Текст книги "Сыновья волка"

– Торфяники, – сказал мистер Вольфсон, – смотрите не заблудитесь здесь, слышите, Харриет? Особенно ночью.

– Я вообще не хотела бы видеть эти места! Как они ужасны!

– Когда вырастут в полный рост папоротники и расцветут дикие цветы, этот суровый край приобретет своеобразную красоту. Но здесь полно опасных трясин, и, если сойти с дороги, можно заблудиться, очень легко попасть в «окно» и провалиться в него. Здесь на двадцать миль вокруг нет ни хижины, ни дома.

Я зябко завернулась в плащ.

Мистер Вольфсон завел такой интересный разговор, что мы незаметно миновали неприятный отрезок пути, и я с удивлением увидела возникшие внезапно перед глазами деревенские дома из серого камня. Мистер Вольфсон остановил лошадей возле гостиницы. Ее хозяин, даже не накинув верхнего платья, стоял на ветру, кланяясь непрерывно, и его фигура очертаниями напоминала оживший шар. Он нервно потирал замерзшие руки. Двое неотесанных слуг появились из дома, они быстро развернули скат, и я с интересом наблюдала, как мистер Вольфсон освободил нажатием кнопки стопор колес и съехал но скату на землю. Я так увлеклась этой картиной, что не смотрела по сторонам. Когда же я наконец оторвала взгляд от опекуна, то увидела, что над серыми домами возвышается массивная стена с зубцами и башнями.

– Скорее, скорее, – торопил мистер Вольфсон, – на улице слишком холодно, весна это или не весна. Я расскажу вам о замке Миддлхем за обедом, если Генри сможет подать нам удобоваримую еду.

Генри, хозяин гостиницы, разразился невнятной речью, его невообразимый акцепт усиливался от страха и желания угодить... Он провел нас внутрь в весьма приятное, хотя и простое помещение, с огромным каменным очагом во всю стену и пятнами копоти на потолке. Стащив с рук перчатки, я подержала озябшие руки у очага, но вскоре мое внимание переключилось от пламени на окно. Сквозь его тяжелые рамы я снова увидела впечатляющую стену замка.

– Сначала отобедаем, – сказал мистер Вольфсон. – Потом, пока я занимаюсь делами, Доддс, один из моих доверенных людей, пойдет с вами проводником, и вы сможете осмотреть эти руины. Мы должны выехать обратно в три часа, в открытом экипаже не стоит ездить в сумерках.

– Я знаю этот замок, – я повернулась к очагу, – просто забыла поначалу, что он находится именно здесь, вот и все. Я читала о нем в путеводителе по Йоркширу.

– А! Вот как. Что за усердная ученица! Как только вы узнали, что поедете в Йоркшир, вы бросились изучать его достопримечательности.

Я мгновенно почувствовала, что совершила грубый промах. Этот человек был колдуном, он читал мои мысли, как будто у меня была голова из стекла. Он знал, что я изучала путеводитель в поисках информации, но не о красотах Йоркшира, а о нем самом. Конечно же он прекрасно знал, что именно в этой дерзкой книге говорилось о нем.

За обедом нам прислуживал сам хозяин, ему помогала девушка, вероятно его дочь. Деревенские жители пугливы, как зайцы. Она появлялась на пороге и ждала, пока отец не возьмет из ее рук блюдо. Хозяин, несмотря на румяные щеки и жизнерадостный вид, кажется, боялся говорить в пашем присутствии, лишь один раз сдавленно осведомился, правится ли нам еда. Наконец мистер Вольфсон отослал его довольно бесцеремонно. Сказал, что мы справимся теперь сами. Наконец, когда обед был закончен, он вернулся к разговору о замке.

– Послушайте, Харриет, вообще-то это вы должны мне прочитать лекцию. Ваши познания почерпнуты совсем недавно, а мои устарели.

– Его называют замком Миддлхем, – начала я храбро и... замолчала.

Глядя вниз на свою тарелку, я лихорадочно подстегивала память, но, оказывается, мне абсолютно нечего было больше вспомнить из той книги. Негромкий смех заставил меня поднять глаза и взглянуть на мистера Вольфсона. Он смеялся негромко и от души, не в силах сдерживаться, и через мгновение я присоединилась к нему.

– Что ж, кузен, я сдаюсь, – сказала я, вытирая выступившие от смеха слезы, – вы знаете, зачем я читала эту книгу. Я не помню ни словечка, за исключением того, что там написано о вас.

– Не ожидайте слишком многого, – улыбнулся мистер Вольфсон, – от замка остался лишь остов, он был сильно разрушен во времена гражданских войн. Перед этим у него была череда очень интересных владельцев. Один из них был ваш собственный предок – Ричард Невилль, граф Уорвик.

– Уорвик – тот, что делал королей.

– Ни больше ни меньше. Вам это известно, потому что ваша бабушка любила утверждать, что происходит от этих Невиллей.

– Да. Но я не думала, что вы об этом знаете.

– Именно ваша бабушка раздувала и поддерживала вражду, а не наша ветвь рода, – в голосе прозвучали нотки досады, – мне все известно о ней. И о вас. И я считал своей обязанностью охранять ее, хотя она об этом не подозревала.

– Пожалуйста, продолжайте, – попросила я смиренно.

– Да... Итак, Уорвик Делатель Королей. Он, по моему мнению, один из самых выдающихся личностей в истории. Только вообразите, Харриет, за несколько лет в короткое время он возвел на престол и потом сменил двух королей. Если бы его не убили при Барнете... В битве с королем Эдуардом, которому он присягал на верность перед Богом. Это были грубые, варварские времена. Клятва значила не больше, чем в наши дни.

– Верность – чистая добродетель, а не местный обычай. Я понимаю, почему мужчина может восторгаться нашим предком. Но для меня есть нечто ужасное в такой надменности и высокомерной гордости. Он превратил Англию в кровавое поле сражений – не потому, что считал себя правым, просто из-за жажды власти.

– Я забыл, что вы женщина, хотя и умная, – холодно заметил мистер Вольфсон, – вам никогда не понять чувства гордости. Думаю, следующий владелец замка был и вовсе не в вашем деликатном вкусе. Это Ричард, герцог Глостер, впоследствии Ричард III.

– Горбун? Я помню маленьких принцев, запертых и плачущих в башне, наша учительница рассказывала, как их потом убил собственный дядя.

– Вы слышали лишь широко распространенную версию, по которой учат полуобразованные гувернантки, – сказал раздраженно мистер Вольфсон. – Ричард вовсе не был горбуном. Описания и портреты современников представляют его абсолютно без физических изъянов. И доказательств, что он убил своих племянников, тоже нет. Или кого-то еще. Эту клевету распустил Генри Тюдор, впоследствии Генрих VIII, после того, как был побежден Ричардом при Босуорте. Но думаю, вы мне не поверите.

– Я вам поверю. Только мы по-разному интерпретируем мотивы.

– Прочитайте книгу Бака о Ричарде в моей библиотеке, и тогда мы с вами сможем подискутировать. И примите совет – не называйте никогда Ричарда III горбуном здесь, в Миддлхеме. Он был наместником Севера со столицей в Йорке несколько лет. После Босуорта в местных архивах знаете что написано? После битвы, разумеется, когда Генрих Тюдор был у власти. «В тот день наш добрый король Ричард был безжалостно и жестоко убит, к великому горю горожан».

Слова громким эхом отразились от стен и повисли в воздухе, как древний плач. Мистер Вольфсон, как я уже упоминала, был превосходным рассказчиком. И обладал звучным голосом.

– Я никогда не слышала об этом. Но это случилось четыре сотни лет спустя после сражения на поле Босуорта. Вы хотите сказать, что йоркширцы, как слоны, никогда ничего не забывают?

– Вот именно. Кстати, – добавил он с усмешкой, – если вы упомянете о своем происхождении от Невиллей, они падут перед вами ниц. Невилли тоже были лордами Севера.

Лорды Севера. Фраза прозвучала гордо, как зов бронзовой боевой трубы, и продолжала звучать у меня в ушах, когда я стояла наверху высохшего рва и смотрела на нависшую громаду, где когда-то шли яростные сражения. Я почти ощущала зов крови, как будто уже когда-то побывала здесь и видела не развалины, потрескавшиеся и расколотые, а шумную жизнь исчезнувших веков.

Замок не казался зловещим при дневном свете, но пока я пробиралась вперед, подбирая юбки и цепляясь ими за острые выступы камней, мною овладевало чувство уныния. Ада сказала бы, что это мрачное место. Конечно, все развалины, вероятно, мрачные, но здесь витал дух трагедии, который не ушел с веками. Можно было назвать это роком – все знаменитые владельцы замка погибли насильственной смертью. Были жестоко убиты и испытали крушение надежд. Наконец молчание стало тяготить меня настолько, что я повернулась к своему угрюмому спутнику Доддсу и попыталась его разговорить. Но погода, замок и красоты Йоркшира – все эти темы потерпели фиаско, все, чего я добилась, было "а" или «да», из него ничего нельзя было вытянуть. Его нежелание говорить показалось вызовом. Я решила, что мистер Вольфсон прав, и у йоркширцев слишком длинная память.

– Невилль, – повторил вдруг он, искорка жизни загорелась на его каменном, изборожденном резкими морщинами лице, и с ужасным акцептом он произнес: – А! Это была ваша бабка, которая жила во времена моего отца.

– Да, – отозвалась я после того, как расшифровала значение его слов, – мать моей бабушки была из рода Невиллей. Она сама была урожденная Вольфсон. Ее отец женился дважды, и мистер Вольфсон, владелец Эбби-Мэнор, родился от второго брака.

– Да, так оно и было. Как долго пробудете в аббатстве, мисс?

– Пока не найду собственного дома. Мистер Вольфсон – мой опекун и опекун моей кузины.

– Опекун... Вы, значит, живете в аббатстве?

– Ну да.

Вдруг резкая гримаса перекосила лицо Доддса. Если бы дело было летом, я бы решила, что его ужалило какое-то насекомое. Потом его черты вернулись к прежнему невозмутимому спокойствию.

– Мой дед был грумом у вашей прабабушки.

– О, вот как.

Еще одна гримаса внутренней борьбы. Я уже подумала о плохом и решила закричать, позвать на помощь, когда он резко засунул руку в карман, вытащил какой-то предмет и протянул его мне. Я отшатнулась.

– Возьмите это, – проговорил он громким хриплым шепотом и с таким заговорщицким видом, что я невольно оглянулась по сторонам посмотреть, не шпионит ли кто-нибудь за нами.

– Возьмите, – повторил Доддс, разжимая кулак.

На его грубой ладони, почти затерявшись в се глубоких складках, лежала веточка засушенного растения, аккуратно завернутая в кусок ткани.

Я взяла ее. Она, безусловно, не могла причинить вреда. Когда веточка оказалась у меня в руках, широкие плечи Доддса утратили напряжение, он кивнул с явным чувством облегчения.

– Всегда носите с собой. Ночью тоже. Особенно по ночам.

Я сгорала от любопытства, но он не дал мне шанса расспросить его, приподнял меня и с такой скоростью переправил на ту сторону рва, что я, задохнувшись от неожиданности, лишилась дара речи. Потом он быстро пошел вперед, не давая возможности себя догнать...

Когда мы подошли к гостинице, мистер Вольфсон уже сидел в экипаже, проявляя явное нетерпение. Он бросил монету Доддсу, дергая одновременно поводья. Но неуклюжий Доддс не сумел поймать монету на лету, она упала на землю, и он все стоял, глядя под ноги, отыскивая взглядом деньги, когда мы тронулись в путь. Мистер Вольфсон говорил мало по пути домой, спросил только, как мне понравилось посещение замка. Кажется, его позабавил мой рассказ о странном поведении Доддса. Я хотела показать ему веточку, которую дал мне Доддс, но почему-то не нашла ее в кармане юбки. Наверное, выронила где-то.

Я зевнула четыре раза за последнюю минуту. Время ложиться спать.

* * *

Полночь

Загадка с собаками разрешилась. Я все видела сама. Сегодня я плохо спала. У меня иногда бывают такие бессонные ночи. Лунный свет свободно вливался в комнату, как вода через края кувшина. Я подошла к окну. Луна была полной, идеальной, словно полированный серебряный шиллинг. Под ее светом тени деревьев четко прорисовывались, даже самые тонкие ветки как будто были прочерчены искусным, остро отточенным пером. Вначале ничто не нарушало иллюзию застывшей картины. Вдруг появилось какое-то движение: из тени дерева, двигаясь в направлении входа, к дому перебежала одна из собак. Хотя того зверя, что появился сейчас из тени, трудно было назвать собакой. Шерсть казалась особенно густой, острый нос и острые уши – ничто не отличало это существо от настоящего волка, но только оно было огромным, величиной с годовалого бычка. Пока я наблюдала, затаив дыхание, оно остановилось и подняло голову к окну, как будто увидев меня. Это было невероятно, я понимала, что оно не может меня видеть, но сжалась за шторой, стиснув ткань повлажневшими ладонями. В неведомой игре света глаза существа вспыхнули яркими зелеными огнями – единственные цветовые пятна на черно-белом ландшафте. Затем выдвинулась еще одна тень, второй пес присоединился к первому. Они долго стояли, устремив горящие взоры на мое окно. Потом опустили морды и потрусили рядом вдоль фасада, как пара часовых.

Разумеется, бедные создания должны когда-то гулять. Но почему же я так испугалась их?..

Я не стала принимать лауданиум. Говорят, он вызывает фантастические сны и видения, а у меня сама действительность не уступит фантазии!

* * *

21 мая

Вообразите мое изумление, когда на следующее утро я обнаружила на туалетном столике Ады веточку засохшего растения, точно такого же, каким было то, что Доддс дал мне вчера в Миддлхеме. По крайней мере, мне оно показалось таким же. Сухое и бурое, с маленькими засохшими цветочками, которые, вероятно, были когда-то желтого цвета.

Когда я спросила Аду, откуда у нее это, она посмотрела на меня удивленно.

– А, вспомнила, – наконец сказала она, – Эльжбет дала.

Эльжбет – наша горничная, простодушная хорошенькая болтушка, такая полная, что, казалось, ее корсет готов лопнуть в любое мгновение. Она своим юмором и веселым характером возмещала умение убирать постели.

Ада, сосредоточенно сдвинув брови, вернулась к своему рукоделию, она штопала порванную кашемировую шаль. Разумеется, это была работа для Эльжбет, но ее шитье настолько грубое, что мы все-таки предпочитаем ее работе свою. Я постоянно и намеренно игнорирую подарок дорогой бабушки – рабочую шкатулку из черного дерева. Если у меня раньше и было намерение работать иглой, ее подарок навсегда разрушил это желание.

– Зачем тебе дала это Эльжбет? – настаивала я.

– О... Я не знаю... Что-то сказала... На удачу или на счастье, доброе здоровье... Что-то в этом духе...

– Ради бога, Ада, выслушай меня! Когда она дала тебе это?

Ада пожала плечами.

– Ну вот, я уколола палец, – сказала она с возмущением. – Что ты злишься, Харриет? Дай подумать. Это было вчера... нет... в четверг... о, я не помню.

– Не можешь точно вспомнить?

– Ну... Я отдала ей то платье – знаешь, из розового муслина, оно мне велико. Ей оно очень правилось. Потом она вернулась с этим цветком – Эльжбет называла это цветком, но это совсем на цветок не похоже, верно? И она сказала, что я должна все время носить его с собой. Несомненно, это одно из йоркширских суеверий, возможно, если положить веточку под подушку, я увижу во сне своего будущего жениха. – Она весело рассмеялась, потом вздохнула: – Боюсь, мне никогда не научиться рукоделию. Мои руки такие неловкие. Хорошо бы купить новую шаль. Как было бы замечательно – пройтись по магазинам! – Лицо ее посветлело. – Даже просто поехать в большой город.

– Я поговорю с мистером Вольфсоном. Может быть, он отвезет нас в Йорк.

Я не могла не думать, когда шла обратно к себе по коридору, что она права. У нас не было гостей, за исключением случайных деловых партнеров опекуна. Имение расположено очень изолированно. Но ведь должны же быть какие-то соседи? К тому же положение мистера Вольфсона обязывало иметь широкий круг знакомых. Думаю, объяснение следует искать в физической ущербности мистера Вольфсона. Он не потерпит никаких изъявлений сочувствия от посторонних.

* * *

22 мая

Я поговорила сегодня с мистером Вольфсоном по поводу нашей поездки в Йорк. К моему удивлению – ведь он исполнял обычно все наши прихоти, – ему эта идея не поправилась. Он сказал, что самому ему путешествовать трудно, а подходящего человека, который мог бы сопровождать меня и Аду в магазины и гостиницы, нет. Впрочем, он попросил, чтобы мы составили список необходимых вещей, и Уильям все для нас купит в следующую поездку, ведь он ездит в Йорк каждый месяц за товарами, которые нельзя достать здесь. Типично мужское предложение, подумала я, рассердившись.

– Типично мужское предложение, – вдруг повторил мои мысли мистер Вольфсон, усмехаясь и показывая свои великолепные зубы. – Ну, Харриет, на вашем лице можно все прочитать, у вас нет опыта притворяться, да и характер не позволяет лицемерить. Вы подумали: абсурд, чтобы дворецкий выбирал материю для платьев молодых девушек. Но вы скоро обнаружите, что Уильям на это способен. Напишите ему цвет и вид ткани, и он поразит вас своим вкусом. Мы можем найти в Миддлхеме портниху, которая сошьет вам платья.

– Хорошо, сэр.

– Я понимаю, что вы лишаетесь удовольствия самим выбирать вещи. Конечно, это несправедливо. Но в данный момент... Возможно, позже мы и устроим поездку по магазинам. Кстати, надеюсь, вы не станете покупать больше черного? Он не идет вам обеим.

– Но мне кажется, нельзя так быстро снимать траур.

– Если кто-то станет вас упрекать за это, скажете, что это я приказал. – И он снова подарил мне широкую, белоснежную улыбку. – Будьте эксцентричной и посылайте других к черту! Это гораздо интереснее, чем быть как все.

Я покинула комнату под его громкий смех.

Джулиан вернулся из очередной поездки. На этот раз он останется дома подольше, так он мне сказал.

* * *

29 мая

Джулиан в восторге от нашего общества, и последнее время старается как можно чаще бывать с нами. И в наше унылое существование это вносит свежую струю, потому что он абсолютно очарователен. Даже его явная неуклюжесть, когда он сидит в седле, притворна, потому что он совсем не такой уж неспособный, как о нем могут подумать.

Во вторник, в прекрасное теплое утро, мы все отправились на прогулку. «Все» – это Джулиан, Ада и я. Дэвид держал оседланными четырех лошадей, но Джулиан сказал ему небрежно, что нет нужды сопровождать нас. Я была рада, что лицо Ады при этом выражало полное равнодушие.

Мы поехали к развалинам старого аббатства, и впервые я получила возможность рассмотреть все как следует. Разрушенная монастырская аркада еще полна очарования. Низкое здание, которое все еще казалось нетронутым, как я подозревала, предназначалось для спален монахов. И когда я туда направилась, Ада вдруг отказалась следовать за мной. Она взглянула на черный квадрат входа, затянутый паутиной, на обрамлявшие камни скользкие лишайники и решительно покачала головой.

– Там могут быть пауки! – предупредила она меня, и Джулиан увел ее.

Там действительно были пауки, да еще какие. Я вошла в одну из келий. Хрупкие на вид, но всепроникающие побеги пробили себе путь между каменными блоками пола и захватили почти все пространство. На стене я увидела сохранившиеся блеклые краски, но не смогла составить представление об изображении. Я пообещала себе, что вернусь сюда с фонарем и... Дэвидом. Джулиан не станет пачкать свои рубашки и тонкое сукно костюмов, даже из желания угодить леди.

Башня, которую я вознамерилась исследовать, принесла очередное разочарование. Я попросту не смогла туда войти. Дверь была обита огромными толстыми досками, причем обшивка казалась совсем свежей. На двери не было видно ни замка, ни замочной скважины, я налегла плечом, но она не поддалась. Башня стоит как раз напротив коридора со спальнями монахов и, возможно, соединена с ними подземным ходом. Может быть, я попаду в нее через темный коридор, затянутый паутиной.

Я вернулась к Аде и Джулиану. Они мило болтали. Джулиан распростерся у ног Ады, напоминая изваяние молодого рыцаря на древних саркофагах. Он очень изящен, и его профиль – я уже и раньше это отметила – из породы настоящих Вольфсонов: нос сильно выдавался вперед, но был очень красиво и четко очерчен.

Когда я к ним присоединилась, Джулиан как раз рассказывал Аде об одной молодой леди, жившей в доме, где он часто бывал и останавливался. Описание было злое, но очень остроумное: он представлял жеманную молодую мисс, которая флиртует напропалую, насколько позволяют границы необходимого приличия. Ада хохотала, и я тоже. На обратном пути он расчистил стену с такими прекрасными изображениями, что даже Ада была поражена.

* * *

30 мая

Я узнала, что означает загадочная засушенная веточка. Это растение называется травой святого Джона, или хайперикум. Обычное растение... И его применяют... Нет, я все еще сержусь. От приступа гнева у меня дрожит рука, трудно писать. Но начну с самого начала.

Этим утром я направилась на кухню, чтобы предупредить миссис Беннетт об изменениях в меню. Ада выразила желание снова получить любимую яблочную шарлотку, и я забыла об этом сказать кухарке накануне. Вчера, когда мы обследовали старый замок, у меня сломался каблук, и мне пришлось надеть мягкие домашние туфли. Дверь на кухню в конце длинного, мощенного камнем коридора была открыта. И там громко, во весь голос, разговаривали трое – миссис Беннетт, Эльжбет и Мэри, еще одна прислуга, постарше Эльжбет. Они не заметили, как я подошла, и, стоя уже у самой двери, я услышала фразу, которая заставила меня замереть на месте. Мое нечаянное подслушивание хотя и было дурно, но вполне оправданно – меня буквально пригвоздили к полу услышанные слова. Вот эта фраза: «Он убил одну из овец Эйбеля прошлой ночью». «Он» – почувствуйте разницу, а не «оно», как полагалось, если бы речь шла о животном, а не о человеке. Голос принадлежал Эльжбет. Миссис Беннетт ответила. Я уже немного научилась понимать йоркширский выговор.

– Ну так ведь вчера ночью было полнолуние.

– Эйбель сказал ему, что не может прийти сеять до понедельника.

– Эйбелю надо было думать раньше, – возразила миссис Беннетт сварливо, – он ведь посылает собак, когда что-то не по нему.

– Посылает собак? – Это был не вопрос, а скорее полная сарказма констатация факта.

Миссис Беннетт рассердилась:

– Нечего опять распускать язык о суевериях. Тебе сказал проповедник...

– Подумаешь, проповедник!

– Он хороший человек, мистер Эблвайт.

– Иностранец! Если бы он родился и вырос здесь, около волчьего логова...

– Это был отец Эйбеля, он покалечил его, – вдруг сказала другая служанка, постарше, по имени Мэри, понизив голос, – подстрелил пса, когда тот прыгнул на него, услышал, как тот крикнул от боли, упал и уполз прочь.

– Знаю я эти россказни Эйбеля! Языческие суеверия! Как могло животное уйти, так тяжело раненное?

– Собака была на следующий день цела и невредима, но зато он...

– "Не позволяй жить ведьме! – так говорит Священная книга.

– Ведьме, но...

– Ну и колдунам, – и служанка понизила голос до шепота, – оборотням и перевертышам. Старуха Грэнни Прайс из Райпона, все знали, вывешивала шкуру ягненка на двери, разве они едва-едва не поймали ее прошлым летом? Вот тебе и проповедник! Если волк...

Я широко распахнула дверь и вошла.

Женщины смотрели на меня, как будто я была сама ярость с крыльями летучей мыши. Я таковой себя и ощущала. Даже ярость, в которую меня вгоняла бабушка своими выходками, не шла в сравнение с тем, что я сейчас чувствовала. Когда я наконец смогла говорить, голос мой звучал как чужой.

– Растение на столике мисс Ады. Что это?

Две служанки помоложе осели, как тряпичные куклы, брошенные на пол детской рукой. Кухарка была сделана из более прочного материала, но на ее лице обычная сдержанность тоже сменилась выражением, похожим на чувство, которое испытывали молодые. А они явно испытывали огромное облегчение.

– Оберег святого Джона, мисс, – выдохнул:

Мэри, – это... это для... чтобы охранять...

– В Италии используют чеснок. – У меня вдруг возникли смутные детские воспоминания. Женщины тупо смотрели, не понимая. – Зачем вы рассказываете эти вздорные истории? Сейчас в Англии девятнадцатый век, и вы не в развалинах замка на Балканах. Я еще могу понять этих глупых девушек, но вы, миссис Беннетт... Вы-то должны понимать. Вам не стыдно? Ваши нелепые суеверия сами по себе уже дурны, но такое жестокое отношение к человеку, который так печально наказан Провидением...

– А! Провидение!.. – Миссис Беннетт облизала пересохшие губы. – Мисс, я сожалею, что вы услышали. Вы знаете, я пыталась...

– Да, знаю. И приму это во внимание, когда буду рассказывать мистеру Вольфсону.

Тут у Мэри вырвался крик, негромкий, но полный такого ужаса, что заставил меня сделать шаг назад.

– О нет, нет, не говорите ничего, мисс! Прошу вас, вы не должны этого делать...

И вдруг она, бросившись вперед, прежде чем я успела остановить ее, тяжело опустилась передо мной на колени, ловя мою руку.

– О, мисс, прошу вас, умоляю...

Сначала я потеряла дар речи. А когда опомнилась, попыталась прервать это бессвязное жалостливое лепетание. Но ее ничто не могло успокоить, кроме слов, которых она ждала.

– Ладно. Обещаю, что не скажу ему. А теперь успокойся.

– Бог благословит вас, мисс.

– Неужели вы так испугались? – спросила я, подавляя гнев. – Потерять ваше место так много значит для вас?

– Потерять что, мисс?

Я вдруг осознала, какая пропасть разделяет меня и этих женщин.

– Что он может с вами сделать, по вашему мнению?

– Он отомстит, – вдруг сказала миссис Беннетт, – причинит вред.

– Тогда зачем вы здесь? – Я повернулась к ней, как к более понятливому оппоненту. – Если вы так его боитесь, зачем вы живете в его доме?

Рот ее сложился в упрямую линию.

– Когда он говорит: «Иди сюда», лучше повиноваться. Потому что можно дорого заплатить. Я не боюсь, мисс, я верная христианка, и зло не сможет побороться против...

– Замолчи!

Она отшатнулась от меня:

– Вы пообещали, что не скажете!

– Не скажу. Но если еще раз услышу подобные речи, если до мисс Ады дойдет хоть слово...

– Нет, мисс, она не услышит. Мы и вам бы не сказали, но...

Я повернулась, чтобы уйти, но внезапная мысль пришла мне в голову.

– Эти невежественные россказни, наверно, распространены по всему округу, дошли даже до Миддлхема. Вот почему Доддс дал мне такое же...

– Все знают, – угрюмо сказала Мэри.

– И он слышал? – продолжала я делать неприятные открытия. – Мистер Вольфсон знает, что о нем говорят?

– Он не любит замечать, – уточнила миссис Беннетт, – но он знает.

– И что он говорит?

– Ничего. Он смеется.

Я ушла, больше не в силах выносить их дремучую тупость. Я все еще сержусь. Хотя фокус моего гнева сместился. Если Ада вдруг услышит... Нет, я несправедлива к Аде. Если уж откровенно, у нее слишком мало воображения, чтобы испугаться древних суеверий. Конкретное, осязаемое физически зло может напугать ее, но не вымыслы. Эти женщины и добрая половина северного райдинга верят, что бедный мистер Вольфсон в сговоре с дьяволом. Они верят, что он, как старуха Прайс, которая обращалась в ягненка, может превратиться в одну из своих собак (интересно, а кто, но их мнению, занимает место второй?). И в таком виде бегает по округе ночами, атакуя собственность людей, досадивших ему чем-то. А его инвалидность объясняют раной, нанесенной оборотню.

Святые небеса, все выглядит еще страшнее, когда написано в дневнике. Зато я успокоилась. Надо поговорить с Эльжбет, если смогу пробиться сквозь толстую скорлупу йоркширского выговора. Мне жаль, что такая юная девушка уже настолько испорчена суевериями.

* * *

4 июня

Сегодня снова катались верхом с Джулианом. Он не только вызвал на соревнование Аду, но и, что меня крайне удивило, победил. Мы сидели на камнях среди развалин аббатства, когда вдруг появилась одна из собак. Именно появилась, это слово подходит как никакое другое, потому что иначе не опишешь это бесшумное возникновение, она как бы материализовалась перед нами из голубого воздуха. Впервые я увидела это животное без хозяина. Оно спокойно стояло чуть поодаль и смотрело на нас с серьезным, можно сказать, умным выражением. Джулиан, прищелкнув пальцами, позвал собаку, и она подбежала к нему, ступая осторожно в высокой траве. Он погладил большую лохматую голову и почесал за ушами, и эта громадина, это страшилище выразило удовольствие, у нее даже приподнялась верхняя губа, обнажив клыки в собачьей «улыбке». Ада тоже осмелилась погладить громадного пса, но, как и в прошлый раз, собака всего лишь терпеливо перенесла прикосновение, но никак не отозвалась на ласку.

– Как вам удалось приручить их, кузен? – спросила я с легкой досадой.

– Никакого колдовства! (Джулиан не мог себе представить, как я сжалась от такого ответа.) Я знал их с детства, когда они были щенками. Бедняги, – добавил он как будто сам себе, – они получали так мало ласки. С ними обращались как с неодушевленными предметами. Неудивительно, что они не отвечают на ласку такой нежной руки. Смелее, кузина Харриет. Попробуйте и вы.

– Нет. Мне еще пригодятся мои пальцы, вес до одного.

– Они не тронут вас, их прекрасно выдрессировали.

– Знаю. Но я удивлена, что вижу только одного зверя, мне кажется, они никогда не покидают твоего отца.

При этих словах в памяти всплыло воспоминание о той ночи, когда пара этих зверей бесшумно патрулировала дом, но ответ Джулиана, небрежный и короткий, испугал меня.

– Он, вероятно, где-то поблизости.

– В экипаже? – Я обернулась, глядя на пустую дорогу.

– Нет. Он может передвигаться и самостоятельно. Правда, с трудом. – Джулиан сказал это с ожесточением, так не вязавшимся с нежными прикосновениями, которыми он гладил страшную собачью морду. – Он может ходить, если захочет.

И перевел разговор на старое аббатство, начав очередную прекрасную историю-фантазию о жизни монахов в те дни.

* * *

10 июня

Сегодня я сделала попытку поговорить с Эльжбет, если можно назвать это разговором: о ее глубокой вере в предрассудки и по поводу сплетен про мистера Вольфсона. Я не ожидала от нее ответа, равно как и выражения ужаса, охватившего ее при одном упоминании о предмете моего разговора. Ее ответная речь была бессвязной. Я поняла причину ее тревоги, дескать, мистер Вольфсон все равно узнает, что она разносит о нем слухи. Наверное, уже узнал. Я с трудом успокоила ее с помощью подарка – небольших бус – и отослала. Бесполезно пытаться обратить неразумную язычницу в свою веру, можно только показать ей на собственном примере, что есть чего бояться.

Теперь по поводу бус. Мне показалось, что она отнеслась к ним более как к амулету, нежели украшению. Что-то принадлежащее мне, которую любит сам колдун. Может быть, бусы прогонят его, спасут от его немилости? О боже, я начинаю понимать ее мысли, думать как она, и это еще хуже.

Ну нет. Даже если бы я была настолько ненормальной, чтобы верить в привидения и сказки про оборотней, я никогда бы и мысли не допустила, что мистер Вольфсон способен причинить зло.