Текст книги "Из бездны – к небесам"

Барбара Картленд
Из бездны – к небесам

От автора

Эта повесть о любви и ненависти, о страдании и счастье начинается с рассказа о том, как во время розыгрыша приза дерби две лошади приходят к финишу «голова в голову». Действительно, в истории этих самых знаменитых в мире скачек дважды имел место подобный случай.

В 1828 году Кадленд, жеребец герцога Ратленда, подошел к призовому столбу одновременно с Полковником, владельцем которого был почтенный Эдуард Петр. Скачки были повторены в тот же день после полудня, и голубую ленту получил Кадленд.

Но одно из самых примечательных в истории дерби событий произошло в 1884 году. Князь Баттиани пребывал в состоянии крайнего возбуждения, поскольку надеялся, что его Молодец, сын любимого жеребца князя, Проказника, выиграет 2000 гиней во время весенних скачек в Ньюмаркете. Однако напряжение оказалось столь велико, что на пороге столовой Жокей-клуба князь был сражен смертельным сердечным приступом.

Его смерть, несомненно, изменила весь ход скачек, поскольку, в соответствии с теми правилами, что действовали тогда, жеребец князя, Сен-Симон, был отстранен от участия в дерби. Сен-Симон был лучшей скаковой лошадью, какую когда-либо имел князь, и лучшим производителем, какого только знали английские скачки. Несомненно, именно он должен был выиграть дерби-1884 года.

В его отсутствие скачки закончились вничью: Харвистер сэра Джона Уиллоуби и Сен-Гатьен мистера Джона Хаммонда пересекли линию финиша одновременно. Стюарды предложили владельцам выбор: повторить скачки или разделить приз. Последнее предложение было единодушно принято.

Глава первая

1831 год

Ожидание было долгим: как всегда при розыгрыше больших призов, один фальстарт11
  Фальстарт – не правильный старт, ситуация, когда один или несколько участников начинают движение раньше сигнала стартера.


[Закрыть] следовал за другим.

Маркиз Олчестер, глядя в бинокль на лошадей, готовых к скачке, нетерпеливо вздохнул.

– Волнуетесь, Линден? – спросил Перегрин Уоллингхем.

– Нет, я уверен в успехе, – ответил маркиз.

Его друг рассмеялся:

– Точно так же сказал и Бранскомб.

Лицо маркиза помрачнело.

Он прекрасно понимал, что жеребец графа Бранскомба, Порох, – опасный соперник Честолюбца, который принадлежал самому маркизу, но, как он только что сказал Уоллингхему, маркиз был совершенно уверен в победе своей лошади:

В день дерби22
  Дерби – самые престижные скачки в Англии. Проводятся с 1780 года раз в год на ипподроме в Эпсоме. Названы по имени учредителя, 12-го графа Дерби. Лошадь-победитель получает голубую ленту.


[Закрыть] всегда собиралось намного больше народу, чем на любых других скачках.

Розыгрыш приза дерби был событием, которого с нетерпением ждали все – и спортсмены, и любители. И хотя этот день не был официальным выходным, вряд ли хоть один работодатель в Англии удивился бы, обнаружив в это утро, что его работники исчезли, если, конечно, у них была хоть какая-нибудь возможность добраться до Эпсома.

– Наконец-то!

Чей-то возглас, подхваченный многотысячной толпой, взлетел над скаковым кругом, когда флаг стартера наконец опустился, и скачка началась. Лошади должны были пройти Таттенхемский поворот и выйти на финишную прямую непосредственно перед трибунами. Это был звездный миг для воров-карманников, ибо все, кто находился на трибунах, изо всех сил вытягивали шеи, не обращая внимания ни на что, кроме лошадей.

Но уже через три минуты этот миг минует. Утвержденный результат скачки передадут голубиной почтой, в тот же вечер он станет известен всем. Голуби на своих крыльях доставят записки с именем победителя в редакции газет и букмекерские конторы по всей стране.

Толпа на трибунах гудела, не умолкая ни на минуту, обсуждая все, что происходило на скаковой дорожке.

В ложе Жокей-клуба, откуда самые именитые владельцы лошадей наблюдали за выступлением своих скакунов и где шумное выражение чувств считалось дурным тоном, царила тишина, но напряжение было таково, что воздух, казалось, сгустился и застыл.

Перегрин Уоллингхем был уверен, что причиной этого напряжения отчасти была вражда между графом Бранскомбом и маркизом Олчестером. Эти двое были давними соперниками. Уоллингхем, старый и самый близкий друг маркиза, недолюбливал графа не меньше, чем сам Олчестер.

Одной из причин этого была высокомерная уверенность графа Бранскомба в том, что он не только самый замечательный спортсмен в Англии, но и персона столь важная, что выше него стоит разве что король. Герцогов, маркизов и уж тем более других графов он и за людей не считал, полагая, что происхождение и древний титул ставят его несравненно выше их всех, и только благодаря какому-то несправедливому повороту судьбы он не является претендентом на престол.

Но особенно раздражало всех, и особенно маркиза Олчестера, что заявления графа были отчасти справедливы.

Он действительно был весьма известен исключительной удачливостью в спортивном мире.

Невозможно было оспаривать, что за последние два года лошади Бранскомба выиграли множество призов в классических скачках. Впрочем, не меньше призов досталось и маркизу Олчестеру.

Оба джентльмена были отличными стрелками и известными боксерами-любителями, и оба так прославились своим красноречием на заседаниях палаты лордов, что другие члены палаты стремились послушать их выступления. Особенно когда Олчестер и Бранскомб отстаивали противоположные мнения.

Но если маркиз Олчестер был весьма популярен среди современников, то о графе этого сказать было никак нельзя.

И несмотря на то что оба они держались весьма высокомерно, именно о графе за спиной говорили, что он совершенно невыносим.

Но вот лошади прошли Таттенхемский поворот и вылетели на финишную прямую.

Как всегда на больших ипподромах, пока лошади не приблизились к трибунам, было невозможно определить, какая из них ведет скачку.

Но как только они показались на последнем отрезке дистанции, толпа зашумела и возгласы «Порох! Порох!» потонули в море голосов, выкрикивавших: «Честолюбец!»

Лошади приблизились к трибуне, и Перегрин Уоллингхем пробормотал:

– Мой Бог, похоже, они окажутся у призового столба одновременно!

Он понял, что маркиз Олчестер подумал о том же, потому что тот внезапно весь напрягся, хотя и не произнес ни слова.

И в ту же минуту граф, который стоял по другую сторону от Уоллингхема, пробормотал раздраженно:

– Ну, давай же, давай, черт тебя побери!

Крики толпы становились все громче, и, когда лошади приблизились еще немного, Перегрин Уоллингхем убедился, что лидеры скачки идут голова в голову.

Предсказать, какая из лошадей первой минует призовой столб, казалось абсолютно невозможным.

Оба жокея подняли хлысты, но лошади, уверенные, что способны обогнать соперника, и сами напряглись каждым мускулом в решительном стремлении вырваться вперед.

Вот они миновали призовой столб, и над толпой пронесся вздох безмерного удивления. Второй раз за пятьдесят лет розыгрыша приза дерби лидеры закончили скачку в мертвом гите – пересекли линию финиша одновременно.

– Полагаю, хоть ноздрю, но выиграл я! – напористо проговорил граф, отводя бинокль от глаз.

Маркиз, не отвечая, отвернулся и вышел из ложи вместе с другом. Они быстро, насколько позволяла толпа, которая бурлила у подножия трибун, направились к воротам, через которые выводили закончивших скачку лошадей.

– Никогда Не видел ничего подобного! – воскликнул Перегрин, шагая рядом с маркизом.

– Ни за что не поверю, что один из них был хотя бы на дюйм впереди другого! – отозвался тот. – Что бы там ни утверждал Бранскомб…

– Вы совершенно правы, – согласился Уоллингхем. – И все же какая жалость, что вы не выиграли! Весь последний месяц Бранскомб хвастался, что его лошадь – бесспорный фаворит, и я был уверен, что это сократит ставки на Пороха.

Маркиз пристально посмотрел на своего друга.

– Надеюсь, вы тайком не ставили на него?

– Конечно, нет. Я поставил бы на Честолюбца даже свою рубашку, но, к сожалению, у меня их не так уж много осталось.

Олчестер рассмеялся:

– Вам следовало бы переключиться на лошадей. В итоге они обходятся дешевле, чем куртизанки.

– Я уверился в этом давным-давно, – согласился Перегрин. – Но эта маленькая танцовщица из Ковент-Гардена, словно магнит, вытягивает деньги из моего кармана быстрее, чем я успеваю их туда класть!

В голосе Уоллингхема звучало раскаяние, но маркиз его уже не слушал. Он наблюдал за своим Честолюбцем, который рысью возвращался с дистанции, и видел, что его жокей яростно спорит с жокеем Пороха.

Только когда беспорядочный шум толпы, которая неистовствовала за ограждением, уже не давал жокеям слышать друг друга, они наконец сосредоточились на торжественности момента и по расчищенной от публики дорожке направили лошадей к весовой.

Оставив Уоллингхема снаружи, маркиз шагнул в паддок33
  Паддок – огороженная площадка на ипподромах для проводки лошадей перед стартом.


[Закрыть]. Едва его жокей спешился, маркиз спросил:

– Что произошло, Беннет?

– Он оттолкнул меня, когда мы вышли на прямую после Таттенхемского поворота, милорд. Я бы легко с ним справился, если бы не это!

Маркиз нахмурился.

– Это действительно так? – спросил он. – Вы уверены в том, что только что сказали?

– Для жокея он вел себя хуже некуда, милорд, это совершенная правда!

– Я вам верю, – сказал маркиз, – но сомневаюсь, что мы сможем что-нибудь изменить. Идите взвешиваться.

Держа под мышкой седло, Беннет направился к весам, где его уже ждали стюарды44
  Стюарды – распорядители на скачках, назначаемые Жокей-клубом из числа особенно уважаемых людей, задача которых следить за соблюдением правил.


[Закрыть], и в этот момент мимо прошел, ухмыляясь, жокей графа.

Он пробормотал так тихо, что его мог слышать только Беннет:

– Фискалишь? Легче тебе от этого не станет.

Когда Беннет начал выступать на лошадях маркиза, тот запретил ему спорить или ссориться с другими жокеями в присутствии стюардов. Независимо от того, на чьей стороне была правда, подобный спор отражался на репутации обоих спорщиков, поэтому и на этот раз Беннет промолчал, плотно сжав губы.

И только вернувшись к маркизу, жокей сказал:

– Я достану этого Джейка Смита, чего бы мне это ни стоило! Всем известно, что он играет не по правилам, поэтому никто и не хотел иметь с ним дела, пока его не нанял его светлость!

Маркиз нахмурился:

– Это действительно так?

– Это всем известно, милорд. Джейк Смит получил разрешение снова участвовать в скачках всего три месяца тому назад.

Несколько мгновений маркиз хранил молчание. Затем он поздравил жокея и, пообещав ему обычное вознаграждение, которое, если лошадь выигрывала скачку, бывало весьма и весьма щедрым, поспешил вернуться к Перегрину Уоллингхему, чтобы пересказать ему все, что узнал от жокея.

– Мне приходилось слышать, что Смит не слишком честен, еще до того, как его взял на работу Бранскомб, – ответил Уоллингхсм, – но он ни разу не выступал на лошади, на которую мне хотелось бы поставить. Я постараюсь разузнать о нем все, что смогу.

– Сделайте это, пожалуйста, – кивнул маркиз. – А теперь, если только вы не хотите остаться на следующую скачку, нам стоит поспешить с возвращением в Лондон.

Когда туда двинется вся эта толпа, путешествие станет весьма и весьма затруднительным, так что чем быстрее мы выберемся отсюда, тем лучше.

– Я уже готов, – ответил Перегрин.

– К тому же, – продолжал маркиз, – я не хочу возвращаться в ложу и слушать, как Бранскомб утверждает – а он, конечно, это делает, – что он единственный победитель.

– Официально объявлено, что это был мертвый гит, – заметил Уоллингхем. – Поэтому вы поровну разделите призовой фонд – 2800 фунтов.

– Это не помешает ему утверждать, что я не заслуживаю приза, – мрачно ответил маркиз. – Боже мой, как я не выношу этого человека!

Уоллингхем рассмеялся.

– Это трудно не заметить, но я допускаю, что его тщеславие и надменность уже сидят в печенках у всех, кроме его величества!

Маркиз ничего не ответил. Он слишком хорошо знал, что новый король, Вильгельм IV, был введен в заблуждение графом Бранскомбом, который не уставал превозносить свои исключительные достоинства. И небезуспешно: король находил его прекрасным советником.

Бранскомб, надо отдать ему должное, сумел использовать те возможности, которые обычно открываются при смене монарха, и в конце концов стал несомненным фаворитом Вильгельма, так что любой честный придворный мог с горечью сказать:

– Мне всегда казалось, что одного монарха достаточно, но, когда их вдруг оказывается двое, мое положение. становится совершенно невыносимым!

Доверчивый, добродушный и глуповатый король был очень озабочен тем, чтобы произвести впечатление на своих подданных, С помощью своей жены, маленькой немочки, безвкусно одетой и скучной, он совершенно изменил те нравы, которые царили при дворе его брата, Георга IV.

Аморальные истории и распутство придворных перестали питать скандальные слухи, которые разносились прежде по всей стране. Но, к несчастью, ушло и веселье, как с грустью констатировали те, кто окружал короля в Виндзорском замке и в Букингемском дворце.

Княгиня Левина, жена русского посла, жаловалась маркизу, что английский королевский двор стал невыносимо тоскливым и скучным.

– Там невозможно даже поговорить, – сетовала она. – По вечерам мы все сидим за круглым столом. Король дремлет, королева вышивает, все оживленно беседуют – но никогда о политике.

Маркиз рассмеялся. Он знал, что княгиню, живую, остроумную, порой несдержанную на язык, подобная обстановка, действительно, могла заставить страдать. Оставалось лишь надеяться, что графу Бранскомбу в конце концов наскучит то место, которого он для себя добился.

Сам маркиз, беседуя с королем с глазу на глаз, пришел к выводу, что монарх, хотя и несколько склонен повторяться, – вполне интересный собеседник, когда речь заходит о том, в чем он разбирается.

Но во многих случаях Олчестер был готов согласиться с герцогом Веллингтоном, который однажды, как обычно, грубовато заявил:

– Мой господин воистину слишком глуп! Когда он собирается произнести застольную речь, я поворачиваюсь к нему тем ухом, которое почти оглохло, чтобы не подвергаться искушению его прервать!

Маркиз энергично прокладывал путь через толпу «жучков», цыган, мошенников и воров.

Здесь были карлики, клоуны, акробаты, негры-музыканты и промышлявшие на скачках «жучки». И все они вносили свою лепту в суматоху, которая царила у трибун.

Маркиз и его спутник постарались побыстрее пробраться сквозь толпу к своему фаэтону, и, когда лошади выбрались на лондонскую дорогу, Перегрин Уоллингхем сказал:

– Полагаю, королю, который не слишком разбирается в скачках, будет приятно, что лошадь Бранскомба пришла первой, даже если он и вынужден был разделить свою славу с вами.

– Несомненно, король поверит, что Бранскомб должен был выиграть, если бы только Честолюбец, по чистой случайности, разумеется, не миновал призовой столб одновременно с Порохом.

В голосе маркиза звучала горечь, и Уоллингхем почувствовал, что мысль об этом заставляет его страдать.

На самом деле, думал Перегрин, это было потрясающее зрелище, тем более удивительное, что лишь немногие из завсегдатаев ипподрома могли бы ожидать подобный исход. Но, поскольку Уоллингхем искренне любил маркиза, он сказал примиряюще:

– Ну, Линден, мы-то с вами знаем, что его победа не была честной, но если мы станем говорить об этом, ничего хорошего не произойдет.

– Конечно, нет, – согласился маркиз, – но я сделаю все, что от меня зависит, чтобы этот проклятый жокей получил по заслугам. Я готов поспорить на любую сумму, что Бранскомб знал, что делает, когда нанимал этого человека.

– Конечно, знал! – с жаром ответил Перегрин. – Он собирался побить вас любой ценой, не важно, честно или бесчестно!

– Меня это не удивляет, – заметил маркиз. – Бранскомб был таким еще в ту пору, когда учился в Итоне. Он всегда должен был быть первым и, если вы помните, мы уже тогда шли ноздря в ноздрю во многих отношениях.

Перегрин засмеялся. Соперничество между этими двумя мальчишками было неизменной темой для обсуждения в школе, и остальные ученики делились на партии, одна из которых поддерживала маркиза, а другая – графа. То же самое продолжалось, когда они оба поступили в Оксфорд.

Сам Уоллингхем недолюбливал Бранскомба за то, что, несмотря на все свои успехи в спорте, тот не был честным игроком.

Он был готов на все, лишь бы оказаться победителем.

Некоторые мальчики и юноши с необычайной проницательностью чувствуют тайные пороки друг в друге, и Перегрин был абсолютно уверен, что и Бранскомба мучает что-то, о чем не подозревают другие.

Хотя и маркиз не был лишен недостатков, по мнению его друзей, он был истинным джентльменом, не способным на обман или бесчестный поступок.

– О чем вы думаете? – спросил Олчестер, когда самое худшее столпотворение осталось позади и лошади смогли двигаться быстрее.

– О вас, как всегда…

– Я тронут, – с сарказмом в голосе откликнулся маркиз. – Но почему?

– Я сравнил вас с Бранскомбом, и сравнение оказалось не в его пользу.

– Итак, я должен хорошо все обдумать. Не стоит загадывать наперед, что произойдет сегодня за обедом.

Праздничный обед в честь розыгрыша дерби, который давали стюарды от имени Жокей-клуба, был важным событием, во время которого каждый победитель получал заслуженные им почести и поздравления, поскольку обед устраивался в его честь.

Перегрин знал, насколько утомительно для маркиза будет делать вид, что он радуется обществу Бранскомба и подавлять в себе желание рассказать всем, что шансы их лошадей сравнялись лишь благодаря жульничеству жокея, нанятого графом.

– Будем надеяться, что нам не придется задержаться там надолго, – сказал Перегрин, стараясь поддержать друга. – Недавно из Франции в «Дом свиданий» прибыли несколько весьма привлекательных тонких штучек. Возможно, вам покажется интересным с ними познакомиться, как только нам удастся улизнуть.

Поскольку маркиз ничего не ответил, Перегрин вспомнил, что его друг считает посещение подобных мест пустой тратой времени, и добавил поспешно:

– Впрочем, вы, вероятно, предпочтете встретиться с леди Изобел.

В его голосе прозвучала нотка сомнения, как будто он только что понял, что в последнее время маркиз встречается с леди Изобел Сидли не так часто, как можно было бы ожидать.

Это казалось тем более удивительным, что леди Изобел, признанная первая красавица столичного светского общества, была безумно влюблена в маркиза, что не являлось секретом для лондонского высшего света.

Перегрин Уоллингхем часто думал, что леди Изобел родилась слишком поздно: ее пылкость и неосторожность вызвали бы всеобщее восхищение лет пятнадцать назад, во времена Регентства. Перегрин любил хорошеньких женщин и вовсе не желал видеть их недотрогами или жеманницами.

К несчастью, леди Изобел так и не научилась обуздывать свои чувства, и ее безрассудная страсть к маркизу, которую она даже не пыталась скрыть, шокировала королеву.

Последовала долгая пауза. Затем, не спуская глаз с лошадей, маркиз произнес:

– Нет, я не собираюсь встречаться с Изобел. Сказать по правде, она меня больше не интересует.

Уоллингхем обернулся и с недоверием посмотрел на друга.

Он полагал, что маркизу, возможно, стоило бы убедить Изобел вести себя не столь вызывающе или пореже появляться вместе с ней в свете, но окончательный их разрыв казался Перегрину совершенно невозможным.

– Вы уверены? – спросил он.

Олчестер кивнул:

– Мне стало скучно.

На это Уоллингхему ответить было нечего, и они снова замолчали.

Перегрин думал о том, что это похоже на его друга: безжалостно порвать, хотя большинство мужчин на его месте сочли бы, что подобное решение трудно осуществить.

Но маркиз был человеком прямым. Если кто-то начинал казаться ему скучным, он немедленно прекращал эти отношения, будь то любовное приключение или дружба.

– А Изобел об этом знает? – наконец спросил Уоллингхем.

– Я еще не говорил с ней, но сделаю это при первом же удобном случае. Думаю, она поняла намек: мы не встречались уже больше недели.

Перегрин припомнил, что видел грума в ливрее цветов Сидли в доме маркиза не далее, как сегодня утром. Он принес письмо, в котором, вероятно, леди Изобел достаточно красноречиво высказывала все, что не смогла сказать маркизу лично.

Наступило время рассказать Олчестеру о том, что беспокоило Уоллингхема с самого утра:

– Линден, вы готовы услышать известие, которое наверняка вызовет ваше раздражение?

Тон, которым это было сказано, встревожил маркиза куда больше самих слов, и он пристально посмотрел на друга.

– Это касается Изобел?

– Нет, не имеет к ней никакого отношения, – быстро ответил Уоллингхем. – Есть одно дело, о котором, мне кажется, я давно должен был вам рассказать, но не было подходящего случая.

– И он настал именно сейчас?

– Полагаю, данный момент не хуже любого другого, – уныло ответил Перегрин. – Кстати, я вспомнил, что в прежние времена короли рубили головы гонцам, принесшим дурную весть.

Маркиз засмеялся.

– И вы опасаетесь, что то же произойдет с вами?

– Во всяком случае, сейчас у вас в руках вожжи! – заметил Уоллингхем.

Олчестер снова засмеялся:

– Я не собираюсь вас бить, что бы вы мне ни рассказали. Но вы возбудили мое любопытство. Я теряюсь в догадках, о чем пойдет разговор.

– Это касается Бранскомба.

Маркиз застонал:

– А я-то старался забыть о нем! Хотя бы до тех пор, пока снова не увижу его чопорную физиономию на сегодняшнем обеде.

– Если верить его словам, ее величество восторгается им сверх всякой меры и считает, что он выглядит как джентльмен.

– Спаси нас Бог! – воскликнул маркиз. – По счастливой случайности Бранскомб считает себя не джентльменом, а аристократом. Это доставляет ему большее удовлетворение и позволяет еще больше раздуваться от сознания собственной важности!

– Как жаль, что мы не можем ему об этом сказать, – рассмеялся Перегрин.

– Что же такого вы собираетесь рассказать мне я нем, чего я еще не знаю?

– Я бы очень удивился, если б вам об этом сообщили, – заметил Перегрин. – Вам известно, как королева озабочена тем, чтобы все представленные ко двору были «соединены священными узами брака»?

– Княгиня Левина передавала мне слова королевы: «Мы хотим, чтобы все эти люди, которые так близки к королю, были бы столь же счастливы, как мы с моим дорогим супругом».

Маркиз так похоже изобразил королеву, даже голос его зазвучал слабо и сентиментально, что Перегрин торопливо проговорил:

– Осторожнее, Линден, как бы ее величество не поставила вас перед алтарем, прежде чем вы опомнитесь!

– Уверяю вас, она не сделает ничего подобного! – возразил маркиз. – Я не колеблясь заявляю, что женюсь не раньше, чем сам этого захочу, даже если за неповиновение королевскому указу меня отправят в Тауэр!

– В этом я не сомневаюсь, – улыбнулся Перегрин. – Но Бранскомб сказал королеве, что это прекрасная идея, и даже уже сообщил кое-кому из своих знакомых, на ком именно он намерен жениться.

По тону Перегрина маркиз понял, что его друг придает большое значение своему сообщению, и, не сомневаясь, что Уоллингхем ждет от него вопроса, заговорил:

– Я почти уверен, что вы собираетесь сказать мне, кто эта несчастная…

– Княгиня Левина рассказала об этом мне, потому что не решилась лично сообщить вам: Бранскомб намерен жениться на вашей подопечной, как только она вернется в Англию.

На лице маркиза отразилось безмерное удивление.

– На моей подопечной? – воскликнул он. – Какого черта… – Он остановился. – Не мог же он говорить о Мирабел?

– Именно о ней! О Мирабел Честер!

– Но она еще школьница! Она еще ничего не видела в жизни и вернется в Англию не раньше, чем через месяц.

– Это так, – согласился Уоллингхем. – Но о ней уже говорят.

– То есть вы хотите сказать, – резко произнес маркиз, – что говорят о ее состоянии?

– Вы, как всегда, уловили самую суть!

Восклицание, которое вырвалось у Олчестера, сильно походило на ругательство.

– Только не говорите мне, что Бранскомб нуждается в деньгах!

– Княгиня Левина, по секрету конечно, сказала мне, что некоторое время тому назад он втайне от всех начал искать богатую наследницу. Очевидно, он сказал тому, кто потом передал это княгине, что, как бы он ни ненавидел вас, он не может не признать, что наследница рода Честеров для него – почти что ровня.

– Да неужели! – взорвался маркиз.

– Когда Бранскомб узнал, как богата ваша подопечная, – продолжал Перегрин, – он решил, что Мирабел – как раз то, что ему нужно.

Губы маркиза плотно сжались. Помолчав, он спросил:

– Милостивые небеса! Но почему?

– Княгиня предложила мне единственно возможное объяснение: после смерти старого графа Бранскомб обнаружил, что отец оставил ему куда меньше, чем рассчитывал сын, – Он женится на ней только через мой труп! – воскликнул Олчестер. – Как опекун Мирабел я никогда не дам разрешения на ее брак с Бранскомбом!

Некоторое время они ехали в молчании, затем Уоллингхем произнес:

– Вам придется поискать весомое обоснование подобного отказа.

Маркиз ответил не сразу, но по выражению его лица Перегрин догадался, что тот вполне отдает себе отчет в том, насколько трудно обосновать отказ такому жениху, как граф Бранскомб.

Что бы ни говорили о нем, граф обладал громким и уважаемым титулом, владел поместьями, которые были частью истории королевства, и к тому же пользовался расположением и короля, и королевы.

Но Олчестер размышлял о своих обязательствах в отношении дочери двоюродного брата.

Эдуард Честер умер два года тому назад. Это была одна из тех блестящих, но беспокойных натур, которые видят счастье лишь в непрестанных странствиях по самым диким и экзотическим странам и готовы без всякой необходимости рисковать жизнью, ввязываясь в такие авантюры, которых люди более осторожные постарались бы избежать.

Но хотя его путешествия нередко бывали и трудны, и опасны, они принесли ему огромное богатство.

Кто-то из друзей сделал его совладельцем золотого рудника, который неожиданно оказался очень богатым, а в совсем другой части мира принадлежавшие ему бесплодные земли внезапно начали приносить доход, потому что на них открыли месторождение нефти.

Возможно, именно потому, что его никогда по-настоящему не интересовали доходы и прибыли, то, что он покупал совершенно случайно, вдруг оказывалось золотым дном.

Когда же он был убит, как предсказывали многие из его знакомых, при попытке перевалить через горный хребет, который считался непроходимым, его дочь Мирабел унаследовала огромное состояние, и опекун, которого она никогда не видела, должен был этим состоянием распоряжаться от ее имени.

Мать Мирабел была наполовину итальянкой, и Эдуард Честер, прежде чем отправиться в свою последнюю экспедицию, из которой он так и не вернулся, перевез жену и дочь в Италию.

Неизвестно, получил ли Эдуард Честер письмо с известием о смерти жены. Маркиз, во всяком случае, раньше узнал о кончине миссис Честер, чем о гибели кузена, и между этими событиями прошло не более месяца. Все это случилось прошлым летом, и, пока граф думал, что ему следует предпринять, пришло письмо от тети Мирабел, у которой после смерти матери жила девушка.

Графиня писала, что девушка учится в Риме в прекрасной школе и вряд ли стоит отправлять ее в Англию до окончания траура.

Маркиз нашел этот довод вполне разумным.

– На следующий год, когда ей исполнится восемнадцать, ее можно будет представить королеве, – сказал он Уоллингхему, – и у меня много пожилых родственниц, которые только обрадуются возможности сопровождать ее во время выездов в свет.

– Вы что, тоже собираетесь сторожить дверь вместе со всеми этими вдовами? – Перегрин явно поддразнивал друга.

– Я собираюсь только отгонять охотников за приданым. Ради Бога, Перегрин, вы знаете сколько унаследовала Мирабел?

Услышав ответ, Перегрин согласился, что эта сумма столь велика, что все лондонские моты будут виться вокруг девушки словно потревоженные осы.

– Я собираюсь выдать ее замуж за первого же порядочного молодого человека, который появится в ее окружении, лишь бы снять с себя ответственность, – заметил маркиз. – Мне нравился Эдуард, как бы эксцентричен он ни был, и я не позволю, чтобы его дочь была обманута одним из этих титулованных бездельников, которые уверены, что состоятельной женщине не нужно от них ничего, кроме короны пэров.

Подобные чувства весьма похвальны, подумал Перегрин. Но никто не решится утверждать, что граф Бранскомб – нищий и ему нечего предложить невесте, кроме титула.

Уоллингхем не сомневался, – что маркиз не хотел бы видеть ненавистного и презираемого им человека женихом дочери своего двоюродного брата, которому симпатизировал.

Но он понимал, как трудно будет Олчестеру придумать предлог для отказа, причем настолько убедительный, чтобы Бранскомб не смог вызвать его на дуэль.

Вильгельм IV строжайше запретил дуэли, но, поскольку при желании способ всегда можно найти, джентльмены время от времени разрешали свои споры, обмениваясь выстрелами из пистолетов.

Правда, в случае дуэли трудно было предсказать, кто окажется победителем, но Перегрин точно знал, что дуэль необходимо предотвратить любой ценой.

Вслух он произнес:

– Я понимаю, что вы чувствуете, Линден, но, если Бранскомб всерьез решит жениться на вашей подопечной, будет чертовски трудно помешать ему сделать это.

Маркиз помолчал, плотно сжав губы, потом ответил:

– Какая наглость с его стороны – болтать о своих намерениях в отношении женщины, даже не спросив, хотя бы из вежливости, что она думает об этом!

– Он слишком уверен в том, что девушка ему не откажет, – заметил Уоллингхем. – Граф Бранскомб первый человек в государстве после короля, к тому же его любимец! Это может показаться ей похожим на сказку, которая стала явью.

– Если только не знать, как знаем мы с вами, что под этой мишурой вовсе не скрывается сказочный принц.

Перегрин кивнул:

– Вы помните Рози?

Маркиз не ответил, но оба они подумали о молоденькой танцовщице, которую Бранскомб соблазнил, когда Олчестера не было в Лондоне, исключительно чтобы досадить ему.

Когда маркиз вернулся с севера Англии, где проводились скачки, он обнаружил, что Бранскомб перевез танцовщицу в особняк, который был намного больше, чем тот, что снимал для нее сам Олчестер. Теперь ее коляска запрягалась не парой, а четверкой лошадей, а туалеты и драгоценности поражали роскошью.

Понимая, что Бранскомб нарочно старался публично унизить его, маркиз пришел в бешенство, но он был слишком умен, чтобы выдать свои истинные чувства. В результате граф был удовлетворен куда меньше, чем ожидал.

Больше того, зная, что его слова непременно дойдут до графа, маркиз во всеуслышание заявил в клубе о том, как он безмерно благодарен Бранскомбу, избавившему его от этой девицы, которая исчерпала свой репертуар, а повторения «на бис» он не заслуживал.

Но Олчестер не мог предвидеть, что их с графом вражда будет стоить молоденькой танцовщице ее карьеры. Свое оскорбленное самолюбие граф выместил на девушке. Он не только отнял все, что сам же подарил ей, но и добился, чтобы ее уволили из театра и не принимали никуда больше.

Оставшись буквально без куска хлеба, Рози была вынуждена обратиться за помощью к маркизу. Она долго не решалась, опасаясь, что он не простит ее измену.

Но Олчестер не только проявил щедрость, но и помог ей получить приглашение в гастролирующую труппу, которая выступала в крупнейших городах провинции и недавно появилась на лондонских подмостках.