Текст книги "Амрита"

Эта бессмысленность была единственным чувством, которое осталось со мной. Ею была пропитана плывущая вокруг меня вечерняя темнота.

В тот день я закончила работу как обычно и как обычно вернулась домой.

Я открыла дверь, зашла в прихожую, разулась и сразу же почувствовала, что в доме что-то не так. Дома было непривычно тихо. В этой тягостной тишине почему-то витал запах смерти… Чего-то больше нет, что-то исчезло из нашей жизни… Стоя босиком в прихожей, я отчетливо это поняла, и мне стало страшно. Моя жизнь достигла момента, где все неожиданно повернулось вспять. Меня отбросило в прошлое. В детство. И теперь я переживала происходящее как ребенок: ярко и непосредственно.

Вообще-то единственное, что было не так, как обычно, – это свет в прихожей. Вернее, его отсутствие. Почему-то сегодня он не горел. Однако этого оказалось достаточно, чтобы меня охватило ощущение, что все непоправимо изменилось. Я на цыпочках прошла через темную кухню и увидела маму, неподвижно сидящую на диване. В руке у нее был бокал красного вина. По телевизору шел какой-то старый черно – белый фильм, но мама не включила звук. С бокалом вина в руке она безучастно смотрела на немое мельтешение на экране. В тусклом подрагивающем свете телевизора ее лицо казалось незнакомым. И эта разбавленная темнота, и кроваво – красное вино за тонким стеклом бокала подчеркивали мертвенную белизну ее щек. Все это было похоже на страшный и прекрасный сон.

В каком-то смысле в нашей жизни нет ничего, в чем можно быть абсолютно уверенным. Все очень зыбко.

Зыбко, как лицо моей мамы, на которое падают сейчас черно – белые отсветы с экрана. Мне больше не было страшно. Но я не могла понять, что происходит. И поэтому спросила:

– Мам, что-то случилось? Ты в порядке?

– Сакуми, хорошо, что ты пришла, – сказала мама и повернулась ко мне. В ее огромных глазах я смогла разглядеть гнев и разочарование, и горькое чувство утраты, и даже какое-то отчаянное веселье… Бедная мама. Что же произошло?

– Джюнко сбежала. Ушла из дома, – наконец произнесла мама.

Эта новость ошеломила меня настолько, что я потеряла дар речи.

Джюнко сбежала? Утром она еще была дома. Мы сидели втроем на кухне: я с аппетитом поедала приготовленный ею завтрак, а она разговаривала с Микико о какой-то телевизионной передаче, которую они смотрели накануне. Когда я уходила на работу, она стояла у раковины и мыла посуду. «До встречи, – как всегда, сказала она мне, и я уверена на сто процентов, что в этих словах не было никакого скрытого смысла. Никакого подтекста.

Что же было на завтрак? Омлет, мисо-суп и салат из шпината. Салат Джюнко заправляла сладковатым соусом. Вкус получался мягким – мягким – листья словно таяли во рту. Наверное, остатки этого салата до сих пор еще стоят в холодильнике.

«А что, если я больше никогда не попробую ее фирменного салата?» – вдруг подумала я и чуть не расплакалась…

Я вспомнила ее белые руки. Ее симпатичный халатик, в котором она – только подумать, еще сегодня! – ходила по дому. Я услышала легкие шаги в коридоре. Мягкое эхо ее голоса – бывало, они с мамой сплетничали на кухне до поздней ночи…

– Но почему? – Мой вопрос повис в воздухе.

Наконец мама нехотя сказала, как будто повторяя фразу, произнесенную до этого тысячу раз:

– Я не знаю. Думаю, она позвонит через несколько дней. Или напишет письмо. Она почти ничего не взяла с собой. Ну, если не считать всех наших денег…

– Что?! – я не поверила своим ушам.

Разумеется, я прекрасно расслышала каждое мамино слово, но голова отказывалась воспринимать эту информацию.

– А где они лежали? Ты уверена? Сколько там было? – Вопросы выскакивали из меня один за другим.

– Мои сбережения, – усмехнулась мама. – Они лежали в буфете, теперь они там не лежат. Восемьсот тысяч иен.

– А почему они лежали в буфете?! Тебе никто никогда не говорил, что деньги можно держать в банке?!

– Я не доверяю банкам, – сказал мама. – И не надо мне говорить, что, если держать наличные в банке, они приносят доход. Зато дома они всегда под рукой. И не нужно стоять в очередях, заполнять кучу дурацких бумажек. Тебе срочно понадобились деньги? Захотелось поехать куда-нибудь? Взял и поехал.

«Вот-вот, и я о чем. Только на этот раз их взяла не ты и не я…»

Разумеется, вслух я этого говорить не стала. Мама явно пыталась сменить тему, что, в общем – то, было вполне понятно. Мне тоже не очень-то хотелось обсуждать с ней сопутствующие детали – самого факта пропажи было более чем достаточно.

– А Джюнко тебе не жаловалась в последнее время на какие-нибудь… э-э-э… неожиданные проблемы? Ну, или что-нибудь в этом роде.

– Да нет. То есть она, конечно, жаловалась, но не на что-то конкретное, а вообще. На ситуацию… Если бы она попросила у меня в долг, ты что, думаешь, я бы ей не дала?

– Мам, я даже не сомневаюсь, – поспешила ответить я. – Просто все это очень неожиданно и как-то странно.

– Наверное, произошло что-то ужасное. Но почему она не дождалась меня? Почему ничего мне не сказала?

– Думаю, пока она сама не расскажет, мы так ничего и не узнаем, – я покачала головой. – А ты уверена, что это она взяла деньги? Есть какие-то доказательства? – спросила я, окончательно смирившись с новой реальностью.

– Она оставила записку, – мама кивнула в сторону стола.

Я включила свет. Воздух задвигался, появились тени. На столе в ожившей кухне лежала записка в одно предложение:

Я все верну, даю слово. Джюнко.

Это был ее почерк. Ее подпись.

– Эх, люди-люди. Не знаешь, чего от них ожидать, – вздохнула я.

– Да уж, – мама пригубила вино.

Вот и все. На этом мы с мамой и порешили.

Некоторое время мы сидели вдвоем перед мелькающим экраном, потом я пошла на кухню и сделала себе бутерброд. Мама пила вино, я молча ела свой нехитрый ужин. Бутерброда мне было мало. «Может, все-таки доесть мисо-суп и салат из шпината?… Нет, лучше оставлю их на потом», – подумала я, и от этой мысли мне стало очень грустно. В носу защипало. Надо отвлечься, постараться об этом не думать… Сейчас придет Микико – я ей обо всем расскажу, потом сообщу брату, и постепенно все забудется. Пройдет совсем немного времени, и этот эпизод станет всего лишь очередной историей из прошлого. Еще одним воспоминанием.

В конце концов, с самого начала было довольно странно пускать совершенно чужого человека в дом только на том основании, что он твой друг.

Ну что ж. Все равно теперь уже ничего не изменишь. Другой реальности нет. Чужой человек больше не живет с нами. И вряд ли он когда-нибудь вернется.

Нам всем понадобится какое-то время, чтобы мы могли вспоминать о ней не с болью, а с доброй улыбкой.

Боль – отзвук невозможности поверить в то, что произошло.

– Все, с меня довольно! Я больше не могу тут сидеть и думать об этом! – сказала мама. – Сейчас позвоню своему кавалеру – пусть пригласит меня в бар. Мне надо развеяться.

Она встала с дивана и ушла в свою комнату переодеваться.

Чуть позже, закрывая за ней дверь, я сказала: «Мам, ты себя особо не ограничивай. Сегодня это в порядке вещей».

Когда я рассказала о происшествии Микико, только что вернувшейся домой, она страшно расстроилась, но тут же придумала случившемуся тысячу объяснений. Все как одно в лучших традициях мыльных опер. А чего еще вы хотели от студентки женского колледжа? Здесь были и несчастная любовь, и продажа малолетней дочки в сексуальное рабство к мафии, и погрязший в долгах любовник и так далее и тому подобное… Должна признаться, что мне было даже любопытно выслушивать все эти ужасы. Они будоражили мое воображение и отвлекали от печальной действительности.

К концу вечера мы с Микико пришли в болезненное возбуждение – мы уже ощущали себя чуть ли не жертвами разрушительного землетрясения, которые чудом выжили и теперь, сплоченные общей бедой, жгут костры в ожидании утра. Только вот вместо костра мы сплотились за банкой с пивом и который час подряд сидели на кухне и хрустели всякими орешками и конфетками.

В какой-то момент Микико все же отправилась спать, а я решила принять горячую ванну. После купания я, все еще с мокрыми волосами, прошлепала на кухню и сварила себе кофе. Потом, не зажигая большого света, уселась с чашкой кофе на диван и включила телевизор.

В начале третьего я решила, что мама вряд ли вернется домой до утра, пошла в прихожую и закрыла входную дверь на ключ. Потом еще немного посидела на кухне – делала себе маникюр – и к трем, наконец, решила лечь спать. И тут на меня накатило. Я вдруг почувствовала такое дикое одиночество, что едва сдержалась, чтобы не закричать.

Я больше никогда ее не увижу. Она больше никогда не будет жить с нами.

Мы так много говорили об этом сегодня… Почему же я ничего не почувствовала? Ведь это так просто… так естественно…

У меня был только один ответ – одиночество. Чтобы прочувствовать что-то по-настоящему, нужно пережить это наедине с самим собой.

Этой ночью, сидя на кухне, я внезапно поняла, что теперь жизнь нашего дома полностью изменилась. Мне вспомнились похожие моменты: ночь, когда умер отец; первая ночь после маминого развода; ночь, когда Маю ушла из дома…

Леденящие душу развалины.

Чем заполнить пустоту отсутствия?

Разлука есть неизбежное одиночество.

Бессильная что-либо сделать, я до конца осознала страшный смысл той противоестественной тишины, которая заполнила все пространство нашего дома. У нас поселился тихий призрак разлуки. Тихое, но неизбывное напоминание о тех, кто делил с нами стол и кров; о тех, кто спал с нами под одной крышей; о тех, кто ушел и никогда больше сюда не вернется.

Как бы я ни старалась, это давящее чувство одиночества невозможно описать словами.

Воздух все еще хранил следы присутствия Джюнко. Она ушла, но пройдет немало времени, пока истощится энергия нашей памяти, пока наши воспоминания покинут дом вслед за ней.

Одиночество.

Я погрузилась в него с головой. Оно затопило наш дом, в котором, кроме меня, сейчас не было никого, только спящая Микико. Подумать только – еще совсем недавно мы жили здесь впятером и по вечерам на кухне было тесно и шумно. А сейчас здесь пусто и тихо…

Казалось, за свою жизнь я могла бы уже и привыкнуть к таким поворотам, так почему же каждый раз они застают меня врасплох? Почему каждый раз как впервые?

Вылечит только время.

Я заставила себя встать со стула и кое-как дотащилась до раковины. Надела фартук и принялась мыть посуду. Домыв посуду, выключила свет и уже собиралась подняться к себе в комнату, как вдруг увидела за окном чью-то тень. Темный силуэт на стекле.

Я испуганно замерла, не сводя взгляда с загадочной тени.

Из темноты вынырнула рука и постучала по стеклу.

«Может быть, это мама? Мало ли – забыла ключ, увидела, что на кухне горит свет, и решила постучать. А может быть, это Джюнко?» – думала я, шаг за шагом приближаясь к окну.

– Кто там? – дрожащим голосом спросила я.

– Это я, Ёшио! – послышался в ответ голос брата.

На секунду все поплыло у меня перед глазами, будто я очутилась в нереальном, призрачном мире. Какой Ёшио? Ёшио спит сейчас в своем интернате и видит десятый сон. А вдруг это снова его дух, как тогда на Сайпане? Но нет, не похоже – слишком уж натуральным было движение его руки, и голос, и этот стук в окно…

Я открыла раму. Брат стоял внизу под окном, поднявшись на цыпочках, чтобы дотянуться до подоконника.

– Что происходит? Ты что, сбежал из интерната?

Ощущение, что все происходит во сне, не проходило. Мой собственный голос звучал нереально, как чужой.

– Нет-нет. Никуда я не сбежал. Просто мне не спалось, и… неважно. Скажи, с Джюнко что-то случилось? – неожиданно спросил брат.

– Знаешь, раз уж ты пришел, то заходи в дом. Только, пожалуйста, через дверь.

Брат кивнул. Он стоял посреди ночного сада, такой маленький и слабый, но вместе с тем такой надежный.

Я открыла дверь и впустила его в дом.

Потом мы сидели на кухне.

– Что ты, в дверь позвонить не мог, как все люди? Напугал меня до полусмерти, – сказала я, подавая ему чашку горячего какао.

– Ну, я сначала подумал, что вы уже спите, а потом увидел, что свет на кухне горит. Ну вот и пошел проверить что и как.

– И как же ты из школы выбрался?

– Так ночью это раз плюнуть. Все же спят. Я выбрал удобный момент, и только меня и видели. То есть как раз никто меня и не видел, – брат улыбнулся и снял свитер. Под свитером оказалась пижама.

Он допил какао и протянул мне чашку:

– Можно мне еще? Так вкусно!

Я до сих пор еще не совсем пришла в себя. Этот ночной визит выбил меня из колеи, и мне то и дело казалось, что я проваливаюсь в сон и мой брат, который сидит сейчас передо мной в пижаме и протягивает мне чашку, – всего лишь снится мне.

– А как ты узнал про Джюнко? С ней и правда не все в порядке.

– Она целый день посылает мне сообщения, ну, вернее, телепатические сигналы. Такие сильные, как будто ей очень плохо, – сказал брат как ни в чем не бывало.

– Значит, ты действительно умеешь читать мысли? Здорово! – восхищенно сказала я. – Джюнко от нас ушла. Ушла из дома.

Про деньги я не стала ему говорить. Но он и сам, наверное, почувствовал, что все не так просто и что есть что-то еще, какие-то дополнительные обстоятельства.

– Я не уверен, что правильно все понял, но, кажется, ее дочка украла у отца кучу денег и сбежала из дома. Вот Джюнко и ищет ее теперь. И во всем винит только себя. Так жалко ее.

Версия брата была в духе предположений Микико. Еще один вариант… Ну что ж, может быть, мы никогда и не узнаем, что там произошло с Джюнко и ее дочкой на самом деле. А может быть, и узнаем, но в любом случае это произойдет не скоро.

– Ты знаешь, сигналы были такими сильными, что у меня даже голова разболелась. Я чуть было в медпункт не пошел.

– А о чем были сигналы?

– Ничего конкретного. Просто я видел какие-то образы, а еще ее лицо. Почему-то я сразу понял, что она больше не сможет у нас жить и что, когда я вернусь из интерната, ее уже не будет. Ну в общем, мне стало очень грустно и я все время думал, а как там дома. Заснуть никак не мог. Думал, а вдруг Джюнко умерла? Как там мама – наверное, она сидит и плачет, плачет…

– Ты что, не знаешь маму? Какие слезы – она позвонила своему другу и пошла с ним бар. До сих пор не вернулась, между прочим, – улыбнулась я.

– Значит, она потом будет плакать, – упрямо сказал брат, и я вдруг заметила, что он и сам чуть не плачет, глядя на фартук Джюнко, который был аккуратно сложен на маленьком сервировочном столике, стоявшем рядом с холодильником.

– Что же мне делать? Наверное, лучше вернуться… – наконец произнес он. – Как ты думаешь?

– Делай, как считаешь нужным. Хочешь – возвращайся, хочешь – оставайся. А Джюнко должна сама решить свои проблемы. Никто другой за нее этого делать не станет. Боюсь только, мы не скоро узнаем, что с ней и где она.

– Мама снова собирается выходить замуж? – вдруг спросил брат.

– Вполне возможно. – Я подумала, что молодой мамин любовник с радостью воспользуется представившимся ему шансом.

– А если они поженятся, что ты будешь делать?

– Я? Перееду куда-нибудь. Буду снимать квартиру. Мне не очень-то хочется жить в одном доме с таким молодым «папой».

– Значит, ты будешь жить с Рюичиро?

– Не знаю. Вряд ли.

– А со мной что будет?

Понятно, что он волнуется. В этом возрасте дети как домашние животные – во всем зависят от своих хозяев, то есть родителей.

– Ну мама же не дурочка какая-нибудь, и к тому же она тебя очень любит. Так что мне кажется, тебе нечего волноваться. Может, она и уехала тогда на Бали из упрямства, но женитьба – это гораздо серьезней. Ты, главное, не держи ничего в себе, – если есть что сказать, сразу говори. Ну и вообще, она же не прямо сейчас замуж собирается, а мы тут с тобой расфантазировались, – я засмеялась.

Ёшио, кажется, немного успокоился. Потом сказал, будто самому себе:

– Вот так всегда – один человек совершает какой-нибудь поступок, и это сразу отражается на его близких. Прямо как круги на воде.

И засмеялся…

Все это было как-то странно.

– Слушай, может, ты вернешься в интернат завтра утром? Я могу поехать с тобой и сказать, что ты ночевал дома, – предложила я.

Он покачал головой:

– Нет, лучше я сегодня поеду, чтобы никто не узнал. Но если что, то я тебе позвоню. А сейчас давай лучше вместе сходим и поедим рамен, пожалуйста! Поедим, и я сразу поеду.

Через несколько минут мы уже стояли у круглосуточного лотка и звучно втягивали в себя горячую лапшу, выуживая ее из аппетитно дымящегося бульона. Думаю, в этот поздний час меня с Ёшио легко можно было принять за возвращающуюся со смены мамашу-хостесс с ранним ребенком. Но сил думать об этом у меня не было. Я слишком устала.

– Слушай, от тебя за километр разит чесноком, – сказала я брату после того, как мы поели. – Тебе не кажется, что это немного подозрительно, если в девять утра ребенок вылезает из постели, весь пропахший мясным бульоном?

– Да. Об этом я не подумал.

– Ладно, держи жвачку. Вдруг тебе удастся их обмануть. – Я полезла в свою сумку, которую предусмотрительно взяла с собой, и достала оттуда пригоршню всяких жвачек и сосательных конфеток. Брат тут же зашелестел в темноте серебристой оберткой.

На улице не было ни души. Тишина. Старый день уже уснул, новый еще не проснулся. Время словно застыло.

Настроение было отличным, я шла по ночной улице и пыталась понять, чем же вызвано это приятное чувство какой-то завершенности, что ли. «Что я такого сегодня делала?» – думала я, и вдруг передо мной как живое встало лицо Джюнко. И сразу едва заметной болью кольнуло в сердце. Чему я радуюсь?! Ведь все так плохо. Все так ужасно, и никакого просвета впереди…

– Вот это да!! – вдруг воскликнул брат, глядя на небо.

Я посмотрела вверх и прямо над своей головой увидела ослепительную вспышку. Чиркнул по черному фону светящийся хвост. Комета. Белый, жемчужный свет еще некоторое время вспыхивал и переливался у меня перед глазами. Это длилось довольно долго – я бы могла загадать много – много желаний, если бы верила в то, что они сбываются. Но я не верила. Я просто стояла, задрав голову, и смотрела на миллионы сияющих звезд, которые продолжали висеть в небе и не собирались никуда падать.

– Сакуми, что это было? Комета или опять летающая тарелка? – спросил меня брат.

– Откуда я знаю? – улыбнулась я. – Это ты у нас специалист по НЛО.

– Это было так красиво!! Такой длинный хвост. Ну просто вообще!

Потом он помолчал и добавил:

– Я, кажется, понял.

– Понял что?

– Что когда ты вместе с кем-нибудь, кого очень любишь, и тебе по-настоящему хорошо, то тогда не важно, что ты видишь на небе – комету или летающую тарелку. И то и другое покажется таким красивым, что даже станет на секундочку страшно, – ответил брат.

20. Полуночная Золушка

В один из дней в послеобеденный час я заглянула в наш почтовый ящик и обнаружила там загадочный пакет на свое имя.

В пакете не было ничего, кроме аудиокассеты.

Адрес отправителя нигде не значился, а адрес получателя был написан крупным, уверенным – судя по всему, мужским – почерком.

Все это мне не очень понравилось, но любопытство пересилило – я решила послушать кассету. Честно говоря, я ожидала услышать что-нибудь вроде религиозной проповеди или рекламы стирального порошка, поэтому, когда из динамиков раздалась музыка, я здорово удивилась. Это была рок – баллада – красивая, но очень мрачная мелодия. Женский вокал. Всего одна песня и больше ничего.

Я окончательно перестала понимать, что происходит.

По-хорошему, надо было выкинуть эту кассету, и дело с концом, но что-то мне мешало. «А вдруг это не просто так? – думала я. – Вдруг во всем этом есть какой-то скрытый смысл?»

Баллада была на английском. После некоторых раздумий я засела за перевод. В результате получился следующий текст:

Закрой глаза и представь себе

ты совсем не та, что была раньше

самая стройная стриптизерша в баре

ты так умело двигаешь бедрами

давай поговорим о твоих безумных поездках

и о слякотных звездах

и о ловких опасных трюках

Закрой глаза и представь себе

что было, теперь прошло

На холме сияет хрустальный дворец

Ты торчала, прогуливала школу

А вчера вдруг приехал Брюс Бери

Помнишь его? Бешеный парень

Он мне казался таким крутым

Закрой глаза и представь

что тебя ожидает потом

Полуночная Золушка на дворцовом крыльце

Ты не знаешь, где лево, где право

Готова всех покусать

о ножах и вилках забыла – голодная как собака

не знаю, кто ставит здесь баллы

не знаю, кто правит здесь балом

и кто будет выть под закрытой дверью

обниму-ка тебя покрепче

но страх от этого не пройдет

Теперь все не так, как раньше

едва ли ты станешь прежней

я вспоминаю девчонку и ее слова

она мне их говорила

глядя на то, как я живу.

но ведь это все игра. Я тебя обнимаю

и уплываю в темноту – откуда я и пришла.

это все в шутку… не верь

Да-а… нельзя сказать, чтобы это хоть что-то прояснило…

Пытаясь понять, кто мог прислать мне эту кассету, я мысленно перебрала всех своих знакомых. Самой подходящей кандидатурой был Кодзуми – любитель тяжелого рока, поэтому, по своей привычке не откладывать дел на потом, я позвонила на Сайпан. Но мои подозрения оказались напрасными – Кодзуми ничего мне не посылал. Я немного поболтала с Сасэко, на несколько мгновений вновь ощутив соленый запах океана и неизменно сияющую голубизну неба, и повесила трубку.

Где-то на периферии моего сознания все еще звучала мрачная рок-баллада, – чтобы перевести текст, мне пришлось прослушать ее очень много раз.

Я чувствовала, что это не просто глупая шутка.

Кто-то пытался послать мне сообщение.

Кто-то, кто ощущает мир почти так же, как и я.

В отзвуках песни, далеким эхом доносившихся до меня из глубин моего сознания, чувствовалась боль – боль человека, который хочет донести до других что-то очень важное, но не знает как.

Время шло, но, как я и предполагала, от Джюнко не было никаких вестей.

Джюнко. Оказывается, это она держала нас всех вместе, как связующее звено. Для меня она была олицетворением материнства в гораздо большей степени, чем моя собственная мама.

С тех пор как Джюнко ушла, мы все расползлись, разбежались. Мама по вечерам чаще всего уходила из дома. Микико допоздна веселилась со своими университетскими друзьями. А я большую часть времени проводила с Рюичиро в его квартире. Это было довольно странное место, скудно обставленное, но зато наполненное воздухом свободы и независимости. Здесь меня никто не трогал.

Разумеется, он был первым, кто услышал кассету после меня.

На мой вопрос, знает ли он эту песню, он ответил, что, кажется, слышал ее когда-то давно.

– Это очень старая песня. Может, это кто-то из твоих бывших решил о себе напомнить? Любовное послание из прошлого, – добавил он с отвращением.

– Что за бред ты несешь! А для любовного послания и вообще как-то слишком мрачно, тебе не кажется? Ну скажи, что в этой песне любовного?

– Я вижу, ты внимательно вслушивалась, – заметил Рюичиро.

– Ой, а мы, оказывается, умеем ревновать, – ответила я, взглянув на него с интересом.

В полупустой просторной комнате на полу у стены стоял большой чемодан, в котором Рюичиро держал свою одежду. Он использовал чемодан вместо шкафа. Я взглянула на это чемодан и на секунду представила, что завтра Рюичиро снова уедет далеко – далеко. И от этой мысли мне стало так одиноко. Так странно и печально.

Я ведь просто пришла его проведать, но вот – выглядываю в окно, а там уже стоит вечер: солнце еще немного – и исчезнет за горизонтом, ненадолго оставив в небе после себя пурпурный след, а там глядишь, и засверкают на ночном небосклоне золотые звездочки…

… С улицы доносятся голоса тетушек, идущих в продуктовые лавки, и крики детей, возвращающихся домой. Одно за другим загораются окна, а у меня начинает бурчать в животе от голода… Человеческое тело по-своему отсчитывает время – с этим ничего не поделать, поэтому мне становится еще печальнее, а чувство одиночества разрастается до невообразимых размеров… И, тем не менее, жизнь продолжается. Я чувствую жизнь.

Если бы я была одна, без Рюичиро, не думаю, чтобы я так сильно все это переживала. Когда двое людей оказываются вместе, и время течет мимо них, и они наблюдают за этим течением – этого достаточно, чтобы вызвать к жизни яркие образы.

Уходящий куда-то вдаль густой лес, в котором всегда сумрачно, потому что солнце не может проникнуть сквозь его пышную листву, под его нависшие кроны…

Озеро в утренних лучах – как сияющий солнечный зайчик…

Высокие горы, вершины которых отражают солнечный свет подобно зеркалам…

Все эти прекрасные картины.

Подняв голову, я вижу Млечный Путь: тройственный союз Альтаира, Веги и Денеба. Смотрю вверх, пока не затекает шея. Смотрю на огромного белого лебедя, расправившего над нами свои крылья.

Все эти прекрасные чувства.

В тот момент, когда кажется, что время остановилось, ты вдруг понимаешь, что все продолжается. Где-то что-то движется, шевелится без остановки. Как больно это осознавать!

Но мы можем уйти вдвоем, можем покинуть все это. Мы приникнем к вечности, проникнем в желанный мир безвременья, который так далек и так прекрасен, что людям не под силу осознать и принять эту запредельную красоту. Поэтому в нашем мире не будет людей, а будут только горы и океан. И мы будет говорить с ними… Мир вне физического существования…

… Однако в животе у меня все громче урчит от голода. Ну и, кроме того, мне надо позвонить на работу и узнать, во сколько приходить завтра утром… Плюс еще тысяча подобных мелких дел. «Можно взять почитать этот журнал?» – «Ага, бери. Я уже его прочел», – гениальный диалог, но ни на что другое мы не способны… Наша плоть. Наши голоса. Места, которые нам доступны, и места вне нашей досягаемости, куда никогда – никогда не добраться. Скачут мои мысли, подстегиваемые одновременно ограниченностью и безграничьем.

Думать – это то, что мне остается, но именно поэтому мои мысли и включают в себя все – все – все…

Вот и заканчивается еще один роскошный день, уходит, унося с собой эти картины и эти чувства. Унося с собой мои мысли.

Что бы вы почувствовали, если бы ни с того ни с сего к вам на улице подошел взрослый незнакомый мужчина и окликнул вас: «Эта песня была про тебя. Ты внимательно ее слушала?»

Я так удивилась, что мне показалось, будто я вообще не здесь и все это происходит с кем-то другим. В другом мире, в другом измерении…

Обернувшись на голос, я увидела рядом с собой высокого человека, Позади него алело ясное вечернее небо. На вид человеку было не меньше тридцати пяти, а может быть, и все сорок. Дядечкой не назовешь – слишком для этого молод, но приятелем тоже не назвать – возраст уже не тот. Худой, малозаметный и, по-видимому, одинокий человек. У него были почти прозрачные светло – карие глаза. Как у Кодзуми…

– Не понимаю, о чем вы? – спросила я, тоскливо думая, что, пожалуй, пришла пора прикрывать эту лавочку по набору товарищей со странностями.

– Я о кассете, которую ты, если не ошибаюсь, получила по почте некоторое время назад. Это я ее послал, – сказал он тихо, но отчетливо.

– Ах, вот оно что. Вы об этом… Об этой кассете. Понятно. А могу я узнать, кто вы вообще такой?

– Хочешь знать, как меня зовут?

– Мне наплевать, как вас зовут. Лучше скажите, откуда вы знаете мой адрес, зачем вы прислали мне эту кассету и что все это значит?

– Меня называют Месмером. Просто Месмер, и все. Этого вполне достаточно, – сказал он.

«Здорово! – подумала я. – Сначала Лапша, а теперь Месмер. Замечательно!»

– Я слышал о тебе от твоего младшего брата. Когда он начал о тебе рассказывать, я почему-то сразу вспомнил эту песню. И я подумал, что если сначала послать тебе кассету и этим тебя заинтриговать, то, возможно, потом ты согласишься выслушать меня. Мне очень нужно с тобой поговорить. Я скоро уеду далеко – далеко, но перед этим я хотел бы уладить одно недоразумение, которое произошло между мной и твоим братом. Боюсь, он понял меня превратно.

– А вы, случайно, не знакомы с молодой женщиной, которая называет себя Лапшой? – спросила я.

– Конечно знаком. Канамэ – моя бывшая невеста.

– В таком случае я кое – что о вас слышала, – сказала я, недоумевая, что же такого страшного нашел в этом тихом и спокойном человеке мой брат.

Я представляла себе жениха Канамэ совсем по-другому – молодым и энергичным. А он оказался каким-то малохольным и немолодым. Я растерялась.

Однако он здорово придумал с этой кассетой – сразу видно, что голова у него неплохо работает. Так что надо быть начеку.

– Давай-ка пойдем сядем где-нибудь и немного поговорим. Если у тебя есть время, конечно, – предложил он.

Вообще-то мы договорились с Рюичиро. что сегодня вечером я зайду к нему, но у меня в запасе было еще около часа.

– Часа вам хватит? – спросила я.

– Конечно-конечно, – поспешно ответил он.

Мне не очень хотелось встречаться с Лапшой, поэтому вместо того, чтобы пойти в мое любимое кафе, мы с Месмером завернули в маленькую пивную под открытым небом, которая находилась в двух шагах от станции.

Вечер только начался, и, кроме нас, за столиками почти никого не было. Но зато те, кто был, заказывали пиво не переставая, и одетые в дешевую униформу официанты с озабоченными лицами сновали туда-сюда, едва удерживая в руках огромные пивные кружки, полные золотистого напитка.

На фоне вечернего темно-синего неба, с которого уже почти сошла закатная краснота, высились, поблескивая огнями, небоскребы. Окружающий пейзаж напоминал пазл с недостающими частями в самой середине картинки.

Мы с Месмером выбрали наиболее удаленный от входа столик. Я не представляла, с чего начать разговор. Ёшио и Канамэ говорили об этом человеке очень неохотно, и я почти ничего о нем не знала. А то немногое, что знала, было явно не в его пользу.

К счастью, Месмер заговорил первым.

– Ты, наверное, слышала обо мне только плохое, – с грустной улыбкой сказал он.

– Ну, можно сказать и так. Но вообще-то и мой брат, и Лапша не очень охотно о вас рассказывали, поэтому я мало что знаю. Почти что ничего.

– Просто в какой-то момент я решил взять твоего брата с собой в Калифорнию. Кажется, именно тогда все и пошло наперекосяк. Они меня неправильно поняли.

– Ка… Калифорния? – опешила я.

Тут к нашему столу подошел официант с подносом, на котором стояли тяжеленные кружки с пивом и много маленьких тарелочек с зелеными бобовыми стручками. Мы с Месмером умолкли. Наверное, официант принял нас за начальника и подчиненную, которые скрывают от других работников фирмы свои отношения. Он поставил перед нами по кружке, водрузил на середину стола две тарелочки с закуской и пошел к следующему клиенту. Мы чокнулись и выпили за знакомство. Первое летнее пиво… Из огромной – преогромной кружки.

Воздух вокруг пах летом. Но это не было вечное лето Сайпана. В Токио все как-то скоротечнее – вместо лета лишь его тень. Она примешалась ко вкусу пива, к зелени листвы, она легла на мои оголенные руки, и, подняв глаза к небу, я вдруг заметила, как широко оно раскинулось над городом, заполнив собой промежутки между домами.