Текст книги "Прелестные наездницы"

Теперь же он был полон подозрений. Почему – он и сам не знал, но чувствовал: что-то происходит за его спиной, и ему это не нравилось. Он пожал плечами. У этих прелестных наездниц, конечно же, свои подходы. Девушка делала то, о чем ее попросили. Он должен быть благодарен и доволен.

Он никак не мог избавиться от воспоминания о том явном выражении облегчения, которое появилось на ее лице, когда он сказал, что его лично она не интересует. Что могло это означать? Ее отношение к нему характеризовалось откровенностью и дружелюбием; он понимал также, что за ужином в ней чувствовалось гораздо меньше робости, чем раньше.

Во время игры она вела себя с ним точно так же, как и с Адрианом: подшучивала над ними обоими за то, что они вовремя не находили нужных слов. Она смеялась с непринужденным и заразительным весельем, и то, над чем в любое другое время он бы лишь презрительно посмеялся как над детской шуткой, казалось ему – потому что забавляло Кандиду – чем-то в высшей степени смешным.

У него не было сомнений, что он сделал удачный ход в том, что касалось Адриана. Он никогда не видел парня более оживленным и здравомыслящим. Если он не забудет дочь священника и не влюбится в Кандиду к концу недели, это будет очень странно.

Она была поразительным созданием, – почти таким же в своем роде поразительным, как и этот огромный черный жеребец, которого она так нежно любит. Тут он вспомнил, что Хупер говорил о ней примерно то же самое, и его губы напряглись.

Если учесть, кто она и откуда, возникает мысль: не играет ли она с ним? Может быть, она столь умна, что он попался на ее удочку, до сих пор не понимая этого?

Лорд Манвилл вернулся в гостиную и налил себе стакан бренди, затем пересек комнату и остановился перед открытой стеклянной дверью, глядя в сад. Ночь была звездная, на небе мерцал полумесяц.

В воздухе стоял аромат левкоев; теплый бриз мягко касался щек лорда Манвилла, стоявшего между покоем спящего дома и огромным пустым парком, простирающимся вдоль серебряного озера до самого горизонта.

У лорда Манвилла вдруг появилось чувство, будто красота его владений заполнила всю его душу. Манвилл-парк был единственным местом, которое всегда будет ему домом; здесь его корни, здесь он воспитывался.

Почти шутки ради, как ему показалось, он вызвал в памяти лицо той девушки, на которой много лет назад хотел жениться, той, которую хотел видеть здесь хозяйкой, его женой и матерью его детей.

Он любил ее всем сердцем, и, хотя в его жизни были женщины до нее, она была единственной, на ком он хотел жениться. Ему никогда не забыть этого бесчувственного, легкомысленного тона:

– Мне жаль, Сильванус, но Хьюго может предложить мне гораздо больше, чем ты.

– Ты хочешь сказать, – почти не веря своим ушам, произнес он, – из-за того, что он маркиз, а я еще не получил наследства, ты любишь его больше, чем меня?

– Ну не то чтобы я любила его больше, – ответила она, чувствуя, видимо, некоторую неловкость. – Просто нам пришлось бы слишком долго ждать, Сильванус. Твой отец еще не стар. Если же я выйду замуж за Хьюго, то стану фрейлиной королевы. Есть и множество других вещей, которые он может дать мне, – вещей, как это ни странно, важных в жизни девушки.

– Но моя любовь к тебе и твоя ко мне, – настаивал он, – разве это не в счет?

– Я люблю тебя, Сильванус, – ответила она, и ее голос на мгновение смягчился. – Но этого мало, ты должен понять; Я должна выйти замуж за Хьюго, больше мне ничего не остается. Я всегда буду помнить тебя и надеюсь, что и ты меня не забудешь. Но мы не можем пожениться, это, право же, было бы просто глупо.

Он до сих пор помнил чувство, охватившее его тогда, будто кто-то ударил его чем-то тяжелым по голове. Он оцепенел, не мог вымолвить ни слова и с трудом понимал, что происходит.

Позже пришли боль, гнев и даже ненависть. Ему трудно было примириться с мыслью, что кто-то мог так жестоко обидеть его.

Он всегда помнил ее, и у него никогда не возникало желания жениться на ком-нибудь другом. У него были десятки женщин; они любили его и, возможно, потому, что он был равнодушен к ним, прилагали еще больше усилий, чтобы покорить его.

Всегда, даже в самые интимные часы, присутствовало нечто, заставлявшее их понять, что он не стал их пленником, не полностью им подчинился.

– Почему ты всегда будто бы стоишь в стороне, наблюдая за самим собой? – спросила его как-то раз одна женщина, когда они лежали рядом в темноте и лишь нежные языки затухающего пламени в камине слегка освещали комнату.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он.

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, – ответила она. – Ты всегда где-то в стороне, поодаль, никогда по-настоящему не бываешь со мной.

Он прекрасно понимал, что она имеет в виду, и, хотя она безумно любила его, да и он был немало увлечен ею, она стала одной из тех, кого он оставил с разбитым сердцем.

Он ничего не мог с этим поделать, было в нем что-то такое, из-за чего он презирал и почти ненавидел женщину, когда держал ее в своих объятиях. Будто какая-то часть его мозга насмешливо говорила ему: «Этой любви недостаточно. И никогда не будет достаточно. Ты никогда и ни с кем не будешь счастлив».

Сейчас он спросил себя, возможно ли вообще, что он найдет такую прекрасную женщину, рядом с которой его сможет удержать сила их любви.

При мысли об этом он рассмеялся, поставил свой нетронутый стакан бренди на стол, отвернулся от красоты сада, причинявшей ему лишь боль, и пошел в свою спальню.

Кандида слышала, как он поднимался, потому что ее комната находилась рядом с верхней площадкой главной лестницы. Кандида лежала, возбужденная и взволнованная, на большой кровати с пологом на четырех столбиках, на которой, по словам одной из горничных, когда-то спала королева. Она думала о Пегасе, но, услышав шаги лорда Манвилла, стала думать о нем.

«Сегодня вечером он был довольно мил, – сказала она себе. – И не так грозен, как обычно. Такое впечатление, что он пытается быть добрым – как к Адриану, так и ко мне, – но что-то мешает ему».

Она задумалась о том, что это может быть, и пришла к выводу, что это, должно быть, женщина. Она причинила ему боль… Кандида чувствовала, что стоит на верном пути.

Он был похож на коня, с которым жестоко обошлись и который не забыл этого. Он чем-то напоминал Пегаса – такой же большой, сильный и красивый и в то же время жаждущий любви.

«Может быть… мне удастся… заставить его забыть… о том, что он пережил», – засыпая, подумала она.

В снах, которые она увидела этой ночью, Пегас и лорд Манвилл были неотделимы друг от друга.

Глава VIII

Слева от Кандиды ехал лорд Манвилл, справа – Адриан. У Кандиды мелькнула мысль, что она никогда не чувствовала себя такой счастливой. На лицо ей падали теплые солнечные лучи, а красота Манвилл-парка приводила в трепет. После трех дней, прожитых здесь, она всей душой полюбила это место.

Здесь, думала Кандида, были свобода и веселье, которые она не переставала ощущать после того самого первого вечера, когда они играли в детские игры после ужина. Лорд Манвилл перестал казаться отчужденным, больше не внушал ей страха, и даже цинизм его куда-то пропал.

Да и не только лорда Манвилла она перестала бояться. Огромная армия слуг, работавших в этом большом доме, состояла, как оказалось, из людей, с которыми она могла разговаривать так же легко и непринужденно, как и со старым Недом.

Миссис Хьюсон довольно скоро перестала смотреть на Кандиду с неодобрением, и та уже знала все о племяннице, болевшей туберкулезом, и сестре, служившей экономкой у герцогини Нортоу.

Кандида узнала, что у дворецкого Бейтмана, похожего на архиепископа, были ревматические боли в правой ноге, когда ветер дул с востока, и что у Тома, младшего буфетчика, постоянно ныли зубы.

В это утро, одевшись и с приятным возбуждением вспомнив, что сразу же после завтрака они поедут на прогулку по парку, Кандида подумала о том, как ей повезло, что она нашла столько друзей в Манвилл-парке и что теперь испытывает чувство, будто и сама является частью всего этого.

Днем раньше они втроем объездили множество ферм в поместье, и она была ошеломлена при виде огромных кухонь, где с дубовых стропил свисали свиные окорока и копченые грудинки.

Она заметила, как непринужденно лорд Манвилл садился за стол, когда подавались чай, свежеиспеченный хлеб, яйца и ломтики ветчины, которую заготавливали жены фермеров, консервируя по собственным рецептам, причем каждая считала, что ее рецепт лучше, чем у соседки.

Кандида вслушивалась в разговоры лорда Манвилла с арендаторами и понимала, что они не только уважают его как землевладельца-арендодателя, но и испытывают к нему чувство почти что восхищения. Один фермер сказал ей, когда они уходили:

– Его светлость – не только благородный дворянин, но и просто замечательный и порядочный человек.

Кандида тоже чувствовала в себе растущее восхищение лордом Манвиллом, которому будто шлея под хвост попала: он вставал на дыбы, норовисто взбрыкивал и даже пытался вдруг ни с того ни с сего пускаться галопом. Надо было быть сильным человеком и очень опытным наездником, чтобы сдерживать Грома в то утро.

Кандида никогда еще не видела, чтобы кто-нибудь сидел на лошади лучше, чем лорд Манвилл: казалось, всадник и конь представляют собой единое целое.

Адриан по большей части пребывал в молчании, и Кандида догадывалась, что в нем зреют новые поэтические идеи. Это она помогла ему обнаружить его собственный стиль, и поэма, которую он прочитал ей прошлым вечером, прежде чем лорд Манвилл спустился к ужину, была так хороша, что Кандида чувствовала: даже отец похвалил бы ее.

– Это просто великолепно! – воскликнула она. – Лучшее из того, что вы написали!

Он слегка покраснел от ее похвалы, но выражение его лица тут же изменилось, когда она добавила:

– Почему бы вам не показать ее вашему опекуну?

– Нет-нет, – быстро ответил он. – Его светлость не одобрит этого: я никогда еще не видел его в таком хорошем расположении духа, и мне не хотелось бы портить его.

Когда лорд Манвилл вошел в комнату, Адриан быстро спрятал поэму во внутренний карман своего пиджака и предостерегающе взглянул на Кандиду, как бы еще раз прося не выдавать его секрет.

Она успокаивающе улыбнулась ему, и лорд Манвилл, подходя к ним, снова с раздражением задал себе вопрос: что же они от него скрывают?

Но сегодня он уже не думал об этом и искренне смеялся над каким-то шутливым замечанием Кандиды, когда они возвращались домой.

– Сегодня после обеда зал для верховой езды будет готов, – сказал он. – Может быть, мы поработаем с Пегасом, посмотрим его аллюры?

– О, правда? – обрадовалась Кандида. – Это было бы замечательно!

Она уже знала, что в Манвилл-парке был не только крытый зал для верховой езды, но и открытая площадка, напоминавшая миниатюрный ипподром.

Отца лорда Манвилла с возрастом мучил все более сильный ревматизм, и в конце концов он уже не мог ездить верхом, но это не мешало ему руководить обучением своих лошадей, и он никогда не позволял, чтобы лошадь объезжали без его надзора.

Эти две площадки для верховой езды были для него почти единственной радостью в последние годы жизни. Зимой он руководил конюхами в крытом зале, а летом прелестный маленький открытый ипподром, расположенный за конюшнями, был местом, где он проводил многие часы, обучая не только лошадей, но и наездников.

– Я велел, чтобы отремонтировали барьеры, – сообщил Кандиде лорд Манвилл. – И Гартон сказал, что специально для нас обновили яму с водой.

– Для Пегаса это будет что-то новое, – сказала Кандида. – Он никогда раньше не прыгал через ямы с водой. Мне будет обидно, если у него не получится.

– Получится. Я уверен, – заявил лорд Манвилл.

Кандида повернулась к нему, ее глаза возбужденно сияли, губы слегка приоткрылись, и у него уже в который раз за последние несколько дней мелькнула мысль, что она одна из самых прелестных женщин, которых он когда-либо видел.

Он постоянно наблюдал за ней и почти бессознательно ставил ей маленькие ловушки, чтобы проверить, не являлись ли ее мягкость и доброта лишь фасадом. Но она, как и ее конь, была безупречна.

«Должно быть, в ней есть благородная кровь», – думал он и не мог не сравнивать ее с породистыми, чистокровными лошадьми, на которых она скакала так бесстрашно и с такой грацией, что ей могла бы позавидовать любая наездница, какой бы опытной и искусной она ни была.

Очень удивляло лорда Манвилла и то, что, несмотря на мягкость Кандиды в обращении с лошадьми, они не злоупотребляли этим и никогда не выходили из повиновения.

Он много раз видел женщин на лошадях и уверовал в то, что наездницы, жестоко обращаясь со своими животными, действовали правильно, что только таким методом можно было объездить и обучить лошадь. Теперь же он начал сомневаться в этом.

«Может быть, это какая-то странная, экзотичная причуда их характера? – спрашивал себя лорд Манвилл. Очень уж резок контраст: они так милы и покорны в постели – и почти маниакально жестоки к животным, на которых ездят».

Кандида же была совершенно иной, настолько иной, что он даже для себя не мог сформулировать, какие чувства испытывает к ней. Она делала все, о чем он ее просил, и была так завораживающе мила с Адрианом, что лорд был уверен: парень уже по уши влюблен в нее.

И все же он чувствовал какую-то неудовлетворенность, но не мог объяснить почему.

Лорд Манвилл наблюдал за ней, вслушивался в ее слова, думал о ней и, хоть она казалась такой открытой, откровенной, непосредственной, был убежден, что на самом деле она обманывает его. Он сказал себе, что с ней надо держать ухо востро, и тут же рассмеялся над этой очевидной нелепостью.

Она была всего лишь молоденькой девушкой и как нельзя лучше подходила для Адриана. Снова и снова лорд Манвилл поздравлял себя с тем, что умудрился найти такую прелестную наездницу для своего подопечного, и все же недоумевал, почему его план, уже, казалось бы, осуществившийся, не принес ему удовлетворения.

Они доехали до дома, и Кандида, спустившись с коня, поднялась к себе, чтобы переодеться. До обеда оставалось полтора часа. На лошадей они снова сядут лишь после двух часов дня.

Ее, как обычно после верховой езды, ждала приготовленная горничной ванна. В воду был добавлен ароматный шампунь, а полотенца пахли лавандой. Вытираясь, Кандида подумала, что еще никогда не жила в такой роскоши.

Она не только наслаждалась комфортом, но и восхищалась красотой самого поместья Манвилл.

Сады, утопавшие в цветах, красота ее спальни, где стояла огромная кровать с пологом на четырех столбиках и висели портьеры, вышивка на которых была сделана еще во времена Чарлза Великого; зеркало с позолоченными купидонами; мебель, покрытая инкрустацией и отполированная воском; стоявшая возле кровати ваза с первыми летними розами, будто сделанными из розового бархата, – все это приводило Кандиду в восторг.

– Я счастлива! Я счастлива! – вслух произнесла Кандида и вдруг почувствовала, что ей необходимо срочно увидеть лорда Манвилла, быть с ним.

Она не пыталась объяснить себе этого чувства, но знала лишь, что должна торопиться. Песчинки времени падали и падали, она не должна терять ни единого мгновения этого волшебного чувства, которое обнаружила в себе.

Горничная застегнула на ней платье из темно-зеленого шелка с бесчисленными кружевными оборками на широкой юбке. Кружева были также на коротких рукавах с буфами и по линии выреза.

Когда Кандида жаловалась, что вырез слишком глубок, миссис Клинтон и мадам Элиза лишь посмеивались над ее недовольством. Сейчас ей снова захотелось, чтобы вырез был выше, но вскоре она забыла об этом.

Ей хотелось быстрее спуститься вниз, увидеться с лордом Манвиллом, и, едва дождавшись, пока горничная закончит приводить в порядок ее золотистые волосы с огненно-рыжими вкраплениями, она выскочила из спальни и побежала вниз по главной лестнице, направляясь в библиотеку.

Открыв дверь, она испытала разочарование: комната была пуста. Кандида подумала, что он, наверное, снова куда-нибудь вышел, и тут вспомнила, что обещала Адриану поискать книгу греческих поэм, которая должна была стоять где-то в библиотеке.

Названия она не помнила, но Кандида была уверена, что непременно узнает обложку, как только увидит ее.

Она обвела взглядом заставленные полки и на самом верху увидела, как ей показалось, нужную книгу. Из другого конца комнаты она притащила тяжелую лестницу красного дерева.

Взобравшись, Кандида взяла книгу с полки, но обнаружила, что это не та, которую она искала. Все же книга показалась ей интересной.

Она листала страницу за страницей, когда услышала, как открылась дверь позади нее, и, взглянув вниз, увидела лорда Манвилла. Он тоже переоделся и выглядел чрезвычайно элегантно. Она почувствовала, как сердце ее забилось быстрее в приятном волнении, и, держа книгу в руке, начала спускаться.

– Что вы искали так высоко? – спросил лорд Манвилл с ноткой веселья в голосе. – Что, чем труднее плод сорвать, тем он слаще?

Кандида уже добралась до середины лестницы. Она повернула голову, чтобы улыбнуться ему, и, оступившись, потеряла равновесие. Какое-то мгновение она пыталась удержаться, а затем не то упала, не то соскользнула прямо в его руки.

– Вам надо быть осторожнее, – заметил он. – Вы могли ушибиться.

Он взглянул ей в лицо. Кандида вдруг почувствовала, с какой силой он держит ее, осознала, что они стоят очень близко друг к другу. Ее голова была на уровне его плеча, и, когда она подняла глаза, их взгляды встретились.

Окружающий мир как будто исчез, и они остались вдвоем. Между ними словно пронеслось что-то волшебное и совершенно необыкновенное – столь необыкновенное, что Кандида затаила дыхание и не могла пошевелиться.

Его руки напряглись, и она, вся трепеща, почувствовала его губы рядом со своими.

Затем она, должно быть, пошевелилась, потому что услышала тихий звук, который разрушил охватившее их очарование и отвлек ее внимание. Оказалось, кружево на ее платье зацепилось за лестницу. Быстро, чувствуя робость и боясь собственных чувств, Кандида высвободилась из его объятий.

– О, я… порвала свое… платье! – тяжело дыша, воскликнула она, и звук ее голоса даже ей самой показался странным.

– Я дам вам другое.

Он не отрывал глаз от ее лица и говорил как-то механически, будто не думая. Кандида отцепила платье от лестницы.

– Я не могу… позволить вам… это, – ответила она. – Это было бы… нехорошо.

– Почему? – с улыбкой спросил лорд Манвилл. – Мне совсем нетрудно было заплатить за то платье, что сейчас на вас.

Кандида повернулась к нему, и выражение ее лица поразило его.

– Вы… заплатили… за это… платье? – медленно спросила она, едва шевеля губами.

Лорд Манвилл уже собрался было ответить, когда оба они вдруг вздрогнули от звука голосов и смеха. Казалось, не меньше сотни ртов говорят одновременно, и через секунду дверь библиотеки распахнулась.

Видны были смеющиеся лица, шляпки, украшенные перьями; сверкающие драгоценности, шелк и кружева, кисея и бархат; кринолины, такие большие, что с трудом прошли бы в дверь.

Затем от толпы отделилась подвижная и изящная маленькая фигура с кожей цвета магнолии, и взгляд ее темных, восточного разреза глаз, пройдясь по комнате, остановился на лорде Манвилле.

– Лэйс!

Он почти выкрикнул это имя, и мгновение спустя две руки обвили его шею, а веселый голос приговаривал:

– Ну как, хорош сюрприз? Ты разве не рад нас видеть? Мы не могли больше позволить тебе торчать тут в деревне без нас.

Поверх украшенной перьями шляпки Лэйс лорд Манвилл бросил взгляд на толпу женщин, входивших в библиотеку. Он всех их знал. Вот Фанни, вышедшая из ливерпульских трущоб. Блестящее умение ездить верхом сделало ее одной из самых известных и, конечно, самых дорогих наездниц.

Вот Филис, дочь деревенского пастора, влюбившаяся в женатого человека, под чьим покровительством и жила несколько лет. Затем, когда он вернулся к брачным узам, она стала ходячей легендой среди прелестных наездниц, и считалось модным появляться в ее компании.

Вот Дора со своим детским личиком и белокурыми кудряшками, о которой было известно, что она, объезжая лошадей, так сурово обходится с ними, что юбка ее амазонки постоянно запачкана кровью. Заниматься же с ней любовью было все равно что нырять в чашку с густыми, жирными, приторными сливками.

Вот Нелли, Лоретта и Мэри-Анна – красивые, остроумные и веселые женщины, с которыми он когда-то развлекался и манеры которых находил гораздо предпочтительнее респектабельности Прекрасной Благонамеренности. Теперь же по какой-то непонятной причине, которой даже сам не знал, ему совсем не хотелось видеть их в Манвилл-парке.

За женщинами вошли их спутники – три офицера из придворной кавалерии: герцог Дорсетский – довольно неуклюжего вида краснолицый молодой человек, пивший сверх меры; капитан Уиллогба, к двадцати пяти годам промотавший в игорных домах состояние и вновь вернувший его; и граф Фестон, дававший самые дорогостоящие ужины, которые когда-либо имели место в Арджилльских меблированных комнатах, – ужины, заканчивавшиеся обычно тем, что он платил за обновление всего интерьера.

Сзади к ним фланирующей походкой подошел, с улыбкой на багровом лице, сэр Трешэм Фокслей.

– Мы остановились у Фокси, – объяснила Лэйс, пытаясь перекричать шум, который производили прелестные наездницы, толпившиеся возле лорда Манвилла, чтобы поприветствовать его. – Он нас пригласил, и мы взяли с собой нескольких лошадей. У него возникла великолепнейшая идея устроить сегодня после обеда соревнования на твоей площадке для верховой езды. И не вздумай сказать, что не угостишь нас обедом: мы умираем с голоду.

Лорд Манвилл не знал что ответить. Он не видел, как Кандида при виде сэра Трешэма оцепенела и огляделась вокруг в поисках другого выхода, кроме двери, через которую все вошли.

Но другого выхода из библиотеки не было, и ей ничего не оставалось, как лишь смотреть и слушать, зная, что взгляд сэра Трешэма, направляющегося в ее сторону, прикован к ней и только к ней.

И тут сквозь суматоху и шум до лорда Манвилла донеслись слова сэра Трешэма:

– Мисс Кандида, поверьте, единственное, чего я хочу, – это извиниться перед вами в надежде, что вы простите меня.

С каким-то почти безрассудным, неожиданно нахлынувшим гневом лорд Манвилл спросил себя, каким образом Кандида могла знать сэра Трешэма и почему он извинялся перед ней. Ему хотелось услышать, что она ответит, но этого ему не удалось, потому что Лэйс продолжала что-то говорить ему на ухо. Лишь сэр Трешэм услышал слова Кандиды:

– Мне нечего сказать, сэр.

– Но, право же, вы должны поверить мне, – упорствовал сэр Трешэм, – что я глубоко опечален тем, что расстроил вас, и что я, честное слово, смиренно раскаиваюсь.

Кандида не отвечала, и он настойчивым голосом добавил:

– Я отдаю себя на вашу милость. Не можете же вы быть столь жестокосердной, чтобы не простить искренне кающегося грешника.

– Ну хорошо, я принимаю ваши извинения, сэр, – тихим голосом сказала Кандида. – Но теперь, с вашего позволения, я…

– Нет… подождите! – умоляющим тоном произнес он. Но она уже проскользнула мимо него и, увидев, что путь к двери свободен, выбежала из библиотеки и помчалась вниз по ступеням, в холл. На середине лестницы она встретила Адриана.

– Что случилось? – спросил он. – Что это за шум?

– Приехало много людей, – ответила она. – И этот человек… этот ужасный, отвратительный человек! Я надеялась, что больше никогда его не увижу.

– Кто это? – спросил Адриан. – И что он вам сделал?

Кандида ничего не ответила, и он сказал:

– Скажите же мне, что он вам такого сделал, что вы… О, да вы вся дрожите! Так кто же он?

– Его имя… сэр Трешэм Фокслей, – запинаясь, выдавила Кандида.

– Я слышал о нем! – с презрением в голосе сказал Адриан. – Это совершенно невоспитанный человек. Никогда не имейте с ним дела!

– Если удастся этого избежать, то конечно, – дрожащим голосом ответила Кандида. – Но зачем он здесь? Лорд Манвилл говорил мне, что тот живет неподалеку, однако сказал также, что не любит его.

– Не думаю, что он пробудет здесь долго, – успокоил ее Адриан. – Чем он вас так напугал?

– Он без приглашения вломился в дом миссис Клинтон в Лондоне, – тихо ответила Кандида. – Я была там… одна…

При воспоминании об этом по ее телу пробежала дрожь, и она сказала почти шепотом:

– Он… пытался… поцеловать… меня… Это было так… ужасно!..

– Я же говорил вам, что он невоспитанный человек! – воскликнул Адриан. – Но в этом доме он вам ничего не сделает.

– Я не хочу… разговаривать с ним, я не хочу, чтобы он… приближался ко мне, – почти с яростью в голосе сказала Кандида.

– Не беспокойтесь, – заявил Адриан. – Я буду возле вас и не позволю ему приблизиться.

– Вы обещаете? – спросила Кандида.

– Обещаю, – с улыбкой ответил он. – Не беспокойтесь, Кандида.

Она попыталась улыбнуться ему в ответ, но в глазах ее застыла тревога.

– Скоро обед, – продолжал Адриан, взглянув на часы. – Полагаю, они будут там, но надеюсь, что после обеда уедут.

– Я тоже надеюсь, – сказала Кандида, думая о том, что у них было запланировано на послеобеденное время.

Ее надеждам, однако, не суждено было сбыться. За обедом Лэйс, усевшаяся, будто так и положено, рядом с лордом Манвиллом, объявила о планах, которые они составили перед приездом.

– Это была идея Фокси, – сказала она, – что надо устроить соревнование, чтобы узнать, кто лучше всех ездит верхом. И он – что бы вы думали? – предлагает сто гиней в качестве приза.

– Совершенно верно, – прогремел сэр Трешэм с противоположного конца стола, – сто гиней, Манвилл! Вы готовы предложить столько же?

Лорд Манвилл холодно посмотрел на него.

– Нет, так не пойдет, раз предполагается, что соревнование будет проходить на моей территории, – ответил он. – Мой приз – двести гиней.

Все онемели от изумления, а несколько прелестных наездниц захлопали в ладоши. На мгновение глаза сэра Трешэма сузились. У него был свирепый вид, и Кандида поняла, что он относится к тем мужчинам, которые терпеть не могут, когда их хоть в чем-нибудь превосходят. Тут он улыбнулся.

– Предлагаю вам пари, Манвилл: тот, кого выберу я, победит того, кого выберете вы, кто бы это ни был.

– Ну и какую ставку вы предлагаете? – поинтересовался лорд Манвилл, и в его голосе и выражении лица безошибочно угадывалось презрение.

– Давайте сделаем так, чтобы игра стоила свеч, – предложил сэр Трешэм с явными нотками вызова в голосе. – Как насчет пятисот гиней? Или это для вас слишком много?

– Совсем наоборот, – холодно ответил лорд Манвилл. – Я даже удивлен, что вы так уверенны. Можно полюбопытствовать: кого из леди вы выбираете?

– Конечно, – ответил сэр Трешэм. – Кого же еще, кроме Лэйс?

Сидевшие за столом затаили дыхание. Было очевидно, что сэр Трешэм намеренно провоцировал лорда Манвилла. Глаза мужчин встретились, и Кандида увидела, что лицо сэра Трешэма выражало вызов, в то время как лорд Манвилл был невозмутим и нельзя было понять, что он чувствует и воспринял ли вообще этот выпад своего оппонента.

– В таком случае, – мгновение поколебавшись, невозмутимо заявил он, – мой выбор – Кандида.

Среди гостей вновь прошла волна удивления, и Кандида увидела, что все, кто сидел за столом, повернулись, чтобы посмотреть на нее. На какое-то мгновение она почувствовала, что ее охватывает панический страх, но затем поняла, что лорд Манвилл ставил не на нее, а на Пегаса. Пегас им всем покажет, на что может быть способен конь!

– Так не пойдет! – закричала Лэйс. – Фокси не должен был выбирать меня. Я думала, что на меня поставишь ты, Сильванус; я даже Светлячка с собой взяла.

– Интересно, кто все это придумал? – сказал лорд Манвилл, приподнимая уголки рта в одной из своих самых сардонических улыбок.

«За всем этим что-то кроется», – подумала Кандида.

У нее было такое чувство, будто все происходящее – фрагмент какой-то пьесы и все было спланировано заранее. Кем была эта Лэйс, так фамильярно обращавшаяся с лордом Манвиллом и, похоже, привыкшая сидеть рядом с ним за столом? И почему сэр Трешэм Фокслей вел себя так агрессивно и грубо, что было очевидно даже для нее – девушки, мало в чем разбиравшейся вообще и почти ничего не понимавшей в данной ситуации.

Лорд Манвилл говорил, что не любит сэра Трешэма, но и тот, оказывается, испытывает к нему не меньшую неприязнь. Все это представлялось ей совершенно непонятным, но тут она почувствовала под столом успокаивающее прикосновение руки Адриана.

– Не беспокойтесь, – едва слышно сказал он. – Они старые враги.

У нее было так много вопросов, которые она хотела задать, но это было невозможно. Обмениваясь замечаниями и посмеиваясь, дамы встали из-за стола, и Кандида услышала, как Лэйс сказала лорду Манвиллу:

– Мы пойдем переоденемся. Фокси так прекрасно придумал, и мы все уверены: ты хочешь, чтобы мы остались на ужин. Потом можно будет потанцевать, поиграть в карты. Это ведь будет здорово, правда?

– Разве мое мнение имеет какое-нибудь значение в данном случае? – спросил лорд Манвилл.

Лэйс, соблазнительно надув губы, подалась вперед и зашептала что-то ему на ухо, а у Кандиды от этого возникло ощущение, будто всю комнату окутал мрак и она осталась одна.

Вслед за щебечущей толпой прелестных наездниц она вышла из гостиной и, пройдя через мраморный холл, направилась вверх по главной лестнице. Когда одна из женщин попыталась заговорить с ней, она, будто спасаясь от чего-то, подхватила юбку своего платья, рванулась вперед и побежала в свою спальню.

Кандида понятия не имела, от кого и почему убегает. Она понимала лишь, что все изменилось: счастье развеялось, исчезло чувство, что Манвилл-парк – почти ее дом. Она была одна, совершенно одна в незнакомом месте и с незнакомыми людьми, которых она не понимала. В чем было дело? Она не могла найти объяснения, но знала лишь, что бесконечно несчастна.

Раздался стук в дверь. Кандида замерла.

– Кто там?

– Это я, мисс, – ответила ее горничная.

– Входи, – сказала Кандида.

Девушка вошла в комнату и закрыла за собой дверь.

– Насколько я поняла, мисс, вы будете переодеваться для верховой езды.

– Нет, я не поеду, – ответила Кандида… и тут вспомнила о пари.

Разве могла она подвести лорда Манвилла, отказываясь участвовать в соревновании? Ведь если она это сделает, то проиграет пятьсот гиней этому отвратительному сэру Трешэму Фокслею.

– А хотя… – тут же сказала она, – давайте мою амазонку.

Она должна сделать это, больше ей ничего не остается. По крайней мере, Пегас докажет, что все их лошади мало чего стоят в сравнении с ним.

Она гнала от себя мысли о Лэйс, с ее миловидным лицом и восточного разреза глазами; гнала мысли об ее отношениях с лордом Манвиллом, какими бы они ни были; гнала мысли о сэре Трешэме Фокслее с его ужасной, будто намекающей на что-то улыбкой. Ей хотелось думать лишь о Пегасе – лучшем из коней.