной форме, а в форме логически разработанной теории» (Лосев «Античная философия истории»)


[Закрыть]. Выигрышем в этой игре служила возможность проявить себя, прославиться и этим уподобиться на время или навсегда бессмертным богам. Жизнь, как игру, можно было вести только на условиях, что это либо приятно и интересно, либо предполагает возможность выигрыша. Больных или уродливых детей не оставляли жить не только от суровости условий, но по той же причине, что и врача, не могущего принести полное излечение, считали обязанным не лечить вовсе4444
  В «Государстве» Платона отмечается, что врач, продлевающий жизнь больного, которому он не в силах вернуть здоровье, не понимает смысла своей профессии.


[Закрыть]. Существование больного или раба было чисто физическим или животным и не стоило того, чтобы его вел человек, обладающий свободой с ним покончить. Также и платоновский мир вечных идей мог включать человека, как болельщика, наблюдающего за игрой мирового духа, но не давал ему живого ощущения причастности и смысла его собственного существования4545
  Рамбам в «путеводителе заблудших» подчеркивает такие важные отличия еврейской философии от греческой, как создание Богом вселенной для человека (часть 2, гл.13), и участие Всевышного в жизни каждого человека (часть 3, гл.16).


[Закрыть].

Позднее, когда полис разросся и перестал обладать притягательностью закрытого клуба4646
  Арендт в указанной выше книге цитирует Корнфорда: «Смерть Перикла и Пелопоннесская война знаменуют момент, когда люди дела и люди мысли начали идти разными путями, которым было суждено расходиться все больше и больше, пока стоический мудрец совсем не перестал быть гражданином своей страны и сделался гражданином вселенной».


[Закрыть], когда искусство красиво говорить оторвалось от искусства красиво поступать, словом, когда обнаружились многие из симптомов тех проблем, от которых страдает современное демократическое общество, бессмертье однозначно стало связываться с миром идей. Переживший казнь учителя Платон еще пытается создать теорию (или, по выражению Лосева, отрефлектированную мифологию) правильного, вечного полиса в книге «Государство», но следующие за ним философы уже однозначно отвергают любую политическую деятельность, как недостойную, и полностью сосредотачиваются на размышлениях о вечных идеях. Во многом их рассуждения уже настолько близко подошли к еврейскому пониманию вечности, что средневековые христианские и еврейские мыслители свободно включали труды Аристотеля и неоплатоников в свои философские построения.

Еврейское понятие вечности как вневременного существования принципиально отличалось от бессмертия античности. Приобщиться к вечности было возможно в стремлении к вечному Всевышнему путем сознательных и конструктивных усилий. Еврейский Бог, в отличие от богов античности, существовал вне времени и пространства. Он создает эти две необходимые категории существования человека, как и самого человека с некоторой целью, и в этом его отличие от вечных божеств восточных культов, не являющихся, как правило, богами-демиургами и не предписывающих миру трансцендентную цель. В отличие от греков, оторвавшихся от мифологии природы и родовой общины в пользу «рукотворного» полиса, Авраам уходил «из страны своей, из дома отца своего» не для того, чтобы самому основать новый род или новую страну, но для того, чтобы положиться на волю Всевышнего. Уйдя от развитой мифологии космоса и социальных отношений, Авраам не оказался один на один с зияющей пустотой космической вечности. Его сопровождал Всевышний, его господин, собеседник и деловой партнер в предприятии по преобразованию этого мира.

Взаимодействие смертных с Предвечным – это сотрудничество в достижении цели, в которой обе стороны равно заинтересованы. Создатель зависит от своих созданий – ведь уничтожить их и создать других, более подходящих, означает не только расписаться в своем полном поражении, но и уничтожить часть себя самого4747
  Ведь каждый человек наделен частицей божественной души, и уничтожение ее приносит ущерб и для Создателя.


[Закрыть]. Кроме того, с некоторого момента Создатель оказался связанным данным им обещанием: Ною и его потомкам было обещано, что уничтожение человечества более не повторится. Символом этого обещания явилась радуга, появившаяся после прекращения потопа.

Сотрудничество, или более интимно для избранного народа, союз («брит»), предполагает наличие взаимных обязательств. Говоря современным сленгом, Создатель приложил к созданному продукту (человеческий мир пространства-времени) краткую инструкцию по эксплуатации и обещал, в случае соблюдения ее основных условий («семь заповедей сынов Ноя»), бессрочное гарантийное обслуживание. Эта инструкция и явилась основой этического кода отношений между людьми и отношений с окружающим миром.

Поскольку правильно проведенная земная жизнь являлась залогом будущей, вечной жизни, то каждая житейская мелочь приобретала в ней непреходящее значение, за что евреев часто упрекали в излишней серьезности и даже мелочности. Еврейский подход в некотором смысле противоположен греческому. Людская слава не имеет решающего значения – за уничтожение Храма еврейскому Герострату грозил бы «карет» – уничтожение, вычеркивание Создателем его души, как будто бы она никогда и не существовала. Зато праведные поступки могли приблизить к вечности в прямом смысле – ускорить приход Мессии.

Древнееврейский взгляд на мир включал не только жесткое разделение на классы в зависимости от свойств, что было у греков, но и, как у современного человека, оперировал понятием непрерывности, процесса, размытых границ, что древнегреческой философии было достаточно чуждо4848
  Для иллюстрации этого вспомним апории (парадоксы) Зенона, в частности Ахиллеса, который не может догнать черепаху, так как за то время, что он пробегает половину пути, черепаха ползет и увеличивает расстояние между ними, Ахиллес пробегает половину остающегося и вновь расстояние увеличивается, потому, что черепаха ползет, и т. д. Этот парадокс демонстрирует, насколько чуждо было античности понятие предела, а также интегрального и дифференциального исчисления, хотя они подошли к этому вплотную.


[Закрыть]. С точки зрения вечности, время, как и пространство, могло служить инструментам преобразования одних вещей в другие: обыденного в сакральное, бывшего в небывшее и наоборот4949
  Так, например, наступление Субботы превращает обыденное в сакральное и преобразует действительность, приближая ее к совершенному состоянию, соответствующему послемессианским временам.


[Закрыть].

Греческому дихотомическому разделению временного, необходимого (дом) и вечного, богоравного (полис, мир идей) соответствовало у евреев понятие о непрерывности процесса изменения мира, приближения его к идеальному, задуманному Создателем состоянию. Для эффективного исправления мира требовалось изучать, трактовать и выполнять полученную на Синае «инструкцию» – Тору.

Решая вопрос, как правильно принести жертву в Храме или как справедливо возместить ущерб соседу за потравленное скотиной поле, еврей в каком-то смысле находился в платоновском мире абсолютных идей, с той лишь разницей, что решение проблемы не существовало уже готовое отдельно от людей, а как бы появлялось на свет или спускалось с неба на землю только благодаря тому, что определенные мудрецы обсуждали определенную проблему, находясь в определенных обстоятельствах5050
  Дело могло доходить даже до прямого спора с Создателем всех идей, как, например, Авраам спорил со Всевышним о справедливости уничтожения Содома [Бытие 18:23—18:33]. Или другой пример: Талмуд описывает спор мудрецов о возможности ритуального очищения на примере печи Ахная (Бава мециа, 59б). В аггаде, следующей за галахическими рассуждениями, в спор непосредственно вмешивается Всевышний, но мудрецы отвергают Его мнение, апеллируя к тому, что «Тора (учение) не на небесах, а на земле».


[Закрыть]. Поэтому эти идеальные образы (или, говоря современным языком, «чистая наука»), не были отделены так жестко от прикладной науки и техники, предполагающей многовариантность, изменчивость и относительность.

Помните старый анекдот, где еврейский мудрец говорит, что оба спорящих правы? В некотором смысле это созвучно современной науке, поскольку она не стремится в наблюдениях открыть «объективную абсолютную истину», но строит разнообразные модели и озабочена в первую очередь тем, чтобы понять, как «это работает» при различных условиях.

Наряду с этим еврейская философия не была ограничена только актуальным. Условия мысленно проводимых экспериментов вовсе не должны были быть естественными – фантазия изощрялась в придумывании любых необычных, но теоретически возможных состояний.

Арендт отмечает, что современная наука базируется не на наблюдениях, а на том, чтобы создать в эксперименте ненаблюдаемые в природе условия: сверхнизкие или высокие температуры, скорости и др., что впоследствии приводит к результатам, применимым и в обычных условиях. С этим можно сравнить древний еврейский вопрос о протекании времени в «падающей башне», который хоть и не поддавался тогда экспериментальному выяснению, но и не являлся при этом чистой схоластикой, как счет чертей на кончике иглы.

Для древних греков вечносущий объективный дом времени-пространства был уютен, но преходящ. Для евреев этот дом – драгоценный подарок Всевышнего – обладал всеми преимуществами и недостатками субъективного, условного существования в том смысле, что существование его зависело «от условий».

Время и пространство обладали четкой моральной наполненностью: в Египетскую нечистую землю спускались, в святую землю Израиля поднимались. Время определялось человеком и его действиями: новый месяц не начинался без двух свидетелей, наблюдавших молодую луну, даты праздников каждый год устанавливались Синедрионом и т. п.

Из вышесказанного не следует, что у евреев полностью отсутствовало ощущение цикличности времени. Календарь еврейских праздников, периодичность чтения Торы, наконец, наступающая каждую неделю Суббота – все это хоть и походило внешне на языческие празднования возрождения умирающего божества (например, Элевсинские мистерии)5151
  Это сходство подчеркивается, например, у Т. Манна в романе «Иосиф и его братья».


[Закрыть], но по смыслу отличалось принципиально. Еврейские праздники и Субботы не обладают цикличностью в смысле вечного повторения. Это, скорее, периодическое внесение в повседневное линейное существование Вечности Торы. Так, например, субботние законы запрещают всякое действенное преобразование окружающего вещного мира, как если бы Мессия уже пришел и мир и человек находились бы в состоянии совершенства и гармонии, как Адам до грехопадения, когда вся его трудовая деятельность производилась мыслью и словом.

В еврейском понимании этика и эстетика так же еще не разделены, и вещная красота является проявлением божественного, вечного начала. При виде совершенного здания, прекрасной природы или, к примеру, красивой девушки, следует возблагодарить Творца, создавшего такую красоту.

Однако сама по себе красота еще не свидетельствует о достоинствах ее носителя и не гарантирует «пропуск» в бессмертие, как это было у греков. Приобщение к вечному обеспечивают только сознательные усилия самого человека. В некотором смысле практический сиюминутный результат этих усилий вторичен по сравнению с затраченным трудом – последний тупица не менее достоин награды за усердие, чем первый ученик, если он вкладывает все свои силы в изучение Торы, а отличнику все дается легко5252
  Отсюда вырастает христианское: «Убогие блаженны», в том смысле, что от них требуется гораздо меньший практический результат. Но при этом христианство отбрасывает необходимость максимальных усилий, и это порождает сегодняшнее леворадикальное извращение: «слабый всегда прав».


[Закрыть].

В отличие от греков у евреев за человеком всегда сохраняется свобода выбора, над ним не висит «рок», он не рождается сразу со «свободной» или «рабской» душой, а продолжает творить себя сам на протяжении всей жизни, продолжая дело сотворившего его Создателя. И, с помощью Создателя, для человека нет ничего невозможного. Так время является в некотором смысле обратимым. Человек должен (насколько это возможно) исправлять последствия собственных ошибок именно здесь в этом мире: раскаяться, возместить пострадавшим убыток и получить от них искреннее прощение. Это дает ему возможность изменить прошлое, которое может потом опять измениться в зависимости от его дальнейшего поведения (например, если он опять поддастся соблазну и выяснится, что его раскаяние не было полным).

Любые достоинства, полученные человеком при рождении, не обеспечивают ему преимущества в погоне за вечной жизнью, так же как любые трудности и социальные препятствия со временем поддаются преодолению. Раб – это человек, в связи с собственным проступком или в связи с обстоятельствами временно попавший в рабское состояние. Раба-еврея требовалось отпустить на свободу через 7 лет, и поэтому обращаться с ним следовало так, чтобы впоследствии он смог вернуться к нормальной жизни. Мамзер5353
  Мамзер – незаконнорожденный, то есть еврей, рожденный от запрещенной связи (а не просто вне брака). Такими связями считались, например, родственная связь сестры с братом или одного из родителей с ребенком, а также замужней женщины не со своим мужем.


[Закрыть] или гер5454
  Гер – нееврей, принявший иудаизм.


[Закрыть], прилежно изучающие Тору, достойнее беспутного сына первосвященника. Никакие предыдущие заслуги и грехи не являются причиной для успокоения или отчаяния, и в этом смысле самоубийство не является вопросом положительного или отрицательного баланса (как у греков) или смертного греха (как у христиан). Оно представляется сознательно упускаемой возможностью исправить себя или мир и допустимо только в заведомо безнадежных ситуациях. Вечность судит всех – умных и глупых, евреев и неевреев в соответствии с тем, как они вели себя в этой своей неповторимой жизни, и пренебрежение этой уникальной возможностью является непростительным легкомыслием.

Что унаследовала наша современная западная цивилизация из этих двух культур? Этот вопрос требует слишком обстоятельного ответа. В заключение безо всяких обобщений просто приведем пример, принадлежащий не академической сфере, а массовой культуре. Популярный американский фильм «День Сурка» ставит героя в фантастические условия – каждый день утром он просыпается в одном и том же пространстве и времени, независимо от своих действий. Время циклично, герой свободен и бессмертен, казалось бы, живи и радуйся. Но у современного западного человека есть четко поставленные цели —

деньги, успех, секс, которые никак не вмещаются в рамки одного единственного дня. Герой бьется как рыба об лед, пока не понимает, что единственная достойная цель —

христианское бескорыстное делание добра – вневременна. В награду за бескорыстие к нему приходит желанный успех. Время наконец утрачивает цикличность, и жизнь продолжается. Такая вот ширпотребовская философия, о сиюминутной практической пользе соблюдения вневременных и трансцендентных заповедей.

2001 г.