Текст книги "Так далеко, так близко..."

А еще через двадцать четыре часа Лоринг уже знал, кто я такая. Потом он узнал, когда родилась Ариэль и в каком роддоме это произошло. С помощью французского детектива он следил за мной несколько лет на тот случай, если Джо Энтони снова попытается встретиться со мной. Что же до фотографии, то он купил ее у фотографа в «Ля Шэнга» на следующий день после того, как она была сделана, и хранил ее все эти годы.

Я сказала, что достану деньги, договорились о встрече через три дня и ушла из отеля «Скриб». По дороге домой сидя в такси, я говорила себе, что Лоринг ничего не может доказать, что я не покорюсь шантажу, но едва войдя в дом, поняла, что покорюсь. Ведь у меня есть, что терять.

Мне потребовалось несколько дней, чтобы собрать нужную сумму, в основном потому, что я хотела заплатить Лорингу наличными. К счастью, мой покойный муж Хэрри Робсон оставил меня достаточно богатой вдовой, и часть этого состояния я потратила на плату шантажисту.

Встретившись с Лорингом в конце недели, я потребовала фотографию в обмен на деньги. И заставила его поклясться, что он больше не появится. Но я понимала, что тут никаких гарантий быть не может. В тот день я пошла на большой риск, желая избавиться от него и покончить со всем этим.

Сэм Лоринг дал мне слово, как если бы оно чего-то стоило, поклялся, что я никогда его больше не увижу. И отдал фотографию.

После чего ое сказал:

– Красивый парень, этот Джо Энтони, неправда ли? Только вовсе он не Джо и не Энтони. – И когда я спросила, что он имеет ввиду, он ответил: – Графиня, не только вы прибегли к маскараду и изображали из себя не то, что вы есть, живя под вымышленным именем. Джо поступил так же. Его настоящее имя – Себастьян Лок.

33

Вивьен не сводила с меня глаз. Она потеряла дар речи и побледнела. Потом воскликнула:

– Ах, Боже мой! Если Себастьян – это Джо Энтони, значит, он – отец Ариэль? Боже мой! – она затрясла головой, словно пытаясь отогнать эту мысль. – О Боже мой! нет, нет!

Я ожидала такой реакции и теперь просто кивнула и сказала спокойно:

– Да.

– И Себастьян узнал об этом, графиня? Потому он и убил себя? Наверняка! Конечно! Он совершил самоубийство, узнав, что виновен в кровосмешении, хотя и по неведению. Это так, правда?

Я помолчала, а потом медленно сказала:

– Если уж вы хотите понять все, Вивьен, я должна начать с начала… с начала моей жизни…

Я родилась в апреле 1922 года. Мои родители – Найл и Морин Рафферти, и меня окрестили Мэри Эллен. Мы жили в Нью-Йорке в районе Квинзе, и первые пять лет моя жизнь была вполне благополучна. Все сразу переменилось для меня и моей матери, когда отец погиб в 1927 году. Он был рабочим-строителем, и на него упала стальная балка. Ему разбило голову.

Два года мать пыталась заработать на жизнь, но у нее это плохо получалось, несмотря на героические усилия.

Она была хорошенькая, хотя и несколько хрупкого сложения, и когда появился Томми Рэган, старый друг моего отца, он сразу стал добиваться ее благосклонности. Томми, которого все знали как человека работающего и пьющего, был холостяком. Она ему приглянулась, и через пару месяцев они поженились.

У моего отчима была постоянная работа. Он был одним из управляющих большой процветающей фермы в округе Сомерсет около Типэка, в Нью-Джерси. Он получал хорошее жалование, и еще в его распоряжении был дом, расположенный в этом имении, дом, достаточно просторный для нас, его новой семьи, как говорил он.

Сначала я решила, что все это чудесно – жизнь в сельской местности, на ферме, с человеком, который будет заботиться о нас. Скоро я поняла, что очень ошиблась. Я раздражала Томми Рэгана, ему было противно, что под ногами у него крутится чужой ребенок. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что он до безумия ревновал мою мать ко мне, потому что она любила меня, и я занимала в ее сердце особое место.

Он вымещал на мне все свое раздражение, когда дела у него шли плохо, а часто и когда они шли хорошо. Он был тяжелый человек, который в раздражении мог, не раздумывая, ударить меня.

В первое время после женитьбы на моей матери ое был осторожен и никогда не бил меня в ее присутствии, но потом, поняв, что она целиком зависит от него, перестал сдерживаться. Или, может быть, для него перестало иметь значение, что она о нем подумает. Я никогда не узнаю этого наверняка, Вивьен, но я знаю, что всякий внешний лоск слетел с их жизни очень быстро.

Ко мне он был безжалостен. Его девизом было: «кто бережет розги, тот портит ребенка». Уверяю вас, что если бы количество порок, которым он меня подверг, действительно имело бы какое-то значение, я никогда не испортилась бы.

Томми Рэган был приверженцем строжайшей дисциплины и образчиком человека, мстительного по природе, который обретя даже небольшую власть, превращается в тирана. Трус и хвастун, он выбирал самых слабых и беззащитных, которые не могли дать сдачи.

Нас с мамой он просто терроризировал. Я старалась не попадаться ему на глаза. Мама пыталась защитить меня, но ей почти никогда это не удавалось. Я часто слышала, как она плачет по ночам, особенно, когда он пил.

Итак, мой отчим сделал из меня козла отпущения. Через много лет, после того, как я уехала с фермы, я поняла, какой это был садист.

К несчастью и к сожалению, всего через три года после вступления в брак у мамы началось сердечное заболевание, и она превратилась в полуинвалида. По большей части она была прикована к постели. Ее болезнь приводила отчима в ярость, и моя жизнь стала совсем невыносима. Мало того, что он бил меня, когда ему вздумается, он превратил меня в поденщицу. Он заставил меня прибираться в доме, готовить для него, для нас, поскольку мама, как правило, была очень слаба. Мне было десять лет.

Я быстро росла. К тринадцати годам я была хорошо развита физически и выглядела старше своих лет. точнее всего было бы сказать, что я выглядела вполне зрелой девушкой. Но при все моей пышности я была еще бутоном, я еще не расцвела. Однако мама уже говорила мне, что я буду красавицей, когда вырасту.

Однажды, летом 1935 года, я попалась на глаза хозяину фермы. И теперь всякий раз, как я шла по имению, он смотрел на меня пристальней и дольше, чем всегда.

Он стал благожелателен и приглашал меня в большой дом, чаще всего, в контору, где дарил мне конфеты и шоколад, ленты для волос, старые журналы и даже один раз книгу. И скоро его руки стали шарить по моему телу, по грудям и под юбкой, по ногам и везде, где ему хотелось.

Начался этот постоянный ужас, Вивьен. Вскоре он начал расстегивать брюки, заставляя прикасаться к себе. Иногда он заставлял меня снять что-нибудь из одежды.

Я была в ужасе. но что я могла сделать, чтобы прекратить это? Мама больна; я не хотела огорчать ее, ухудшать ее состояние своими горестями. К отчиму я не могла даже подойти, да и все равно он мне не поверил бы. Может быть, он даже и знал обо всем, но притворялся, что ничего не замечает. Какое ему до меня дело? Ведь я для него – не более чем помеха. Я старалась не думать о том, что происходит.

Хозяин пригрозил мне – если я пророню хоть слово о том, что он делает со мной в конторе, он вышвырнет всех нас. Он уволит отчима и выставит его без денег и без всяких рекомендаций.

Я обвиняла себя, пологая, что сама виновата в том, что он обращается со мной так распущенно. Как раз перед тем, как он начал преследовать меня, его навестила его мать, и она сказала, что я красивая девочка. А потом добавила злорадно, что моя красота обязательно навлечет на меня множество неприятностей. Что она приведет меня прямой дорогой в ад, где Сатана с нетерпением поджидает таких, как я. По моему мнению, ее сын и был воплощенным Сатаной.

Когда мне было четырнадцать лет, он изнасиловал меня. Это было в сентябре 1963 года. Я, конечно, была девственницей, а поскольку он был страшно груб, крови было много.

Это событие вызвало кое-какой переполох. В спешке он забыл закрыть дверь, и экономка нас обнаружила. наш растерзанный вид, кровь на коврике – не нужно было иметь особого воображения, чтобы понять, что случилось. она все поняла и сказала ему об этом. Но, как и все на ферме, она боялась потерять работу. Поэтому он продолжал делать со мной все, что хотел.

Зима еще не настала, а я забеременела. Мне было пятнадцать. Поняв, что я понесла, я страшно испугалась. Но времена были тяжелые, он был хозяином моего отчима, мы зависели от него целиком и полностью. Поэтому о моем положении не особенно-то и говорили. Мама плакала. Отчим обвинял меня.

Владельцу фермы шел четвертый десяток, и он никогда не был женат. Ему, должно быть, понравилась идея обзавестись женой и ребенком. К великому удивлению Томми Рэгана и моему, он женился на мне – из-за ребенка. Свадьба состоялась на ферме. Местный судья оформил документы, все произошло просто и быстро.

Как ни странно, он сразу же уехал и оставил меня жить в прежнем доме вместе с моей матерью и отчимом. Вернувшись неожиданно на ферму через пару месяцев, он перевел меня в свой дом. он спал со мной до тех пор, пока это не стало невозможным из-за моего положения, Но он почти не разговаривал со мной, и никаких чувств между нами не было. Я мечтала сбежать от него, но понимала, что не могу этого сделать.

В первый день июня начались роды. Они продолжались почти два дня, и когда, наконец, младенец появился на свет третьего июня, я была совершенно обессилена. Мне сказали, что ребенок умер.

Несколько месяцев я тяжело болела. Я и не хотела поправляться, хотя была очень слаба, измучена и испугана. Пока я болею и лежу в постели, мне никто не причинит вреда. Но, конечно, я не могла прятаться вечно. Когда, наконец, я встала, отчим сообщил, что муж отправляет меня для выздоровления отдохнуть. Было решено, что я поеду в Лондон пожить к маминой сестре Бронах. Очевидно, это была мамина идея, и, что самое удивительное, что мой муж согласился.

Не могу выразить, с каким облегчением я готовилась к отъезду. Я не виделась с мужем до моего отъезда в Нью-Йорк, где должна была сесть на пароход, – он был в Канаде по каким-то своим делам. Он заплатил за мой приезд и кое-какую новую одежду и выдал триста долларов на жизнь в Лондоне.

Я навсегда запомнила, что сказала мне мама в день моего отъезда с фермы, запомнила ее лицо, ее взгляд, ее голос. «Не возвращайся в эти края, доченька», – прошептала она, когда я наклонилась, чтобы поцеловать ее. Она сказала, что любит меня, и я запомнила, какой счастливый вид был у нее в то утро. Очевидно, она с облегчением почувствовала, что я спасена.

Я глотнула шампанского и устроилась на диване поудобней.

Вивьен, с тревогой наблюдавшая за мной, воскликнула:

– Вы ведь еще не кончили, графиня Зоэ? Я хочу услышать ваш рассказ до конца. Прошу вас!

– Тогда слушайте, Вивьен. Я расскажу вам все… то, о чем никто не знает.

34

Вторая моя жизнь началась в Лондоне. Она была гораздо счастливее первой, во многом благодаря моей тетке Бронах.

Она была младшей сестрой моей матери. Актрисой. Пока она жила в Нью-Йорке, она работала в маленькой театральной труппе в Гринвич Виллидж. Там она встретила молодого английского актера по имени Джонатан Сен-Джеймс. Они полюбили друг друга, а потом он вернулся в Англию в 1933 году, и она поехала с ним. Они были женаты уже пять лет, когда я прибывала к ним.

Едва я вошла в их маленький домик в Пимлико, мое настроение поднялось. Здесь было тепло и уютно, похоже на кукольный домик, и Джонатан постарался дать мне понять, что мне здесь рады и что я здесь дома. Ему, как и Бронах, было около тридцати, и оба они были полны жизненных сил и воодушевления, а в их образе жизни было что-то богемное. Они были безумно влюблены друг в друга и в театр, и оба играли в спектаклях в Вест-Энде. Они были там в своей стихии. Их счастье и веселье были заразительны, и вскоре я почувствовала себя лучше – так я не чувствовала себя с самого раннего детства, когда отец был еще жив. Они были очень ласковы со мной.

Постепенно мое здоровье улучшилось, мой сокрушенный дух исцелился. А Бронах вылечила мою душу. Она была натурой сострадательной, сердце у нее было умное, и постепенно я рассказала о себе. Мало-помалу, и через три месяца она узнала всю историю моей жизни. Она пришла в ярость.

– Ты не вернешься туда, Мэри Эллен. Только через мой труп, клянусь Богом. Пресвятая Дева! То, что с тобой сделали – да это преступление! разве не так?

Джонатан, который к этому времени все узнал от Бронах, согласился, что я не должна возвращаться в Нью-Джерси ни при каких обстоятельствах.

Но никто и не торопил меня с возвращением, в том числе и моя мать. Конечно, я принимала, что таким образом она спасает меня, стараясь уберечь от зла. Она регулярно писала мне и никогда не забывала сказать, что любит меня; я делала то же самое, отсылая ей письмо каждую неделю.

Через полгода я стала другим человеком. Бронах и Джонатан просто сотворили чудо. Они баловали и ласкали меня, и это возымело должное действие. Я пополнела: наконец мои кости обросли мясом. Я стала выше, и фигура моя была гибка, как ива. Роза в цвету, как говорила Бронах.

Но что самое важное, благодаря Бронах и Джонатану я чувствовала себя в полной безопасности, чего со мной не было много лет. Прошла моя запуганность, я больше не боялась, что меня побьют или оскорбят. Страх, в котором я жила так долго, почти исчез, и я поняла, что в один прекрасный день он исчезнет совсем.

Когда-то я считала, что единственный выход из моего мучительного положения – это смерть. Тринадцатилетним ребенком, Вивьен, я обдумывала самоубийство, вот в чем суть трагедии. Понимаете, у меня не было детства.

Но за месяцы в Лондоне я вышла из тупика. Я убедилась, что могу стать совершенно новым человеком, обрести новую личность, начать все сначала.

Летом Бронах с помощью одного их своих друзей нашла мне работу. Я устроилась танцовщицей в кабаре в Вест-Энде.

Я стала отменной танцовщицей, благодаря моему росту и фигуре.

Мне все это очень нравилось – сценические эффекты, костюмы, публика, огни рампы. Я нашла себе дело по душе. Сцена была моим призванием. Она стала для меня всем. Целым миром. Смерть и разбитое сердце я оставила в прошлом, я тянулась к жизни.

Уж если теперь я живу в новом мире, решила я, мне нужно новое имя. Отбросив имя Мэри Эллен Рафферти, которое только напоминало мне о горе и унижении, я придумала себе другое. Зоэ Лайсли. Вот кем я стала. С новым именем я стала новым человеком. Зоэ никто никогда не касался, никто не причинял ей боли: она была чиста, целомудренна, нетронута. И каждый раз, когда я выходила вечером на сцену в своем одеянии, я рождалась заново. Я воспаряла.

Я скучала по матери, беспокоилась о ней, и по временам грустила о своем младенце, который умер при рождении. Но эти мгновения быстро улетучивались. Мне было всего шестнадцать лет! Я начала жизнь сызнова… как Зоэ. Я всегда смотрела вперед, а не назад.

Я ничего не слышала о моем муже и радовалась, что он не дает о себе знать. Приехав в Лондон, я боялась, что он, в конце концов, вернет меня в Америку. Но прошло лето, от него не было никаких вестей, и напряжение мое ослабевало.

Потом в сентябре 1939, началась война. Мир перевернулся. Годы войны, которые я провела в Лондоне, были необыкновенным временем, полным трудностей и опасностей из-за постоянных воздушных налетов. Но я пережила все это относительно безболезненно.

Когда в 1941 году Америка вступила в войну, американские войска наводнили Англию. Всякий раз, как я видела,[14]14
  джи-эй – Американский солдат


[Закрыть] я боялась глянуть ему в лицо – вдруг это мой отчим. Но в Лондоне он не появился, хотя я и знала от мамы, что Томми воюет в американской армии.

Что же до моего мужа, я не знала, что с ним случилось. Он продал ферму в Сомерсете, развелся со мной и, по настоянию Бронах, прислал мне в 1940 году все документы. Больше о нем я не слышала.

У меня было много поклонников, и с некоторыми из них я встречалась. Но я всегда была осторожна, всегда начеку, решив, что никогда больше не допущу, чтобы мужчина причинил мне вред.

Но в 1943 году я познакомилась с одним английским офицером. Это был Хэрри Робсон, армейский капитан, сын английского лорда. Его отец был женат трижды, и последняя жена, мать Хэрри, была американкой, наследницей состояния, сделанного на железных дорогах. После ее смерти в 1940 году все унаследовал Хэрри.

Мне был двадцать один год, когда мы с Хэрри стали встречаться. Ему – двадцать восемь. С первой же нашей встречи Хэрри был захвачен мною, а я увлеклась им. У него была располагающая внешность и манеры. Это был первый добрый мужчина, которого я встретила, если не считать Джонатана Сен-Джеймса.

С одобрения Бронах и Джонатана я приняла предложение Хэрри. В 1944 году мы поженились. Он настаивал, чтобы я ушла со сцены, и я с удовольствием сделала это. Я привыкла, что мужчины заигрывают со мной. Но, честно говоря, где-то внутри у меня появился страх, когда я чувствовала, что привлекаю внимание человека, которым трудно управлять. Забавно, что я никогда не скучала по сцене, хотя очень любила ее.

Так началась моя третья жизнь, Вивьен. Нам с Хэрри было отпущенно пять лет. Это были славные годы. Я была предана ему. Я знала, что со мной он счастлив: он даже дал мне безопасность, защиту и много любви.

Хэрри переходил Оксфордскую улицу, когда его сбил двухэтажный лондонский автобус. Спустя неделю ое умер от тяжелых внутренних травм. Я была сражена горем. На свой лад я любила его и знала, что мне будет не хватать этого благородного, щедрого человека, который был так добр ко мне.

После похорон я надела траур, уединилась и задумалась: что же мне делать с моей жизнью. Мне двадцать семь лет, Хэрри сделал меня богатой. Я была его единственной наследницей.

Никакого желания возвращаться в Америку у мены не было. Меня там никто не ждал. Моя мать умерла вскоре после того, как я вышла замуж за Хэрри. Через год после смерти мужа я решила съездить в Париж. Почти сразу же я поняла, что поселюсь здесь. Так я и сделала и навсегда исчезла с лондонских подмостков.

Выйдя замуж за Эдуарда, я начала свою четвертую жизнь, но об этой жизни вы уже много знаете, и знаете, что случилось со мной в эти годы. Как я уже рассказала, Сэм Лоринг появился в Париже в 1983 года и получил от меня сто тысяч долларов, поскольку знал о моем романе с Джо Энтони, точнее, с Себастьяном Локом. Я заплатила ему потому, что хотела защитить свою семью, хотя и знала, что это рискованно – Лоринг мог в любой момент вернуться и потребовать еще денег.

После того, как я расплатилась с Лорингом, меня встревожило другое обстоятельство, которое могло повлечь за собой гораздо более серьезные осложнения, чем шантаж. Я решила поехать в Америку, кое-что проверить. Я сказала Эдуарду, что должна побывать там по семейным делам, и он предложил мне ехать без него. В восемьдесят шесть лет ое уже не был склонен к путешествиям.

Прилетев в Нью-Йорк, я прямиком направилась в отель «Пьер», где и заняла номер. На следующий день я наняла частного детектива, чтобы он выполнил мое поручение. Ему не потребовалось много времени. Через сорок восемь часов он доставил мне сведения, которые меня интересовали.

Все, чего я боялась, оказалось правдой. Несколько дней я пребывала в шоке и никак не могла привести свои мысли в порядок. Но когда потрясение несколько улеглось, я пришла в страшную ярость. впервые в жизни мне захотелось убить человека…

Я больше не могла говорить. Чувства нахлынули на меня, и опять меня охватила та страшная ярость, которую я испытывала двенадцать лет назад. Во мне все задрожало.

– Эта ненависть, эта ярость все еще живет во мне, – сказала я наконец, глядя на Вивьен, впившуюся в меня взглядом, – и желание убить этого человека тоже не исчезло.

– Какого человека? Кого вы имеете в виду, графиня?

– Сиреса Лока.

– Сиреса! Но почему? Из-за Лоринга? Из-за того, что Сирес послал Лоринга следить за Себастьяном тогда, много лет назад, когда вы встретились с ним в Каннах?

– Нет, вивьен, Лоринг здесь ни при чем, В каком-то смысле мне повезло, что он задумал меня шантажировать. Он помог мне, сам того не подозревая, помог предотвратить страшную трагедию.

Вивьен посмотрела на меня в замешательстве.

– Простите, графиня Зоэ, но, боюсь, я ничего не понимаю.

– Ничего не понимаете, – повторила я и замолчала. Горло у меня вдруг сдавило, на глаза навернулись слезы, я задрожала.

Потом, глубоко вздохнув, я стиснула руки, чтобы успокоиться, но голос у меня все же дрожал, когда я проговорила:

– Сирес Люк – владелец той фермы в Нью-Джерси. Это тот человек, который унижал меня, который изнасиловал меня, пятнадцатилетнюю, сделал мне ребенка, женился на мне, а потом выбросил, как ненужную тряпку. И украл у меня ребенка. Он сказал мне, что ребенок умер, но это неправда. Мой сын был жив. Мой сын Себастьян.

Как только я произнесла это имя, слезы хлынули у меня из глаз. Я поднесла дрожащие руки к лицу, а слезы текли и текли, и я не могла сдержать их.

Вивьен подошла и села рядом со мной. Она обняла меня, привлекла к себе, пытаясь успокоить.

А я рыдала, как рыдала в ту ночь, когда узнала правду. Мне казалось, что сердце у меня опять разбивается, как разбилось оно в ту ночь.