Текст книги "Капитализм. Незнакомый идеал"

Государственное образование

Должно ли образование быть обязательным, и следует ли поддерживать его за счет налогов, как это делается сейчас?

Ответ на это вопрос сразу станет понятен, если сформулировать его более детально и конкретно: следует ли разрешать государству силой забирать детей из дома, с согласия родителей или без него, и отправлять учиться тому, что родители далеко не всегда одобряют? Следует ли экспроприировать у граждан часть их доходов, чтобы поддержать систему образования, которая нравится им далеко не всегда и не во всем, и платить за обучение чужих детей? Любому, кто понимает обсуждаемую проблему и при этом является приверженцем принципа защиты прав личности, ответ ясен: нет.

У утверждения, гласящего, что образование – прерогатива государства, равно как и у стремления отнять часть собственности у одних, чтобы подарить не заработанные преимущества другим, нет никаких моральных оснований.

Доктрина, призывающая отдать образование под контроль государства, созвучна нацистским и коммунистическим теориям государственного управления. С американскими идеями государственности она никак не сообразуется.

Тоталитарный подтекст идеи государственного образования (зачем-то нелепо названного «бесплатным») отчасти был сглажен тем, что в США, в отличие от нацистской Германии и Советской России, законом разрешены частные школы. Но они существуют не по неотъемлемому праву, а лишь потому, что им это дозволено.

Ситуацию усугубляет еще ряд фактов: большинство родителей де-факто вынуждены отправлять детей в государственные школы, поскольку они своими налогами поддерживают эти учебные заведения, и при этом оказываются неспособными дополнительно платить еще и за то, чтобы отправить детей в частные школы. Стандарты образования, обязательные для всех школ, разрабатываются государством; расширение государственного контроля над всеми аспектами обучения стало ведущей тенденцией американского образования.

Для примера приведу иллюстрацию последнего из перечисленных фактов. Когда родители, не признающие пиктографический метод обучения чтению, начали учить детей читать с помощью фонетического метода, тут же возникло предложение законодательно запретить им делать это. Оказывается, детское сознание принадлежит государству – иного вывода из данного факта сделать невозможно.

Когда государство берет на себя финансовый контроль над образованием, следующим логическим шагом будет, разумеется, контроль над содержанием обучения: ведь государству необходимо следить за тем, чтобы выделяемые средства тратились «удовлетворительным образом». Однако стоит государству вломиться в пространство идей, начать раздачу предписаний, касающихся интеллектуальных проблем, – тут же мы можем констатировать смерть свободного общества.

Как отмечала Изабель Патерсон в своей книге «Бог из машины»:

«Обучающие тексты с неизбежностью являются предметом выбора – с точки зрения темы, языка и отражаемой в них точки зрения. Там, где господствует частное образование, родители смогут выбрать устраивающий их вариант из числа имеющихся школ: рассмотрев учебные планы в различных учебных заведениях, они могут выбрать именно то, чему хотели бы обучать своих детей. При этом каждый так или иначе будет стремиться к объективной истине… Ни у одной из школ не будет причины преподавать „верховную роль государства“ в качестве обязательного курса философии. Однако любая политически контролируемая образовательная система рано или поздно начнет насаждать доктрину верховной власти государства – неважно, будет ли идти речь о божественном праве короля или о „воле народа“ в „демократических странах“. Стоит принять подобную доктрину – и тут же становится невозможным разорвать удушающие объятия, в которых политическая сила сжимает простых граждан. С самого детства тело, разум и собственность каждого государство держит мертвой хваткой».

Позорно низкий уровень образования в сегодняшней Америке – предсказуемый результат работы системы, действующей под контролем государства. Образование в значительной степени превратилось в символ социального статуса, в ритуал. Все больше людей поступают в колледжи – и все реже выходят из них с достаточным уровнем образования. Все менее и менее приличным становится выяснять подробности о квалификации преподавателя (к примеру, число его публикаций) вместо того, чтобы ограничиться расспросами о его преподавательских способностях; точно так же не принято расспрашивать учащегося о его личных качествах (таких, как умение адаптироваться в коллективе). Вместо этого предлагается ограничиться информацией о его интеллектуальных способностях.

Чтобы решить эту проблему, необходимо вывести образование на рынок.

Сегодня существует насущная экономическая потребность в образовании. Когда образовательные учреждения будут вынуждены конкурировать друг с другом как в области качества обучения, так и по уровню престижности своих дипломов, качество образования непременно улучшится. Когда каждая школа будет стараться привлечь лучших педагогов, способных привлечь максимальное число учеников, – уровень преподавания, как и учительские зарплаты, неизбежно станет выше. (Сегодня наиболее талантливые учителя зачастую покидают профессию, уходя в частный бизнес, где их работа лучше оплачивается). Если экономические принципы, позволившие создать суперэффективную американскую промышленность, начнут применяться в сфере образования, результатом станет революционное, беспрецедентное развитие образовательных институтов.

Образование должно быть освобождено от вмешательства и контроля со стороны государства, превратившись в доходное частное предприятие, – не потому, что его значение не слишком велико, а, напротив, потому что его развитие критически важно.

В первую очередь необходимо преодолеть общепринятую веру в то, что образование является «естественным правом» каждого – то есть чем-то вроде дара природы. В действительности подобных бесплатных даров не бывает. Однако в интересах государственников поддерживать это заблуждение – дабы скрыть дымовой завесой вопрос о том, чьей свободой придется пожертвовать в качестве платы за подобные «бесплатные подарки».

В результате того, что образование в течение долгого времени поддерживалось при помощи налоговых отчислений, для большинства будет сложно представить себе, что все может быть по-другому. Однако образование ничем не отличается от прочих запросов, которые удовлетворяются силами частных предпринимателей. Если бы в течение многих лет государство обеспечивало граждан бесплатной обувью (на основании того, что обувь – это насущная потребность), а потом кто-нибудь предложил бы отдать данную отрасль на откуп частным предприятиям, ему бы, безусловно, с возмущением заявили: «Что?! Вы хотите, чтобы все, кроме богатеев, ходили босыми?»

Тем не менее обувная промышленность делает свое дело несравнимо более умело, нежели государственное образование – свое.

Еще раз процитируем Изабель Патерсон:

«Наибольшего возмущения и негодования следует ожидать от представителей педагогики в ответ на любое предложение, которое приведет к смещению их с диктаторских позиций. Выражено оно будет, в основном, посредством эпитетов, из которых „реакционный“ окажется наиболее мягким. Тем не менее, каждому из негодующих учителей следует задать один-единственный вопрос: неужели вы даже не надеетесь, что кто-нибудь по своей воле отдаст вам своих детей и согласится заплатить, чтобы вы учили их? Почему вы считаете необходимым принудительно вымогать у людей деньги на ваши зарплаты и силой привлекать в ваши школы учеников?»

Июнь 1963 г.

Унаследованное богатство

Дает ли состояние, полученное в наследство, незаслуженное преимущество в рамках конкурентной экономики?

Говоря о проблеме унаследованных состояний, мы должны помнить, что основным здесь является право не наследника, но создателя этого состояния. Право собственности включает право владения и распоряжения имуществом, и человек, сумевший заработать определенные блага, имеет право владеть и распоряжаться ими в течение жизни, а также завещать его любому другому индивидууму после своей смерти. Никто, кроме владельца, не имеет право делать этот выбор. Таким образом, не имеет смысла обсуждать достоинства и недостатки наследников: их права в данном случае второстепенны. Те, кто пытается опротестовать унаследование состояния, в действительности отрицают права его изначального владельца.

Утверждается, что, поскольку наследник не приложил руку к созданию полученных им ценностей, он не имеет на них неотъемлемого права. Это так: права наследника вторичны, первичным является право того, кто заработал соответствующие блага. Однако если будущий наследник не имеет морального права на наследство, то никто другой тем более им не обладает – и тем более не обладают соответствующими правами правительство или «общественность».

При свободной экономике унаследованное состояние не может стать проблемой или угрозой для тех, кто им не обладает. Необходимо помнить, что любое состояние – не постоянная величина, которую можно лишь поделить или отнять. Потенциальный объем капитала, в сущности, безграничен.

Если наследник оказывается достойным полученных денег, если он использует их продуктивно, он увеличивает капитал и улучшает уровень жизни, а значит в определенной степени облегчает дорогу к вершине любому талантливому новичку. Ведь чем выше в обществе общий уровень благосостояния и промышленного развития, тем выше общий уровень экономического вознаграждения (в форме зарплат и иных доходов) и тем шире открывающийся рынок возможностей для новых идей, товаров и услуг.

Чем меньше уровень благосостояния в обществе, тем дольше и труднее для каждого становится борьба за место под солнцем. В начале существования промышленной экономики зарплаты невелики, а рынок применения необычных способностей крайне узок. Но с каждым удачливым поколением уровень концентрации капитала растет, а значит, рынку требуется все больше талантливых людей. Современные промышленные предприятия отчаянно нуждаются в способных сотрудниках. Сегодня единственный выход для них – все больше повышать зарплаты талантливым сотрудникам, обучая, таким образом, своих будущих конкурентов, – ведь период времени, который требуется талантливому новичку, чтобы скопить собственный стартовый капитал и начать свое дело, становится все короче.

Если же наследник оказывается недостоин полученных денег, – что ж, он будет единственным. Кому это принесет неприятности? Свободная конкурентная экономика – это процесс постоянного улучшения, обновления, прогресса; она не терпит застоя. Если наследник с недостаточными способностями получает состояние и крупное промышленное предприятие в наследство от своего удачливого отца, он не сможет долго управлять своим наследством, не сможет удержаться на одном уровне с конкурентами. В свободной экономике, где бюрократы и законодатели не имеют возможности продавать или дарить экономические преимущества, наследнику не хватит всего полученного состояния, чтобы приобрести защиту от собственной некомпетентности. Ему придется упорно трудиться – или потерять всех клиентов, которые предпочтут иметь дело с компаниями, во главе которых стоят более способные люди. Никто не бывает столь уязвимым, как крупная, дурно управляемая компания, которая пытается соревноваться с маленьким, но эффективным конкурентом.

Роскошь и пьяные вечеринки, которыми некомпетентный наследник сможет наслаждаться на деньги отца, не имеют никакого экономического значения. В бизнесе он не сможет устоять против способных конкурентов или стать преградой для способных новичков. Он никогда не сможет чувствовать себя в безопасности.

На рубеже веков была очень популярна поговорка, красноречиво иллюстрирующая вышесказанное: «Возможность ходить без галстука возвращается спустя три поколения». Если способный человек, сам сколотивший свое состояние, оставит его недостойному наследнику, его внуку вновь придется одевать рабочую одежду и отправляться на непрестижную работу (и вряд ли он сумеет стать губернатором штата).

Смешанная экономика – в том ее полусоциалистическом или полуфашистском варианте, который мы наблюдаем сегодня, – защищает владельцев непродуктивных состояний, пытаясь заморозить общество на текущей ступени развития, разбив людей на классы и касты и создавая все больше сложностей на пути желающих перейти из одной касты в другой. Таким образом, получив состояние до того, как социальная заморозка завершилась, наследник может не бояться конкуренции, подобно наследникам феодальной эпохи.

Обращает на себя внимание большое число наследников крупнейших промышленных империй, миллионеров во втором и третьем поколении, отстаивающих идею социального государства и шумно требующих все более и более жесткого контроля над экономикой. Целью и жертвами подобного контроля становятся талантливые новички, которые в свободной экономике сместили бы этих наследников с пьедестала, – люди, с которыми наследникам не под силу было бы конкурировать.

Как писал Людвиг фон Мизес в «Человеческой деятельности»:

«Сегодня налоги зачастую съедают львиную долю „непомерных“ доходов любого новичка в бизнесе. Он оказывается не в состоянии аккумулировать капитал, развивать свое дело, – он никогда не станет владельцем крупной компании, равным среди крупнейших промышленников. Давно существующие компании не заинтересованы в том, чтобы бояться конкуренции с его стороны, – и на страже их интересов стоит сборщик налогов. Они могут безнаказанно продолжать действовать по старинке… Действительно, налог на доходы мешает и им аккумулировать новые капиталы. Однако для них гораздо важнее, что всяческие опасные выскочки в подобной ситуации вообще не в состоянии аккумулировать сколько-нибудь значительную сумму. Крупные компании оказываются в привилегированном положении благодаря существующей налоговой системе. Таким образом, прогрессивное налогообложение препятствует экономическому прогрессу и способствует застою…

Интервенционисты жалуются, что крупный бизнес становится все более забюрократизированным и менее гибким, что талантливые новички больше не в состоянии пробиться в сферы установившихся интересов старых состоятельных семей. Однако, хоть их жалобы и справедливы, все, перечисленное ими, является результатом их собственной деятельности».

Июнь 1963 г.

Целесообразность капитализма

Правда ли, что свободная капиталистическая экономика становится менее эффективной с усложнением общественной структуры?

Это утверждение – еще одна банальность коллективистов, которую те привычно повторяют, даже не пытаясь доказать или привести какие-либо обоснования. Изучив его внимательно, мы поймем всю его абсурдность.

Уровень свободы, необходимый для достижения высокого уровня промышленного развития, – предусматривающего высокую степень сложности общественной ткани, – требуется и для того, чтобы этот уровень поддерживать. Утверждение, что общество стало более сложным, в действительности означает, что на той же географической территории теперь проживает больше людей, имеющих дело друг с другом, что они вовлечены в растущее число разнообразных занятий, участвуют в более сложных и разнообразных производственных отношениях. В этих фактах нет ничего, хотя бы теоретически оправдывающего отказ от экономической свободы в пользу государственного «планирования».

Напротив, чем сложнее экономика, тем чаще приходится делать выбор и принимать решения, – а значит, тем менее выполнимым становится тотальный контроль над этими процессами со стороны центральной власти. Если существуют ступени абсурда, то разумнее было бы предположить, что примитивная доиндустриальная экономика может быть без разрушительных последствий отдана под контроль правительства. Однако предположение о том, что высокоиндустриальное общество, основанное на научных достижениях, может существовать на основе рабского труда, обнажает лишь варварскую невежественность его авторов.

Необходимо заметить: те же люди, которые поддерживают данное утверждение, утверждают, что развивающиеся страны не готовы к экономической свободе, что их примитивный уровень развития делает социализм единственно возможной для них экономической моделью. Таким образом, утверждая, что страна с недостаточным экономическим развитием не готова к свободе, они в то же время считают, что слишком высоко экономически развитым странам свобода также не дозволяется.

Оба этих утверждения являются шатким рациональным обоснованием позиции государственников, так и не сумевших понять, что именно сделало возможным развитие промышленной цивилизации.

Ноябрь 1963 г.

6. Золото и экономическая свобода
^{Алан Гринспен}

Почти истерическое противодействие золотому стандарту – вот пункт, который объединяет государственников, придерживающихся самых разных политических убеждений. Они, похоже, чувствуют – причем куда более ясно и глубоко, чем многие сторонники свободной экономики, – что золото и экономическая свобода неразделимы, что золотой стандарт – лишь ее инструмент, и что одно подразумевает другое.

Чтобы понять истоки подобного антагонизма, необходимо для начала осознать особую роль золота в свободном обществе.

Деньги – общий знаменатель любой экономической транзакции. Они служат посредником в обмене, поскольку принимаются всеми участниками экономического обмена в качестве платы за товары и услуги. Таким образом, они могут служить мерилом экономической ценности и способом ее сохранения, то есть средством сбережения.

Существование подобного средства – необходимое условие разделения труда. Если бы у человечества не было такого принимаемого всеми мерила объективной ценности, как деньги, людям пришлось бы пользоваться примитивным бартером или жить в автономных фермерских хозяйствах, отказавшись от бесчисленных преимуществ специализации. Если бы у человечества не было способа сохранения ценности, то ему пришлось бы отказаться от сбережений, а значит, ни долгосрочное планирование, ни обмен не были бы возможны.

Предмет, который будет обеспечивать посреднические функции в экономике достаточно комфортным для всех участников рынка образом, невозможно выбрать произвольно. Во-первых, он должен сохранять свою ценность достаточно долгое время. В примитивном обществе, на самом низком уровне благосостояния, зерно могло вполне успешно выполнять роль товара-посредника, поскольку процессы обмена происходили лишь во время или сразу после сбора урожая, и никто не задумывался о сохранении излишка прибавочной стоимости. Однако когда ее сохранение становится значимым – в более цивилизованных, более богатых обществах, – всеобщий эквивалент должен сохранять свою ценность в течение более продолжительного срока. Обычно эти функции исполняет металл: его преимущества заключаются в однородности и легкости деления на части. Любой кусок металла как две капли воды похож на другие такие же куски, и их можно отливать и штамповать в любом количестве. Драгоценные камни, к примеру, не обладают ни одним из этих двух ценных качеств.

Что еще более важно, всеобщий эквивалент должен принадлежать к числу предметов роскоши. Стремление человека к роскоши беспредельно, а стало быть, на соответствующие товары всегда будет спрос, а также их в любой момент можно с легкостью сбыть с рук. Зерно – это роскошь в голодающих обществах, однако процветающие цивилизации относятся к нему иначе. Сигаретам не свойственно исполнять функцию денег, однако в Европе в период после Второй мировой войны они использовались именно в этом качестве и считались роскошью. Словосочетание «предметы роскоши» предусматривает редкость, а также высокую стоимость каждого предмета. Последнее свойство обеспечивает такому товару легкость в переноске и использовании: к примеру, одна унция золота стоит столько же, сколько полтонны чугуна в чушках.

На ранних стадиях развития денежной экономики в качестве всеобщего эквивалента может использоваться несколько разных видов товаров, поскольку все они на соответствующей ступени экономического развития будут удовлетворять соответствующим условиям. Однако постепенно один вид эквивалента вытеснит все остальные, обретая все большую популярность. Люди предпочитают сохранять излишек стоимости в том эквиваленте, который имеет наибольшее хождение, что, в свою очередь, обеспечит ему еще более широкое распространение. Процесс скоро приведет к тому, что на рынке останется один-единственный товар – всеобщий эквивалент. Использование единого эквивалента имеет те же преимущества, какие денежная экономика имеет перед бартерной: оно позволяет производить обмен в куда более широких масштабах.

Что будет всеобщим эквивалентом – золото, серебро, ракушки, скот или табак, – не принципиально и всецело зависит от условий и уровня развития соответствующей экономики. Все вышеперечисленное в различные периоды использовалось в данном качестве. Даже в текущем столетии в качестве международного товарного эквивалента использовались и золото, и серебро, и лишь постепенно золото завоевало преимущество. Золото, обладая одновременно художественной и практической ценностью и будучи при этом сравнительно редким металлом, всегда считалось предметом роскоши. Оно долговечно, просто в переноске, однородно, легко делимо и, таким образом, обладает значительными преимуществами перед другими средствами обмена. С начала Первой мировой войны оно фактически стало международным стандартом обмена.

Однако если бы за все товары и услуги приходилось платить золотом, возникли бы проблемы с крупными платежами, что, в свою очередь, было бы чревато ограничениями в разделении труда и специализации. Таким образом, логическим продолжением идеи всеобщего эквивалента стало создание банковской системы и кредитных инструментов (банкнот и депозитов), которые служат заменой золоту и могут быть на него обменяны.

Свободная банковская система, в основе которой лежит золото, в состоянии предлагать кредиты и, соответственно, создавать банкноты (валюту) и депозиты в соответствии с производственными требованиями общества. С помощью выгодных процентов индивидуальных владельцев золота побуждают хранить его в банках, а в случае необходимости – выписывать чеки. Однако случаи изъятия из банка своих золотых запасов всеми вкладчиками одновременно чрезвычайно редки, и поэтому банк имеет возможность держать лишь часть своих депозитов в золоте в качестве резерва. Это позволяет банкирам давать ссуды на суммы, превышающие объем хранящихся у них депозитов, – а это значит, что в качестве инструмента обеспечения безопасности депозитов банки используют лишь заявки о праве собственности на золото, а вовсе не само золото. Однако объем выдаваемых кредитов также не может быть произвольным: банкир должен соотносить его с объемом имеющихся резервов и состоянием инвестиций.

Когда банки выдают кредиты финансово успешным, доходным предприятиям, средства возвращаются быстро, и как результат кредиты остаются массово доступным продуктом. Однако если предприятия, получившие кредит, оказываются не столь доходными и медлят с выплатами, банкиры вскорости обнаруживают, что объем невыплаченных кредитов становится сравнимым с имеющимися золотыми резервами, и сокращают объемы новых кредитов, как правило, используя заградительные проценты. В подобных случаях прекращается финансирование новых предприятий, а существующим заемщикам предлагается сначала увеличить доходность, а уже потом думать о новых кредитах для расширения производства. Таким образом, в условиях существования золотого стандарта свободная банковская система выступает в роли защитника экономической стабильности и сбалансированного роста.

Когда золото принимает в качестве всеобщего платежного эквивалента большинство наций, свободное широчайшее использование золотого стандарта помогает создать систему мирового разделения труда и расширить международную торговлю. И хотя единицы обмена, используемые в разных странах (доллары, фунты, франки и т. д.), для разных стран различны, когда все их можно привязать к золоту, экономика разных стран действует как единый организм, если не существует ограничений, налагаемых на торговлю или движение капитала. Кредиты, проценты и цены в разных странах работают по единой схеме. К примеру, если в одной стране банк слишком либерально раздает кредиты, проценты здесь будут постоянно снижаться, принуждая вкладчиков уводить свое золото в другие банки с более высокими процентами. Из-за этого в стране, где кредиты наиболее доступны, сократятся банковские резервы, что, в свою очередь, приведет к более придирчивому отбору заемщиков и новому повышению процентов.

Абсолютно свободная банковская система и последовательное использование золотого стандарта, однако, до сих пор так и не реализованы на практике. До Первой мировой войны банковская система США (и большинства стран мира) базировалась на золоте, и, невзирая на периодическое вмешательство государства, банки оставались скорее свободными, нежели контролируемыми. Время от времени, в результате слишком активного развития кредитной системы, банки были вынуждены снижать объем кредитования до уровня своих золотых резервов. В этих случаях проценты взлетали до небес, новые кредиты не одобрялись, и экономика входила в краткий, но бурный период рецессии. (Если сравнивать с депрессиями 1920 и 1932 годов, перед Первой мировой войной бизнес, действительно, не особо пострадал). Именно ограниченность золотых резервов останавливала несбалансированный рост бизнеса раньше, нежели он переходил в катастрофу, наподобие случившейся после Первой мировой войны. Периоды реорганизации экономики при этом оказывались краткими: она быстро восстанавливалась и продолжала развитие на обновленной, здоровой основе.

Однако процесс излечения по ошибке был назван болезнью. Если сокращение банковских резервов ведет к снижению активности бизнеса, утверждают сторонники государственного вмешательства в экономику, то почему бы не изобрести способ помочь банкам повысить объем имеющихся резервов, чтобы об их сокращении и речи не шло? Было заявлено, что если банки смогут выдавать кредиты в любых объемах, то бизнесу не придется сталкиваться с проблемой экономического спада. Таким образом, в 1913 году была создана Федеральная резервная система. В нее входили 12 региональных федеральных резервных банков, лишь номинально принадлежавших частным лицам, реально же финансирование, поддержку и контроль над ними всецело осуществляло государство. Кредиты, выдаваемые этими банками, на практике (хотя в законе об этом не было сказано ни слова) возмещались федеральным правительством за счет налоговых сборов. Формально при этом мы остались в рамках золотого стандарта: частные лица все еще свободно могли владеть золотом, оно же использовалось в качестве банковского резерва. Однако теперь, в дополнение к золоту, кредиты Федеральных резервных банков («бумажные» резервы) стали еще одним легальным средством уплаты держателям вкладов.

Когда в 1927 году бизнес в США испытывал некоторый спад, Федеральная резервная система создала дополнительные «бумажные резервы», стремясь упредить любое возможное сокращение банковских резервов. Куда более разрушительной оказалась попытка помощи Великобритании, в ходе которой было потеряно немало золота из-за того, что Банк Англии отказывался повышать проценты, когда того требовал рынок (это оказывалось политически невыгодным). Логика властей была такова: если ФРС вольет дополнительные бумажные резервы в американские банки, процентные ставки в США упадут до уровня английских, после чего Британия перестанет терять золото, не испытав при этом политического дискомфорта из-за вынужденного повышения процентных ставок.

ФРС преуспела в своих начинаниях: ей удалось остановить потери золота, однако по ходу дела чуть было не разрушилась вся мировая экономика. Излишек кредитных средств, впрыснутый ФРС в экономику, затопил фондовый рынок, породив невиданную волну спекуляций. Хоть и с опозданием, руководство Федеральной резервной системы попыталось вывести с рынка избыток кредитных средств, и все-таки сумело остановить спекулятивный рост. Но было поздно: к 1929 году спекулятивный дисбаланс оказался столь грандиозным, что предпринятые ФРС действия заставили бизнес максимально урезать расходы, лишив коммерсантов уверенности в будущем. В результате американская экономика рухнула. Великобритании пришлось еще хуже. Вместо того, чтобы принять последствия предыдущих безрассудных решений, в 1931 году она вовсе отменила золотой стандарт, напрочь разрушив всякую уверенность бизнеса в будущем и положив начало всемирной цепи банковских крахов. Мировая экономика рухнула в пучину Великой депрессии 1930-х годов.

С логикой, характерной для предыдущего поколения, сторонники государственного вмешательства утверждали, что именно золотой стандарт стал причиной кредитного кризиса, приведшего к Великой депрессии. Если бы золотого стандарта не существовало, утверждали они, отказ Британии от расчетов в золоте в 1931 году не привел бы к краху целого ряда банков в разных странах мира. (Ирония в том, что после 1913 года мы имеем дело не с золотым стандартом в полном смысле слова, а с тем, что можно условно назвать «смешанным золотым стандартом»; невзирая на это, золото, конечно же, оказывается виновным во всем.)

Однако противодействие золотому стандарту со стороны проповедников государства всеобщего благосостояния имеет в своей основе другую, куда более тонкую догадку, которая гласит: золотой стандарт несовместим с превышением расходов над доходами – этой визитной карточкой социального государства. Если отказаться от академического жаргона, выяснится: социальное государство – это всего лишь механизм, позволяющий государству отнимать богатство продуктивных членов общества, дабы финансировать всевозможные социальные схемы. Существенная часть конфискаций происходит за счет налоговых схем. Однако деятели, поддерживающие социальное государство, быстро осознали: если они хотят сохранить политическое влияние, налоговое бремя должно быть ограничено. Таким образом, они вынуждены прибегать к программам бюджетного расходования, не покрываемого доходами, – то есть привлекать заемные средства с помощью государственных облигаций, дабы профинансировать масштабные социальные проекты.

В рамках действия золотого стандарта объемы кредитов, которые могут быть влиты в экономику, определяются вполне конкретным объемом имеющихся активов: ведь каждый кредитный инструмент – лишь знак наличия соответствующего актива. Однако за государственными облигациями не стоит никаких активов, помимо обещания со стороны правительства выплатить их владельцам причитающиеся средства за счет будущих налоговых поступлений. Поэтому финансовому рынку нелегко их принять. Большой объем новых государственных облигаций может быть продан массовому потребителю, только если проценты по ним весьма высоки. Таким образом, при существовании золотого стандарта возможный объем бюджетного дефицита оказывается строго ограниченным.