Текст книги "Сокровище ювелира"

Из самоборского замка вылетел сказочный вороной конь, неся на спине черную даму, скрытую черной вуалью. Конь мчался, едва касаясь копытами земли, за дамой вилась черпая вуаль; казалось, среди ночи, расширив темные крылья, летит ангел смерти, а рядом, как черная совесть грешной души, мчится ее тень. Всадница даже сама испугалась ее. Она погнала коня вдоль краньской границы. В лунном свете забелел Мокрицкий замок. Конь помчался еще быстрее. Вот дама уже перед замком соскочила с коня. Слава богу, ворота еще открыты. Вошла.

– Кто это? – удивленно спросил привратник.

– Свои! Хозяйка твоего владетеля, и молчи, – приказала дама, протягивая золотой, – вот тебе замок на уста. Веди меня к нему!

– Господар спит.

– Веди меня к нему. – Дама в черном топнула ногой, из-под черной вуали показалась белая рука, в ней сверкнул чеканный серебром пистолет.

Привратник испугался и молча повел госпожу к спальне хозяина.

– Ступай, – приказала она, – и не бойся за него, вот, ка, прибереги мой пистолет.

Привратник ушел.

Женщина тихо отворила дверь спальни, вошла и остановилась, точно окаменела.

Спальня была небольшая. Золотой лунный свет проникал сквозь высокое окно, бросал свои лучи на кровать, где лежал Павел, искрился на висевшем у изголовья блестящем оружии, озаряя красивое лицо спящего юноши. Он спал одетым. Свалил его первый сон. Красив был юноша, очень красив. На закрытые глаза опустились длинные, темные ресницы, белое лицо обрамляли черные волосы, губы улыбались, и улыбка эта была прекрасна. Верно, видел во сне что-то хорошее. Дама откинула черную вуаль, луна осветила лицо: Клара! Безмолвно стояла она и смотрела на юношу – так стоим мы, глядя на кристальную гладь озера, в котором отражается месяц и звезды. Скрестив на груди руки, она едва дышала. Вот вздохнула, наклонилась к юноше и тихонько поцеловала его в лоб.

– Дора! – улыбаясь, прошептал Павел во сне.

– Ах! – вскрикнула Клара и отпрянула.

– Кто там? – спросил Павел.

– Я…

– Кто?

– Клара, – и словно теряя сознание, опустила красивую голову на грудь.

– Вы… вы… ваша милость? Что привело вас сюда среди темной ночи, под чужую крышу, в эту спальню?

– Что привело? Как молния среди ночи, ворвалась я под этот кров. Что привело меня сюда? Спроси неистовую кровь, которая, подобно ядовитой змее, ползет по моим жилам! Спроси то место, где бьется у других людей сердце, а у меня беснуется буря! Спроси разум, который помышляет лишь о том, как бы напасть на твой след и идти за тобой!

Ее голос дрожал, слезы, как алмазы, сверкали в глазах.

– Вы забыли, что вы жена другого?

– Не забыла!

– Но вы супруга хорватского бана?!

– Да!

– И все же…

– И все же швырнула все под ноги и пришла сюда! Не по своей воле, какая-то сила гнала меня; разверзнись предо мной ад, я бы все равно не остановилась! – запричитала Клара, опускаясь на колени. – Выслушай меня! Раз в жизни я полюбила, полюбила тебя! Ты знаешь, как мчится вздувшийся поток, когда весна взломает ледяной покров горной реки! Кто может остановить его? Насмехайся надо мной, но я буду любить тебя; проклинай, но я буду любить тебя; убей, но, умирая, я все же буду тебя любить! Да, я жена другого! Но священник соединяет лишь руки, а не сердца; сердца соединяются сами! Павел, я стану твоей служанкой! Буду молиться на тебя, как на бога, но уйдем отсюда, прочь из этой страны, за море! Молю тебя, молю!

– Довольно, сударыня! – прервал ее, вскакивая, юноша, и лицо его запылало гневом. – Я вижу, вы больны, у вас горячка! Чтобы вас излечить, скажу три вещи. Павел Грегорианец – дворянин, солдат и жених!

– Же… жених! – Клара вскочила и закрыла от ужаса глаза. – Значит, это правда…

– Три обязательства связывают мою честь, достопочтенная сударыня, они защищают меня от вашего похотливого желания! Золотая змея уже обвилась однажды вокруг моего сердца, но я отбросил ее от себя! Надеюсь, этого достаточно, оставьте тотчас этот замок, я жених!

– И ты… ты берешь в жены Дору? – тяжело дыша, спросила Клара.

– Да, Дору, которой вы, сударыня, недостойны целовать подол!

– Ха, ха, ха! – захохотала Клара. – Клянусь раем и адом, этого не будет! – И как безумная выбежала из спальни.

Скрылся за деревьями месяц, и мрак простирается все дальше и дальше. Тихо как в могиле. В Мокрицах Павлу снится черная крылатая змея… вот-вот набросится на Дору… вот-вот… но нет, это уже не змея… а Клара!

В самоборском замке, в своей башне сидит на полу Клара. Грудь ее обнажена, волосы всклокочены, опершись локтями в колени, она смотрит на картину и шепчет: – Далила, Далила, Далила!..

20

В 1579 году в день святого Фомы бан созвал хорватскую знать в Загреб на государственный сабор. Собрал и войско с тем, чтобы, сделав смотр, двинуться на турок и поправить то, что было так глупо испорчено. Конечно, загребчан нисколько это не радовало, они понимали, что знать точит на них зубы, и, неровен час, может случиться беда, особенно после смелой речи Ивана Якоповича на пожунском саборе, когда он разоблачил неслыханные бесчинства некоторых вельмож. Поэтому загребчане добивались, чтобы королевский суд непременно осудил Степко Грегорианца; в этом им оказывал большое содействие князь Джюро Зринский, королевский таверник, обычно почти не вмешивавшийся в распри хорватской знати. Благодаря своему необычайному мужеству он был скорее уважаем, нежели любим при королевском дворе. Джюро принимал меры для ускорения хода тяжбы и внимательно следил, чтобы суд не уклонился в сторону от правильного пути. И было крайнее время, ибо Степко, стремясь героизмом покрыть грехи, содеянные на родине, боролся с турками, как лев. Его второй сын Нико женился и жил со своей молодой женой отдельно. Таким образом, оставшись один, Степко, ненавидя старшего сына, все больше углублялся в себя, в свои мрачные думы и хватался за всякий удобный случай, чтобы забыться на поле боя и утопить в турецкой крови свою затаенную злобу. Подобные героические подвиги для Унгнада были весьма важны, и Степко стал его правой рукой. Вот почему бан не обращал особого внимания на жалобы граждан Загреба и не упускал повода защитить перед королем и сабором своего подбана. А Степко, пренебрегая чреватой последствиями тяжбой в Пожуне, под защитой бана продолжал бесчинствовать. Загребчане уже не решались даже пользоваться Кралевым бродом, где обычно на них нападали слуги Грегорианца и грабили. Подстерегали они купцов и на загорской дороге, отнимая у них весь товар. Жаловались на подбана и городские кметы в Грачанах за то, что он угонял из их леса волов, свиней, коров и коз. А честной загребский капитул, этот лютый враг свободных граждан, преспокойно взирал, как слуги Грегорианца истязают на церковной земле городских чиновников, как безжалостно грабит подбан виноградники горожан в Буковце.

– Терпите, братья, – утешал мудрый Якопович взволнованных граждан, – терпите, время идет, бремя несет! Когда чаша терпения будет переполнена, насильнику придется испить всю ее горечь до дна.

За педелю до сабора, под вечер, в город прикатила в сопровождении конного отряда большая колымага. На площади Св. Марка колымага остановилась.

– Где судья? – грозно заорал один из всадников на бедного Гаруца, который задумчиво стоял у ратуши и, казалось, считал тихо падающие с серого неба снежинки. Страшно перепугавшись, он залепетал:

– С-у-у-у-дья? То есть господин городской судья?

– Да, да, глупая голова! – грубо бросил всадник. – Чего слова глотаешь, болван? Клецка в горле застряла?

– Нет… нет, ваша милость! – ответил Гаруц, дрожа всем телом. – Судья, то есть господин городской судья, здесь, здесь наверху, в ратуше, подводит счета!

– А ты беги, идол, да во все лопатки, и скажи своему судье, пускай бросает свои счета, в Загреб пожаловали их милость господин бан с супругой! PI чтоб он поскорее позаботился о жилье и тепле, понял, дурная голова? – закончил десятник банского отряда.

– Так точно! Будет сделано! – ответил Гаруц, низко кланяясь, и помчался по ступенькам наверх в комнату судьи.

Тем временем с поезда бана, прячась под сводами ратуши, не сводил глаз убогий Ерко. Немой глазел на всадников и на колымагу и время от времени, глуповато хихикая, подмигивал городской страже, которая хорошо его знала.

Вскоре в дверях показался Якопович, он подошел к колымаге, поклонился и сказал:

– Добро пожаловать, вельможный господин бан, здравствуйте, досточтимая госпожа, милости просим к нам в Загреб! Я уже наказал нотариусу Верничу проводить вас в палаты общины и приготовить все к услугам ваших вельможностей.

– Bene, bene, – угрюмо проворчал Унгнад из колымаги, – давайте поскорее, господин судья! Хорошо! Но только поживей, видите, моя супруга вся дрожит от проклятого холода! Nota bene! He забудьте о дровах и об ужине!

– Обо всем позаботимся, господин бан! – ответил судья. – Гаруц, беги затопи печи! А сейчас разрешите откланяться и пожелать вам спокойной ночи.

– Доброй ночи, дорогой судья! Доброй ночи! – ответил бан. – Унесли бы тебя черти, – пробормотал он вполголоса.

Поскольку у банов в Загребе не было своего дворца и жили они обычно вне города, в своих неприступных замках, загребчане были обязаны предоставлять бану помещение, когда он приезжал в город. Господин Вернич, нотариус, повел их в находившийся неподалеку от ратуши каменный дом, предназначенный для таких случаев. Устроив Унгнада и Клару, нотариус позаботился, чтобы было где переночевать и Мельхиору Томпе. А чтобы супруга бана могла хоть немного отогреться в эту лютую зимнюю ночь, Гаруц взвалил огромную вязанку дров на свою натруженную спину и понес ее из ратуши в покои бана. Увидев, как сгибается несчастный глашатай под тяжким бременем, Ерко подбежал к Гаруцу, дернул его за рукав и переложил половину ноши себе на плечи. И они вместе отправились топить покой бана.

Клара в дурном расположении духа разгуливала взад и вперед по просторной, чисто выбеленной комнате. Когда от огромной глиняной печи повеяло теплом, она сбросила с себя суконную кабаницу. Ее красивый хоб хмурился, грудь неспокойно вздымалась. Унгнад сидел за столом и перелистывал бумаги. Вдруг он поднял глаза на раздраженную жену.

– А что с тобой, моя повелительница? – спросил он Клару. – Что ты такая невеселая?

– Ничего, – ответила Клара.

– Может, что болит?

– Что болит? А найдется ли у тебя, Крсто, против моей болезни лекарство?

– Как не найтись! Разве я не бан?

– Благодарю покорно за такую честь! Тут, значит, в этой голой пещере мы проведем рождество? Спасибо тебе за великолепие и удобства, которые предоставили нам загребчане! Разве это помещение для бана? У монахов и то лучше!

– Да, ты, пожалуй, права.

– Ну и народец, эти загребчане!

– Жалкие трусы, моя повелительница.

– Да, жалкие трусы, хуже трусов. Разве так встречают бана и его супругу?

– Верно, просто срам!

– И этот надменный судья. Видали! Вместо того чтобы самому лично устроить нас и проводить, он посылает своих слуг!. Я… я ненавижу этого Якоповича.

– И я его ненавижу!

– А известно ли тебе, что все это делается мне назло? Не знаешь?

– Почему назло?

– Баи, господин мой Крсто, ты меня любишь? Скажи правду, любишь? – протянула Клара ласково и обвила своими белыми руками шею мужа.

– Ты еще спрашиваешь, люблю ли я тебя? – воскликнул баи удивленно и растроганно.

– И готов сделать для меня все, чего ни пожелаю?

– Все.

– И не станешь расспрашивать зачем, а сделаешь, как я хочу?

– Да!

– Хорошо! Отомсти за меня!

– За тебя? Кому? И за что?

– Загребчанам! – закончила Клара и, играя глазами, опустилась рядом на стул. – В моем сердце с давних пор кипит гнев против этих негодяев! У меня была тяжба с самоборскими мещанами: они отказывались платить мне подать. Я применила силу, но они яростно сопротивлялись и убили моего кастеляна. Мне хотелось наказать виновных, но двое из них, самых бешеных, бежали в Загреб. Я обратилась к магистрату с требованием выдать преступников, но получила отказ под тем предлогом, что горожанин должен защищать горожанина! Особенно упорствовал старый ювелир Крупич. «Не выдадим своих несчастных братьев, – разглагольствовал он, – госпожа Грубарова лютая волчица! Она их зарежет в своем дьявольском логове! Не отдадим!» Да еще магистрат посоветовал поменьше проливать невинную кровь, потому-де, если я буду даже купаться в крови, то все равно чистой из той купели не выйду и навсегда останусь Грубаровой!

– Неужто так и сказали, скоты? Так! – воскликнул гневно бан. – Ну ничего, Клара, я научу эту торгашескую сволочь уважать других! Клянусь саблей!

– О мой господин, – продолжала Клара, плача, – они жестоко оскорбили меня, точно гадюка ужалила! Мало того! С того дня я попала к самоборцам на зубок. Сочиняют про меня глумливые песенки, стишки и распевают вместе с загребчанами по ярмаркам. Ты слышал, меня выставляют на посмешище!

– Bene, bene! – ответил Унгнад. – Я спою этим негодяям, как кот мышам! Будь покойна, дорогая Клара, будь покойна – загребчане узнают бана Унгнада.

– А не можешь ли ты наказать этих негодяев, если они даже и не оскорбляли твоей жены? – продолжала оживленно Клара. – Ведь они. не признают твоего суда, не желают признавать тебя, главу государства, и пыжатся, почитая себя выше всех дворян королевства.

– Да, да, – подтвердил Унгнад, подергивая свои рыжие усы, – совершенно верно, повелительница!

– Крсто, – попросила Клара, – если ты меня действительно любишь, докажи это теперь же, отомсти им немедля, уничтожь этих козявок; и, клянусь Иисусом и Марией, покуда ты не исполнишь мою просьбу, я тебе не позволю и коснуться меня!

– Хо! Хо! Не будь жестокой, моя Кларица, – промолвил, посмеиваясь, бан, – обещаю тебе исполнить все, что ни пожелаешь, и еще больше! Кстати, очень хорошо, что прибудет войско, я расквартирую своих ребят в Загребе насильно, пусть трескают все подряд, как саранча на спелом поле, пока не очистят все кухни и пивные. Все пусть будет угощением: и загребская живность, и сено, и добро, и… женщины!

– Ха, ха, ха, хорошо! – Клара выпрямилась, в глазах загорелся огонь. – Сейчас я вижу, мой господин, что ты меня любишь, – и она страстно обняла его.

На следующий день в Загреб начало стекаться войско бана. Город огласился барабанным боем и трубными звуками. Первыми прибыли на конях хорватские синие копейщики с длинными копьями; за ними прискакали бандерии прочих хорватских вельмож, затем появилась желтая краньская наемная пехота, два больших отряда влашских харамий, краньские бомбардиры, штирийские латники и полк испанских драгун с длинными мечами. Войска располагались не как обычно в одном из лагерей близ города, – отряд за отрядом вступали в Загреб и насильственно размещались в домах горожан. Городской судья, бледный от гнева, явился в резиденцию бана.

– Что случилось, мой добрый судья? – насмешливо спросил бан, сидя за кувшином вина.

– Ваша вельможность еще спрашивает! – с трудом сдерживая ярость, ответил судья. – Простите меня, ваша вельможность, но я удивляюсь подобному вопросу! До сих пор, согласно обычаю, войска бана стояли лагерем, но пот сейчас в город входит отряд за отрядом; солдаты силой врываются в дома, выламывают двери, противозаконно вселяются к мирным гражданам, да еще требуют, чтобы их кормили н поили. Чем? Откуда нам взять? Разве вашей вельможности неизвестно, что год был неурожайный, в городе нет хлеба и ему грозит голод?

– Голод? Ха! Ха! Ха! – захохотал бан. – Вы рассказываете страшные вещи, но я, ей-богу, не могу вам поверить! Голод, а почему тогда так жирны господа из магистрата? Бросьте, шутить изволите.

– Я говорю правду, господин бан, клянусь богом, мы бедны, а ваши солдаты голодны как волки! Мне неведомо, кто приказал взвалить такое бремя на неимущий город, но я утверждаю, что это явное нарушение его прав и привилегий.

– Я приказал, судья, – бан ударил кулаком по столу, – я приказал, вы слышали!

– Но приказ этот неправильный, ваша вельможность.

– Я ваш гость, а солдаты мои дети, ergo, вы должны их кормить! Punctum! Если же ваши господа горожане только пикнут, я им покажу, кто таков Унгнад, а ежели вам что не по вкусу, отправляйтесь в Пожун и жалуйтесь на меня! Прощайте!

– И пожалуюсь! Бог мне свидетель, – ответил судья и ушел.

Покуда бан и судья яростно препирались, госпожа Клара в другом конце дома разговаривала с мосье де Лерноном.

– Вы уверяете, что женщины себялюбивы, – говорила, улыбаясь, супруга бана, освобождая руку из цепких пальцев галантного моркиза. – Нет, нет, маркиз! Именно женщины всем жертвуют для своих мужей.

– Причина тому – себялюбие, высокородная госпожа! – ответил маркиз.

– Будем откровенны! Вы хотите сказать, что завоевали благосклонность Клары Унгнад потому, что Клара сама того пожелала, не правда ли? До некоторой степени вы правы, у господина Унгнада… столько государственных дел. Не так ли? Однако господин маркиз де Лернон поклоняется в этой глуши не только звездам! Клара Унгнад его любовница, но имеются и другие!

– Высокородная госпожа! – краснея, воскликнул маркиз.

– Молчите, молчите, – ответила Клара, – мне все известно, господин Бернард, все. У меня тоже есть верные люди! Не думайте, что я сержусь. Поскольку я ваша только наполовину, то можно ли мне требовать, чтобы вы были всецело моим? Видите, я не эгоистична. Вы вольны искать мед и на других цветах. Я знаю, Бернард, что прав мужчин непостоянен.

– Клара!

– Молчите! Слушайте меня. В этом городе живет прелестная девушка, Дора, дочь золотых дел мастера Крупича. Я ненавижу эту девушку. Не спрашивайте почему. И повторяю, я не эгоистка! Мой слуга Чоколин может подтвердить, что Дора прелестна, я же буду любить вас еще больше, если вы приволокнетесь за Дорой.

– Клара!

– Ни слова больше! Я возненавижу вас, Бернард, если вы не покорите ее. Прощайте!

И маркиз расстался с супругой бана.

Сходя с лестницы, полковник раздумывал о смысле Кларипых слов. У ворот стояла толпа слуг бана и всячески издевалась над несчастным глухонемым Ерко.

– Эй, послушай-ка! – обратился полковник к одному из слуг. – Ты не знаешь, где дом золотых дел мастера Крупича?

– Близ Каменных ворот, ваша милость!

– А не знаешь ли, где я могу разыскать слугу госпожи Клары Чоколина?

Немой вздрогнул, точно его змея ужалила.

– Днем Чоколина вряд ли разыщешь, ваша милость, – ответил слуга, – он, как сыч, боится света, только к ночи появляется. Впрочем, проживает он в доме господина казначея Коньского, там по целым дням и дрыхнет.

– Хорошо! – ответил полковник и направился в сторону Каменных ворот. За ним двинулся и Ерко.

Полковник вошел в лавку Крупича.

– День добрый, милостивый государь! – приветствовал его ювелир, сидя за наковальней.

– Здравствуйте, мастер! – начал полковник на ломаном языке. – Мне нужны серебряные шпоры, вы можете их сделать?

– Прошу покорно, ваша милость, – ответил Крупич, – есть у меня и готовые. Дора! Дора!

Вскоре появилась Дора.

– Что угодно, дорогой отец? – спросила девушка.

«Хороша! – подумал полковник. – Правду сказала Клара».

– Принеси из кладовой серебряные шпоры для милостивого государя.

– Сейчас, дорогой отец.

В этот миг отворилась дверь, и немой Ерко молча протянул свою шляпу, якобы прося милостыню, а сам не сводил глаз с полковника. Тем временем вернулась Дора, полковник начал перебирать товар, то и дело косясь на девушку.

– Дора, подай динар убогому Ерко! – сказал старик.

Дора сунула руку в сумочку и, улыбнувшись немому, бросила ему в шляпу монетку. Ерко закивал головой и ясными глазами посмотрел на Дору, как на святую.

– Клара сказала правду, – прошептал полковник, – пусть будет так, как она хочет. А сейчас к Чоколину!

21

– Значит, ничего? – спросила, вскакивая, разъяренная Клара и чуть не опрокинула стоявшую рядом лампу.

– К сожалению, ничего, высокочтимая госпожа, – ответил Чоколин, пожимая плечами. – Несчастный господин маркиз де Лернон вряд ли поблагодарит госпожу супругу бана за любовный совет, благодаря которому у него на спине, среди лютой зимы, уродились сливы!

– Расскажи, Чоколин, как это случилось? – спросила Клара, откинув со лба непослушную прядь.

– Это весьма печальная история, высокочтимая госпожа! На днях в дом господина Коньского пришел господин де Лернон и, сославшись на вас, начал меня расспрашивать о Крупичевой Доре. Поняв тотчас, откуда ветер дует, я вывел его в сад, чтобы нас ни одна живая душа не видела, и растолковал, ему, как все наилучшим образом устроить. Поверьте мне, ваша милость, я весьма обрадовался этой выдумке и хохотал в душе, представляя себе, как господин Павел найдет голубятник пустым, а что за хорек – неизвестно! «Слушай, Грга, сказал я себе, подумай хорошенько, как бы снова стать порядочным человеком!» Потому что я, ваша милость, соперник молодого Грегорианца!

– Ты? – удивленно спросила супруга бана.

– Да, я! Вы смеетесь, однако это сущая правда. Будучи в лучшем положении, я просил ее руки, но старый ювелир посмеялся мне в глаза. С тех пор я, конечно, малость пообносился, любви пет и в помине, осталась лишь желчь, и она сжигает мое нутро, точно адский пламень! Но что об этом поминать! Значит, я объяснил господину маркизу, что между садами Коньского и Крупича стоит высокая стена. Через нее мы и переберемся. Нужно лишь улучить время, когда Крупича не будет дома. Старая Магда спит как сурок, ее и пушкой не разбудишь. На постое у них два испанских драгуна, оба несусветные пьяницы. С драгунами мы сговоримся за ракией, тем более что господин маркиз офицер, ради же субординации они будут готовы отречься от бога, не говоря уж о том, чтоб украсть девушку. Драгуны станут на страже на случай, если девушка поднимет треногу, а господни Лернон перетащит свою добычу по лестнице через степу, накинув ей на голову мешок, отнесет в сарай Коньского, и дело в шляпе, сердце вашей милости будет довольно! Так я рассчитывал, и все, казалось, шло как нельзя лучше. Поставили лестницу, дождались ночи. Крупич ушел из дому, Магда захрапела, испанцы наши! Все это я видел с сеновала. Всюду было тихо. Дора сидела в светлице за шитьем. Каркнул я трижды испанцам. Те трижды каркнули мне в ответ. Отлично, думаю.

«Ну, говорю, господин маркиз, пора отправляться, желаю удачи!»

Влез мой маркиз на стену и тихонько спустился по лестнице в Крупичев сад.

«Ой!» – раздался вдруг крик в саду.

Слышу маркизов голос! Что за черт?! Испанцы же как сквозь землю провалились.

«На помощь! На помощь!» – взывал маркиз с той стороны.

Заглянул я через стену. Ох! Веда! Какой-то дьявол поставил волчий капкан, и бедный маркиз в него попался! Только вздумал я прыгнуть, чтобы освободить его, как из дома выскочил незнакомый мне человек и давай утюжить бедного маркиза, он только «ох!» да «ах!» – любо-дорого послушать. Прибежали с факелами горожане, кузнец Блаж Штакор как замолотит по нему своими кулачищами, да как заревет: «Держите вора, держите разбойника!»

Тут уж мне, конечно, пришлось думать о собственной шкуре, высокородная госпожа; мертвые из гроба не встают, а загребчане полагают, что я умер! Зарылся я в сено и, уповая на бога, взмолился: «Смилуйтесь, силы господни, над спиной господина маркиза!»

– Проклятье, вот неудача! – воскликнула госпожа Клара. – А что потом?

– Потом? Точно не знаю! Слышал только, что горожане страшно возмущены, господин маркиз лежит в постели, как израненный Иисус, испанских же драгун какой-то дьявол так напоил вином, что они валяются как колоды!

– Кто же спутал нам карты, Чоколин, кто? – спросила госпожа Клара, приходя все в большее раздражение.

– Кто? – Грга пожал плечами. – Этот вопрос и меня гложет. Я отдал бы свой правый глаз, только бы узнать, какая таинственная рука разорвала мою паутину! Я весь день просидел на месте ломая голову, но ничего не придумал. Клянусь бритвой, будь у меня хоть на крошку бабьей веры, я сказал бы, что помешал сам господь бог. Но это все-таки человек, потому что ни бог, ни святой дух не ставят волчьих капканов! А теперь, ваша милость, говоря по правде, мне следует расстаться с вами, покинуть этот злосчастный Загреб.

– Ты уходишь?

– Приходится.

– Почему?

– Боюсь, что кто-то меня выследил, а это для меня гибель.

– Ты не смеешь уходить от меня!

– Кто же может мне запретить?

– Я!

– Как?

– Я выдам тебя.

– А я вас!

– Вспомни, несчастный, что я жена бана, кто тебе поверит, такому прохвосту?

– Это правда, – угрюмо заметил Чоколин. – Черт побери, я позабыл о судьях и законе! Чего же вам нужно от меня?

– Павел женится на Доре!

– Само собой! В первый же день после троицы их венчает каноник Врамец.

– Это не должно случиться!

– Что ж, я согласен.

– Оставь шутки! Ты должен этому помешать!

– Но как?

– Твоя забота.

– Застрелить господина Павла на большой дороге из-за кустов. Согласны?

– К черту!

– Или…

Цирюльник зашептал что-то госпоже Кларе на ухо, и она закивала головой в знак согласия.

– Вот тебе золото! – сказала она громко и протянула ему полный кошель.

– Слава богу, я отгадал ваши мысли! Но когда все будет копчено, могу ли я убраться из Загреба?

– Можешь.

– Но перед тем я зайду, чтобы получить на путевые расходы.

– Приходи!

В этот миг у двери мелькнула чья-то тень и выскользнула из дома. Напевая и позвякивая золотом, цирюльник, ничего не заметив, направился в свое логово.

Вдруг ночную тишину всколыхнул хриплый голос Гаруца:

– Хозяева и хозяйки, пробило двенадцать часов!

– Ха, ха, ха, – тихонько засмеялся брадобрей, – мой приятель Гаруц прокукарекал полночь! Кого-то, значит, будут отпевать!

А тень следовала за Чоколином. И лишь убедившись, что Грга вошел в дом, повернула в сторону городской стены и спустилась на берег Медведницы. Перед небольшой хижиной человек трижды свистнул.

– Кто там! – отозвался густой бас. Из хижины вышел харамия Радак. – Ты, Ерко? Долго же ты заставил себя ждать? Какие новости?

– Плохие, очень плохие, – тихо ответил Ерко. – Расскажи Павлу, что французский полковник хотел загубить Дору и что я разрушил его замыслы. Но опасность еще не миновала! Ты знаешь, я часто захожу в дом, где остановился бан. Кто там обращает на меня внимание! Когда этот негодяй цирюльник вошел в покои Клары, я прижал ухо к двери, а я не глухой.

– Опять цирюльник? – задумчиво заметил харамия. – Я отдал бы свое ружье, чтобы только на него посмотреть!

– И все слышал. Речь шла о Доре, они задумали что-то недоброе, все шептались. Быть беде! Слушай, Милош, если тебе дорога могила твоей Мары, беги, лети к Павлу, скажи, чтобы спешил сюда, а я покуда здесь пригляжу.

– Клянусь честным крестом, передушил бы я их всех! Но я сейчас же иду, Ерко! Доброй ночи!

Харамия поспешно удалился, исчез и Ерко, среди ночной тиши слышно было только журчание ручейка.

* * *

Утром, накануне дня святого Фомы, судья Якопович сидел у себя в ратуше. Назавтра назначено было открытие сабора, сегодня же бан должен был произвести смотр квартировавшим в Загребе частям перед тем, как отправить их на турок. Якопович тер озабоченно лоб, размышляя, как ему завтра рассказать на саборе о бесчинствах подбана, как протестовать против бана, который силой, вопреки закону и обычаю, поставил своих голодных солдат в дома к горожанам.

Вдруг судья вздрогнул и оторвался от своих мыслей, у дверей зазвенели шпоры, и на пороге появился Мельхиор Томпа Хоршовский, адъютант бана.

– Господин судья, – мрачно начал офицер, – добрый день! Меня послал его вельможность господин бан.

– Что желает его вельможность, милостивый государь? – спокойно спросил судья.

– Его вельможность очень недоволен городом. Да и может ли быть иначе? Бан голоден, вы его не кормите, не поите, ему холодно, вы не отапливаете дом, по ночам темень, вы не даете ему свечей, и солдаты тоже голодны и мерзнут.

– Милостивый государь, – ответил судья, – право же, мне неизвестен закон, по которому наш именитый город обязан кормить, поить и обогревать господина бана. Он наш гость, мы и без того делаем все возможное, хотя город беден, весь урожай побил град. В Золотой булле говорится, что Загреб обязан поставить бану вола и сто хлебов, когда он в первый раз приедет в город, но не может же это тянуться без конца и края, и уж совсем мы не должны кормить его дружину. Солдаты хотят есть и пить? Чем я могу помочь? Они съели и выпили все, что было в городе, бедняки ужо голодают, несчастный народ вынужден есть одну пустую капусту. Так и передайте господину бану!

– Сообщать бану я ничего не буду, меня это вовсе не касается, – ответил воин. – Мое дело передать вам, судья, приказ бана, а именно, чтобы город давал бану ежедневно, пока он находится в Загребе, десять кувшинов старого вина, десять хлебов, десять фунтов хорошей говядины и десять сальных свечей, не говоря уж о сене и овсе.

– От лица города я как глава и судья его заявляю, что мы не выполним этого приказа! – решительно ответил судья.

– Что ж, не выполняйте, мы возьмем сами! – закричал адъютант.

– А я заявляю официальный протест от имени всей общины и граждан именитого города.

– Протестуйте хоть до второго пришествия! А что вас ждет, вы теперь знаете. Прощайте! – закончил Томпа и ушел.

Вскоре на сторожевой башне забили в набатный колокол.

– Пожар! Пожар! – закричали на улицах. Женщины, дети, мужчины с побледневшими лицами метались по городу.

– Пожар! Пожар!

– Где? Где?

– Храни нас бог и святой Флориан!

Ударили в набат и с колокольни св. Марка. Ужас охватил горожан.

Взволнованный судья кинулся к Дверцам и поднялся на городскую стену. Недалеко от церкви св. Маркеты над крышей одного дома поднимался белый дым, сквозь дым мелькали языки пламени.

– Чей это дом?

– Марко Тутковича, господин судья! – крикнул один из городских стражников, прибежавший без шлема на гору.

– Кто его поджег?

– Конники Грегорианца! С полсотни пьяных всадников подскакали к святой Маркете и давай стрелять из пистолетов по крыше. А там солома! Все пропало! Бедняга Туткович!

– А ты почему не защищал? – сурово спросил судья.

– Я хотел вступиться, да они открыли по мне огонь. Сейчас поскачут на Хармицу.

– Беги со всех ног в ратушу! Пусть пятьдесят граждан возьмут ружья и через Каменные ворота идут на Хармицу; Круничу и Блажу Штакору тоже идти с ними.

– Ox, spectabilis, spectabilis![103]103
  ваша честь! (лат.)


[Закрыть] – восклицал, тяжело дыша и отдуваясь, прибежавший капеллан Шалкович. – Ох, bestiae infernales.[104]104
  звери ада (лат.).


[Закрыть] Вы знаете, какие у меня в саду замечательные груши, яблони, сливы, абрикосы! Все, все эти варвары порубили и сложили костер, чтобы зажарить украденного молочного поросенка. Все! Я прошу заявить solenniter[105]105
  официально, торжественно (лат.)


[Закрыть] протест! – И он заплакал.

– Здесь возможен один протест, вот какой! – ответил Якопович, яростно потрясая кулаками, и кинулся к ратуше. Но не успел он сделать и двух шагов, как его остановил толстый лавочник Шафранич с жалобами:

– Господин судья, у моей дорогой жены сделались колики! Что она даст зимой коровушке, пашей чудной коровушке, а? Ну что? Погибнет коровушка! Ах! А я останусь без молока? Эти дьяволы, эти испанские драгуны растащили два стога сена! А что будет пить женушка? Дьяволы выпили всю ракию!