Электронная библиотека » Август Шеноа » » онлайн чтение - страница 12

Текст книги "Сокровище ювелира"


  • Текст добавлен: 3 октября 2013, 22:34


Автор книги: Август Шеноа


Жанр: Литература 19 века, Классика


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Шрифт:
- 100% +

«Мара! Мара! Сынок!» – закричал я во весь голос. «Я здесь, здесь! Милош мой!» – отозвалась Мара. Турки вскочили. Я нацелился. Бац! Юсуф свалился мертвый. Турки на коней. Бац! Грянул мой пистолет, и с коня свалился другой турок. Я погнал коня в ущелье.

«Ха, вот тебе, Милош!» – крикнул один негодяй.

Грянул выстрел, и жена упала мертвой. Я поскакал вперед. Ружье было разряжено. А карлик схватил моего сына за волосы. Сейчас убьет! Нет! Поднял к себе в седло и умчался, турки за ним. Склонился я к жене. Холодеет. А сын жив, но они его увозят. Гони! Слетела с головы шапка. Лошадь задыхалась. Я выхватил нож и кольнул ее в ребра. В гору, под гору. На полном скаку я зарядил ружье. Вот они выезжают из леса. Ха, вот и лазутчик с моим сыном. Да, да, лети, мой конь! Уже близко. Близко! Сейчас можно будет уже стрелять. Стой! О горе! Конь стал на дыбы и рухнул бездыханный на землю. Упал и я. А те поскакали дальше. О боже, горе!; Убили жену, увезли сына, и только среди ночи слышался еще вдали злорадный хохот этого дьявола.

Харамия умолк. Две крупные слезы выступили на глазах и скатились на седые усы.

– Довольно, – закончил он, – ты слышал все! Кто знает, где мой сынок, я его не нашел. И вот бьюсь по свету, как вода о берега. Но до этого дьявола я еще доберусь, – прорычал харамия, заскрежетав зубами. – Разорвал бы его зубами.

– Кого? Коротышку-лазутчика? – спросил Ерко. – Может, его вода унесла.

В это мгновение Павел появился у городских ворот.

– Ерко, брат, – промолвил он вполголоса, поцеловав юношу, – возвращайся в Загреб и береги Дору как зеницу ока. Прощай!

– Хорошо, брат, – тихо ответил Ерко.

– Поедем, Милош, с божьей помощью.

Офицер и харамия сели на коней и поскакали.

А Ерко долго еще сидел на камне и глядел в ту сторону, куда умчался его брат.

15

Накануне богоявления 1578 года бушевала метель. Зима стояла лютая, такую и глубокие старики не запомнят. Снегу по колено, а он все валил да валил, как из мешка. Было восемь часов вечера. На улицах безлюдно, да и какая крещеная душа выглянула бы в такую непогодь. Первый сон баюкал граждан и гражданок именитого города. Однако в доме мастера Крупича еще не легли. Мастер, сидя у печки, начищал до блеска дворянскую золотую челенку и внимательно рассматривал при свете лампы драгоценные камни, рядом сидела Дора и читала большую, окованную медью книгу – жития святых. Она немного побледнела, но была по-прежнему хороша. Лицо ее выражало не горе, а скорей скрытую грусть. Только что она закончила читать житие святого Августина, епископа загребского.

– Довольно, доченька, оставь святого Фелициана на завтра, поздно. Магда уже завалилась в свои перины. Холодно, буран. Ступай и ты ложись. Иди! Иди!

Старик украдкой наблюдал за своим сокровищем и огорчался. Как будто и здорова, но куда девался ее веселый нрав? И в помине нет с тех пор, как натерпелась всяких мук. Девушка закрыла книгу, поднялась и поставила ее на полку.

– Да, отец дорогой, вы правы, – сказала она, – клонит и меня ко сну. Слабость какую-то чувствую. Должно быть, от непогоды. Спокойной ночи, дорогой отец, – она поцеловала старику руку, а он поцеловал ее в лоб.

– Доброй ночи, дорогое дитя.

И Дора удалилась в свою светелку.

Вскоре кто-то трижды ударил кольцом в наружную дверь. Крупич удивился. Кто бы это в такое позднее время? Он высунул голову в окошко и спросил:

– Кого бог несет?

– Свои! – ответил густой бас.

Мастер поспешил отворить дверь, и в лавку вошел высокий, мрачного вида человек. Волосы и длинные усы его заиндевели. Он отряхнул снег с тулупа и бросил его на скамью.

– О, да это ты, кум Иван? Бог в помощь! Здравствуй! – приветствовал его ювелир, протягивая руку. – Откуда?

– Да славится имя господне. Добрый вечер, дорогой мастер, – ответил тот. – Я прямиком из Пожуна. Проходил мимо, смотрю, в окне свет, и не мог удержаться, чтобы не зайти и маленько не поболтать. Дома меня никто не ждет.

– Знаю, ты же холостяк! – ответил золотых дел мастер.

– Да, да. Бррр! Скверная погода! Продрог до костей.

– Значит, ты из Пожуна? А что там?

– Снова затеваем тяжбу против Грегорианца.

– Что ж, затевайте. Дело бывало – и коза волка съедала, – бросил мастер, покачав головою.

– Ты Фома неверующий.

– От своих слов не отказываюсь.

– Ну, посмотрим! Еще скоро нам бана поставят.

– Да? А кого же?

– Говорят, барона Унгнада!

– Неужто его! Как так?

– Да вот уж такое имечко!

– Но каков он? Что люди о нем сказывают?

– Да так… – Гость пожал плечами. – Был до сей поры генералом в Эгере. Говорят, будто эрцгерцог его очень любит.

– Любит?

– Говорят. В общем, он не совсем нашей крови. Штириец, что ли. Родом он из Самобора. От наследства и гроша не осталось. Все позакладывал. Но теперь, став баном, должно быть, выкупит.

– А что, думаете, будет с нами?

– Хвалят его за решительность. Впрочем, на многое не надейся. Петелька за петелькой тянется. Нашим горожанам это придется, конечно, не по вкусу, Степко медведградский будет у него подбаном.

– Вот тебе на. Хороша песенка, нечего сказать. Да хранит нас святой Блаж!

– Надо собраться с силами, не то всем нам крышка, плохо придется именитому городу.

– Да! Урезывают старые вольности, как золотые цехины! Боюсь я, особенно Грегорианца, – тревожно закончил золотых дел мастер.

– Не бойтесь, мастер, – ответил гость. – Вы-то меня знаете. Иван Якопович еще никогда не ошибался. Давно уж я ломаю голову над этим делом. Когда еще покойный Амброз стал нашим соседом, я все умом раскидывал, как бы не дать себя обойти. Растолковал я обо всем городским старейшинам. Ухватились они за мой совет. Поначалу, конечно, взялись горячо. А потом вползла в их сердца проклятая зависть, и поручили они вести тяжбу против Грегорианца Каптоловичу. Он же завяз с головой в формулах и сентенциях, вместо того чтобы прислушаться к здравому разуму. Так лису из норы и упустили. Сейчас, само собой, во сто крат трудней. Степко будет подбаном, ненавидит он нас до чертиков из-за… ну, из-за вашей дочери! Унгнад постарается угождать вельможам в малом, чтобы они уступили в большом. Их светлости эрцгерцоги убедились, что упорства знати им не сломить, вот и назначили бана, но он будет править не иначе как по указке наместников Эрнеста и Карла. Все это я слышал в Пожуне.

– Ах, – заметил Крупич, – все это старые погудки.

Когда мне сказали, что едет бан, я обрадовался, думал, – может, будет лучше, но из ваших слов заключаю, что все останется по-прежнему. Знаете, дорогой господин Иван, я всегда стараюсь добраться до самой сути вещей, понять их до конца. Некоторые хорватские вельможи, ей-богу, ненавидят нас за то, что мы не желаем стать их кметами, а хотим быть сами себе хозяевами. Но просить помощи у чужеземных генералов, это уже черт знает что; я по крайней мере в подобных делах не участник, сколько бы об этом ни твердили городские старейшины!..

– Правильно, совершенно правильно, – прервал его Якопович, – истина глаголет вашими устами, дорогой мастер! Если человеку ведома правда, он должен следовать ей.

– А чего же вы хотите?

– Вот чего. Защищаясь от насильника, я могу попросить помощи у третьего, если есть в этом хоть какой-нибудь смысл, но не для того, чтобы стать дубинкой в его руках. Отобьюсь, скажу спасибо за помощь, и с богом! А буду я отбиваться от знати до тех пор, покуда она покушается на наши вольности, на нашу Золотую буллу. Но отдаться под власть штирийцев? Никогда! Мы хорваты!

– Правильно. Об этом и я говорю.

– Клянусь богом, я того же хочу! Не уступать знати ни на волос. Вы толковый, здравомыслящий человек, разумней многих наших умников. Горожане вас уважают, слушают. Нам нужно действовать заодно, я пером, вы словом. И если будет на то божья воля, наш именитый город станет тем, чем был когда-то и чем должен быть. А вы обязаны мне помогать, потому что если мы попадем под власть знати, то горе нам всем, а вам и вашей бедняжке дочери тем паче. Степко поклялся отомстить вам за то, что вы отняли у него сына.

– Господин Иван, – ответил простодушно Крупич, – богу ведомо, что я не виноват! Мне очень больно, что все так получилось. Я хотел, чтобы дочь вошла в дом горожанина, стала бы женой, матерью; кто в Загребе не знает, что за славой я не гонюсь. Но, господин Иван, человеческое сердце не смиришь, как пугливого коня, а мучить своего ребенка я не хочу. Она, бедняжка, и без того довольно настрадалась. Говорил я с ней по-хорошему, и она остерегается, как может, чтобы снова не поднялся шум. Вам отлично известно, господин Иван, какие у загребчан языки. Моя дочь чиста и невинна, бог это знает. Она старалась подавить свои чувства. И что же? Любовь заползла в самое сердце и точит ее и точит, бедняжка чахнет на глазах. А молодой Грегорианец человек порядочный и честный, чистый как алмаз! Знаю я людей, знаю и его. Видите, пошел на войну, чтобы не было нареканий от отца. Спрашивал я себя, конечно, не раз спрашивал, что же будет дальше? Спрашивал и ответа не находил. Выйдет ли дочь замуж за молодого вельможу? Едва ли, трудно поверить. Обычай не допускает! Но могу ли я гнать его из дома, если он честен, если дважды спас ей жизнь вопреки воле своего отца? Так угодно богу, все в его руках! А я не виноват, я честный загребчанин.

– Господь с вами, кто вас винит, мастер, кто сказал, что вы виноваты?! Так уж получилось. Я упомянул об этом, дабы лишь напомнить, какие против нас, загребчан, строятся дьявольские козни и что нам следует хорошенько подумать, чего остерегаться и что предпринять, прежде чем навалится на нас беда, ибо по всему видно, что скоро разразится гроза, и горе нам, если она разразится над нами. Поэтому держитесь подле меня и трудитесь вместе со мной, а там увидим, в силах ли мы удержать свои вольности как свободные граждане или мы рождены быть кметами. Однако поздно, – продолжал он, – завтра ждите меня, мы продолжим беседу. Вы мой, а я ваш, спокойной ночи!

– Вы мой, я ваш, и все мы за наш город. Спокойной ночи!

Потомок древнего загребского рода Иван Якопович был человек во всех отношениях примечательный. Не будучи дворянином, он тем не менее гордился своим происхождением. Гражданское мужество, трудолюбие, неподкупная честность украшали этого исключительного человека; наделенный острым умом, Якопович был и «литератом», то есть человеком грамотным, не похожим на обычных богатых горожан – патрициев вольных городов, а подлинным знатоком права и законности, по крайней мере в тех пределах, в каких они существовали в действительности. Опираясь на свои знания, на свой опыт, он отдавал все силы, чтобы прославить родной город, отстоять его вольности, сохранить его честное имя. В этом ему помогали твердая несгибаемая воля, необычайное красноречие и безоглядная смелость. У него не было ни жены, ни детей, но он все же считал себя богачом. В расцвете лет, обладая железным здоровьем, чуждый порокам и страстям, он все свое добро, знания, силы готов был отдать на служение одной цели – счастью родины. Сограждане почитали его настоящим чудом, которого не коснулся, как прочих граждан, торгашеский дух времени. Городские старейшины, конечно, не являлись задушевными друзьями Якоповича, зная, что он зорко следит за тем, чтобы они не запускали лапу куда не следует. Однако они понимали, что народ на его стороне, что для ремесленников он бог, что нет у города лучшего защитника, чем Якопович, и потому им ничего не оставалось, как идти к нему на поклон. Даже вельможи, имея дело с Якоповичем, забывали о своей заносчивости и разговаривали с ним, как с ровней, потому что он, нисколько не церемонясь с ними, резал им правду-матку в глаза. Они хорошо знали, что Якоповича не остановят ни медовые речи, ни высокомерная улыбка, ни обильное угощение: знали, что для этого человека есть один закон – разум и благородное сердце. Поэтому его и люто ненавидели и уважали, как несгибаемого честного мужа.

Якопович много разъезжал, побывал и в Пожуне, и в Праге, и в Пеште. Был знаком с высшими сановниками королевства, его принимали даже при дворе. Знал он, как другие города борются за свои права.

Видя смятение и тревогу среди дворян, понимая, что при внешней опасности внутренние раздоры долго длиться не могут, он поехал в Пожун посмотреть, что там делается. Вскоре он узнал, что хитрый Драшкович убеждает эрцгерцогов помириться с хорватской знатью; Якопович, конечно, отлично понимал, что это не сулит Загребу ничего хорошего.

– Надо собрать силы! – сказал Якопович и решил открыто стать на защиту вольностей родного города.

16

Хорваты получили бана. Эрцгерцог Эрнест долго колебался, прежде чем возвратить королевству эту старую привилегию, будучи уверен, что настало время, когда страну следует отдать в руки генералу, который присягнет королю, а не народу. Однако, как ни досаждали турки, хорватские сословия не забывали о своих древних правах. И ловкий придворный Драшкович все же убедил своего хозяина назначить Хорватии правителя согласно старому обычаю, заметив при этом, «что баном можно поставить человека надежного, который будет безропотно выполнять все желания князя».

И вот по всей стране пронесся слух, что баном королевства Далмации, Хорватии и Славонии назначен вельможный господин барон Крсто Унгнад Сонекский и Цельский, генерал и камергер его цесарского и королевского величества. Народ недоумевал. Об Унгнаде мало кто слышал, никто и не помышлял, что он может занять пост бана, и вообще в Хорватии не знали, что он за человек. Унгнад был выходцем из Штирии, значит, в его жилах текла чужая кровь, и поэтому не приходилось бояться, что он будет ратовать за старые хорватские вольности. С давних пор Унгнады владели поместьем на левом берегу Сутлы и, следовательно, считались законными членами сабора. Поэтому формально хорваты не имели права говорить, что им навязывают чужеземца. К тому же Бакачи являлись закадычными друзьями Унгнадов. Крсто Унгнад был воином-генералом. Большую часть своей жизни он провел вне Хорватии, на коне или под шатром. Интересуясь лишь воинскими порядками и дисциплиной, он слабо разбирался в правах и привилегиях королевства, и потому воля его светлости эрцгерцога была для него законом. Унгнад был вдов; его дочери жили в Краньской у родственников; а он как человек подневольный переезжал с места на место, наступал и отступал, бражничал да играл в кости. В 1578 году он был назначен начальником цесарского гарнизона Эгера. Здесь он проводил время за ловлей рыбы да охотой на бекасов. Удивленно таращили глаза хорваты, услыхав, кто назначается баном, еще более недоумевал сам Унгнад; ему и во сне но снилась такая честь. Оставив кости и вино, бекасов и рыб, он с легким сердцем отправился в Хорватию. А хорваты сказали: «Слава богу», – обрадованные, что какой-никакой, а бан у них теперь есть.

В день святой девы мученицы Агаты, то есть пятого числа месяца февраля лета 1578, в именитом городе на Гричских горках был созван главный сабор вельмож и дворян королевства, дабы, согласно старому обычаю, торжественно провозгласить нового «желанного и долгожданного» бана. Уже прибыли в Загреб цесарские комиссары – архиепископ Джюро Драшкович и вельможный господин Кристофор Кинигсберг. Вельможи и мелкое дворянство валили толпами. Посланцы жупаний и городов шли со своими древними знаменами, а банская конница раскинула свои шатры на Хармице, или площади Тридесетницы. Новый епископ Иван Мославачский несколько дней угощал дворянство. Мудрый Драшкович бодро и весело доказывал самым нетерпимым вельможам, что все обстоит как нельзя лучше, что дворянские вольности покоятся отныне на более прочном фундаменте, чем сама церковь св. Краля, что новый бан является хорватским вельможей и, конечно, сумеет защитить права своего отечества. Прочих же сановников пусть выбирает сам сабор, ибо их светлости эрцгерцоги Эрнест и Карл решили полностью сохранить права сословий.

Пили, ели, распевали песни, ликовали, веселились, всюду слышалось: «Vivat banus!» Несмотря на лютый Холод и на то, что со всех загребских крыш свисали ледяные свечи, городской судья, пузатый Иван Телетич, потел, как во время жатвы. Королевскому городу Загребу, «согласно привилегии» Золотой буллы, полагалось поднести новому бану жареного вола и вдоволь хлеба. Рачительный судья купил по этому случаю у Мате Вернича рогатого великана за семь венгерских форинтов и шестьдесят два динара и заказал у мастера Нико Тиходича хлеба на семьдесят восемь динар. Следовало еще подновить городское знамя, подкрасить жезл городского судьи, затем позолотить ключи города, которые поднесут бану, привести в порядок городские пушки, да еще поставить новую печь в ратуше, где остановится бан. В общем, дел было по горло, и все они свалились на несчастного судью.

– И это еще не все, – жаловался судья, – у бана нет ломаного гроша, а его войско надо кормить и поить. Придется доставать провиант, а в Золотой булле так и сказано: не следует скупиться для нового бана, он может быть городу весьма и весьма полезен.

Господин судья не ел и не пил, потеряв голову от хлопот.

Впрочем, немало попотел и городской нотариус. Забившись в свою каморку и запершись на ключ, он сочинял на латинском языке приветственную речь господину бану. Одна только вводная часть занимала четыре листа, исписанных мелким почерком, а риторический хвост?! Ах! Он изгрыз уже два пера, а вдохновение все не приходило! Хвост пришил к его речи в конце концов господин капеллан Шалкович. Кстати, не один нотариус тратил чернила на прославление сонекского барона. Преподобный отец каноник Джюро Вирфел прославил даже самые незначительные дела господина Унгнада в оде на двадцать сапфических строф.

Разумеется, в именитом городе шли всякие толки.

Жена пекаря Тиходиха рассказывала Магде, которая по-прежнему тихо и мирно проводила дни в своей халупе, что ее дорогой Микица взаправду печет хлеб по случаю провозглашения бана. А сам бан, как она слышала, въедет в город на белом арабском скакуне с вплетенными в гриву нитями из чистого золота.

Больше всего забот и дел оказалось у госпожи Фраихи. Она носилась по улицам как безголовая муха, болтала и сплетничала то тут, то там, всюду высыпая полный мешок новостей.

– Ах, дорогая сватья, – начинала она, вваливаясь рано утром в лавку Шафранихи, – доброе утро и доброго вам здоровья! Посмотрели бы вы, какое торжество готовится для нового бана! Вола уже купили и хлеб уже пекут. Для пушек понадобится десять фунтов пороху, вот будет комедия. Ей-богу, страшно! Когда бабахают из большой пушки, сердце у меня как овечий хвост прыгает. Говорят, что кабаница у нового бана из тонкого шелка, а по шелку золотые звезды.

– Да ну! – удивилась полупьяная Шафраниха.

– Ерунда! – вступил в разговор низенький Шафранич, войдя в лавку. – Откуда вы шелк взяли?! А я говорю, он будет в медвежьей шубе.

– Мне сказал муж, – заметила Фраиха, – он в ратуше, в покоях господина бана, новые костыли в дверь забивал. И сказали еще, что новый бан черноволосый высокий мужчина и очень любит жареную рыбу.

– Ах, да что вы, – накинулся на нее маленький лавочник, – повторяю вам, медвежья шуба! И откуда вы взяли: высокий, черный? Маленький и светлый, вот так-то! Нам, городской знати, все доподлинно известно!

– Слушай-ка, Андрия, – запротестовала лавочница. – Кума Фраиха, полагаю, должна лучше твоего знать. Ее муж все это слышал, когда забивал костыли. И не говори глупостей!

– Ну да, конечно, женушка. Госпожа Фраиха правильно говорит. Высокий, черный и в золотых звездах, – покорно согласился лавочник со своей дражайшей половиной.

– Такая жалость, уж такая жалость, – снова затараторила болтунья, – исчез куда-то Грга Чоколин; он-то бы уж до тонкости все выложил. Вот ото была голова так голова, не правда ли?

– Да, да, – подтвердила лавочница, – умная голова! И куда же он девался?

– Упаси бог от всякой напасти! С того самого дня, как брадобрей ушел в Медведград, ни одна живая душа его не видела, – с таинственным видом промолвила гвоздариха. – Один господь знает. Нечистое тут дело, ох, нечистое. Сказывают, будто на черном козле на Клек улетел. Свят, свят, свят! – И старуха перекрестилась.

– Жалко, такой был добряк. Не правда ли, Андрия, дорогой!

– Золотое сердце! – поддержал лавочник.

– Правда, бывало, кое-когда хлебнет винца больше, чем следует, – сказала гвоздариха.

– Да и ракии, и ракии тоже, – добавила лавочница.

– И ракии, – подтвердил лавочник.

– Так и задолжал мне два динара, пьяница эдакий!

– А по ночам резался в кости с мушкетерами, – заметила гвоздариха.

– И откуда у него столько денег? – подхватил лавочник.

– И верно, кум Андрия, – ожесточась, прошипела гвоздариха, – откуда у него деньги? Если уж хотите знать, он делал золото, и сам дьявол, храни меня святой Блаж, сам дьявол ему помогал. Колдун он, вот вам и вся недолга!

– Да ну? – удивилась лавочница.

– Черта с два, делал золото! – пробормотал Андрия, поглаживая живот. – Славный магистрат распорядился выломать в его мастерской дверь. И что там нашли, а? Три ржавых бритвы, два горшка заячьего жира да изношенную шубу. А золота ни столечко!

– Слушай, Андрия, голова стоеросовая, – крикнула, распалившись, Шафраниха, – ты что, не понял: кума Фраиха сказала: он колдун!

– Ну да, да, женушка! Колдун!

– И вор и лгун! Punctum, – закончила гвоздариха, – -глоточек бы ракии выпить. Ха, тепло от нее. Холод собачий, того и гляди нос отвалится. Прощайте, кума, прощайте, кум! Как видите, – закончила она уже с порога, – разбойник был этот Грга. И как он бедняжку Дору обидел, такую порядочную девушку! Но молодой Грегорианец тонкая штучка, а? Бросил бедняжку, как выпитую чару. Ах, уж эти мужчины – сущие греховодники, а мы – бедные сиротки.

– Да, мужчины сущие греховодники! – подтвердила Шафраниха.

– Сущие греховодники, – отозвался, глубоко вздыхая, Шафранич.

И гвоздарева жена засеменила по снегу в надежде раздобыть еще какие-нибудь городские новости.

На улице она наткнулась на длинного Джюро Гаруца, который в окружении почтенных мастеров и досужей молодежи немилосердно колотил в большой бубен. Гвоздариха остановилась и стала слушать. Гаруц от имени славного магистрата объявлял всем и каждому, что завтра состоится торжественное провозглашение господина вельможного бана и посему в этот день строжайшим образом запрещается бросать из окон мусор и выливать на улицу помои, что подчас случается в именитом городе, ибо того и гляди испортишь дорогие одежды господ вельмож.

* * *

Наступил пятый день февраля месяца лета 1578. Невзирая на холод и снег, загребские улицы заполнили толпы горожан высокого и низкого рода. Грохотали пушки, трезвонили колокола. Повсюду на верандах толпились зрители – яблоку негде было упасть. Едет бан! Едет бан! У Каменных ворот разместились городские старейшины, толстый Телетич с позолоченными ключами, Андрия Шафранич – асессор со знаменем, на котором были изображены три башни – три цеха; перед старейшинами, опираясь на палки с золотыми набалдашниками, в доломанах стояли мастера. Среди них прохаживался взад и вперед господин Нико Каптолович с коротенькой сабелькой на боку. Покашливая, он твердил вполголоса свою приветственную речь. Тут же, только чуть подальше, стоял цеховой мастер кузнечного цеха Блаж Штакор и рядом с ним задумчивый Иван Якопович, посланник города Загреба.

– Господин Иван! – промолвил кузнец, подтолкнув литерата локтем. – Глядите, как шумно его приветствуют. Все веселы, будто на дворе рождество. Ничего хорошего не вижу я в этой мутной воде! Ради бога, вы человек умный, скажите откровенно, станет ли этот день залогом нашего счастья?

– Гм, – хмыкнул Якопович, – кто знает, что будет завтра. Поживем – увидим! Во всяком случае, нужно иметь голову на плечах и держаться дружно.

– Вот, вот! И я говорю: лучше, господин Иван, поглядим! Смеется тот, кто смеется последний! – серьезно добавил Штакор.

– Бан! Бан! – пронеслось в толпе. Затрубили трубы, затрещали малые барабаны.

– Vivat banus! – восклицала толпа.

Процессия приблизилась к Каменным воротам. Впереди на горячем вороном скакуне гарцевал, держа алое шелковое знамя с гербами королевства Далмации, Хорватии и Славонии, прабилежник Мирко Петео. За ним следовала сотня банских всадников в голубых доломанах; далее двигалась шеренга посланников жупаний и городов со своими знаменами, все верхами; десять цесарских трубачей и десять барабанщиков в шляпах с перьями ехали на арабских скакунах; за музыкантами – высокая застекленная карета с цесарскими комиссарами и, наконец, новый бан. Под ним плясал горячий белый жеребец с черной звездой на лбу, с вплетенными в длинную гриву золотыми лентами, овальным нагрудником из яшмы с золотыми арабскими письменами и рысьей шкурой на крупе. Конь гордо покачивал головой, его тонкие ноги выбивали по мостовой бешеную дробь. Бан был человек тучный, маленького роста, с круглым, дряблым и каким-то сонным лицом, рыжей по грудь бородой и белесыми густыми бровями, нависшими над серыми блеклыми главами. Внешность была у него далеко не молодецкая. Он мешковато сидел в своем высоком с острыми луками седле с таким видом, будто все это торжество ему неприятно, и только время от времени вдруг пыжился и надменно поднимал голову, как обычно делают люди небольшого ума и высокого положения. Одежда на нем была хорватская: на голове сверкал шлем с золотой челенкой; над шлемом колыхались белые и красные перья; грудь была затянута блестящим железным панцирем, окованным золотыми гвоздями; на шее покачивалась медаль с изображением цесаря Рудольфа II; у пояса позванивал меч с тонкой серебряной насечкой, с плеч спускалась медвежья шуба. Странное впечатление производил этот маленький рыжий латник на фоне сопровождавшей его на конях пышной свиты вельмож. Кеглевичи, Бакачи, Драшковичи, Маленичи, Грегорианцы и другие статные, суровые хорватские юнаки, все в золоте и алмазах, завладели вниманием любопытной толпы.

Перед Каменными воротами бан остановил коня. Загремели пушки. Судья поднес ему ключи от города. В круг, образовавшийся около бана, вступил бледный верзила Нико Каптолович. Кашлянув раз-другой, он трижды поклонился и на языке славного Цицерона начал:

– Magnifiйe, egregie, spestabilis domine bane![80]80
  Ваше высочество, всемилостивый господин бан! (лат.)


[Закрыть]
Однажды в древние времена прославленный Геркулес остановился на распутье: одна дорога прямая, торная, уходила в буйную зелень плодородной равнины, а другая, тернистая, поднималась на высокую гору…

Унгнад начал беспокойно помаргивать.

– …на высокую гору, – продолжал Каптолович, несколько смутившись. – Первый путь – путь к роскоши. Тернистый путь – стезя добродетели. Спрашивается, gloriose prorex noster3,[81]81
  славный наш наместник короля (лат.).


[Закрыть]
кто же этот Геркулес? Впрочем, нужно ли спрашивать, видя твой высокий стан, твои черные юнацкие глаза? Следует ли спрашивать, пошел ли Геркулес кремнистым путем добродетели, если мы сейчас собственными глазами видели, как его вельможность соизволил взобраться на нашу старую Гричскую гору?

Унгнад не очень дружил с латынью, но все же понял, что оратор в своей пышной речи превратил его из низенького в рослого, глаза его из серых вдруг стали черными. И дабы получить возможность продолжить путь по крутой загребской стезе добродетели, он отрубил:

– Bene! Bene! – пришпорил коня и поскакал с дворянами дальше.

А несчастный Каптолович так и остался с разинутым ртом, пока толпа не увлекла его за собой в Верхний город.

Перед представителями загребского капитула, перед всем собранием вельмож и дворян Хорватии барон Крсто Унгнад, положив правую руку на Евангелие, присягнул народу, что будет отстаивать вольности королевства. Потом его подхватили на руки и, восклицая: «Vivat banus!» – трижды подбросили вверх.

Хорватия получила бана!

Унгнад вначале с превеликим удивлением глядел на все, что делалось вокруг него, ничего подобного он в жизни не видел, но когда достославные сословия приступили к выбору сановников, избрав в первую голову подбаном Степко Грегорианца, когда в пространных речах, произнесенных по-латыни, принялись рассуждать о том, как помочь горю своей несчастной родины, Крсто начал зевать и, обратись к своему адъютанту Мельхиору Томпе Хоршовскому, заявил:

– Я голоден! Продолжим завтра, на сегодня хватит!

С веселыми восклицаниями расходилось дворянство по домам.

– Мы победили! – слышалось со всех сторон. – Грегорианец подбан!

* * *

В добром расположении духа, надрывая глотки, угощался народ на Хармице, где жарили вола; еще веселей бражничали господа. У отца настоятеля Нико Желничского шел пир горой. Во главе стола сидел новый подбан, Степко Грегорианец, в богатом наряде из красного бархата, с широкой саблей на боку. Сегодня Стецко был необычайно весел, черные глаза горели, в нем, казалось, играла каждая жилка. Тут же сидели казначей Михайло Коньский, судья Блаж Погледич, каноники Шипрак, Врамец и другие благородные господа. Но за тем же столом, как ни удивительно, оказались и городской судья Телетич, и нотариус Каптолович, и литерат Мате Вернич. Умный Нико Желничский умышленно свел горожан и вельмож, задумав добиться наконец их примирения.

На длинном столе стояло блюдо с дымящимся ягненком. В высоких стеклянных кувшинах переливалось золотое вино хорватской лозы. Языки у гостей развязались, они чокались, пели, отпускали сальные шутки. Степко говорил мало, а пил много. Вдруг он вскочил и начал: – Ну и хорош ягненок, просто слюнки текут, на него глядючи! Так в свое время многие глотали слюнки, глядя на мой Медведград. Но сейчас этой обедне конец!

– Ради бога, magnifiсe! – принялся просить его хозяин, кинув взгляд на горожан.

– Bene, bene, reverendissime! – ответил подбан. – Я буду тише воды ниже травы! Только, мой преподобный друг, посуди сам, нас много, а ягненок маленький, голоден я дьявольски, сожрал бы целый Загреб. Почему ты не изжарил хотя бы теленка, ведь в Загребе их хоть пруд пруди, не правда ли, господин судья Телетич?

– Слава богу, в нашем свободном городе волки повывелись! – сердито отозвался городской судья.

– Господа, перестаньте! – вскочив с места, попросил Врамец. – Не отравляйте сладостный дар господень ядом ненависти. Да будет мир между вами!

– Конечно, вы правы, мой отец, – ответил, улыбаясь и прихлебывая вино, подбан. – Давайте есть и пить. Эка беда, нож у меня затупился. Эй, городской судья, одолжите-ка мне свою саблишку разделать ягненка, все равно она ни для чего другого не годится! Нуте-ка! А ваш poeta laureatus[82]82
  увенчанный лаврами поэт (лат.).


[Закрыть]
Каптолович произнесет надгробное слово ягненку.

– Ха! ха! ха! – грохнули дворяне.

– Ну, давайте-ка вашу сабельку! Ну-ка, Телетич мой, – и подбан приподнялся.

– Пусть мала, да остра, magnifiйe, – прорычал городской судья, тоже поднимаясь, – как бы вам об нее не обрезаться.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации