Текст книги "Дорожная карта. Том 1. От Москвы и до окраин"

Глава 10

В родное село к отчему дому Михаила Ил-14П с изображённым на борту пингвином, подкатил рано утром. У Михаила Михайловича было какое-то смешанное чувство: радость, что он воссоединится со своими многочисленными родственниками, которые жили здесь как одна семья, которые не предадут, протянут руку в трудный момент, поддержат в тяжелую минуту, и одновременно – чувство неловкости, чувство стыда терзали Михаила: «А ведь мы для них сейчас – дезертиры, больше того – предатели! Ведь это наш народ, наша отчизна! Нам дали образование за их кровные денежки, чтобы мы защищали Родину от внутренних и внешних врагов, под какой бы личиной они не прятались, какие посты они не занимали. Мы, отвечали за государственную безопасность нашей страны, мы были элитным подразделением, родители и близкие нами гордились и дорожили этим. И вот, отдав честь, и совесть, и все завоевания нашего народа в схватках с жестоким врагом – мы не помешали шайке оборзевших преступников и бандитов в один миг забрать всё. Позволили не только обворовать народ, но, главное, не смогли найти противоядие заразе, которая позволила воровать направо и налево, заткнуть им грязный рот, который извергал приемлемое только для избранных: «что не запрещено, то разрешено». И после этого мы приползли к своему народу и в панике запросили у них защиты!

Он весь взмок, так стыдно ему никогда не было: «Нет, ещё не вечер. Пусть дадут еще один шанс. Рано ещё нас списывать!».

Так они простояли несколько минут пока винты не остановились. Захарыч, как настоящий друг, очень хорошо понимал Михаила, и готовился поддержать его морально и, зная его душевное состояние, не торопил друга совершить этот нелёгкий шаг – вступление офицера госбезопасности в новый этап жизни – выдержать укоры за всю систему безопасности страны и встать на защиту своей семьи, своей малой Родины.

Первым, кого увидел Михаил, был его отец – Михаил Федорович. Он стоял у калитки, понуро прислонясь к столбу, и угрюмо смотрел из-под мохнатых бровей. Из соседних домов тоже стали выходить родственники Михаила Михайловича и потихонечку подходить к дому Михаила Федоровича.

В салоне самолета завозилась Берта, и стала повизгивать. Захарыч, чуть отодвинул плечом Михаила, и собака выпрыгнула с двухметровой высоты на землю и, не стесняясь, широко растопырив все четыре лапы и разглядывая собравшихся, бесстыдно делала огромную лужу. И это растопило лёд, вначале ребятишки, затем и взрослые начали смеяться. А Берта, слегка поцарапав задними ногами землю, взвизгнула и стала прыгать как безумная. Прыжок вправо, прыжок влево, пробежала вдоль шеренги встречающих и села в центре. Она уже поняла, что остатки своей собачьей жизни она проведет в этих райских местах. И ей стало хорошо и весело! Михаил Федорович, подошел к собаке потрепал по холке, протянул руку и сказал: «Ну, давай знакомится. Что ж твои хозяева и с тобой, как и с нами, не по-человечески. Столько парили тебя в этой развалюхе?»

Берта ему не ответила, что еле-еле выдюжила, положила в протянутую ладонь лапу, не мигая уставилась своими бархатными коричневыми глазищами в глаза Михаила Федоровича, потом лизнула его в нос и побежала знакомиться с остальными. Маска напряженности сползла с лиц встречающих «блудного сына», все заулыбались – всё внимание на собаку, Михаил Михайлович, взял на руки дочку и осторожно спустился по спущенному Юрием Николаевичем трапу на родную землю.

Холодок встречающих рассеялся и хозяин дома, Михаил Фёдорович, вдруг засуетился: «Да что это то, мы, как не родные, не по-нашему, не по-сибирски встречаем наших командиров. А ну, мойтесь с дороги, да за стол, угостимся чем Бог послал, Игорёк, ты собачку-то, настоящую героиню, давай угости вкусненьким.

Михаил с дочкой на руках подошел к отцу: «Ну что ты, отец, засуетился, давай обнимемся, что ли?» – обнял его и прижал к груди.

Отец затих, и Михаил почувствовал, как сбилось у отца дыхание и услышал сдержанные рыдания мужественного, очень смелого, много видевшего и пережившего человека: «Клянусь отец, они заплатят мне за эти слёзы».

Скулы свело и у Михаила Михайловича. Что бы самому не разрыдаться от злобы и бессилия, он попытался рассмеяться, но это у него плохо получилось, и всё-таки одна слеза предательски заблестела на щеке.

Отец Михаила Михайловича был невысокий широкоплечий человек лет за шестьдесят, со светлым умом и хорошим здоровьем. А Михаил Михайлович, переняв уральскую силу отца и его дубовую кряжесть, получил от матери тонкие черты лица и высокий рост.

К сожалению, его матери не посчастливилось увидеть своего сыночка – она умерла за несколько минут раньше, чем он появился на свет. Эту трагедию отец долго не мог пережить и в том, что случилось, винил только себя. Михаил Фёдорович, его отец и его дед, а может корни уходили ещё глубже в седые века, занимались камнями. Они бродили от весны до осени по горам, впитывали в себя красоту окружающего мира, а вместе с этим и здоровье, искали самоцветы, не отказывались и от самородков желтого цвета. Возвращались с белыми мухами, «бегом» заготавливали дрова на суровые, снежные зимы, и начинали из этих камней извлекать земную красоту, спрятанную в обычных для неопытного глаза больших и малых булыжниках. Они открывали досель неизвестные красоты, которые мир ждал миллионы лет. В их умелых руках рождались шедевры: шкатулки, вазы, блюда. Делали они и украшения. А Михаил Фёдорович освоил инкрустацию: из отдельных срезов самоцветов собирал картины необыкновенной красоты.

Однажды в конце лета, когда Михаилу Фёдоровичу исполнилось тридцать лет, он решил отправиться на Алтай, поискать там самоцветы. Он настолько увлекся поиском, что не заметил, как землю укрыло белое покрывало. Возвращаться назад домой – безумие. Стал вспоминать селения, в которых бывал, стал прикидывать, до какого хватит сил с таким багажом доберётся. Вдруг, перед глазами встал девичий лик, необыкновенной красоты: огромные тёмно-синие глаза, высокий прямой лоб, на губах – загадочная улыбка «Джоконды» и зовущий куда-то в неизвестность взгляд, всё это на фоне чистой тихой, неширокой реки и старых мудрых седых гор на заднем плане. Он её увидел неожиданно, в первый миг даже успел испугаться. Михаил Фёдорович так увлекся распадком камней, приносимых по весне с гор ледоходом и сбрасывающих их в отвал на крутом повороте у скалы, что не заметил, откуда пришла эта девушка, как появилась на том берегу – берег был равнинный, и к этому месту по открытому пространству надо было идти не менее получаса.

Он распрямился и долго смотрел на это видение. Это девушка, этот пейзаж – да ведь это готовая тема для картины. Правда, до этого он писал для себя пейзажи акварелью в перерывах между обработкой камней, но теперь он свою новую картину уже видел на стене, инкрустированную срезами самоцветов. Он вздрогнул, как бы очнувшись от видения. Но на противоположном берегу стояла живая девушка. И он понял, что это его судьба. Но когда девушка опустила голову и медленно, обходя камни, стала уходить, он не смог не только побежать за ней, но и окликнуть её. Она ещё долго шла вдоль реки, потом повернула в сторону гор. Когда, наконец, Михаил Федорович очнулся, быстро поднялся на уступ скалы, чтобы продлить чудное видение, она исчезла. «Да, хозяйка медной горы, кстати, места и похожи на Бажовские, хотя это и Алтай», – пронеслось у него в голове. Он спустился к кучке отобранных камней, интерес к ним сразу приуменьшился, отобрал из них только с десяток самых больших, положил в рюкзак, закинул на спину и побрел вдоль русла реки.

Он отметил это место на карте, и, если срезы камней будут соответствовать его воображению, он обязательно вернется сюда. От того места, где ему было видение, он ушёл километров на двадцать к северо-западу, по подошве гор. В горах ночь быстро сменяет день. Надо было развести костер, разбить палатку и на ночь заготовить дрова. Но им овладело какое-то оцепенение и жуткая тоска. Не снимая рюкзака, он долго сидел на валуне, пока не почувствовал, что холод стал добираться до костей. Вдруг он вскочил, высыпал все набранные камни возле валуна, на котором он сидел, и почти бегом отправился назад. Он шёл всю ночь без остановок. От быстрой ходьбы вся одежда взмокла и от неё шел пар. Он часто спотыкался на камнях, иногда даже падал. Никаких мыслей в голове не было, перед глазами стояла картина предыдущего дня – горы, тонкая лента речки и сидящая на камне синеглазая девушка. Иногда он двигал руками как художники, колдующие над своими полотнами. Несколько раз его посещала мысль, сможет ли он её отыскать, но он её гнал от себя, надеялся на чудо. Когда до места, куда Михаил Федорович нацелился, оставалось не более полукилометра, до слуха долетело тоненькое пчелиное жужжание – это звенел лодочный мотор. Он остановился, прямо на него по речке шла небольшая дюралевая лодка «казанка». На лодке сбросили обороты, и двигатель заглох. Ещё некоторое время она плыла по инерции. Вскоре под плоским дном лодки зашуршал песок. В лодке сидел пожилой человек в тулупе, шапке-ушанке и в валенках с галошами. После минутного молчания, он лёгким кивком головы пригласил Михаила Фёдорович в лодку. Тот кинул на нос лодки свой рюкзак, вытолкнул лодку на глубину и сам запрыгнул в лодку, уселся на переднюю скамейку лицом по ходу, спиной к хозяину лодки. Взревел двигатель «вихрь», лодка заложила крен, развернулась и быстро помчалась по ровной глади реки. Вскоре слева показалась узкая протока, лодка погасила скорость и вошла в эту протоку, которая резко поворачивала влево. Берега сразу стали высокими, скалистыми.

И примерно через полкилометра протока уперлась в небольшой бревенчатый пирс, с длинной лестницей, ведущей на площадку, освобожденную от густых зарослей облепихи, которая непреступной колючей стеной охраняла небольшой участок земли и избушку на высоких толстых еловых столбах. В непролазной стене кустарника вырублен узкий проход. Вкопанные еловые столбы – опоры для мощных двустворчатых ворот, заложенных со стороны дома толстым брусом. Рядом с воротами была открыта небольшая калитка. Михаил Фёдорович выбрался из лодки, прихватив рюкзак, и стал подниматься по лестнице. На крыльце, рубленного из толстых еловых брёвен, набросив на плечи меховую безрукавку, стояла та самая девушка, из-за которой и вернулся Михаил Фёдорович. Он поднялся на крыльцо и, не снимая рюкзака, протянул девушке руку: «Меня зовут Михаил, пришел за тобой, я хочу быть с тобою всю жизнь», – не совсем соображая, что говорит, он утонул в её синих бездонных глазах. Они молча простояли, глядя друг другу в глаза, пока не поднялся к ним дедушка.

Дед Василисы подтолкнул его в дом, и сразу провел гостя по избе, показывая где что лежит, стоит, весит, какие есть запасы. Он делил их на три случая жизни. Первый случай – на его дом набредёт сбившийся с дороги путник, он сможет обогреться, просушиться, отдохнуть и отправиться в путь. На этот случай в его пятистенке у русской печи находилась приличная поленница берёзовых дров. На столе лежали спички, стояла соль. С высокого потолка спускались пучки лекарственных трав, которые годились и для заварки чая. На веревке, обернутой чертополохом с огромными колючками (защита от мышек) весел мешок с ржаными сухарями. В углу, у двери стояли пила, топор, две лопаты, одна из которых была деревянная, мощная рогатина, два деревянных больших ведра вверх дном. На лавке, возле печки, также вверх дном лежали чугунки, сковороды, миски. На стенах высели тулупы, под ними валенки, обернутые портянками.

В хорошо собранных стенных шкафах из смолистой сосны были продукты для более длительного проживания: это различные крупы, макароны, сахар, небольшие деревянные бочонки с диким медом, мешочки с сушеными грибами, орешками, и какие-то бутылки с самописными этикетками.

Потом дед повел Михаила Фёдоровича в сени, где за грудой висевшей одежды находилась небольшая дверь в прируб. Там стоял генератор, несколько канистр с бензином, несколько бочек с соленой рыбой под гнётом и банки с соленьями и вареньем. Сундук с различным барахлом имел двойное дно, где хранилась старенькая двустволка двенадцатого калибра и к ней патроны. Вдоль стены размешался верстак с тисками, электроточилом, слесарным и столярным инструментом.

У Михаила Фёдоровича сложилось впечатление, что дед сам хотел здесь остаться с ними на зимовку, показывая, что они с голоду не умрут, даже если не будут ни на кого охотиться. Когда они поднялись в комнату, Михаил увидел, как Василиса упаковывала свёрнутые рулоны холста в тубусы. Один рулон она отложила в сторону и ждала, когда окончится экскурсия по дому.

– Миша, взгляни на это, – Василиса развернула холст.

Михаила Фёдорович узнал то место, он стоял в пол оборота и варил уху, а напротив, на том берегу, на камне сидела за мольбертом Василиса. Но что это? Такую картину нарисовать за один день? Место было тоже самое: вот и противоположный берег, куча отобранных камней. Работа была выполнена в масле, снизу подпись и прошлогодняя дата. Он молча показал ей на дату и удивленно посмотрел на неё.

– Замучила она меня в прошлом году, – раздался сзади негромкий голос деда, – заставляла по нескольку часов сидеть, не шевелясь, на том берегу. Посмотрю потом на полотно – не я, а она говорит, правильно. Это не ты, если был бы ты, я б нарисовала очень быстро.

– Меня тянуло к этому месту. Я стала рисовать пейзаж летний. Нарисовала, но никак не могла считать работу законченной. Приду сюда – чего-то не хватает. Вдруг сзади голос: «Он придет сюда только через год. И ты с ним сразу уедешь под венец». Обернулась – сзади девушка, ну впрямь хозяйка медной горы. Я ей говорю, кто придет, а она повернулась, рассмеялась как весенний ручеёк, и убежала. Прямо растворилась в горе. Я ходила к тому месту, где она стояла, но там никакой даже щёлочки нет – одни камни. После этого я на картине зеленые деревья покрыла багрянцем и стала ждать осень. Ты мне начал видеться во сне, будто приходишь на тот берег и перебираешь камни, но ни разу в мою сторону не смотришь.

– А я тебя принял за хозяйку медной горы, – улыбнулся Михаил Фёдорович, – ну что, пошли под венец? – подошел к Василисе и взял за руку.

– Нет, сейчас никак нельзя. У меня в январе защита диплома в институте, придётся ещё попотеть над ним. Теперь твоя очередь ждать. Хочешь – жди здесь, как только защищусь, так сразу и приеду. Под венец…

Михаила Фёдорович зазимовал здесь и с первых дней затосковал. Дни тянулись очень медленно. С большим трудом он заставлял себя ходить по развалам, по берегу начинающей замерзать речке и ковыряться в камнях. По прибрежным лесам бродил с ружьём, встречался с зайчиками, вспугивал глухарей, кабанов, но ни разу не снял с плеча ружьё. Однажды, возвращаясь домой, наступил на припорошенный снежком камень, упал и подвернул ногу. Схватил этот камень и в сердцах швырнул его в большой валун. Он разлетелся на несколько кусков, и даже издалека Михаил Фёдорович увидел на расколах рисунок необыкновенной красоты. В один миг улетучилась хандра – Михаил Фёдорович в одно мгновение стал опять бодрым, одухотворённым. Он уже не обращал внимание на боль в ноге, набил карманы камнями, и почти бегом отправился в избу…

Он потерял счёт времени. В мастерской деда Василисы он подобрал подходящий инструмент, что-то сделал сам; днями и ночами сидел за камнями: колол, пилил, шлифовал. Плиточки – прямоугольнички, треугольники, овалы и кружочки завалили весь стол, и подоконник. Он даже не обратил внимание, что солнце, уже светило по-весеннему, и снег под ногами уже не скрипел – стал плотным и влажным. Он даже не заметил, что как однажды днём отворилась дверь, и тихий спокойный голос произнёс: «Ну, что, поведёшь под венец?».

Он повернулся в пол оборота и ошалело смотрел на девушку ничего не видящим взглядом.

– Мы в Бога верим, а вот церкви посещаем редко. Порядков не знаем. «Ты, уж, возьми эту часть на себя», – сказал дед, выходя из-за спины Василисы.

После венчания, Михаил Фёдорович уехал к себе на Урал со своими камнями, а Василиса поехала готовится к свадьбе, в Подмосковный Звенигород, где жила со своей матерью.

Михаил Фёдорович жил на выселках, или, по-другому, на хуторе. У местных селян был такой обычай – сын родится, закладывали дом, а если рождалась дочь – с пеленок готовили ей приданое и отдавали замуж, и она уходила к мужу. Основателем этого хутора – был дед Михаила Фёдоровича. Первый дом он построил в версте от села – хотел жить отдельно от родни своей жены. У них родились трое сыновей и одна дочь. Но все равно – дед Михаила Михайловича построил четыре дома. Правда, старший сын не захотел здесь жить, уехал в Екатеринбург, а потом на юг России, где и умер от холеры, которая разразилась в ту пору в России. Дочь не захотела с выселок никуда уезжать, а муж её, Степан, погиб на охоте, в объятиях медведя. Так и образовались Буковские выселки. К моменту приезда Михаила на постоянное местожительство родовое поместье Буровых насчитывало девять домов и двадцать четыре души.

Дед Михаила Михайловича, Федор Силантьевич слыл на всю Сибирь мастером «золотые руки» и сыновья унаследовали талант камнерезов. Михаил Михайлович с детства увлёкся изучением родного края, исходил все леса и перелески, излазил все горы, изучил пещеры близлежащих гор. Он любил собирать камни, сам делал срезы, полировал их до зеркального блеска и подолгу рассматривал их неповторимые рисунки.

Дом, который предназначался для Михаила Михайловича, был, по нынешним временам, небольшой: снаружи весь в резьбе, больше похож на сказочный домик. Верхний этаж Михаил Фёдорович оставил без всякой отделки и мебели – дал возможность сыну самому его начинить. На первом этаже было четыре комнаты, одна из которой была гостиной, кухня совмещалась со столовой. Михаил Фёдорович постарался и с удобствами, в отдельном крыле была и небольшая банька, туалет и прачечная.

Всю жизнь после смерти Василисы он ждал приезда сына на постоянное место жизни, поэтому занимался и жил только тем, что строил, отделывал, реконструировал, облагораживал.

Впереди дома Михаил Фёдорович выложил альпинарий:

– каменный садик, в центре которого возвышался огромный камень. Половина камня была стёсана, отполирована, на ней был выгравирован фрагмент картины Василисы, где была она с мольбертом и река у подошвы горы. Он часто садился на каменную скамейку напротив и слушал журчание ручейка, который вытекал как бы из реки, выбитой на камне, и бежал по узкому руслу, в котором камни были уложены в особом порядке – журчание было очень натуральным. Вечером включалась подсветка. Ручей переставал звенеть только с наступлением морозов, Михаил Фёдорович снимал насос и подключал его, как только проходили морозы.

Михаил Михайлович отпустил дочь на землю, взял за маленькую ручонку, другой рукой обнял жену, подошёл к памятнику своей матери и так стоял долго-долго. Михаил Фёдорович подошел к Емельяну Захаровичу и Юрию Николаевичу, взял их под руки и тихонечко повел к другому дому: «Пусть побудет с мамой, а вам – с дорожки в баньку самый раз. Особенно вашему ассу. Как вас величать?»

– Юрий Николаевич, – полярник протянул свою натруженную ладонь Михаилу Фёдоровичу, – как у вас здесь здорово. Я бы здесь остался до конца своих дней!

– Ну, так в чём же дело, вон, через дорогу и поставим дом, и не простой, из кедрача, на века!

– Всё, замётано. Захарыч, слышь, ты свидетель!

Михаил Фёдорович помахал рукой всем родственникам, чтобы они шли в гостевой дом, а сам повёл гостей в баню.

Михаил с женой и дочерью прошли в гостиную, которая больше похожа на одну из дворцовых комнат «Зимнего», только в миниатюре. В натуральную величину была только мебель.

Михаил Фёдорович часто бывал в Петербурге, когда Михаил учился в институте, и большую часть времени проводил в музеях, но чаще всего в Эрмитаже. Там потихонечку щёлкал фотоаппаратом, а где не разрешалось, делал наброски.

Он несколько раз побывал на Алтае в местах, где летом проводила время Василиса с дедом, оттуда с большим трудом привозил камни, и большую часть превращал в вазы, шкатулки, настольные лампы, и скульптурки зверей и птиц. Всё это размещалось на резных столиках, этажерках, полочках. Это был настоящий музей, и должен бы охраняться не хуже, чем Грановитая Палата.

И когда Юрий Николаевич и Захарыч посвежевшие и порозовевшие после бани вошли в дом Михаила Фёдоровича, то разом ахнули: «Михаил Фёдорович, неужели это вы сами? Да этому цены нет! Любой музей мира позавидует вашим работам», – воскликнул Захарыч.

– Это ещё не всё, вы посмотрите его мастерскую, – вмешался подошедший дядя Михаила, Николай Федорович. – Да в районном музее побывайте!

– Познакомьтесь, господа хорошие, это мой брат, Николай Федорович. По мастерству да скорости я ему в подметки не гожусь, смущенный похвалами ретировался Михаил Фёдорович.

– Конечно, ты только для себя трудился – тут, брат, надо без халтуры, с любовью, а у меня семья: семь – я и шестеро с ложками. Правда, сейчас можно и для души поработать, дети сами себя кормят, а нам с матерью много ль надо? Но я стал уже – ремесленником, художник во мне умер. А сейчас пройдём в гостевой дом, там женщины уже стол накрыли.

Михаил Фёдорович скомандовал: «Все за стол, что Бог послал, тем и угощайтесь»!

– Дядь Миш, – показывая на коробки, банки, склянки спросила Настасья, внучка Валентины Фёдоровны, – а это, ну что вы из Москвы привезли, ставить на стол?

– Дык, может назад полетят, так и возьмут в дорогу-то. Я ж ему и сухаря черного не дам, – проворчал Михаил Фёдорович.

– Нет, батя, я приехал насовсем, в ученики к тебе запишусь.

– Тогда за это и выпьем, – Михаил Фёдорович поднял массивный бокал из аметиста своей работы.

– Долго я ждал, и дождался.

Здесь была и радость, и грусть, которую он вынашивал все эти годы одиночества. Его добрые соседи – все его родственники, окружили его заботой, а старший брат Николай Фёдорович, стал ему и другом, и наставником, не давал ему хандрить и вытаскивал из уныния, хотя было трудно отделить уныние от грусти и тоски.

Последние шесть лет, по настоянию отца, Михаил привозил сюда жену, Светлану и дочь Наденьку на всё лето.

Посреди застолья с улицы раздался сигнал автомобиля. Михаил Фёдорович с сыном поднялись и вышли из дома. У калитки стоял милицейский уазик, возле него с поднятыми руками, улыбаясь и переминаясь с ноги на ногу, стоял майор: «Взяла в плен собачка. Хоть и умные глаза, да сразу вижу, не современная».

– Это почему же, не современная? – улыбаясь и широко раскинув руки навстречу майору шел Михаил Михайлович.

– Да потому, что неподкупная. Сейчас ведь все можно купить. Я ей говорю – свой я, зайду, обниму своего друга детства, а она – брр… рычит!

Друзья детства обнялись, похрустывая косточками и покрякивая.

– Да будет вам, поломаетесь, богатыри русские, – закудахтал Мишин отец, пойдемте в дом, а то водочка остынет.

– Пачэму, русские, – изображая армянский акцент, засмеялся Ашот. Кто русский, а кто нэмного армян!

– Да какой ты армян, – махнул рукой Михаил Фёдорович.

– Раньше хоть черный был, на грузина похожий, скорее на цыгана, а теперь и вовсе белый!

– Красный или белый, зато живой и целый!

– Емельян Захарович, – Михаил Михайлович усадил своего друга на свободное место, – мы его в школе итальянцем звали. Он свои армянские песни пел голосом Робертино Лоретти. И когда на уроках задавали нетактичный для нашего времени вопрос – кто твой папа, мы дружно кричали: «дон Карлиони!».

– Вот и докричались, меня и сейчас за глаза называют «дон мафиози». Все дружно засмеялись, громко захлопали в ладоши и закричали: «Привет, отец крёстный!».

– Ну, что я вам говорил? Спасу от вас нет. Каждый божий день, бандюганы на разборки приглашают. Всё не могут понять, где моя сфера влияния. Практически всё поделили. Вон, твой братан, Серёга, газ подгрёб под себя. Осталась только вода, и воздух.

– Ну, у нас, в Москве, и воду уже поделили, – поддержал Ашота Михаил Михайлович, – только про газ не понял?

– Это потом, – Ашот Аршакович похлопал по плечу своего друга, – это он правильно сделал, я его попросил. Молодец, сразу всё просёк, и оперативно провернул.

Постепенно все приутихли, стали предлагать Тимуру разное разносолье, но он вдруг зацепился взглядом за мебель, на полусогнутых ногах стал ходить вдоль комнаты, держа руки за спиной как «зэк». В комнате установилась гробовая тишина. Потом распрямился, выдохнул: «Вот это, да! Слушай, Серёга, да здесь для охраны такого богатства нужен бронетранспортёр, только не с деревянными пушками».

– А кто тебе сказал, что они деревянные? – Спросил Сергей.

– Не понял, ты что всерьёз, что ли? – спросил майор.

– А то, – многозначительно сказал Сергей.

Михаил Фёдорович прекратил все разговоры, – «Потом, я же говорю – самогон прокиснете!».

Разговорам после сытного обеда не было конца. В основном в разговоре участвовали только мужчины.

Раковая опухоль «прихватизации» дошла и до глубинки. Клубы, детские садики, стадионы, предприятия быта, местная промышленность – всё ушло с «молотка» за копейки. Кто этому сопротивлялся из районных властей, всех отправили, как сказал Сергей в «неотапливаемый» отпуск без содержания.

Бомжей здесь не было, до квартир бандиты ещё не добрались, сдерживающим фактором был, пока ещё не коррумпированный райотдел милиции, под началом Ашота.

Бандитов оказалось много, а то, что можно грабить – мало. Поэтому шли сплошные разборки. Земля здесь не имела большой цены, но вдруг ею заинтересовались японцы. Поскольку напрямую иностранцам пока было заказано приобретать землю, то находились тёти Маши, дяди Вани с дырявыми карманами, но все рванули в администрацию покупать гектарами землю. Всерьёз сельским хозяйством здесь не занимались. С Октябрьской революции напрочь отсутствовал кадастровый план земель района, который находился на границе двух областей и двух автономий, поэтому никаких запретов на продажу не было, и поначалу земля легко приобреталась. Но вот когда одна владелица участка внезапно померла, то появился дальний родственник со сложной фамилией типа «То яма, то канава», и предъявил администрации района дарственную от «дорогой русской бабушки».

На некоторое время земельный торг прекратился, но потом возобновился уже на другом финансовом уровне. Появились предприниматели, которые стали строить на окраине городка коттеджи, с немереными участками, а потом продавались неизвестно кому. И если им мешался какой-нибудь «домик на Зелёной», он тут же горел. Однажды милиции удалось схватить поджигателей, отправили в область, но их вскоре отпустили. Адвокаты этих отморозков были намного сильнее в юриспруденции, чем прокурорские работники. Хотя, откуда брались огромные суммы гонораров адвокатам у нигде не работающих алкашей поджигателей – вопрос на засыпку.

«Горячий» Ашот, увидев на свободе нагло скалящихся поджигателей, велел им в течение часа покинуть район, иначе в числе живых их уже не найдут, и адвокаты им не понадобятся. Но кто за ними стоит, Тимур только догадывался, а зацепиться было не за что.

Тимур рассказал, как им удалось ещё спасти газовое хозяйство. Оно раньше было очень беспокойным: прокладка трасс, монтаж коммуникаций, то прорвёт, то отключат. И когда поступило указание создать частное предприятие «Райгаз», могучая кучка дельцов и бандитов, на это не клюнула. Тимур сразу дозрел, ну хоть что-то из энергетики станет в надёжных руках, и уговорил Серегу, он тогда работал главным инженером в государственном предприятии «Горгаз»: «Молодец, он сразу врубился, пока была мутная вода, приобрёл по дешевке на бывшем оборонном предприятии газовую электростанцию, создал альтернативную электросеть, установил по городу контейнерные газовые установки для горячего водоснабжения в многоэтажках, в школах и больнице. В коттеджах для местных крутых, установил тепловые установки с высоким КПД. В общем, стал крупным, но честным бизнесменом, уважаемым всеми гражданами и города, и района», – похвалил Сергея Ашот. – Из соседней области ко мне приехал мой коллега, купи, говорит, пару бронетранспортёров. Войсковая часть в его районе расформировывается, списывают технику, «хоть какие-то деньги на выплату зарплаты офицерам надо было наскрести». С «бэтээров» вооружение поснимали и переоформили их как транспортное средство повышенной проходимости. Если, мол, не возьмёшь, то они, эти машины, попадут к бандитам – я понял угрозу для всей округи и поспешил к Сергею: «Бери, тебе и обосновать легко: для обслуживания газовых трасс в любое время года».

Когда Сергей вместе с Ашотом приехали в часть, то глаза у них разбежались, сколько же там было добра: и мебель, и металлообрабатывающие станки в реммастерских, и дизельные электростанции, мощные автомобили «Уралы», «Кразы», подъёмные краны. Дали список на десяти листах. То, что представляло интерес, Сергей отметил по списку и велел готовить к продаже. С утра до ночи мотался по району в поисках денег. Нашел и деньги и ещё покупателей на оставшееся оборудование. Командование воинской части было весьма признательно Сергею и под большим секретом вернули ему снятые с бронетранспортеров боекомплекты.

Сергею ещё долго нужно было отдавать долги, но ни он, не отец его, Николай Фёдорович не жалели о приобретении. Они соорудили у себя на выселках промозгну, обнесли высоким забором, а для бронетранспортёров откопали капониры. Теперь выселки стали больше похожи на маленькую крепость. Решили начинать своё дело не с пустого места. К местным лесам, кроме как на «КрАЗах» да «Уралах», не добраться. Поэтому здесь, этим бизнесом никто не занялся – суетно. У Николая Федоровича было кое-что из деревообрабатывающего оборудования, решили докупить ленточную пилораму, а желающих на пиломатериалы – навалом. После первых успешных шагов задумались над более серьезными программами.

– Так что, Михаил, есть где потрудиться, – сказал Сергей, двоюродный брат Михаила Михайловича.

Тимур предложил перед отлётом Емельяна Захаровича «посидеть» в районном ресторане – приняли единогласно: у Михаила Михайловича и Емельяна Захаровича был запланирован визит «доброй воли» и знакомство с отцами района.

Возле ресторана стояла машина ГАИ, и два милиционера прогуливались неподалёку. В ресторане практически никого не было – был будничный день. Тимур выбрал длинный стол с тем, чтобы он мог постепенно заполняться другими посетителями.

– Ашот Аршакович, а что это за почётный караул на улице выставил? – спросил Михаил Михайлович, кивнув в сторону гаишников.

– Это для солидности, высокие гости к нам не часто ездят.