Текст книги "Невинность палачей"

Жермен Дэтти, 83 года, и Мишель Бурдье, 59 лет

– Мадам Дэтти? Это Мишель! Как вы себя чувствуете?

В ответ – тишина. Хорошо она себя чувствует или плохо, пожилая дама никогда не отвечает на утреннее приветствие помощницы по дому. Мишель не обижается, она давно потеряла надежду установить с Жермен Дэтти дружеские отношения.

За этой старой развалиной она ухаживает уже два года. Трижды в неделю приходит в квартиру к одиннадцати утра, готовит обед, помогает ей поесть и устраивает перед телевизором, а сама хлопочет по хозяйству. Потом на час-полтора вывозит подопечную на прогулку. О самоотречении речь, конечно, не идет, но в остальном Мишель Бурдье добросовестно исполняет профессиональные обязанности, благо нрав у нее незлобивый и мягкий. Работа домашней помощницы не самая увлекательная, но у нее есть преимущество – она оплачивается. Иметь постоянное место и достойное жалованье – большое благо, Мишель это прекрасно известно. В свои без малого шестьдесят она гордится тем, что справляется сама и ни от кого не зависит. И, что особенно важно, никому ничего не должна.

Вот почему невыносимый характер Жермен Дэтти чаще вызывает у нее улыбку, чем слезы, хотя беспрерывные упреки и язвительные замечания неугомонной ведьмы иногда задевают за живое. Много раз Мишель, это воплощение безмятежности, подавляла в себе желание уйти, оставив старую мегеру вариться в собственной желчи. Ей нравится представлять себе тот сладкий миг, когда ее терпение лопнет: старуха отпустит очередное саркастичное замечание, в равной степени злое и несправедливое, и Мишель вдруг поймет: это предел, мадам Дэтти зашла слишком далеко. И тогда она, Мишель Бурдье, посмотрит на старую гарпию гневно и с достоинством, медленно развяжет фартук, аккуратно его снимет и театральным, дающим неизъяснимое удовлетворение жестом швырнет к ее ногам. Скорее всего, Жермен Дэтти возмутит эта не понятная для нее вспышка. И она пригрозит самым страшным – немедленным увольнением. На что Мишель ответит спокойно и твердо: «Это не вы меня увольняете, старая перечница! Это я возвращаю вам фартук!»

Эту сцену Мишель Бурдье проживала сотни раз. В мыслях. В мечтах. Жалкое удовольствие в сравнении с бесчисленными обидными ремарками, которые приходится сносить от невыносимой подопечной, но и оно утешает… Особенно ей нравится эпитет «старая перечница». Она выбирала его не один день: хотелось, чтобы это было нечто обидное, но без пошлости, унизительное – без грубости. Словом, сравнение, которое попало бы в десятку и выразило ее мнение о происходящем. Еще один повод для гордости – выражение «Я возвращаю вам фартук!». В паре с выразительным жестом это не может не произвести впечатления. Лаконично и эффектно. На случай, если до старой перечницы еще не дошло.

Жаль только, что Мишель ничего подобного позволить себе не может. Уход за Жермен Дэтти – ее основная работа, приносящая бóльшую часть дохода. Мишель не может так просто отказаться от этих денег. Прощай, дерзость, чувство собственного достоинства и внутреннее удовлетворение! Она стискивает зубы и изображает на лице привычную фальшивую улыбку. В конце концов, это ее работа.

Сегодня утром все идет, как обычно. Жермен в гостиной, она уже сидит в инвалидном кресле. Ее дочь приходит каждое утро, чтобы разбудить мать и помочь ей умыться и одеться, после чего отправляется на работу. Дни пожилой дамы расписаны, как нотная бумага, – неизменный ритуал, который она навязывает своему окружению и сердится, если что-то или кто-то его нарушает. Поэтому и Мишель придерживается единожды установленного графика. Она делает попытку завязать разговор, наталкивается на хмурое молчание со стороны Жермен, притворяется, что это ее нисколько не задело, пересаживает подопечную из кресла на колесах в другое, поменьше размером, и ставит рядом обязательные аксессуары – чашку и термос с кофе.

Через час обед готов.

– Что это за тошнотворная жижа? – ворчливо интересуется старуха. Она с отвращением смотрит на тарелку, поданную домашней помощницей.

– Не говорите глупости, мадам Дэтти, – снисходительно отзывается Мишель. – Это аши пармантье, вы ее очень любите.

– «Блевотина пармантье» ты хотела сказать! Кухарка ты никчемная, я это давно поняла. Бедный твой муж!

– У меня нет мужа, и вы это знаете.

– Это многое объясняет.

Мишель Бурдье предпочитает промолчать. Она протягивает Жермен Дэтти столовые приборы, и та с пренебрежением их принимает. Запеканка мало похожа на то, о чем она только что упомянула, но старуха скорее удавится, чем продемонстрирует свой аппетит. Комплименты для нее – нечто совершенно ненужное, вроде коллекции бикини в разгар зимы.

– Вкусно? – спрашивает Мишель, которая не может отказать себе в удовольствии поддразнить старую вредину.

– Надо же что-то есть…

– Холодильник почти пустой, – продолжает она, пропуская грубость мимо ушей. – Если желаете, после обеда сходим за покупками.

– Хочешь меня развлечь? Заранее дрожу от нетерпения!

Домашняя помощница смотрит на свою ворчливую подопечную. Утратившие четкость черты лица ее словно бы стекают в бесплодные складки на лице. Рот с несуществующими губами взяли в кольцо глубокие морщины, глаза упрямо смотрят куда-то поверх головы Мишель – чтобы, не приведи Господь, не удостоить ее взглядом. Седые волосы похожи на копну сена и торчат в разные стороны… Неэстетичное зрелище. В конечном счете, внешность четко отражает ее характер – неуживчивый, суровый, неблагодарный. И это не говоря о пассивности, граничащей с апатией. Жермен Дэтти проводит дни в безделье, ничем и никем не интересуется, только жалуется и злословит. Мишель трудно представить, что когда-то это озлобленное, желчное создание было энергичной и кокетливой молодой женщиной, о чем свидетельствуют фотографии на стенах и на каминной полке. Жермен Дэтти – одна из тех женщин, которые уже в «Славное тридцатилетие»[5]5
  Период с 1945 по 1973 год, когда во многих европейских странах был отмечен активный рост экономики и уровня жизни.


[Закрыть] предпочли самостоятельность и активную профессиональную деятельность роли жены и матери, которую им навязывало общество. Мадам Дэтти не побоялась рискнуть, хотя в итоге это и стоило ей многих неприятностей, включая утрату подвижности, – по меньшей мере, так Мишель Бурдье истолковала недомолвки и полунамеки дочери своей клиентки. Ничего определенного домашняя помощница не узнала, да и не пыталась узнать. Единственное, что было известно наверняка, так это что ее раздражительная подопечная значительную часть своей жизни сражалась с предрассудками и дискриминацией женщин, добиваясь признания их прав и того факта, что различия в общественном статусе мужчин и женщин все-таки существуют. Так что для своего времени Жермен Дэтти была личностью примечательной. Жаль, что сегодня от нее мало что осталось…

Ближе к часу дня домашняя помощница включает телевизор и оставляет подопечную дремать за просмотром рекламных роликов на канале телешопинга. Заметает в кухне, моет посуду, наводит порядок там, где это необходимо, потом останавливается в раздумье: заняться стиркой или вымыть окна? Оба занятия тяжелые и не вдохновляют, но во втором случае не придется хотя бы тащить тяжелое белье в «Lavomatic»…

И Мишель делает выбор в пользу окон.

Она принимается за работу и начинает с окон в кухне. Орошает стекла обезжиривающим составом, ловко орудует специальным скребком, потом повторяет всю операцию снова. Остается только протереть стекла старой смятой газетой. Мишель по опыту знает – это лучшее средство для удаления разводов.

– Мадам Дэтти! Я не нахожу газет! Можете сказать, куда вы…

Мишель умолкает. Жермен спит в кресле, склонив голову набок, в уголке рта поблескивает тонкая струйка слюны. Домашняя помощница не спешит ее будить: спящая кобра, по крайней мере, хотя бы не плюется ядом. Порывшись в кухонных шкафчиках, она направляется в гостиную и осматривает по очереди стеллажи и коробку для хранения прессы, в которой обнаруживается несколько номеров журнала «People» с глянцевой бумагой; обшаривает внимательным взглядом холл и заканчивает спальней. Там она находит искомое: в платяном шкафу на верхней полке лежат три старые, пожелтевшие от времени газеты. Мишель берет их в руки. На английском, напечатаны в 1929 году, и давным-давно устарели… Но для протирки окон подойдут отлично.

Женщина возвращается в кухню. Отрывает у первой газеты титульный лист, сминает в комок и энергично натирает им стекло. Результат ее вполне устраивает. Дальше – зеркало в ванной, окна в спальне и гостиной. Через сорок пять минут не остается ни клочка от трех антикварных изданий, описывающих биржевой крах 1929 года. Этот раритет достался Жермен Дэтти от отца, бывшего банкира и финансового гения, помешанного на цифрах, биржевых операциях и колебаниях обменного курса. Ее единственное наследство, похищенное тайком от сестер из родительского дома, когда мать и отец умерли. После семейной ссоры, оставившей ее, тогда совсем еще юную, без помощи и финансовой поддержки, Жермен разорвала все связи с родными. Долгое время это спрятанное от всех сокровище представлялось ей реваншем над жизнью, своего рода военным трофеем, страховым полисом на приличную сумму. Она верила: придет день, и эти инкунабулы[6]6
  Инкунабулы (от лат. incunabula – «колыбель», «начало») – книги, изданные в Европе от начала книгопечатания и до 1 января 1501 года. Издания этого периода очень редки, так как их тиражи составляли 100–300 экземпляров.


[Закрыть] помогут ей пнуть в нос поскупившуюся на счастье судьбу. Но «день» так и не настал, и газеты мирно покоились на полке. Три публикации, за которые любители антикварной прессы и увлеченные финансисты готовы (хотя теперь правильнее будет сказать «были готовы») заплатить небольшое состояние, – растерзаны, порваны на клочки, уничтожены. Превратились в кашу.

Мишель тихонько насвистывает себе под нос. День погожий, невыносимая старуха за час ни разу не открыла рта. Жизнь прекрасна! По крайней мере могло бы быть и хуже. Намного хуже.

Домашней помощнице остается провести с подопечной всего час. Нехотя она решается разбудить старую гарпию.

– Мадам Дэтти! Мы идем за покупками?

– Оставь меня в покое! – брюзгливо отзывается пожилая дама.

– Подумайте хорошенько, холодильник почти пустой. Вам ведь нужен хлеб, сыр, суп…

– Сходи в магазин сама.

– Об этом и речи быть не может! Ваша дочь распорядилась вывозить вас на прогулку. И потом, сегодня чудесная погода. Вам будет приятно подышать свежим воздухом.

– Мне будет приятно, если ты от меня отстанешь!

– Отстану, как только пересадим вас в инвалидное кресло!

Не дожидаясь новых возражений, Мишель подкатывает инвалидную коляску к креслу Жермен, после чего становится за спинкой, чтобы удобнее было крепко схватить старуху под мышки и переместить на новое седалище.

– Ох! Осторожнее можно? – тут же восклицает старая ведьма. – Надо же быть такой безрукой!

– Лучше бы помогли, вместо того чтобы ворчать, – просит Мишель, которая в этот момент уже приподняла ее и держит на вытянутых руках.

Обе женщины пыхтят от натуги, и чем больше упирается Жермен Дэтти, тем тяжелее приходится Мишель Бурдье. Тем не менее ей все-таки удается подвинуть старуху набок, и она небрежно опускает свою ношу в инвалидное кресло. Не обращая внимания на поток жалоб, она поочередно выполняет действия, предшествующие выходу на улицу: набрасывает пожилой даме кофту на плечи, кладет ей на колени сумочку и надевает туфли вместо тапочек.

Теперь они готовы.

Неудержимый поток ядовитых комментариев Жермен в конце концов иссякает. Вид у нее по-прежнему хмурый, но Мишель не обращает на это внимания. Старуха молчит – и слава богу…

– Вперед! – провозглашает она, направляя кресло к входной двери.

На улице Мишель поворачивает направо.

– Я думала, мы едем за покупками! – моментально возмущается Жермен.

– Так и есть, – соглашается Мишель.

Жермен Дэтти резко нажимает на тормозной рычаг, и коляска останавливается. Для Мишель это полная неожиданность, и она едва не ударяется со всей силы о спинку.

– В магазин Леклерка мы не пойдем! – сварливо заявляет старая ведьма. – Если хочешь оправдать жалованье, которое тебе платит моя дочь, избавь меня от толпы толстяков и невротиков!

– Хорошо, – улыбается помощница по дому. – Куда вы хотите пойти?

– Мини-маркет на улице де-Терм мне прекрасно подходит.

– Как пожелаете!

Леа Фронсак, 27 лет

Пальцы крепко сжимают чашку, чтобы не потерять ни единой жемчужины тепла… Леá допивает кофе. Ее взгляд блуждает по кухне, в голове – туман. Она еще не проснулась как следует, хотя час не ранний. Трудно проснуться, когда не осталось ни мечты, ни надежды. Жизнь не всегда милосердна, и когда груз сожалений становится особенно тяжким, молодая женщина находит прибежище только в состоянии бессознательности. Вот и сегодняшний день, едва начатый, не обещает ничего хорошего – она готова дать обе руки на отсечение. Те самые руки, которые держат сейчас чашку, ладошки прижаты к еще теплой эмали…

Леа бросает взгляд на настенные часы и решает, что пора встряхнуться. Заставить мотор завестись, чтобы было откуда черпать силы для дел, которые заполнят ее часы, минуты и секунды, – до самого вечера. Она с тревогой думает о том, что к трем пополудни Фред заедет за Эмилем и что если сегодняшнее утро ее не радует, предстоящая неделя будет еще хуже.

Первые движения всегда самые трудные. Леа Фронсак заставляет себя встать и, не выпуская чашку из рук, подходит к мойке и кладет ее туда. Потом выходит из кухни и направляется в ванную. Очередная попытка вернуть себе человеческое лицо… Ради Эмиля, чтобы он запомнил маму если не симпатичной, то хотя бы аккуратной. Красота – предмет дамского туалета, который она перестала носить полтора года назад.

Проходя по коридору, она заглядывает в спальню. Телевизор включен, на экране мелькают герои яркого мультика. Перед светящимся экраном – неподвижная фигурка Эмиля. Мальчик сидит на большой кровати и второй раз подряд смотрит «Книгу джунглей». Особенно в этом мультфильме ему нравится музыка. Леа Фронсак некоторое время любуется своим ненаглядным маленьким человечком. Ребенок сидит, чуть наклонившись вперед, к экрану. Она представляет себе его взгляд, словно бы загипнотизированный историей, которую показывает телевизор. При мысли, что скоро его заберут, молодая мать содрогается и проглатывает всхлип.

Неделя – это так долго…

С ноющим сердцем Леа Фронсак идет дальше, в ванную. Стоит долгие минуты под душем – пытается смыть слой депрессии, приставшей к коже, как грязь, энергично растирает исхудавшее тело, длинные и тощие руки и ноги, изможденное лицо. Все зря… Она включает обжигающе горячую воду, но ощущение грязи никуда не девается. Леа Фронсак быстро вытирается полотенцем – необходимое действие, с которым она старается покончить побыстрее, потом натягивает спортивный костюм, первым попавшийся под руку. Тот же самый, что и вчера. И позавчера. Отвернувшись от отражения в зеркале, не заботясь ни о прическе, ни о макияже, она выходит из ванной.

В спальне ребенок даже не шелохнулся. Леа решает воспользоваться моментом, чтобы собрать его вещи, – занятие жестокое, но необходимое, с которым хочется как можно скорее покончить. Кое-что из одежды, туалетные принадлежности. Не забыть любимую мягкую игрушку…

Молодая женщина замирает. Ни одного подгузника! Днем Эмиль чистенький, но на ночь ему их еще надевают, что неудивительно, ведь малышу всего три года. Леа прикусывает нижнюю губу и устало вздыхает. Она уже слышит обидные реплики Фреда, желчные упреки и едва завуалированные обвинения, словно она нарочно сделала так, что подгузники закончились, только бы усложнить ему жизнь. И если она не хочет, чтобы процедура передачи сына от одного родителя к другому, болезненная сама по себе, превратилась в кошмар, по дороге в парк нужно заглянуть в мини-маркет на улице де-Терм. Конечно, придется взять с собой в магазин и Эмиля, который, столкнувшись с бесчисленными соблазнами общества потребления, превращается в маленькое чудовище.

А что, если?..

Леа Фронсак выходит в коридор и неслышными шагами приближается к спальне. Заглядывает в комнату и видит, что сын сидит в той же позе и все его внимание сосредоточено на экране. За это время он едва ли пальчиком пошевелил…

Что, если сходить в мини-маркет сейчас? Хватит десяти минут, даже меньше. В это время там почти не бывает посетителей, и сам магазин – метрах в трехстах от дома. Если поспешить, сын даже не заметит ее отсутствия, настолько он увлечен мультиком, который будет идти еще добрых полчаса. И тогда она сможет провести оставшееся время с ним, насладиться каждой секундой!

Леа колеблется. Это рискованно. А вдруг что-то случится, вдруг Эмиль что-нибудь захочет и позовет ее? Поймет, что остался один, и испугается? Вдруг…

Десять минут! Уже больше двух часов он не сводит глаз с экрана как зачарованный. Было бы странно, если бы…

Если бы…

Молодая женщина в раздражении пожимает плечами. Чем тратить драгоценное время на сомнения, не умнее ли сбегать в магазин и поскорее вернуться к своему малышу?

Хватит ломать себе голову! Леа Фронсак надевает эспадрильи, натягивает курточку и выходит на лестничную площадку. Через несколько секунд она уже на улице и быстрым шагом направляется к мини-маркету на улице де-Терм.

Гийом Вандеркерен, 24 года

Сегодня можно поваляться… Это единственный день недели, когда Гийому позволительно забыть о будильнике. Ведь даже воскресенье у парня – не выходной. Обязаловка, но только семейная: успеть на поезд в 10.40, чтобы в 12.04 быть в Меце и занять свое место за столом, когда подадут воскресный обед. Гийом прекрасно бы без этого обошелся. Он в том возрасте, когда жизнь представляется бесконечной, родители – бессмертными, так нужно ли, черт возьми, собираться каждую неделю ради того, что одни именуют традицией, другие – обязанностью, а третьи – пыткой? Балансируя между самопожертвованием и уступкой, семьи собираются по воскресеньям и подают на стол размолвки на красивых тарелках: водружают их посреди стола – поджаристые или хорошо протушенные, запеченные в духовке или припущенные в сливочном масле…

Гийом любит пятницу. Это его день. Можно не думать о родных и работе. Бывать где хочется, бездумно тратить время и ни перед кем не отчитываться. Мец далеко, работа подождет до завтра. Впереди целый день, и можно лениться хоть до полудня, самому решать, хочешь вообще чем-то заняться или нет, позволить себе роскошь выбора.

Именно этим он и занят, когда мобильный на прикроватном столике вдруг начинает вибрировать и на экране высвечивается номер Камий. Он колеблется: напарница звонит, только когда он ей зачем-то нужен. Хотя, в общем-то, она ему нравится. Вместе они шутят, подтрунивают друг над другом, иногда даже ссорятся… Но только на работе. Стоит им переступить порог станции RER, как симпатия начинает вянуть; на платформе, когда каждый стоит на своей стороне – ему налево, ей направо, – она уже агонизирует, а когда подходит первый поезд, и вовсе рассеивается.

Это происходит каждую среду и субботу – два дня в неделю, когда они заканчивают одновременно. В остальные дни они с Камий работают по очереди, сменяя друг друга. Еще одна сотрудница, Карен, приходит помочь с полудня до двух и с четырех до восьми вечера – в часы, когда клиентов особенно много.

Вечером, когда Гийом и Камий вместе уходят с работы, по пути к станции RER они успевают обменяться анекдотом или парой фраз. Потом прощальный жест, привычное «До завтра!» – и каждый поворачивает в свою сторону: ему налево, ей направо. В общем, все как обычно.

Хотя нет, три недели назад случилось нечто неожиданное. Гийом предложил Камий выпить по стаканчику, и Камий согласилась. Вечер молодые люди провели за столиком кафе – болтали, рассказывали о себе. Вечер соприкоснулся с ночью, их руки – тоже, потом пришел черед поцелуев… Утром они проснулись в одной постели.

Камий убежала, едва забрезжил день. Ни горячих круассанов, которые так хорошо помогают проснуться, ни аромата кофе – словом, никакой романтики, Гийом это сразу понял. И когда они встретились в полдень – она уже уходила, а он только заступал на смену, – два звонких поцелуя в каждую щеку прозвучали похоронным звоном над его только-только зародившейся надеждой.

Ночь без будущего. Ночь, которая ничего не изменит.

А потом вернулась обыденность. По средам и субботам они проходят несколько метров до станции RER, обмениваются парой фраз, расходятся по разным концам платформы.

Поэтому, когда Камий звонит в пятницу утром, Гийом раздумывает, брать трубку или нет. Но длится его раздумье недолго. Камий ему нравится. Она красивая, как секрет, как потаенное желание, как надежда украдкой… Гийом в том возрасте, когда возможности безграничны, а иллюзии – абсолютны.

Юноша хватает телефон. Гаджет тренькает еще два раза, отвлекая своего владельца от несбыточных фантазий, после чего Гийом наконец нажимает на клавишу.

– Гийом к вашим услугам! Чем могу быть полезен?

На том конце провода голос Камий звучит глухо:

– Гийом, мне страшно неприятно беспокоить тебя в выходной, но у меня проблема.

– Я уже догадался, моя красавица. Иначе бы ты не позвонила, – иронично замечает он. – Что у тебя стряслось?

– Я заболела. Мне плохо, Гийом! Меня тошнит и рвет целую неделю.

– …

– Ты меня слышишь?

– Да, слышу. И что ты хочешь, чтобы я сделал?

– По-моему, ты так и не понял, что я пытаюсь тебе сказать.

Почему же, Гийом прекрасно понял, что она хочет сказать. Разве у нее может быть другой повод для звонка?

– Ты хочешь, чтобы я тебя подменил, верно?

Короткая пауза. Молчание Камий говорит о том, насколько велико ее изумление.

– Нет! Ну, в общем-то, да… Но это не самое важное.

Да неужели? Что может быть важнее единственного выходного за всю неделю? И у нее еще хватает нахальства самой решать, что для него важно, а что нет! Он не собирается жертвовать ради нее выходным, он дал себе слово. Неприятно, когда тебя считают простаком, который всегда готов услужить, а когда сам кого-то о чем-то попросишь – у всех находятся дела.

– Послушай, Камий, мне очень жаль, но…

– Меня тошнит по утрам! Это тебе ни о чем не говорит?

– Ну… Ты что, каждый вечер напиваешься?

– Ты дурак или говоришь это нарочно?

На мгновение Гийом обдумывает услышанное. И когда очевидность обрушивается на него, остается одна-единственная мысль: «Дурак – это еще легко сказано!»

По ошарашенному молчанию собеседника Камий понимает, что он наконец-то все понял.

– Послушай, сегодня после обеда я иду к своему гинекологу, я договорилась, меня примут вне очереди. И мне, конечно, нужно, чтобы ты подменил меня на работе. Начиная с половины первого.

– Хорошо.

– Я позвоню, как только узнаю что-то конкретное. В смысле, если все подтвердится, я сразу тебе сообщу.

– Буду ждать.

– Ну ладно. Молись доброму боженьке, чтобы это было не то, что я думаю…

– О’кей.

Камий вешает трубку не сразу. Она догадывается, какой хаос царит в мыслях Гийома, она сама балансирует между ужасом и смущением. И что только на нее нашло? Переспать с типом, которого даже не любишь…

– Ты приедешь и подменишь меня в половине первого, так? – повторяет она, чтобы убедиться, что Гийом понял, что от него требуется. – А я наберу тебя сразу, как только что-то выясню. Договорились?

– Да.

Прежде чем рассерженная девушка успевает отключиться, Гийом слышит ее досадливый вздох. Он долго стоит не шевелясь. Как будто ноги приросли к полу. Масштаб последствий, которые повлекла за собой ночь безрассудства, ночь без будущего, ночь, которая ничего не должна бы изменить, ошеломляет… Вопросы вертятся в голове, как припев назойливой песни. Она начинается с нескольких повторяющихся нот – «Почему? Как? Почему? Как?» – а потом утрачивает монотонность, обогащается новыми нюансами: «Что, если все подтвердится?», «Что, если это правда?», «Что вообще теперь делать?..»

Гийом сам не помнит, сколько времени так стои́т. Кажется, целую вечность. Телефон он по-прежнему прижимает к уху – словно ждет опровержения, ждет, что на том конце провода кто-нибудь засмеется и скажет, что все это шутка. Идиотская, да, но, к счастью, всего лишь шутка. Как в тех видео с YouTube – гротескных пародиях, которые он обожает. Постановочные розыгрыши, порой глупейшие и жестокие, жертвы которых успевают получить психическую травму на всю жизнь, прежде чем окружающие начнут дико ржать и аплодировать бедолаге с перекошенным от ужаса лицом, вопя: «И ты поверил? Это же не всерьез!»

Это не всерьез…

Если бы! Нажимая отбой, Камий даже не думала смеяться.

Гийом встряхивается, кладет телефон на место. Пытается собраться с мыслями, прогнать расплывшийся в голове туман. В горле пересохло, движения стали какими-то судорожными, руки и ноги не слушаются. Боль во всем теле такая, будто он только что пробежал марафон. Что теперь делать?

Юноша смотрит на часы. Почти одиннадцать. Если он хочет попасть на работу к половине первого, надо начинать шевелиться… Гийом кивает сам себе, как будто мужества от этого прибавится. И вылезает из постели.

Через полтора часа он занимает место за кассой в мини-маркете на улице де-Терм и думает только о звонке – самом важном в его жизни, еще такой недолгой.