Текст книги "Философия: Кому она нужна?"

Глава пятая
Утраченное «эго»

1974

В своем эссе «Недостающее звено» я обсуждала антиконцептуальное мышление и его социальные (племенные) проявления. Все трайбалисты обладают этим типом мышления, но не все люди с таким мышлением трайбалисты. Некоторые – одинокие волки (акцент на самых хищнических характеристиках этого животного).

Большинство таких волков – потерянные трайбалисты, то есть люди, отверженные племенем (или людьми их непосредственного окружения): они слишком ненадежны, чтобы следовать принятым правилам, и слишком хорошие манипуляторы, способные конкурировать за власть над племенем. Так как антиконцептуальное мышление не дает способа выживать, такой человек, предоставленный самому себе, становится интеллектуальным бродягой и скитается, «донашивая» за другими идеи и собирая брошенный кем-то интеллектуальный мусор, капризно меняя компоненты, оставляя в своем поведении неизменным лишь одно – дрейф от одной группы к другой, потребность в людях, в любых людях, и желание ими манипулировать.

Какие бы теоретические конструкции он ни строил и ни фальсифицировал в других сферах, именно область этики наполняет его глубоким чувством ужаса и собственного бессилия. Этика – дисциплина концептуальная: верность определенному кодексу ценностей требует способности усваивать абстрактные принципы и применять их в конкретных ситуациях и действиях (даже на самом примитивном уровне выполнения элементарных моральных заповедей). Одинокий волк-трайбалист не способен овладеть ценностями. Он чувствует, что это недостаток, который надо скрывать любой ценой, и что его подделать труднее всего. Прихоти, ведущие его по жизни и время от времени меняющиеся, не дают ему постичь пожизненную верность выбранным принципам. Эти прихоти направляют его к противоположному, автоматизируя его отказ от любой приверженности кому-то или чему-то. Без ценностей человек не может отличить правильное от неправильного. Одинокий волк в высшей степени аморален.

Самый яркий симптом, по которому вы всегда узнаете такого человека, – его неспособность судить себя, свои действия и работу ни по каким стандартам. Нормальная модель самооценки требует обращения к абстрактному принципу или добродетели, например: «Я хорош, потому что рационален», или: «Я хорош, потому что честен», или заявления людей, получающих жизнь «из вторых рук», через посредника: «Я хорош, потому что нравлюсь людям». Независимо от истинности или ложности ценностей-ориентиров, эти примеры подразумевают основной моральный принцип: любая собственная ценность должна быть заслужена.

Неявная модель самооценки (которую он едва определяет и признает) аморального человека выглядит так: «Я хорош, потому что это я».

В возрасте старше трех – пяти лет (то есть выше уровня перцептивного мышления) подобное утверждение уже не выражение гордости или высокой самооценки, а, наоборот, вакуума – застойного, скованного мышления, признающегося в собственном бессилии достичь какой-либо добродетели или ценности.

Не путайте эту модель с психологическим субъективизмом. Психологический субъективист неспособен до конца определить свои ценности или доказать их объективную значимость, но он может быть глубоко привержен им на практике (хотя и с ужасными психологическими трудностями). Аморальный же человек не придерживается субъективных ценностей: у него вообще нет никаких ценностей. Скрытая модель всех его оценок такова: «Это хорошо, потому что это нравится мне», «Это правильно, потому что совершено мной», «Это истина, потому что я хочу, чтобы это было истиной». Чем является «я» в этих утверждениях? Громадиной, ведомой хроническим беспокойством.

Частыми примерами такой модели выступают: писатели, перефразирующие древние банальности и думающие, что их работы – новшество, потому что они их написали; необъективные художники, уверенные, что их мазки лучше нарисованных обезьяной, потому что они их нарисовали; бизнесмены, нанимающие посредственностей, потому что те им нравятся; политические идеалисты, заявляющие, что расизм правилен, когда практикуется меньшинством (по его выбору), и ужасен, если практикуется большинством; а также любые защитники любых двойных стандартов.

Но даже эти дрянные заменители морали лишь притворство: аморальный человек не верит, что он хорош, потому что это он. Это скрытая уловка против глубочайшего признания, которому не суждено быть обнаруженным: «Я плох во всех отношениях».

Любовь – это ответ на ценности. Подлинная самооценка аморального человека открывается в его ненормальной потребности быть любимым (но не в рациональном смысле этого слова) за то, какой он есть, беспричинно. Джеймс Таггерт выявляет природу такой потребности: «Я не хочу быть любимым за что-то. Я хочу быть любимым таким, какой я есть, а не за то, что делаю, говорю или думаю. Таким, какой есть, – не за тело, разум, слова, труды или поступки» (из романа «Атлант расправил плечи»). Когда его жена спрашивает: «Но тогда… какой ты?», – он не находит ответа.

А вот пример из реальной жизни. Много лет назад я была знакома с одной пожилой писательницей, крайне умной, но склонной к мистицизму, озлобленной, жестокой, одинокой и очень несчастной. Ее взгляд на любовь и дружбу перекликался со взглядами Джеймса Таггерта. В период публикации «Источника»[10]10
  Рэнд А. Источник. – М.: Альпина Паблишер, 2020.


[Закрыть] я рассказала ей, как была признательна Арчибальду Огдену, редактору, который угрожал уволиться из издательства, если роман не будет опубликован. Она слушала с особенно неодобрительным и скептическим взглядом, а затем сказала: «Ты не должна быть ему признательна. Он делал это не для тебя. Он делал это для своей будущей карьеры, поскольку считал эту книгу хорошей». Я была в ужасе и спросила: «Ты имеешь в виду, что с его стороны было бы лучше (и предпочтительнее для меня), если бы он считал эту книгу пустышкой, но боролся за ее публикацию из чувства сострадания ко мне?» Она не ответила и сменила тему. У меня не получилось выудить из нее объяснения. Через много лет я начала понимать сама.

Похожее явление, надолго приведшее меня в замешательство, наблюдается и в политике. Комментаторы часто призывают некоего политика поставить интересы страны выше своих (или партийных) и пойти на компромисс со своими оппонентами – и такие призывы адресованы не к мелким жуликам, а к уважаемым людям. Что это значит? Если политик убежден, что его идеи правильны, своим компромиссом он предает страну. Если он убежден, что идеи его оппонентов ошибочны, вредить он будет опять же стране. Если он не уверен ни в правильности своих идей, ни в ошибочности чужих, ему следует проверить свои взгляды ради себя самого, а не только ради страны, так как истинность или ложность его идей должны представлять огромный личный интерес прежде всего для него самого.

Но такие размышления предполагают концептуальное сознание, воспринимающее идеи серьезно, то есть производящее свои убеждения из принципов, производимых реальностью. Перцептивное сознание неспособно представить, что идеи могут быть для кого-то важны; оно относится к идеям как к делу случайного выбора, к способу достичь какой-то немедленной цели. С этой точки зрения человек не избирается на публичную должность для того, чтобы проводить определенную политику, – он защищает определенную политику, чтобы быть избранным. Если так, то с какой стати он вообще должен хотеть быть избранным? Люди с антиконцептуальным мышлением никогда не задают себе такие вопросы: понятие долгосрочной цели находится за пределами их возможностей. (К такому типу людей принадлежит огромное число политиков и обозревателей; и если их мышление представляется как должное и правильное, то что это говорит об интеллектуальном уровне сегодняшней культуры?)

Если человек подчиняет идеи и принципы своим «личным интересам», то что это за интересы и как он их определяет? Обратите внимание на бессмысленную и самоотверженно нудную работу, которой отдает себя политик, если его цель – должное управление страной – не представляет для него никакого личного интереса (или адвокат, для которого справедливость – пустое слово; писатель, объективная ценность книг которого ему неинтересна, как женщине, которую я приводила в пример). Перцептивное мышление не может рождать ценности или цели и вынуждено брать их «из вторых рук» как данность, а затем идти по предлагаемому пути. (Не все такие люди являются одинокими волками-трайбалистами, некоторые – верные, озадаченные трайбалисты в своей психоэпистемологической глубине; но все они – люди антиконцептуального мышления.)

Со всем своим упором на «самого себя» (и «любовью к себе») волк-трайбалист не имеет ни личности, ни личных интересов – у него есть лишь сиюминутные прихоти. Он осведомлен о каждом своем непосредственном ощущении, как крупном, так и мелком. Заметьте, что каждый раз, когда он берется говорить о духовных (то есть интеллектуальных) ценностях, о вещах, которые лично он любит или которыми восхищается, люди шокированы банальностью, вульгарностью, заимствованной низкопробностью того, что от него исходит.

Одинокий волк чувствует, что его «я» существует отдельно от его действий, работы, стремлений и идей. Он думает, что все они – груз какой-то внешней силы (общества, реальности, материальной вселенной). Его настоящее «я», как он чувствует, – невыразимая сущность, свободная от качеств и отличительных черт. Одно верно: его «я» невыразимо, то есть не существует. Личность человека – его разум, который воспринимает реальность, формирует суждения, выбирает ценности. Для одинокого волка-трайбалиста «реальность» – бессмысленный термин; его метафизика состоит в постоянном ощущении, что жизнь – заговор людей и вещей против него. Пойдет ли он «по головам», чтобы отстоять себя? Нет, чтобы скрыть (или заполнить) мучительный внутренний вакуум, покинутый его недоразвитым «я».

Злая шутка над человечеством состоит в том, что именно такой человек считается символом эгоизма. Это вдохновляет его на вторжение и дает надежду на успех в симулировании авторитета, который, как он знает, выше его сил. Эгоизм – глубоко философское, концептуальное достижение. Любой, кто называет такого человека эгоистом, лишь соглашается с перцептивной природой собственного мышления.

И все же трайбалисты заявляют, что мораль – исключительно социальное явление и что приверженность племени, любому племени, – единственный способ сохранить человека нравственным. Однако послушные члены племени не лучше их отвергнутых волчьих братьев и так же аморальны, ведь их стандарт: «Мы хороши, потому что это мы».

Отречение от личности и ее увядание – характерный признак всех людей с перцептивным мышлением, трайбалистов и волков-одиночек. Все они боятся полагаться на себя; все они боятся груза ответственности, который способна нести только личность (то есть концептуальное сознание), и они ищут способы убежать от двух умений, которые по-настоящему эгоистичный человек защищал бы ценой собственной жизни, – суждения и выбора. Они боятся разума (который функционирует волевым усилием) и доверяют эмоциям (которые самопроизвольны); они ставят родственников (акт рождения) выше друзей (дела выбора); они предпочитают племя (данность) «посторонним» (новому); они выбирают заповеди (заученное) принципам (усвоенному); они приветствуют любую теорию детерминизма, каждое заблуждение, которое позволит им кричать: «Я не могу устоять!»

Теперь очевидно, почему мораль альтруизма – племенное явление. Доисторические люди были неспособны выжить, не прицепившись к племени для защиты от других племен. Причина укрепления альтруизма в период цивилизации не физическая, а психоэпистемологическая: люди скованного, перцептивного, мышления не могут выжить без управления и «защиты» от реальности. Доктрина самопожертвования не оскорбляет их: у них нет чувства личности или личного интереса, они не знают, чем они жертвуют; у них отсутствуют такие понятия, как интеллектуальная целостность, любовь к истине, лично выбранные ценности или страстная преданность идее. Когда они слышат предписания против «эгоизма», они верят: то, от чего нужно отречься, – это наглое, неразумное поклонение прихотям волков-одиночек. Но их лидеры, теоретики альтруизма, знают лучше. Иммануил Кант знал это; Джон Дьюи знал это; Беррес Скиннер знает это; Джон Ролз знает это. Заметьте, что их цель – убить не глупое животное, а разум, интеллект, способность, заслугу, уверенность в себе и чувство собственного достоинства.

Сегодня мы наблюдаем страшную картину: великолепие научной цивилизации, ведомой моралью доисторического дикарства. Явление, делающее это возможным, – разбитая на осколки психоэпистемология «ячеечных» умов. Лучший пример – люди, бежавшие в физические науки (или технологии, производство, коммерцию), надеющиеся найти защиту от человеческой иррациональности и оставляющие сферу идей врагам разума. К таким беженцам примыкают лучшие умы человечества. Однако такое спасение невозможно. Люди, проявляющие в своей работе черты концептуальной целостности и рациональной мысли, становятся беспомощными в остальных аспектах жизни, особенно в человеческих отношениях и социальных вопросах (сравните научные достижения Альберта Эйнштейна и его политические взгляды).

Прогресс требует специализации. Но общество разделения труда не может выжить без рациональной философии, без четких базовых принципов, чья задача – научить человеческий разум быть человеческим, то есть концептуальным.

Глава шестая
Открытое письмо Борису Спасскому

1974

Уважаемый товарищ Спасский,

с большим интересом смотрю вашу игру с Бобби Фишером в рамках чемпионата мира по шахматам. Я не играю в шахматы, не испытываю к ним интереса и знаю лишь самые азы. По профессии я – писатель-философ.

Однако я смотрела некоторые ваши игры в прямом эфире по телевидению и нахожу в них занимательную демонстрацию мыслительного процесса исключительной сложности и планирования, необходимого для шахматиста, – демонстрацию того, как много соображений и расчетов он должен держать в уме, как много факторов учитывать, к какому большому числу возможностей развития события быть готовым, как много всего предвидеть и предугадать. Было очевидно, что вы и ваш оппонент обладаете необыкновенными интеллектуальными способностями.

Затем я пришла к пониманию, что игра сама по себе и применение мыслительной виртуозности игроками возможны лишь в силу метафизической абсолютности реальности, с которой они имеют дело. Игра подчиняется закону тождества и его производной, закону причинности. Каждая фигура – то, чем она является: королева всегда королева, слон всегда слон, а все действия, которые они совершают на шахматной доске, определены их природой: королева может перемещаться на любое число свободных полей в любом направлении по прямой, а слон – нет; ладья может передвигаться с одного конца поля на другое, а пешка – нет, и так далее. Их характеристики и правила непреложны, и это позволяет разуму игрока разрабатывать сложную, долгосрочную стратегию, и таким образом исход игры зависит лишь от степени его (и его оппонента) изобретательности.

Эти размышления привели меня к ряду вопросов, которые я хотела бы вам задать.

Смогли бы вы играть, если в важнейший момент, когда после часов раздумий и умственных усилий вы наконец загоняете своего соперника в угол, неизвестная, случайная сила внезапно меняет правила игры в его пользу, позволяя, скажем, слонам ходить как королева? Смогли бы вы продолжить? А там, в реальном мире, таков закон вашей страны – и это условия, по которым ваши соотечественники должны не играть, а жить.

Смогли бы вы играть, если бы правила шахмат постоянно подгонялись под полемическую реальность, где противоположности объединены: например, в разгар игры ваша королева превращается из белой в черную, становясь фигурой вашего соперника, а затем оборачивается серой и служит вам обоим? Смогли бы вы продолжить? А там, в реальном мире, это взгляд на реальность, с которым учат соглашаться, впитывать и жить ваших соотечественников.

Смогли бы вы играть, если бы вам пришлось это делать в команде, то есть если бы вам запрещено было думать в одиночку и надо было играть не с группой советников, а с командой, путем голосования определяющей каждый ход? Так как вы – блестящий игрок и выдающийся ум, то сколько времени и усилий вам пришлось бы потратить на убеждение команды в том, что ваша стратегия лучше? Выиграете ли вы при таких условиях? И что вы будете делать, если какие-то цепляющиеся за момент мыслители-прагматики проголосуют за то, чтобы ценой вашего поражения съесть коня вашего соперника? Смогли бы вы продолжить? А там, в реальном мире, таков теоретический идеал вашей страны и таков метод, который предлагается использовать для научных исследований, промышленности и другой деятельности, необходимой для человеческого выживания.

Смогли бы вы играть, если бы громоздкий механизм работы в команде был бы упрощен и все ваши ходы диктовались бы человеком, стоящим позади вас и прижимающим дуло пистолета к вашей спине, человеком, который не будет спорить и объяснять и для которого пистолет – единственный аргумент и навык? Вы не смогли бы даже начать, не говоря уже о том, чтобы продолжить, не так ли? А там, в реальном мире, это та практическая политика, в которой живут – и умирают – люди.

Смогли бы вы играть и наслаждаться признанием и интересом Международной шахматной федерации, если бы правила игры были расколоты и вы играли бы по правилам «пролетариата», в то время как ваш соперник – по правилам «буржуа»? Сказали бы вы, что такое «многоправие» более нелепо, чем «многомыслие»? А там, в реальном мире, ваша страна исповедует поиск глобальной гармонии и понимания, одновременно заявляя, что она следует «пролетарской» логике, а остальные – «буржуазной», «арийской» или логике «стран третьего мира».

Смогли бы вы играть, если бы правила игры остались теми же, с одним исключением: пешки становятся самыми ценными фигурами и к тому же длительного пользования (так как они символизируют массы), которые должны защищаться ценой принесения в жертву более сильных фигур (индивидуалистов)? Тут вы вправе объявить «ничью», так как это правило нравственности не только вашей страны, но и всего мира.

Стали бы вы вообще играть, если бы правила игры остались неизменными, а распределение наград изменилось бы в соответствии с эгалитаристскими принципами: если бы призы, почести, слава вручались бы не победителю, а проигравшему, если бы победа считалась проявлением эгоизма и победитель бы наказывался за обладание лучшим умом тем, что был бы отстранен от игр на год, чтобы дать шанс остальным? Стали бы вы и ваш соперник стараться не выиграть, а проиграть? Что бы это сделало с вашим разумом?

Вы не обязаны отвечать мне, товарищ. Вы не свободны говорить и даже думать о таких вопросах, а я знаю на них ответы. Нет, вы бы не смогли играть ни при одном из вышеперечисленных условий. Вы убежали в мир шахмат, чтобы скрыться от таких явлений.

О, да, товарищ, шахматы – это бегство, бегство от реальности. Это «выход», вид «рутины» для ума уровня выше среднего, который боялся жить, но не смог оставить свой разум без дела и отдал его во власть плацебо – и отказался в пользу других от мира, слишком сложного для понимания.

Не подумайте, что я возражаю против игр как таковых: игры – важная часть человеческой жизни, они дают необходимый отдых, и шахматы делают это для людей, живущих под непрерывным давлением целенаправленной работы. Кроме этого, есть игры, например спортивные состязания, которые дают возможность увидеть, как определенные человеческие способности доводятся до совершенства. Но что бы вы подумали о чемпионе по бегу с мировым именем, в реальной жизни передвигающемся в инвалидной коляске? О чемпионе по прыжкам в высоту, который ползал бы на четвереньках? Вы, профессиональные шахматисты, считаетесь выражением самого ценного человеческого качества – силы интеллекта, но эта сила покидает вас за пределами 64 клеток шахматной доски, оставляя вас растерянными, беспокойными и беспомощно рассеянными. Потому как, видите ли, шахматная доска – это не тренировочное поле, а замена реальности.

Одаренный не по годам ребенок часто оказывается сбит с толку миром: люди, которых он не может понять, их необъяснимое, противоречивое, беспорядочное поведение пугает его. Враг, которого он верно определяет, но с которым не борется, – иррациональность. Он отстраняется, сдается и бежит, ища уединения, в котором его разум будет оценен по достоинству, – и попадает в ловушку шахмат.

Вы, профессиональные шахматисты, живете в особенном мире – безопасном, защищенном, упорядоченном, где все базовые принципы существования настолько жестко установлены и выполняются, что вам даже не нужно их знать (именно они включены в мои семь вопросов к вам). Вы не знаете, что эти принципы – предусловия игры, вам не нужно опознавать их самих или их нарушения каждый раз. В вашем мире вам вообще не нужно о них беспокоиться, и все, что вам нужно делать, – это думать.

Процесс мышления – основное средство выживания для человека. Удовольствие от успешности этого процесса, созерцание эффективности разума, – самое сильное наслаждение, доступное людям, и они нуждаются в нем, на любом уровне развития интеллекта. Всякому понятно, что привлекает вас в шахматах: вы думаете, что нашли мир, в котором ненужные препятствия убраны, и ничего не имеет значения, кроме чистого, триумфального упражнения сил вашего разума. Но есть ли он у вас, товарищ Спасский?

В отличие от математики шахматы не представляют абстракции, основной модели умственного усилия; они представляют противоположное, фокусируя все умственные усилия на ряде конкретного и требуя таких сложных расчетов, что у разума не остается места ни для чего другого. Создавая иллюзию действия и борьбы, шахматы доводят разум профессионала до некритического, безоценочного восприятия жизни. Шахматы уничтожают двигатель интеллектуальных усилий – вопрос «зачем», оставляя жуткое явление: интеллектуальную работу, лишенную цели.

Если по каким-то причинам, психологическим или экзистенциональным, человек приходит к мысли, что живой мир закрыт для него, что ему не к чему стремиться и нечего достигать, что никакое действие невозможно, то шахматы становятся противоядием, способом прокачивать свой мятущийся, отказывающийся в это верить и стоять на месте разум. Это, товарищ, причина, по которой шахматы всегда были популярны в вашей стране, как до, так и при существующем режиме, и по которой среди американцев не так и много мастеров. Видите ли, в этой стране люди все еще свободны действовать.

Поскольку правители вашей страны заявили, что ваша партия с Бобби Фишером, как состязание между Россией и Америкой, имеет идеологическое значение, то я буду болеть за своего соотечественника, как и все мои друзья. Причина, по которой этот турнир вызвал небывалый интерес в нашей стране, – длительное разочарование и презрение американцев к политике нападений, провокаций и глупого высокомерия со стороны вашей страны и к слишком большому запасу терпения правительства собственного государства. У нас есть огромное желание победить Советскую Россию любым способом и в любой форме, и, так как все мы устали от глобальных схваток между безличными, анонимными массами коллективистов, эта практически средневековая битва рыцарей добра и зла кажется нам символичной. (Но это, конечно, только символ: вы необязательно защитник зла по собственному выбору, – все мы знаем, что вы можете быть такой же жертвой, как и остальной мир.)

Однако поведение Бобби Фишера омрачает символичность, хотя оно всего лишь яркий пример столкновения между разумом шахматиста и реальностью. Этот уверенный, организованный и очевидно превосходный игрок рассыпается на куски, когда ему приходится иметь дело с реальностью. Он бесится как ребенок, нарушает соглашения, непостоянен и потакает своим прихотям, за одно проявление которых во время партии он был бы дисквалифицирован со школьного чемпионата. Поэтому он приносит в реальный мир зло, которое помогло ему избежать главного – иррациональности. Человек, который боится подписать письмо, боится любой строгой приверженности, который ищет руководства случайных приказов загадочной секты, чтобы научиться жить собственной жизнью, – это не великий и уверенный ум, а трагически беспомощная жертва, разрываемая острым беспокойством и, возможно, чувством предательства по отношению к тому, что могло бы быть огромным потенциалом.

Но вы можете сказать, что принципы разума не приложимы ни к чему за пределами шахматной доски, что они лишь изобретение человека, что они бессильны против хаоса снаружи и у них нет шансов в реальном мире. Если бы это было так, ни один из нас не выжил бы и даже не родился, так как человеческий вид давно бы погиб. Если по иррациональным правилам, перечисленным выше, люди даже не могут играть, как они по ним могут жить? Не разум, а иррациональность есть человеческое изобретение, а точнее, неудача.

Природа (реальность) так же абсолютна, как и шахматы, и ее правила так же непреложны (и даже больше), но ее правила и их применение намного более сложны и должны быть обнаружены человеком. И так же как человек запоминает шахматные правила, но использует свой разум, чтобы играть по ним, то есть играть хорошо, так и каждый человек должен использовать свой разум, чтобы применять правила реальности, то есть жить успешно. Очень давно гроссмейстер всех гроссмейстеров оставил нам основные принципы метода, с помощью которых любой может открыть правила природы и жизни. Его звали Аристотель.

Захотели бы вы убегать от реальности к шахматам, если бы жили в обществе, основанном на аристотелевских принципах? Это была бы страна, где правила объективны, строги и ясны, где вы используете силу своего разума в полной мере и там, где бы вы посчитали нужным, где вы рассчитываете на награду за свои достижения, где люди, выбравшие иррациональность, не смогли бы никого остановить или никому навредить, кроме самих себя. Такая социальная система не может быть создана, говорите вы? Но она была создана и была воплощена в реальности, и только те, чей уровень – игра в карты или кости, люди с оружием и шаманами, не захотели, чтобы человечество знало. Такая система называлась капитализмом.

Но тут вы, товарищ Спасский, можете также объявить «ничью»: значения этого слова не знают ни люди вашей страны, ни большинство людей нашей.

Искренне ваша,

Айн Рэнд