Текст книги "Затерянная в Париже"

Для таких людей девушка, подобная Уне, должна была показаться объектом наслаждений, возбуждающим рассудок наряду с наркотиками и алкоголем.

Кроме того, во Франции возник и достиг удивительной популярности интерес к черной магии, не говоря уже о том, что всегда начеку были охотники за «белыми рабами», выискивающие молоденьких красивых девушек.

Что же касается черной магии, Париж в последнее время пользовался дурной, славой столицы ее адептов. Только в прошлом году герцог прочел книгу человека по фамилии Юсман, который описывал широко распространившийся во Франции культ сатанизма, представляющий опасность для юных девственниц, которые являются неотъемлемой частью ритуала жертвоприношения.

Когда герцог прочел эту книгу, которая называлась «Подполье», он счел ее преувеличением, но сейчас ему вспомнились все подробности ужасов, описанных там, и он не мог не думать об Уне.

Герцог хорошо запомнил, что существовали две главные секты. Одна называлась «Палладисты» – они поклонялись Люциферу, падшему ангелу истинного Бога; другие назывались сатанистами – они верили в божественность Христа, но извратили церковные ритуалы, тем самым свидетельствуя свою верность Сатане.

Наибольшую опасность представляли сатанисты, потому что они служили мессу над обнаженным телом девственницы на алтаре, возведенном над перевернутым распятием.

Все истории о тайных оргиях с масонскими жертвоприношениями младенцев и черными мессами сразу вспомнились герцогу, и он сказал себе, что это просто смешно.

Вряд ли в мастерской отца кто-нибудь причинит Уне вред.

В то же время были и другие опасности, исходящие от порочных людей, о которых она и не подозревала, – в этом герцог был совершенно уверен.

Совсем недавно герцог прочел еще и книгу социолога Макса Нордю, которая пока не была опубликована. Ему дал рукопись один из его друзей в Англии, редактировавший книгу, и герцог с интересом ее прочел.

Книга называлась «Вырождение», и было понятно, что она станет бестселлером, так как книга эта была призвана убедить большинство читателей в том, что современная цивилизация быстро катится в пропасть.

Автор описывал признаки вырождения, которые он наблюдал, прожив несколько лет в Париже. В книге обсуждались вопросы взаимоотношения полов, и Нордю по этому поводу писал: «Порок в Париже склоняется в сторону Содома и Лесбоса».

Герцог никогда не любил склонностей к извращениям любого рода; он считал, что это вредит рассудку. А сейчас слова Нордю, казалось, звенели у него в ушах и усиливали его страх, который был подобен змее, которая оплетала его рассудок.

Как может девушка, подобная Уне, если она была действительно такой невинной, какой старалась казаться, иметь понятие о пороках, ужасах, которые поджидали ее, беззащитную, за каждым углом? Он едва мог поверить, что она, по словам Дюбушерона, одна, без компаньонки, смогла приехать к своему отцу на Монмартр.

Один раз ей несомненно повезло – но ожидать, что ей повезет и во второй раз, было бы слишком наивно, и герцог изо всех сил погонял лошадей вверх по холму на Монмартр, и когда показалась улица де л'Абревилль, лошади были все в пене.

Только войдя в полный мусора вестибюль и увидев впереди грязную лестницу, герцог решил, что его страхи беспочвенны. Он не упустил из виду, что возле дома стоит фиакр, и подумал, не тот ли это, на котором приехала сюда Уна?

– Я веду себя как дурак из-за девицы, которую и не видел ни разу до вчерашнего дня, – сказал себе герцог.

И лишь сейчас он вспомнил о Дюбушероне, которого покинул без всяких объяснений?

Чувствуя себя глупо оттого, что ведет себя совсем не так, как обычно, – то есть не с полным равнодушием к другим, герцог, поднимаясь по лестнице, напустил на себя надменный вид. После чего решил, что, разыскав Уну, поговорит с ней очень строго – как это она решила пренебречь его гостеприимством и убежать из дома, да еще так необдуманно!

На полпути наверх он услышал крик Уны и так ускорил шаг, что пулей влетел в дверь. Уна вскрикнула еще раз и оказалась в его объятиях.

Инстинктивно он обвил ее руками. Достаточно было взглянуть на лицо мужчины, преследовавшего ее, чтобы понять, почему Уна кричала.

– Заберите… Заберите меня отсюда, – задыхаясь, проговорила Уна.

Герцог ощущал, как совсем рядом с его сердцем бьется ее сердечко, чувствовал, как она вся напряжена от страха.

Он просто взглянул на молодого художника, и тот застыл.

Герцогу не было необходимости говорить. Его взгляд и выражение лица могли бы охладить и более грозного человека.

Художник сдался.

– Если это ваша курочка, – произнес он наполовину агрессивно, наполовину извиняющимся тоном, – вам надо получше присматривать за ней.

– Согласен, – ответил герцог.

Отвернувшись, он вывел Уну из студии и закрыл за собой дверь. Она плакала у него на плече, а он все еще обнимал ее за талию.

– Все в порядке, – сказал он. – Я отвезу вас домой. Вам ни в коем случае не следовало приходить сюда одной.

Она была не в силах ему что-либо ответить. Несмотря на то, что лестница была довольно узкой, герцог по-прежнему шел рядом с Уной, обнимая ее; кое-как им удалось спуститься вниз.

Он подсадил ее в фаэтон и заплатил кучеру фиакра.

И только когда они отъехали, Уна заговорила, и в ее голосе слышались слезы:

– Я… за-забыла там шляпу.

Герцог улыбнулся.

– По каковой причине вам придется ходить простоволосой или позволить мне купить вам другую.

Она не ответила и принялась искать что-то в своей сумочке. Герцог достал из нагрудного кармана чистый платок и протянул его Уне.

Она взяла его и вытерла слезы.

– Извините меня… – сказала она очень тихо. – Я просто… н-не знала, что там кто-то есть…

– Зачем вы поехали в мастерскую?

– Я подумала… что там могли остаться… папины картины… я бы могла их продать… и купить вечернее платье… как вы хотели…

Ее голос звучал очень слабо, и герцог с трудом мог разобрать, что она говорила. Потом он понял и через некоторое время сказал:

– Вы ожидали, что там будет кто-то другой?

– Н-нет… этот художник только сегодня утром переехал туда.

Герцог молчал, и Уна снова заговорила:

– Он хотел, чтобы я для него позировала… и я решила, что… вполне смогу… если он заплатит… но я не знала… что женщины позируют… н-неодетыми…

Герцог был удивлен. Затем он решил, что она говорит не то, что на самом деле думала.

– Ваш отец ведь был художником, – резко сказал он. – Он не мог не рисовать натурщиц.

– Только маму… Он никогда не рисовал обнаженную натуру.

Герцог обдумал ее слова. Он предположил, что, если Уна никогда не была в мастерской художника, ей и в голову не могло прийти, что натурщицы позируют обычно совершенно обнаженными.

Он спросил:

– Почему эта свинья вас преследовала?

– Когда я с-сказала, что не буду позировать, он ответил, ч-что разденет меня…

– Это все, что он вам предлагал?

Уна замолчала и прижала платочек к лицу, хотя герцог заметил, что она больше не плачет.

Он сердито подумал, что такое больше не должно повториться. И тут же насмешливый голос в его душе спросил его, неужели она действительно оказалась такой дурочкой, чтобы попасть в столь невероятную ситуацию.

Страхи, которые он пережил, пока ехал на Монмартр, все еще сидели в нем.

– Послушайте, – сказал он. – Послушайте меня, Уна.

Она подняла глаза и он подумал, что из-за намокших ресниц ее лицо приобрело совсем детский трогательный вид.

– Вы больше никогда, – продолжал герцог, – никогда, и это приказ, не будете одна гулять по Парижу! Вы понимаете?

– Я… я подумала… что, наверное, надо было вам сказать, куда я поехала… – ответила Уна, – но, если бы я нашла какие-нибудь папины картины… я бы смогла купить новое вечернее платье… Я х-хотела… чтобы это было для вас сюрпризом…

– Поэтому вы поехали на Монмартр?

– Я хотела, чтобы вы считали меня… привлекательной.

– Вы смешной ребенок! Вы и так очень привлекательны! Вы должны знать, что вы очень красивы, я давно не видел никого красивее вас.

«Или даже никогда!» – прибавил герцог про себя, но вслух он не хотел говорить слишком много.

Он понял, что Уна смотрит на него широко раскрытыми глазами и лицо ее лучится улыбкой, какой герцог еще не видел.

– Вы… правда так думаете? – спросила она. – Вы и в самом деле действительно думаете, что я красивая?

– Ив самом деле действительно, – ответил герцог. – И, как дочь художника, вы должны понять, почему я хочу придать вам достойную вас оправу.

– Я думала… я вам не понравлюсь… ведь вы видели столько красивых женщин сегодня в ресторане… и мадемуазель Жуан… вчера вечером… тоже была очень хороша…

– Как я помню, именно ваш отец сказал, что, подобно тому, как бывают картины разных жанров, бывают и разные женщины. К счастью, у всех мужчин разные вкусы.

Уна стиснула руки, сжав платочек герцога. Она спросила немного застенчиво:

– Если я… пообедаю с вами сегодня… в своем единственном вечернем платье… вам будет за меня стыдно?

– С моей стороны было невежливо так говорить, – признал герцог, – и, положа руку на сердце, я говорил так, чтобы вам легче было согласиться принять от меня платья.

– Вы сказали… чтобы я подумала об этом…

– Если то, что сейчас произошло, – результат ваших размышлений, тогда лучше оставьте размышления мне.

– Мне бы очень… хотелось… – ответила Уна, – но…

– Вы хотите сказать, что у вас есть еще какие-то «но»? – спросил герцог.

– Я должна поразмыслить над этим…– ответила она, – и помолиться, чтобы принять правильное решение.

– Вы всегда так делаете? – спросил герцог с любопытством.

Уна кивнула.

– Если я молюсь… очень старательно… я обычно получаю совет, как поступать.

– Хорошо, надеюсь, кто бы ни слушал ваши молитвы на небесах, он поймет, что в отличие от лилий луговых, вы нуждаетесь в более существенном одеянии, чем красота вашей кожи.

Герцог говорил весьма сухо, но заметил, как румянец заливает лицо Уны.

Через несколько минут она сказала:

– Может быть… если вы купите мне… одно какое-нибудь… не очень дорогое платье… мама не будет на меня… очень сердиться…

– Я думаю, что вам выбирать, – сказал герцог, – рассердить ли вашу маму, которой нет с нами, или же рассердить меня, который здесь. Решайте – кого умиротворять.

Она порывисто обернулась к нему и сказала:

– Прошу вас… я не вынесу… если рассержу вас… после того, как вы были так добры ко мне… и так замечательно… иметь новое платье…

Внезапно герцог ощутил торжество. Он вышел победителем в борьбе, оказавшейся весьма напряженной и необычной.

Потом, взглянув в обращенное к нему лицо Уны и заметив выражение ее глаз, он подумал, что, возможно, победа ему ничего не принесла.

Глава 6

Герцог торжественно въехал во двор, и Уна вышла, чувствуя, что взгляды слуг устремлены на нее и все видят, – что глаза ее заплаканы, а шляпку она потеряла.

Герцог взял ее за руку и отвел в салон. Когда за ними закрылась дверь, он сказал:

– Хочу предложить вам бокал шампанского. Мне кажется, что после пережитого вам просто необходимо что-нибудь выпить.

– Извините… – повинилась Уна.

– Вы ни в чем не виноваты, – ответил герцог. – Кто-нибудь должен был вас предупредить, что глупо гулять одной по Парижу.

Он пошел к столику с винами и услышал, как Уна тихонько сказала:

– Но ведь я… одна…

Герцог налил шампанского в два бокала и принес их туда, где она стояла, – на ковре перед камином.

При этом он подумал, что она выглядит просто прелестно, даже несмотря на горестное выражение лица и дорожки от слез на щеках. Он подумал, что любая женщина его круга сейчас бы прихорашивалась перед зеркалом.

Уна взяла у него бокал шампанского и спросила:

– Вы… сердитесь на меня?

– Нет, конечно нет, – ответил герцог, – но на будущее вы должны запомнить, – лучше всего говорить мне, что вы собираетесь делать прежде, чем сделаете что-либо.

– Но… вдруг вас не будет…

– Об этом я и хочу с вами поговорить, – ответил герцог, – но не сейчас. У нас впереди целый вечер.

Она посмотрела на него снизу вверх, и глаза ее засияли.

– Вы все-таки отвезете меня… куда-нибудь пообедать?

– Мне было бы очень грустно обедать одному, – ответил он.

Их взгляды встретились и что-то, до конца ей непонятное, заставило ее сердце быстро забиться; оказалось, что невозможно отвести взгляд от взгляда герцога…

Герцог немного помолчал, словно что-то обдумывая. Потом сказал:

– У меня есть картина, которую, я думаю, вы были бы рады увидеть еще раз. Подождите здесь! Он вышел из салона и отправился в приемную, где уже никого не было; впрочем, картины Джулиуса Торо все еще стояли на диване.

Подняв ту, которую хотел показать Уне, он услышал, как мажордом сказал от двери:

– Тот джентльмен уехал, ваша светлость. Он сказал, что заедет еще раз, если это будет удобно. Герцог кивнул в знак признательности и вернулся в салон.

Уна вопросительно посмотрела на него и, когда он развернул к ней картину, вскрикнула.

– Он у вас! Мой портрет, который нарисовал папа! А я надеялась найти его в студии.

– Если бы вы спросили меня, я бы сказал, что он дожидается вас здесь, – сказал герцог, улыбаясь при этом, так как в его словах не было упрека.

Уна, держа картину в руках, поднесла ее к окну.

– Мне было девять лет, когда папа писал этот портрет, – сказала она, – но он так и не закончил его.

– Почему? – спросил герцог.

– Он говорил, что портрет получается слишком традиционным, заурядным, и к тому же я была плохой натурщицей. Я никак не могла стоять спокойно.

Говоря это, она взглянула на герцога, и он рассмеялся, словно она поделилась с ним шуткой, понятной только им двоим.

Но он понимал, – ей бы не хотелось вспоминать о том, как только что ее пытался раздеть какой-то художник.

– Это был ваш дом? – спросил герцог, указывая на домик на заднем плане.

– Он был намного симпатичнее, – ответила Уна. – Папа не нарисовал глицинию, которая вилась по одной стене, и розы, аромат которых наполнял все комнаты.

Предаваясь воспоминаниям, она говорила совсем тихо, и герцог спросил:

– Вы были счастливы там?

– Очень счастливы. Мама всегда была весела, хотя, я думаю, мы были очень бедны.

Она замолчала. Потом сказала еще тише:

– Но все же не так, как я бедна сейчас. Герцог положил руку ей на плечо.

– Уна… – начал он.

В этот момент открылась дверь и голос возвестил:

– Милорд Стэнтон, ваша светлость. Герцог, полный удивления, обернулся; обернулась и Уна.

Мужчина среднего возраста, краснолицый, с черными усами, уже входил в комнату.

– Привет, Блейз! – воскликнул он. – Вот не ожидал увидеть тебя. Я и не знал, что ты в Париже.

Герцог неохотно подошел к вновь прибывшему, чтобы пожать ему руку.

– Я приехал вчера, – объяснил он тоном, который люди, хорошо его знающие, охарактеризовали бы как «холодный».

– Какое счастье, что ты здесь, – сказал лорд Стэнтон, – тебе придется на одну ночь принять меня – я только что на пять минут опоздал на экспресс в Ниццу!

Герцог не отвечал, а лорд Стэнтон продолжал:

– Я приехал, чтобы побыть с Герти, но поезд из Кале в Париж опоздал. Так что я застрял, а это крайне неприятно.

– Да, это и впрямь неприятно, – согласился герцог.

– Я подумал – а вдруг твой дом открыт и я смогу здесь переночевать. Однако, когда я приехал, мне сказали, что и ты здесь. Я решил, что мне повезло!

Лорд Стэнтон искренне рассмеялся, словно от хорошей шутки.

Тут он увидел Уну.

Она выглядела просто прелестно – солнечный свет падал со спины, придавая золотое сияние ее волосам.

Ее фигурка с тоненькой талией четким силуэтом выделялась на фоне окна и была очень соблазнительна, о чем Уна совершенно не подозревала.

Лорд Стэнтон явно ждал, когда его представят, и герцог сказал:

– Уна, позволь представить тебе моего кузена; лорд Стэнтон – мисс Уна Торо.

Лорд Стэнтон двинулся к ней, глядя на нее с тем выражением, с каким мужчины средних лет смотрят на молоденьких хорошеньких девушек.

– Я счастлив познакомиться с вами! – сказал он. – Но я должен был предвидеть что-нибудь подобное – Блейза всегда окружают красивейшие женщины!

Казалось, Уна немного смутилась от комплимента, и герцог сказал:

– Мисс Торо и я как раз смотрели картину, написанную ее отцом.

– Позвольте и мне посмотреть, – попросил лорд Стэнтон. Заглянув через плечо Уны, он воскликнул:

– Это вы? Вы с тех пор изрядно выросли, да и похорошели тоже!

Он опять засмеялся, и Уна застенчиво посмотрела на герцога.

– Я полагаю, вы бы хотели подняться к себе и переодеться, – сказал он. – Мы поедем часов в восемь.

– Это будет… прекрасно.

Она поставила картину на стул, вежливо улыбнулась лорду Стэнтону и пошла к двери.

Он проводил ее взглядом и, когда они остались одни, сказал герцогу:

– Боже милостивый, Блейз! Умеешь же ты выбирать! Просто прелестная кобылка, давно я такой не видел! Да еще англичанка! А я-то думал, раз ты приехал в Париж, то предпочтешь француженок!

Герцог ответил жестко:

– Это совсем не так, Берти. Мисс Торо – моя гостья, я – почитатель таланта ее отца.

– Да и его дочери тоже, а? – сказал лорд Стэнтон, подталкивая его локтем. – Ну, я тебя не обвиняю ни в чем! Она, однако, совершенно не похожа на Роуз.

– Я уже говорил тебе, – ответил герцог еще более холодным тоном, – что твои измышления, если я позволю себе выразиться таким вульгарным образом, неверны. Мисс Торо очень молода, а как ты знаешь, я не интересуюсь молоденькими девушками.

Закончив говорить, он позвонил, вызвал слугу.

– Я прикажу, чтобы тебе приготовили комнату. Ты будешь обедать здесь?

– Господи Боже, конечно нет! В Париже я не обедаю в одиночестве, – ответил лорд Стэнтон. – Я загляну к «Путешественникам» и найду там приятеля-двух, которые и составят мне компанию.

– Надеюсь, ты не будешь скучать, – ледяным тоном сказал герцог, когда в комнату вошел слуга, готовый выслушать указания.

Отдав необходимые распоряжения, чтобы кузен был устроен с комфортом, герцог отправился в кабинет мистера Бомона.

Управляющий поднялся из-за стола.

– Я и не знал, что ваша светлость уже приехали.

– Не я один приехал, – ответил герцог. – Приехал еще и Берти Стэнтон и требует, чтобы я пустил его переночевать!

– Лорд Стэнтон! – воскликнул мистер Бомон.

– Я думал, что достаточно ясно дал вам понять – я не хочу, чтобы меня тревожили гости, – со злостью сказал герцог.

Он увидел озабоченность на лице управляющего и прибавил:

– Не думаю, что это была ваша вина или вина слуг. Я знаю, каков Берти – он бы вломился и в Букингемский дворец, если бы решил, что ему следует там переночевать!

– Примите мои извинения, – сказал мистер Бомон.

– Чертовски неприятно! – продолжал герцог. – Но он едет в Ниццу и вы могли бы позаботиться, чтобы он уехал ранним поездом.

– Непременно! – покаянно ответил мистер Бомон.

И, видя, что герцог собрался уходить, он добавил:

– Из Британского посольства только что прибыло письмо. Оно пришло с дипломатической почтой.

Он вручил герцогу пухлый пакет и герцог, с некоторым опасением взглянув на него, вскрыл письмо. После значительной паузы герцог спросил:

– Вы знаете, что в этом письме?

– Откуда мне знать? – ответил мистер Бомон.

– Оно от премьер-министра. Он частным образом сообщает мне, что королева просила его в трехдневный срок прибыть в Виндзор, чтобы обсудить кандидатуру нового вице-короля Ирландии. Он хочет предложить меня.

– Я могу только от всего сердца поздравить вашу светлость! – сказал мистер Бомон.

– Я же не сказал, что собираюсь принять этот пост, – возразил герцог.

– Вы блестяще справитесь с этой должностью. Как помните, я говорил вам, что вы стоите на перепутье.

Герцог взглянул на письмо еще раз и перечел абзац, о котором ничего не говорил мистеру Бомону.

Там было написано:

«Ее Величество, скорее всего, затронет один вопрос, положительное решение которого является желательным для положительного решения всего назначения в целом – вице-король должен быть женат, но, я полагаю, это та проблема, которая может быть легко решена в ближайшее же время».

Герцог понимал, что премьер-министр намекал на ходившие в лондонском высшем обществе слухи о его скорой помолвке с Роуз Кейвершем.

Его нежелание жениться на ней будет прекрасным поводом отказаться от предлагаемого назначения.

В то же время он не мог не подумать, что премьер-министру хотелось бы, чтобы он принял это предложение. Он понимал, что его последние речи в палате лордов, его искренняя поддержка партии и то, что премьер-министр часто консультировался с ним по различным вопросам, – все было рассчитано именно на это.

Внезапно герцог подумал, что, если он откажется, то предаст дружбу, которую очень ценил и уважал.

Он вдруг осознал, что мистер Бомон ждет, что он скажет.

– Я обдумаю это, – сказал герцог, кладя письмо в карман. – Это слишком серьезное предложение, чтобы давать на него поспешный ответ.

– Разумеется, ваша светлость, – согласился мистер Бомон. – В то же время я думаю, что должность, которую вы будуте занимать в Ирландии – очень трудная, и мне кажется, она представляет вызов для вас.

– Еще один вызов! – сказал себе герцог, поднимаясь по лестнице к себе в спальню. – Кажется, им нет конца!

Сидя в ресторане, куда герцог привез ее пообедать, Уна подумала, что самое замечательное, когда-либо происходило с ней, – так вот этот обед вдвоем с герцогом.

Переодеваясь к обеду, она надеялась, что герцог отвезет ее куда-нибудь в тихое место, чтобы ей не пришлось переживать из-за своего платья. Потом она стала беспокоиться о том, что они попадут на какое-нибудь сборище, как прошлой ночью. Она подумала, что герцогу, наверное, придется пригласить своего кузена, краснолицего лорда Стэнтона, пообедать с ними, и почувствовала, что он может все испортить.

А так было замечательно завтракать с герцогом наедине и кататься с ним в парке!

Потом мысли ее возвратились к печальному происшествию в студии отца, и она вдруг подумала, что появившись в студии в тот момент, когда она больше всего в нем нуждалась, он был подобен рыцарю в доспехах, пришедшему спасти ее от свирепого и очень страшного дракона.

– Он так великолепен! – воскликнула она. Ей хотелось говорить с ним, быть рядом с ним, и чтобы никто не вмешивался в их разговор.

– О Господи, пожалуйста, пусть лорд Стэнтон обедает где-нибудь в другом месте! – Она поняла, что говорит вслух.

Потом ей стало на минуту стыдно, что она молится о чем-то таком незначительном и личном.

Когда Уна спустилась в салон, там ее уже дожидался герцог, просто великолепный в вечернем костюме; он был один.

Уна не могла предполагать, что ее лицо озарилось восторгом, потому что ее страхи оказались необоснованны, а когда она подошла к герцогу, оказалось, что он улыбается. В то же время в его глазах опять было нечто такое, что заставило ее сердце забиться быстрее, как тогда, когда они вместе смотрели картину.

Когда Уна одевалась, горничная предложила помочь ей уложить волосы, и Уна с благодарностью согласилась.

Пока она сидела перед зеркалом, раздался стук в дверь, и другая служанка вошла с букетиком маленьких белых орхидей.

– Это к платью, мадемуазель, – она улыбнулась.

Уна вскрикнула от восторга.

– Как раз то, что мне нужно!

Она взяла цветы у горничной и спросила:

– Мне приколоть их на корсаж или лучше на плечо?

– А почему бы не в волосы, мадемуазель?

– Прекрасная идея! – воскликнула Уна. – Я буду выглядеть шикарно и, надеюсь, немного постарше.

А на самом деле с орхидеями в волосах она стала выглядеть как настоящая богиня весны.

Герцог подумал, что все драгоценности из коллекции Уолстэнтонов не украсили бы ее больше.

Подойдя к герцогу, Уна сказала:

– Благодарю вас за прелестные орхидеи. Не соблаговолите ли смотреть на них, а не на мое платье, которое вам не нравится?

– Мне трудно смотреть на что-нибудь, кроме вашего лица, – ответил герцог

Уна удивилась, а встретившись с ним глазами, покраснела.

– Карета ждет, – сказал герцог. – Я хочу отвезти вас куда-нибудь в тихое место, и не потому, позвольте об этом сказать, что я стесняюсь вас, а потому, что мне нужно с вами поговорить.

– Это самое лучшее, что вы могли мне сказать! – воскликнула Уна.

Когда они приехали в «Гран Вефур», Уна подумала, что ей бы хотелось побыть наедине с герцогом как раз в таком тихом заведении, а вовсе не в большом и шумном ресторане, где громкая музыка оркестра помешала бы ей расслышать каждое его слово.

Герцог сказал Уне, что «Гран Вефур» остался таким же, каким он был, когда открылся во время революции.

Расписные панели на стенах, огромные зеркала, уютные диваны красного плюша служили поколениям аристократов, ценящих хорошую еду.

Уна оглядывалась по сторонам, а герцог, не торопясь, выбирал блюда по меню.

Наконец он с улыбкой повернулся к ней и сказал:

– Теперь все сделано, и мы можем спокойно развлекаться.

– Я уже развлекаюсь, – ответила Уна. – Как чудесно быть здесь с вами… вдвоем…

– А я и не собирался устраивать сборище, – ответил герцог. – Если потом вы захотите поехать куда-нибудь повеселиться, нам есть из чего выбрать.

– Я хочу просто быть с вами.

Она произнесла эти слова с глубокой искренностью. А герцог подумал, что же она имела в виду, говоря так: именно то, что он желал услышать, или же выражала детский восторг?

Одеваясь к обеду, он понял, что почти все подозрения, которые он испытывал в отношении нее, рассеялись.

Она – дочь Джулиуса Торо. В этом нет сомнений.

И он уже начинал верить, хотя в глубине души сомнения все же оставались, что она впервые встретила Дюбушерона только вчера, когда приехала из Флоренции. Если это было так, тогда ее невинность и чистота были искренними.

«Я поговорю с ней вечером, – решил герцог, – и тогда решу, прав ли я».

Если бы это оказалось так, тогда поднялась бы целая куча проблем. Конечно, увозя Уну из «Мулен Руж», он собирался заняться с ней любовью, как это уже бывало не раз, когда он приезжал в Париж, чтобы повеселиться с прелестной женщиной.

И в самом деле, все было сделано для того, чтобы сэкономить ему время: ее чемодан был привезен к нему, а она поселилась в комнате, которая сообщалась с его спальней и которая была комнатой Роуз.

И только потому, что они оба устали, прошлой ночью он не открыл дверь к ней в комнату, как намеревался. Но сегодня не было таких ограничений, и он был вполне уверен, что к концу вечера Уна выразит пожелание, чтобы он стал ее любовником.

И все же некоторые вопросы по-прежнему не давали ему покоя.

Было ли ее поведение, при котором было невозможно какое-либо проявление интимности между ними, продуманным? Или же она была настолько невинной, что не понимала, чего от нее ждут?

Возникала и еще одна проблема, подумал герцог, если она была действительно одинокой, как говорила, мог ли он чувствовать себя спокойно, если уедет в Англию и оставит ее на милость единственного так называемого «друга» в лице Филиппа Дюбушерона?

Он очень хорошо знал, как поступит с ней Дюбушерон, и все в нем восставало при мысли, что Дюбушерон будет использовать ее так, как он сам собирался использовать.

Сидя рядом с ней в «Гран Вефур», герцог раздумывал, есть ли еще такая женщина, которая, выглядя столь невинной, чистой, излучала бы в то же время такое очарование, что сопротивляться ему становилось невозможно?

Они говорили о самых необычных вещах, не забывая при этом о деликатесах, заказанных герцогом. Уна обнаружила, что проголодалась и готова воздать должное каждому блюду, стоящему перед ней.

Наконец, когда подали кофе, герцог, взяв бокал с бренди, сказал:

– Теперь мы можем поговорить и о нас, то есть в основном о вас.

– Я могу рассказать… так мало… – сказала Уна. – А вы… так много .. о себе…

Она помолчала и продолжала:

– Сейчас мне кажется, хотя это, наверное, глупо звучит, что вы думаете о чем-то другом, о чем-то более важном, чем этот обед.

– Это звучит так, словно я веду себя невежливо.

– Нет, конечно нет, с вами интереснее, чем с любым известным мне человеком.

– Тогда как вас понимать?

– Это как раз то, что я видела в своем волшебном зеркале, что-то, что случилось или случится, и вы как раз думаете об этом.

Герцог был поражен.

– Как вы узнали? – спросил он.

– Я не… не знаю, – честно сказала Уна. – Я просто сказала о том, что думаю, что чувствую.

– Вы совершенно удивительный человек. Помолчав, он прибавил:

– Я думаю, с моей стороны будет честно признать, что вы совершенно правы, и случилось то, что вы предвидели.

– Случилось? – спросила Уна.

– Сегодня я получил письмо, – сказал герцог, – от премьер-министра.

– Англии?

– Да, от маркиза Солсбери.

Уна ждала, глядя ему в глаза, а он продолжал:

– Он предложил мне стать следующим вице-королем Ирландии!

– Вице-королем? – с благоговением переспросила Уна.

– Конечно, это большая честь, предложенная мне, – продолжал герцог, – особенно если вспомнить, что я моложе, чем обычно бывают вице-короли.

– И вы сразу уедете в Ирландию?

– Я еще не дал согласия на это назначение, – сказал герцог, – но, как я понимаю, после ухода последнего вице-короля в отставку королева не будет долго ждать, прежде чем назначить следующего.

– Я уверена, что вы как раз подходящий человек для такой должности, – сказала Уна.

– Почему вы так думаете? – спросил герцог.

– Я читала об Ирландии – об их заботах и проблемах, – объяснила Уна, – и мне кажется, что если кто и может помочь им, так это вы.

Герцог с удивлением посмотрел на нее. Он не ожидал, что она хоть что-нибудь знает о проблемах Ирландии. Он сказал:

– Конечно, вы понимаете, что, если я решу поехать в Ирландию, нам придется проститься друг с другом. Вряд ли я смогу появиться в Дублине с прелестным молодым куратором.

– Нет… конечно нет…

– И все же вы уговариваете меня принять предложенный пост?

Уна отвернулась, и герцог решил, что она не хочет, чтобы он видел выражение ее лица.

– Если вы как раз… подходящий правитель… для Ирландии… – сказала Уна, – каковым, я уверена… вы и являетесь… тогда это ваш долг – принять предложение премьер-министра.

– Вы обо мне думаете?

– Конечно!

– А как вы полагаете, что вы будете делать?

– Я найду… куда поехать… – ответила Уна, – я не хочу жить одна в Париже.

– Хотите вы или нет, – резко сказал герцог, – этого не должно быть. Я договорюсь насчет вас; вероятно, вы сможете уехать в Англию.

При этом он раздумывал, о чем таком он может договориться и если Уна окажется одна в Лондоне, будет ли это намного лучше?

«Она слишком красива, – подумал он, – и слишком юна, чтобы заботиться о себе самой».

Уна, словно почувствовав, что он беспокоится за нее, поспешно сказала:

– Пожалуйста… не думайте обо мне… Вы только недавно встретили меня… и проявили столько любезности и столько понимания…

Она вздохнула:

– Когда вы уедете, я попрошу месье Дюбушерона подыскать мне тихий пансион или квартиру, где я смогу пожить, пока… пока не найду работу.

Когда она упомянула Дюбушерона, который и впрямь, видимо, был единственным человеком, к которому она могла обратиться, герцог подумал, что если он оставит ее в таких руках, то совершит преступление.