Текст книги "Проза"

Придурок

Маршрутку потряхивало на колдобинах. Пассажиры мужественно вдыхали запах свежего навоза. Им был загружен громыхающий впереди грузовик, и брезентовый полог, прикрывающий груду отходов животноводства и зашпиленный по углам кузова, не мешал распространению миазмов.

– Слышь, водила, – не выдержал кто-то, – ты можешь его обогнать к чёртовой матери! Душегубку тут устроил!

– Не могу, вон навстречу колонна идёт, до неё не успею… Умные все… Сиди молчи, а то вытряхну, – как хотите, так и добирайтесь!

– Я те вытряхну, козёл! Деньги уплачены, – вези давай!

– А не мешайте тогда, – водитель обернул в салон небритое лицо, с рождения, похоже, испорченное гримасой раздражения.

– О злой какой дядя, – сказала девочке молодая мама.

– Чего, блин? Чего?!! – окончательно разозлился водила и грубо тормознул машину. Фургончик проскакал по кочкам и съехал в пыльную траву откоса.

Пассажиры держались, кто чем мог. Мужики поминали маму. Фургончик скрипнул и остановился наконец.

– Придурок! – громко сказала дородная женщина, осматривая пространство под сиденьем в поисках туфли.

По шоссе с рёвом шла колонна грузовиков, обдувая обочины пыльным ветром.

Девочка заплакала, и её мама повернулась с явным намерением вцепиться водителю в волосы.

– Слышь, ты, идиот, – сказал мужик, которому не понравился навозный аромат, – я тебя бить не буду, потому что ты убогий, но ты работу потеряешь!

– Да жалуйтесь, все жалуются, иди сам води эту дуру… – ворчал водитель, выбираясь из маршрутки. – Пешком идите…

– Ты куда? – закричал активный пассажир, наблюдая, как мелкая и нескладная фигура водителя удаляется от фургончика по выщербленному покрытию дороги.

– Туда, куда посылали, – махнул рукой тот, остановил пикапчик, забрался в кабину и был таков.

– Ну и, – сказала полная дама, – теперь садись и вези нас дальше.

– А чего это, – спросил мужик, – мне только до следующей остановки. А дальше не повезу!

– А ты постарайся, – сказала как отрезала дама.

Мужик обошёл маршрутку, плюнул, рванул на себя дверь со стороны водительского места, и забрался на сиденье. Ключи торчали в замке.

– Поехали, поехали, – обернувшись в салон, сказал он.

Маршрутка осторожно двигалась по шоссе, останавливаясь, где попросят. Народ выходил, входил, считал деньги, указывал дорогу, а мужик всё шофёрил, ведя сам с собой долгий разговор, выступая и сторонним наблюдателем, и оправдываясь в принятом решении, и размышляя о том, куда ему сдавать все эти десятки и сотни, рассованные по карманам.

Час назад пришлось завернуть за бензином. Ему пришло в голову, что придётся как-то отчитаться за потраченные деньги – не из своих же платил. Чуть позже, перекуривая на остановке в ожидании пассажиров, долго объяснявшихся с провожающими, он нашёл талоны на бензин. Чертыхнулся про себя, и забыл об этом думать.

Дорога струилась под колёса, ограниченная справа и слева размытыми очертаниями лесополосы, а сверху – горящим вдалеке закатом. Лучи от зажжённых фар то стегали асфальт, то рассеивались в небе, не столько освещая ночь в промежутках между фонарными столбами, сколько обозначая местоположение маршрутки в пространстве.

– А куда я, собственно, еду? – спросил водитель сам себя. – Пассажиров-то нет. Домой, наверно, пора… А фургон – он-то где ночевать будет? У них же какая-то база есть, наверно. Точно – на конечной остановке, там же на меня мужики косились, они шоферюгу этого знали, наверно… Эх, чёрт, надо было спросить!

Он посмотрел на указатель, выскочивший сбоку, и притормозил, чтобы развернуться.

– Домой собрался? – раздалось сзади.

– Кто здесь, – обернулся мужик, сжав на руле руки, чтобы ослабить контроль за ними и переключиться на пассажира.

Сзади никого не было.

– Доигрался, блин, – подумал он.

– Тебя как зовут-то, давай знакомиться что ли! – опять послышалось сзади.

– Да кто здесь? Вылезай давай, хорош придуриваться…

Он затормозил у фонарного столба, имея в виду расположившийся неподалёку обсыпанный разноцветными лампочками алюминиевый сарайчик с завлекательной надписью «МегаЗин».

Выскочил из машины, обежал, и, размахнувшись дверью, воткнул голову в пассажирское пространство. Пустота. Он нагнулся и обозрел пыльный пол. Никого.

Хоть бы кот какой, или жук, – подумал он. – Выходит, я спятил.

– Дурак ты, парень, – раздалось в ответ на его мысли. – Про домовых слыхал? А я заплечный.

– Дурацкое имя, – подумал водитель.

– Не тебе судить! – отрезал заплечный.

– Хоть покажись, – сказал мужик, залезая в фургончик и по-прежнему блуждая взглядом по полу, как в поисках грибов.

– Ещё раз дурак! Я же сказал – заплечный я, не увидишь ты меня, потому – не положено!

– Ладно, не хочешь, не надо, – ответил мужик, вылез из маршрутки и направился к МегаЗину. Зина оказалась Дашей, и совсем не гигантских размеров. Ну и не красавицей, так что надежды на приятное знакомство не успели сформироваться в устойчивое желание.

Водки не хотелось. Купил бутылку воды и долго рассматривал страшного вида бутерброды, замотанные в прозрачную плёнку.

– Дарья, – сказал недовольной продавщице, – чем ты народ травишь, признавайся! Это же есть нельзя! На это даже бездомная собака не покусится!

– Ну вот ещё! – дёрнула плечом девушка, – Скажете тоже, не покусится, слово-то какое!

– А вот щас проверим… – возле сарайчика тусовался лохматый собачий выродок.– Иди сюда, на, – содрал плёнку и аккуратно положил бутерброд у передних лап собаки, страясь не коснуться пальцами скользкой на вид колбасы. – Ну, что я говорил! Не жрёт!…Дарья, ты смотри у меня, – погрозил ей пальцем, – даже алконавт такую отраву не переварит, рискуешь, подруга! Сколько лет этой колбасе, её небось из его мамы сделали, – кивнул он на пса, пятившегося от страшного бутерброда.

– Да ладно, никто не жаловался, кроме вас, подумаешь, колбаса несвежая, водку выжрут, бутерброды и проскакивают, делов-то! Не хотите – не ешьте!

– Не хочу! Это ты правильно сказала! Давай все сюда!

– Чего это! Они денег стоят! Ишь чего захотел!

– Слушай, я по-хорошему прошу, – мужик сделал зверское лицо, думая сам про себя, что, похоже, он точно телевизором ушибленный, и в отпуске совсем спятил. – Давай сюда! Ты, дура, если бы хотя бы сказала, что несвежее, я бы ушёл мирно, я ты, выходит, не хозяина боишься, а сама сука!..Давай сюда всё!

– Да на, на, урод пьяный, подавись, всё одно далеко не уедешь!

– И телефон давай!

– Ну смотри, гад, я своему мужику пожалуюсь, догонит – убьёт!

– Убивали уже, – сказал, и пошёл к маршрутке, брезгливо неся пакет с бутербродами в отставленной руке. Не дойдя несколько шагов, раскрутил ношу высоко над головой, и метнул подальше в лесополосу, целясь за кущи густого колючего кустарника. Пёс шарахнулся от размашистого движения и потрусил вдаль от киоска.

– Слышь, заплечный, – сказал мужик, положив мобильник продавщицы на обочину дороги, и захлопывая за собой дверь, – двинули чтоль?

– Погоняй, – сказал заплечный.

– Мне бы эту бандуру пристроить, не век же мне кататься по этой дороге.

– Пристроишь, когда время придёт.

– Ты что хочешь сказать, что это всё не случайно вышло?

– А ты зачем всех развозить стал? Бросил бы маршрутку на своей остановке, и шёл бы себе, давно бы уж дома был.

– Ну как это, – бросил, там баба с ребёнком была, потом ещё люди ехали…

– Вот-вот.

– Что ты хочешь сказать, ты, домовой недоделанный! – вскричал мужик, разозлившись и выворачивая руль к обочине, отметив неожиданно опустившуюся темноту, отчего свет фонарей как-то поплыл и потускнел. – Гроза, что ли, начинается, – пробормотал он, забыв злиться. – Как-то невесело.

Остановив машину, он вылез и посмотрел кругом. Дорога растекалась в четыре стороны пустынным перекрёстком. Правое и левое ответвления были засыпаны мелким щебнем по битумной обмазке, основное шоссе гордо выгибалось между фонарями разделительной полосой хребта, не позволяющей поворота ни вправо, ни влево.

– Во дела, – сплюнул он под ноги, – поворотов нету. Закрытая зона, что ли? Эй, заплечный, здесь что – санаторий для особо умных?

– Здесь дуракам не место, – заскрипел сзади заплечный, – валим отсюда, идиот!

– Сам дурак, – огрызнулся мужик. – Не, дурдом, ты гляди! Нет поворота! Интересно, – пробормотал он, подходя к разделительной полосе и присаживаясь на корточки. – Ты глянь! Кто-то разметку поправил! Сплошняком нарисовал. Во дела!

– Слушай, парень, поехали, а, – сказал заплечный, – ну не лезь ты во все дырки, куда тебя судьба загоняет! Опасно это.

– Да ладно, раз загнала, значит, и выведет!

– Вот ты за это и шофёрить эту лайбу приставлен, – что у тебя чувства долга нет!

– Как это – у меня нет чувства долга! – вскинулся мужик, поднимаясь с корточек, – у меня нет? Смотри – мать на мне? На мне! Тётка на мне? На мне! Жена, двое детей – на мне? На мне! Да я, как верблюд трёхгорбый в пустыне, – везу и везу, колючку сожрать некогда!

– А чего ты домой не поехал?

– Так баба с ребёнком, ёлки-палки – я что её, посреди дороги кинуть должен был? А бабка там – ты видел, у неё ноги не ходят, а этот урод – свалил, как не было его, веник одноразовый…

– Из-за тебя и свалил.

– Иди ты, – из-за меня! Что я ему сделал такого! Сказал, что тащится за навозом, как нарочно. А он нарочно тащился, потому что осёл! На всех насрать, сидит жопой на мягком и пердит потихоньку! Вон, ты глянь – машина триста лет немытая, вонючая, дверь скрипит… Тьфу! – дверь маршрутки едва не отвалилась, с трудом пережив страшный удар, когда мужик в сердцах захлопнул её, продемонстрировав невидимому собеседнику внутренности фургона.

– Вот ты на свою шею неприятности и нашёл.

– Ну и фиг с ними, как нашёл, так и отвалятся! Счас машину вымою, я тут недалеко прудик видел, отгоню на конечную, до утра перекантуюсь, сдам её, а потом домой. И все дела.

– А мыть-то зачем?

– Хочется, твоё какое дело, навязался на мою шею, ну и сиди, погоняй!

Мужик достал из салона канистру с бензином, облил сплошную белую полосу на перекрёстке, закрутил пробку, погрузил канистру в машину, отъехал подальше, вылез, хлопнув дверью, подошёл к луже, не растёкшейся по дороге, а на удивление ровной полосой поблёскивающей на белой разметке, достал спички, зажёг одну и кинул в лужицу бензина.

– О, ё-моё, – пробормотал, когда пламя взметнулось выше, чем ожидал, – до машины-то дойдёт, что-то я погорячился… Нет, всё нормально!

– Дурак ты, парень, – раздалось сзади, – ну и зачем?

– А зачем полосу дорисовали?

– А тебе какое дело?

– Сам не знаю, – огрызнулся мужик. – Во, глянь, теперь повернуть можно! Вот я и молодец. Ща помоемся…

Сел в машину и лихо газанул в левый поворот. Через пять минут тормознул у озера, прошелестев днищем машины по высокой траве, выросшей посредине тропы. Выскочил, потянулся, разминая мышцы, содрал, торопясь, ботинки, носки, штаны, рубашку. Оглянулся, снял трусы и пошёл в воду, держась светлой дорожки от зажжённых фар.

– Ну, дурак, – прошептал заплечный, сидя на капоте и болтая ногами, обутыми в лапти, – и фары зажёг!

– Эй, ты, заплечный, айда купаться, – крикнул мужик, выныривая и отплёвываясь, – ну, красота, тут даже рыба водится!

– Тут и не только рыба, – крикнул в ответ заплечный, – тут и русалки, и Леший неподалёку, а Дашкин друг так уж совсем близко!

– Какой друг?.. А, понял… – и рванул к берегу.

– Не успеешь, – сказал сам себе заплечный.

– Не успею, – сказал сам себе мужик, увидев скачущие полосы света. – Ладно, чёрт с ней, с машиной, дети дороже.

И поплыл вдоль берега, стараясь не шуметь. Вылез в кустах метров через пятьдесят, и долго слушал матерщину, бесшумно отмахиваясь от комаров и шипя сквозь зубы, когда надоедливые насекомые щипали мокрую кожу. Член съёжился и дискомфортно прилип к ногам.

Преследователи захлопали дверьми и отвалили, напоследок взревев мотором.

– Одежду, конечно, забрали. – подумал он. – Вот сейчас бы русалка лишней не была!

И поплыл к месту, где оставил машину, стараясь не шуметь. Долго сидел в воде, рассматривая берег и регистрируя малейшее движение.

– Не, спать пошли, машину раскурочили, и все дела, – успокоил сам себя и полез на берег.

– Слышь, заплечный, погнали домой! – сказал шёпотом, обходя вокруг машины с побитыми стёклами, – ты где, ответь?

Одежду он нашёл неподалёку в кустах, заметил высовывающийся рукав: светать уж начало. Оделся, залез на водительское место, попробовал завести мотор, – тот завёлся, как ни странно. Вздохнул, вылез обратно, прошёлся вокруг машины, выколачивая осколки из рам, соорудил веник, вымел салон, кабинку, выметнул пару раз воду из ведра во чрево, грязная стекала через дверцу, благо машина на взгорочке стояла, вымыл руки, сполоснул физиономию, оглянулся, позвал ещё раз: – Заплечный! Ты со мной или как?

Сплюнул и поехал к шоссе, намереваясь до рассвета выехать к конечной остановке и избавиться от маршрутки.

– Дуракам везёт, – сказал заплечный, провожая взглядом поворачивающую налево маршрутку.

– Дуракам везёт, – подумал Дашкин приятель, провожая взглядом видимую вдалеке поворачивающую налево маршрутку, подняв голову от сдохшего мотора, и слушая ругань пьяных приятелей.

– Но ты ведь не дурак? – спросил заплечный.

– Кто здесь? – обернулся парень. Сзади никого не было…

Весь в ангелах фарфур

Он поделил себя на две половины. Мироощущение состояло из оценки двумя половинами событий, из которых складывалась дорога его судьбы, а также происшествий, сопровождающих его жизнь.

Когда он принял решение разделиться, первым поступком, совершённым на правах достигнутого двумя половинами консенсуса, была смена имени.

Когда-то в детстве имя Валерий ему нравилось. – Ва-ле-рий, – повторял он про себя, и слоги перекатывались на языке, как морская галька в волнах несильного прибоя.

Но со временем, может быть, из-за того, что в школе к нему намертво приклеилась кликуха «Валёк», а может, потому, что дура-мать звала его Валечкой, совсем так же, как звали толстую и одышливую девчонку из соседнего подъезда, морская галька его имени выцвела в белёсый окатыш, а потом и вовсе последние воспоминания потерялись, как рассыпавшиеся при переезде детские коллекции из пыльных коробок из-под конфет.

Лёжа на спине и с наслаждением участвуя в неторопливой дикуссии половинчатых оппонентов, Валёк через полчаса трансформировался в Игоря.

– Вслушайся, сколько вариаций можно использовать: Гарик – для недалёких разбитных девчонок, Гоги – для блондинистых продавщиц с сонными глазами, Игоряша – для пожилых весёлых толстушек, Игорь – для мужиков, Горча – для продвинутых молодых идиотов, – заложив руку за голову, рассуждала одна половина.

– Да нет, мне тоже нравится, звучит очень достойно; первый звук «И-и-и» тянется, потом окончание, как взрыв… Да, мне нравится!

В общем, консенсус был достигнут без труда.

Дело за малым, и через какое-то время он без напряга получил новый паспорт, и обе половины, оккупировав каждая свой глаз, с удовольствием рассматривали, как шикарно выглядит его новое имя, написанное красивым почерком на гербовой бумаге.

Теперь настало время продумать имидж. Если для типа с кличкой Валёк клетчатые рубашки, пачка сигарет без фильтра в обвисшем кармане куртки, кепка, всунутая в фальш-погончик на рукаве, растянутые джинсы и неопрятная стрижка были нормой, то человеку с княжеским именем Игорь не пристало уродовать своё достоинство атрибутами плебейства.

Игорь лежал на удобном диване и вслушивался сам в себя.

Каждый раз, оценивая своё состояние в такие моменты, он думал, что, наверное, граница, разделившая его пополам, обладает определённым объёмом, и, как некая пластина сложной конфигурации, пронзает его тело, словно мембрана, соединяющая части биоробота, состоящие из разных материалов, и эта граница, наверное, является тем стержнем, который суть его характер и самосознание, то есть неизменяемая и неподвластная делению его сущность – его Личность.

Значило ли это, что деление надвое было формальным – он не анализировал. Для него было естественным всегда сохранять контроль за ситуацией. Или во всяком случае делать вид, что это так. Если уж он решил, что двойственность ему по нраву, то нужно было принять меры предосторожности и сохранить некую часть личности как систему контроля доступа в мир реальности.

Правая половина убеждала левую в необходимости покупки строгого костюма. Левая защищала удобства в стиле «кэжуал». Обе сходились в том, что новый имидж поддержат хорошая трубка, трость, мягкая шляпа и длинный плащ из неблестящего материала.

– Носки с искрой? – ужасалась левая половина, – Но это значит, что они из синтетики!

– Зато не будут протираться на пятках и скручиваться в глубине ботинок.

– Но ведь неудобно, и ноги потом чешутся…

– Мыться надо чаще.

– Куда уж чаще! Если бы я тебя не знал, как себя, у меня уже давно возникли бы определённые подозрения: ты даже руки кремом мажешь!

– Ты, неандерталец, в наше время мужчина должен следить за тем, как он выглядит…

– В любое время мужчина нравится женщинам вне зависимости от мягкости его кожи, если он обладает менталитетом мужчины!

– Грязнуля!

– Что?..

Пора было вмешаться, и система контроля доступа перекрыла кислород. Жестокий кашель, сотрясший тело, переключил собеседников со ссоры о принципах гигиены на тихий разговор о пользе горячительных напитков.

Игорь решил, что пришла пора прошвырнуться за покупками. Он снял с крючка вешалки ключи, засунул бумажник во внутренний карман куртки и захлопнул за собой дверь, выйдя из квартиры.

Во дворе, как всегда, главенствовал аромат помойки. Акации создавали таинственный полумрак, расчерченный солнечными лучами. Под балконами, там, где постоянная тень от дома лишала траву жизненных сил, чёрная влажная земля была усыпана обломками веток и мелким мусором, упавшим из окон.

Валёк обожал свой дом.

Игорь ещё не решил, как ему себя здесь позиционировать. Если бы не жуткий запах, пожалуй, ему бы здесь нравилось.

Дорога к метро начиналась с автобусной остановки. Он подошёл к ней и оценил ожидающих. Ничего интересного. Хотя, решил он, оглядев приближающуюся потенциальную пассажирку, вот эта ничего себе.

Женщина подошла ближе. Валёк заступил дорогу и, глядя в её каре-зелёные глаза своими фарфорово-голубыми, сказал громко:

– Ну что, сука, прогуляться вышла?

Женщина отшатнулась. Валёк не отпускал взгляд. Её веки на секунду опустились, потом она снова открыла глаза. Валёк был разочарован. Она даже не взглянула на него второй раз, просто обошла, как статую, и взошла в переднюю дверцу подъехавшего автобуса.

Валёк решил, что эта схватка закончена по нулям.

– Ничего, подумал он, – ты у меня ещё попляшешь!

Игорь лёгкими шагами дошёл до метро, миновал турникет и спустился во чрево подземки. Перед ним на платформе гудел толстый механический жук, оставляя за собой мокрую широкую полосу. Тётка, ухватившись за направляющие поручни, задумчиво толкала вперёд серую электрозависимую тушу. Игорь поморщился: гудение нарушало привычный шум и создавало дискомфорт. Он двинулся направо, чтобы обойти уборщицу, а заодно её агрегат, но две девчонки, сбежавшие следом на ним с эскалатора, хохоча, обежали его с двух сторон и перекрыли дорогу. Валёк разозлился и суетливо оттолкнул толстого старика. Старик посмотрел мимо него и посторонился.

– От меня что, дерьмом пахнет, – подумал Игорь, – что это они все меня пинают!

В тёмном туннеле засветилось. Приближался поезд. Игорь посмотрел на толпу и отодвинулся от края платформы.

Толстый старик обошёл неподвижную фигуру Игоря и встал перед ним, заступив за ограничительную полосу. Игорь подумал, что тот здорово рискует – стоит кому-нибудь чуть-чуть подтолкнуть старика под локоть, и он своим пузом перекроет дорогу поезду.

Валёк на секунду зажмурился, представляя, как это будет выглядеть: поезд зацепит старика самым краешком кабины, тот в силу своей тучности и старости не сумеет справиться с инерцией, и его раза два качнёт вперёд – назад, а потом, проехав телом по ребристой стенке вагона, он рухнет на каменный пол перрона с разбитой головой и сломанными руками.

Валёк присунулся к старику. Высокий парень, стоявший рядом, отодвинул его плечом и строго посмотрел в глаза, не понимая сам, что именно насторожило его в этом невысоком крепком парне.

Валёк согнулся, как гиена, и отошёл на несколько шагов. Двери открылись. Народ терпеливо пережидал поток выходящих пассажиров. Валёк тихо злился. Ему вообще не нравилось быть частью толпы. Он спускался в метро с единственной целью – безнаказанно пощупать девчонок. Едет такая фифа, вся из себя красивая, наушники, книга в руках, никого не видит, не замечает – как будто в «бентли», блин, за тонированной витриной восседает, а тут Валёк в процессе исхода народа из вагона приткнётся поближе, и одной шаловливой ручкой сучку за упругую попку, а другой – за грудку, а ведь и не всегда ягодки тугие, что для Валька было лишним поводом позлорадствовать.

Валёк решил подождать следующего поезда. Уныло ссутулившись, он стоял на краю платформы и смотрел в тёмный тоннель. Люди подходили и выстраивались в ряды. Валёк заметил странную фигуру и остановил взгляд на ней.

Суставы серых с перламутровым отливом крыльев горбиком поднимались выше головы существа. Оно уставилось на рельсы. Полы хламиды прикрывали ноги. Игорь как завороженный смотрел, потом медленно направился в ту сторону. Подойдя вплотную, он поднял руку и потрогал горбики крыльев. Косточки под перьями ощущались тонкими, тела как такового между кожей и косточками Игорь не нащупал. Перья были мягкими и тёплыми. Игорь стоял рядом и его окутывал нежный аромат.

– Что это такое? – подумал Игорь. – Что мне теперь делать?

Валёк подумал, что ангел в московской подземке мог очутиться только с целью самоубийства.

Ангел покосился на Валька и шагнул на рельсы перед приближающимся поездом. На рельсах затрещало. Запахло палёным. Кабина наехала на шевелящуюся груду жемчужно-серых перьев и Валёк отчётливо услышал хруст ломающихся косточек, несмотря на визжащие тормоза и громыхающий голос, откуда-то с потолка объявляющий о технических неполадках и отмене дальнейшего движения по второму пути. Валёк нагнулся и посмотрел в щель между поездом и платформой. Ничего не увидел.

Люди вокруг расходились, громко высказываясь о бардаке в метро.

– Похоже, никто ничего не видел? – удивился Валёк. Он вдруг обнаружил, что не может попасть рукой в карман. Наклонив голову, он проконтролировал руку, ещё раз промахнувшуюся мимо кармана, и заставил себя успокоиться.

– Я его не толкал! – с чувством сказал сам себе Валёк. – Он же ангел!

– А какая разница, человек или ангел, – возразил он сам себе на втором уровне сознания, – умирают все одинаково.

– Нет, я не мог, – уговаривал он себя, – я не мог ангела убить! Не мог! Ангелов нельзя убивать!

– А почему это, – спросил он сам себя, – ну, человек в перьях, и всё!

– Нет, нет, – затрясся Валёк, – он не человек в перьях, он тёплый, он… пахнет, как ангел.

– Откуда ты знаешь, как пахнет ангел?

– Он пахнет… нежностью, – сказал Валёк.

– Маразм, – ответил он сам себе.

Игорь встал на ступеньку эскалатора и поехал вверх. Визит в магазин за одеждой он решил отложить. Ну его, это метро, раз не задалось сегодня, лучше не рисковать.

Во дворе тусовались подростки. Игорь остановился послушать, похоже, ребята репетировали.

– Ты говоришь – ты рэпер, парень, ты при понтах и ты при загаре, режет бандана лоб, как морщина, думаешь, парень, уже ты мужчина; ты по фарфору наклейка в цветочек, ты запятая в содружестве точек, словно тухлятина, гнилью подпорчен, лучше в сторонке постой-ка ты молча… – девчонка, читающая речитатив, совершала характерные движения и притопывала стройными ножками, обутыми в безобразные кроссовки. Длинные волосы, пришлёпнутые на макушке полосатым беретом, отдельными прядями хлестали по спине, и прицепившийся жёлтый берёзовый листик вздрагивал в ритме речитатива.

– Ишь-ты подишь-ты, какие мы фифы, головы в космах, в мозгах – КОСМО-чипы, в сиськи вкачали резины под нипель, ткни – и до мизера сдуются ВИПы! – продолжил толстенький мальчик.

Вторая девушка сделала вид, что оглядывается, открывая воображаемую дверь:

– Эй, ты, герой, в сторонке постой, если б зубы почистил – может, был бы не лишним…

Второй парень ответил:

– Крутая девица, небось не постится: глянь, как кормою вход перекроет!

Первая девушка прокричала, приобняв вторую за плечи:

– Зато у тебя-то видать, небогато там, где обычно восторг жизни личной…

– Чушь собачья, – подумал Валёк. – Небось в школе спектакль ставят… А у этой-то, пухленькой – в самом деле корма впечатляет!

Дома пахло ангелом. Жалюзи из соломки пропускали ровно столько света, чтобы комнаты стали похожими на пещеры. Игорь вошёл, осмотрелся, вздохнул счастливо, а потом, опустившись в кресло, вспомнил, как в далёком детстве любил сидеть под столом, когда бабка с делом гоняли чаи после обеда. Бахрома тяжёлой бархатной скатерти делила мир напополам и ограничивала посягательства солнечного света, струящегося из окон, на таинственный полумрак подстолья. Перекрестье толстых перекладин, соединявших ножки стола, служило Игорю сиденьем, а столешница – крышей. Самые лучшие часы в жизни Игоря были, когда он прятался в своей подстольной пещере, а голоса бабки с дедом раздавались вверху, приглушённые свисающей скатертью.

Звуки улицы, проникавшие сквозь открытые окна, постепенно стихли. Игорь вздрогнул и проснулся. В комнате было темно и холодно. Он встал, нащупал рубильник и включил свет. Тишина давила на уши. За дверью зашуршало. Игорь подошёл и заглянул в глазок. Видна была освещённая жестокой экономной лампой стена, выкрашенная жёлтой краской. Игорь постоял, прижавшись лбом к дерматину, потом ушёл в кухню, взял стул и пристроил его таким образом, чтобы тот не позволил двери открыться.

Покачал конструкцию и, удовлетворённый, пошёл умываться перед сном.

– Живой, – констатировал Валёк, увидев в зеркале отражённую фигуру жемчужного цвета.

Вальку очень хотелось снова потрогать крылья ангела, но он не решался. Ангел подошёл поближе. Валёк, раскрыв рот, смотрел, как ворсинки мягких перьев шевелятся от слабого сквозняка. Он, как завороженный, поднял руку и снова ощутил гибкие горбики суставов, и теплоту кожи под перьями.

– Как ребёнок, – подумал Валёк, – и пахнет цыплёнком. – Цыплёнок пареный, – пропел Валёк на низком уровне сознания.

Ангел пошёл на кухню. Когда вслед за ним вошёл Валёк, ангела там не было, зато на плите стояла кастрюля, а в ней куриная тушка, неизвестно откуда взявшаяся.

Валёк потряс головой. Курица источала соблазнительный аромат. Бульон ещё дымился.

Валёк убрал в карманы задрожавшие вдруг руки и подавил рвотный позыв.

– Не понимаю, – подумал он, – я спятил, наверное… Он что, сам себя сварил? А на хрена?

Валёк вынул руки из карманов, полез в холодильник и вынул бутылку водки.

Стакан, полный доверху, простоял на столе до утра. Курица остыла за ночь. Утром Игорь, нацепив резиновые перчатки, завернул курицу в пергаментную бумагу и засунул в морозилку. Выкинуть ангела в мусор он не смог.

Подростки опять тусовались во дворе. Теперь их компания включала парочку одетых в чёрное девиц с трупным макияжем и чёрными ногтями.

– Потом появится ещё кто-то в розовом, а в финале у нас во дворе будут плясать скороморохи, – подумал Игорь. – А что, в конце концов скоморошество и рэп – суть одно: речитатив.

И представил, как неопрятные дворовые рэперы, размешивая воздух перед собою растопыренными пальцами, читают: «Уш мы цем же будем хвастати? Ишша нету у нас золотой казны, ишша нету у нас молодой жоны, ишша нету у нас быка кормленого, ишша нету у нас коня ежжалого, – только есь у нас ёдна сёстриця, ишша та же Еленушка Петровна-свет; как нихто не видал в едной рубашецьки, а в едной рубашецьки, без поеса, а в единых цюлоциков, без чоботов*…».

Э, подумал потом Игорь, такую речёвку только в ироническом смысле можно воспринимать, тут не то что в одной рубашечке, а и наизнанку вывернутой сестрицу-то во всех ракурсах уж повидали все, кому не противно, разве что её каждый раз иначе кличут – то Чиччолиной, а то курочкой петелинской.

Чернявые мёртвые девы возле доминошного стола оживились при виде подошедших мертвецов мужеского полу, один из которых тащил огромный пакет, заполненный, судя по всему, бутылками с пивом.

– О, – подумал Игорь, – наши готы всегда готовы… А наши рэперы любят крепенькое, – продолжил наблюдения он, заметив подходящую к разрастающейся компании парочку широкоштанных с отнюдь не пивными бутылками в руках. – Интересно, а что эти, розовые, пьют? Хотя, они же репетируют, так что ряженые они все. То есть скоморохи, что и требовалось доказать, – завершил он свои рассуждения, и забыл о дворовой компании, выходя из арки на простор бульвара.

Валёк сделал стойку на стройную девушку, плавной походкой неторопливо шагающую мимо ряда скамей.

Он засеменил следом, разглядывая икры, обтянутые плотными колготами с целлулоидным блеском.

– Мерзость какая, – подумал он, – что это за мода такая, – блестит, как глаза у мёртвой рыбы… Дура! Вот бы тебя…

И отступил на шаг, натолкнувшись взглядом на проезжавшую по левой полосе дороги машину с надписью «Ангел».

– Чтоб тебя черти съели, – выругался он, и вздрогнул.

Прямо посреди бульвара черти с длинными крысиными хвостами деловито разводили костёр. Парочка чертей налаживала вертел, вбив металлические рогатки в покрытую красной крошкой дорожку. В двух шагах от разгоравшегося огня стоял жемчужнокрылый ангел.

Прохожие собирались в толпу. Мужики гоготали, мамашки подводили детишек поближе.

– Вы чего? – заорал Валёк, расталкивая народ. – Озверели вконец!

– Отвали, мужик, не мешай, – сказал ему тощий малец в спущенных ниже резинки трусов штанах. Валёк в шоке не нашёлся, что ответить.

Черти подступили к ангелу и обмотали ему крылья и ноги проволокой. Просунули вертел в зазоры между витками, и водрузили металлический штырь с подвешенным на нём ангелом на рогатки. Концы крыльев свесились в огонь и вспыхнули.

– Кетчупом его, – крикнул толстый мужик из первых рядов наблюдающих. Вёрткий чёрт подскочил к бабке и вытащил из раздутой продуктовой сумки пластиковую бутылку соуса.

– Господи, что же это, – закричал Валёк, с ужасом глядя, как черти поворачивают вертел и языки пламени слизывают перышки на плечах ангела.

– Ты чё, парень, сбрендил? – спросил стоящий рядом с Вальком высокий мужик. – Это же рекламная акция, вон же плакат над столиками: «Курицу и ангелы приемлют»…Дурацкий, конечно – при чём тут ангелы!

Валёк в ступоре наблюдал, как черти, поворачивая вертел, живьём зажарили ангела, приобретшего сочный золотистый цвет, как потом, отрубив себе по огромному куску, обгладывали косточки крыльев, как обносили народ пластиковыми тарелками с порциями политого кетчупом ангельского тела, как ведьма, распоряжавшаяся шабашем, подзывала всё новых и новых едоков, речитативом крича в микрофон о пользе диетического мяса…