Текст книги "Уроки вечности"

Бесплодие

У меня двадцать девять детей. Не верите? Двадцать девять раз я была крестной матерью. Это ответственно и очень трудно. Только двое из моих крестников – дети близких друзей. Остальные – дети пациенток, лечившихся у меня от бесплодия. Хотя часто причиной бездетности бывают мужчины, речь пойдет прежде всего о женском бесплодии.

Бездетность – страшная вещь. Женское бесплодие, длящееся годами и десятилетиями, забирающее все душевные и телесные силы несостоявшейся матери, ее мужа, ее близких – трагедия не столько медицинская, сколько социально-психологическая. А реалии наших дней таковы, что число женщин, способных без особых проблем родить ребенка, год от года становится меньше. Тут много факторов – и экология, и зачастую безграмотная медицинская помощь, и стрессы, и наследственные «пробои».

Но есть и другие причины, лежащие вне обыденного мышления. Всех женщин, проходивших у меня курс лечения по поводу бесплодия, можно поделить на две примерно равные группы. Одна группа объединяет женщин, имеющих вполне физиологически обоснованное бесплодие: сложные, плохо поддающиеся лечению воспалительные процессы, гормональные нарушения, кистозные изменения яичников и т. д. Другая группа, именуемая мною «загадочные женщины», не имеет ярко выраженных патологий, препятствующих зачатию. Но зачатие не происходит. Вроде бы все нормально – и трубы проходимы, и ректальная температура поднимается, и загибы отсутствуют или незначительны, а бывает – якобы и есть проблема, но на зачатие уж точно не влияет, говорят медики. Но загадка: почему-то зачатия не происходит или не вынашивается плод. Конечно, диагноз какой-то этим женщинам выдумывают, но и сам доктор, который выдумывает, понимает – что-то тут не так.

С первой группой я поступаю обычным для врача образом – я долечиваю то, что не долечивают другие – в силу того, что у нетрадиционных врачей больше арсенал методов, а значит, и возможностей, причем рассчитанных именно на укрепление саморегуляции.

Самый обычный пример. Обратилась ко мне Гражина, тридцати пятилетняя женщина, которая пятнадцать лет лечила двустороннее воспаление яичников. Как правило, раз в три месяца Гражина начинала новый курс. За все время болезни родились уже два новых поколения антибиотиков, в Польше появились новые больницы, центры и даже институты. Но Гражина, будучи чрезвычайно дисциплинированной пациенткой, добросовестно выполняя все врачебные рекомендации, ни на шаг не приблизилась к желанному ребенку.

Возможно, забеременеть Гражина смогла бы, но она боялась рисковать здоровьем малыша – в ее состоянии могут быть любые осложнения. И она предохранялась все пятнадцать лет в ожидании, что однажды врач скажет: «Все хорошо, вы можете беременеть». Но врачи, а было их с десяток за все время, после осмотра хмурились и назначали новые и новые лекарства и процедуры. Пару лет назад у Гражины проявилась аллергическая реакция на новый препарат. Тогда ее стало еще сложнее лечить.

А я поступила иначе – я отменила ей всю фармакотерапию на два месяца, назначила ей натуропатические препараты для печени, для нервной системы, назначила ей курс мягкой восстановительной мануальной терапии и только потом занялась ее гинекологией. Я проводила курсами иммуномодулируюшую рефлексотерапию, психотерапию, всеми возможными способами старалась закачать силы. Только к концу третьего месяца интенсивных занятий у Гражины было отмечено стойкое улучшение. Но затем заболевание обострилось до острых болей и лихорадки, за которыми последовал долгожданный покой. Гражина смогла нормально выносить и родить ребенка. Весь период беременности я контролировала ее наравне с гинекологами.

«Загадочные женщины» – иное, это предполагает иную помощь. Некоторые из них идут по пути «отчиток». Порча на бесплодие – одна из самых распространенных в последнее время: вроде бы как бесплодную женщину муж скорее бросит, и всю жизнь ей страдать доведется.

А с некоторыми женщинами мне приходилось испробовать самое радикальное средство. Эти женщины – и православные, и католички – выпрашивали ребенка у Божьей Матери.

Вы спросите, как это может быть? Да вот может. И этому у меня есть одиннадцать подтверждений. Моя же роль сводилась к тому, что я убеждала, объясняла, доказывала, настраивала этих женщин. Я говорила так: «Вы должны свято верить. В вас не должно быть ни капли сомнения. Вы должны чисто, открыто, искренне обнажить свою душу».

Я советовала своим пациенткам в один из праздников Богородицы прийти в церковь, подойти к иконе Божьей Матери, поставить свечу и выплеснуть ей всю свою боль, все свои страдания, все свои несбывшиеся надежды – ей, Пресвятой Богородице, как Матери человечества, Матери Спасителя. Настолько власть ее велика, настолько открыта она нашим молитвам. Я говорила этим женщинам: «Вы должны в просьбе своей полностью открыть сердце. Вы можете плакать, кричать, чуть ли не биться головой о стены, ведь у каждого свой выход эмоций. Но будьте искренними, кайтесь в своих грехах, в грехах своего рода и просите, просите ребенка и обещайте воспитать его по заповедям Господним. Обязательно приходите с кем-нибудь – матерью, мужем, сестрой, подругой, иначе вам будет слишком тяжело».

Эти сопровождающие и рассказывали мне, что же происходило в церкви. Например, подруга тридцатисемилетней Лии рассказывала: «Она стояла окаменевшая, холодная, бесчувственная, только слезы катились по лицу. Прошел час, и я попыталась взять ее за руку, но не смогла. Ее пальцы были судорожно сжаты. Потом она начала тихонько всхлипывать, а потом разразилась бурными рыданиями».

Муж сорокалетней Елены говорил иное: «Она поставила свечу к иконе Богородицы с младенцем, затем стала на колени и опустила голову, и через несколько минут, причитая, она громко заплакала.

Я слышал ее слова: “Дитя… Мое дитя… Прости, Господи”. И так длилось более трех часов».

Когда я настраивала этих женщин, то убеждала, что они не должны в этот момент обращать внимание на окружающих – они пришли к Богу И даже если они сделают что-то не так, самое главное, что они искренни.

С медицинской точки зрения их состояние в церкви можно оценивать как истерическую реакцию, но это не так. От часа до четырех часов длились их эмоциональные всплески. Перед их глазами были их бесплодные ожидания, бесконечные больницы, чужие дети, играющие во дворах, оскорбления и упреки мужей, их родственников. Все это, спрессованное в одно рыдание, поднималось в молитве вверх. Когда все заканчивалось само собой, приходила не разбитость и опустошенность, приходило спокойное, умиротворенное чувство – уверенность, что все будет хорошо. И эти женщины рожали в течение года.

Все эти женщины, получившие от Господа Бога и Божьей Матери ребенка, навсегда сохранят в своем сердце веру как необыкновенный дар и настоящую целебную силу.

 

Колыбельная

Город спит. Лишь плачет в нем дитя,
Иль курлычут птицы на ветвях.
Тихий плач, исполненный печали.
Вы такого плача не слыхали.
Это будто ангелы скорбят.
Спи, малыш, они к тебе летят.
 
 
На Горе Святой под спудом ночи
Старый инок о тебе хлопочет,
Бьет поклоны, молится в слезах,
Отгоняет и печаль, и страх.
Спи, малыш, твой Ангел над тобой
Охраняет твой земной покой.
 

Семейное счастье

Таня с детства хотела замуж. Играя с девочками в куклы, она называла пупсиков-мальчиков «мой муженек». Влюбляясь в одноклассников, она писала своим кумирам: «Давай поженимся». Над ней подшучивали. А поскольку она была очень хорошенькой, уже в восьмом классе нашелся мальчик, который на такое предложение согласился.

Конечно, они не поженились. Но ходили «под ручку». Он писал ей нежные послания. Они целовались. Таня приносила из дому бутерброды и заботливо подкармливала избранника. До секса дело не дошло. Вмешались его родители: «Что это ваша дочь вешается на нашего ребенка?» – высказывали они Таниной маме. Та испугалась и быстро перевела ее в другую школу. Таня плакала не менее полугода, но была послушной девочкой и не пыталась увидеться с приятелем. Тогда она начала писать трагические стихи, где все главные герои умирали от несчастной любви.

В институте она продолжала искать объект для страсти, и ее выбор пал на Олега – высокого зеленоглазого брюнета, сына преподавателя института. Он был на два курса старше, а значит, в общении с малолеткой был уверенно-снисходительным, менторски величественным. Был он избалован женским вниманием. Но привязанность на грани поклонения юной, изящной красавицы с глазищами в пол-лица льстила ему. Он с шутками принимал ее внимание и заботу. Тогда же он склонил ее к интимной близости, и его многоопытность и уверенность в постели убедили Таню в том, что она нашла свое счастье.

А дальше их отношения замерли на том же уровне. Олег принимал ее любовь, но тут же флиртовал с другими. Ее жалобные попытки ревновать резко пресекались. «Ты мне не жена и не имеешь на меня никаких прав», – повторял он при малейшем поводе. Таня молча глотала обиды, а сама бежала на его зов, днями мучилась, ожидая его звонка.

Так прошло восемь лет. За это время Таня сделала два аборта. Институт был давно позади. Они работали в разных юридических фирмах, и для встреч им было нужно преодолеть пол-Москвы. Таня терпеливо ждала Олега каждый вечер, но он выкраивал время для нее нечасто. Подруги тормошили Татьяну: «Слушай, он собирается жениться или нет? Смотри, а то время упустишь».

И тогда она решилась пойти к гадалке. Гадалка пообещала много счастья и предложила приворожить возлюбленного. Таня согласилась, ей дали банку с водой, велели подливать ему в питье. Таня так и сделала. Но после «обряда» Олег стал нервным, раздражительным, ругался с ней по пустякам. «Что-то бабка напутала», – решила Таня. И начала искать «специалиста» посильнее. Дошла она до того, что похудела на шесть килограммов, осунулась, у нее начались головные и сердечные боли, расстройство менструального цикла, а Олег попал в больницу с язвой двенадцатиперстной кишки. Это неудивительно, ведь вмешательство магических сил чревато и для психического, и для физического здоровья ужасными последствиями.

Тогда одна из подруг сказала Татьяне: «Нечего дурью маяться. Иди-ка ты к Матронушке. Мне помогла и тебе поможет». Подруга была чем-то больна, но исцелилась.

Так Таня узнала о святой блаженной Матроне. Книга о ее жизни потрясла Таню. Чудесные исцеления, мудрые, надежные советы, сам ее облик, лишения, труды – все это наполняло Таню благоговением. Но как человек, далекий от православия, она отнеслась к Матронушке как к одной из прорицательниц типа Ванги. Она не увидела поначалу принципиальной разницы между ними, ведь сила блаженной Матроны была именно в молитвенном обращении, ежеминутном, ежесекундном, к Господу нашему и Иисусу Христу, к Пресвятой Богородице, к святым угодникам.

Впервые попав в Покровский монастырь к мощам блаженной Матроны, Таня мысленно сказала: «Матушка Матрона, обрати сердце Олега ко мне». Тепло, исходящее от раки, обнадежило Таню, и она ушла в приподнятом настроении. Но проходили дни и недели, и ничего не менялось. Олег срывал на Тане плохое настроение, секс был обязаловкой, она дольше и дольше его ждала. Все это превращалось в пытку.

Тогда Таня попыталась повторно попасть к Матронушке, но это никак не получалось – то работа, то болезнь ее мамы, то обычная ежедневная рутина. Но однажды поздно вечером Таня взяла вновь книгу о святой блаженной Матроне, и ей бросилась в глаза фраза, не замеченная ранее. В одном из молитвенных обращений было: «Матушка Матрона, моли Господа нашего Иисуса Христа о прощении наших грехов, о спасении душ наших». Задумавшись, Татьяна начала анализировать свою жизнь, и, как ожог, как выстрел, сердце ее пронзила боль о двух убитых детях. «Если бы я была замужем, моим детям было бы уже шесть и четыре года, нужно было рожать несмотря ни на что», – думала она. Через неделю Татьяна все-таки попала к Матронушке и, стоя в длинной очереди паломников, думала о том, насколько она насквозь испорченная, глупая, жестокая, если не стала матерью, когда пришло ее время, что она недостойна никакой помощи, что она заслуживает только презрения и осуждения. А, подойдя к раке, прошептала: «Матушка, я так устала. Пусть будет так, как должно».

Измученная, осунувшаяся Татьяна заставляла себя работать, но спустя несколько дней она слегла. Спина ноюще болела, и тянуло ногу. С трудом она добралась до поликлиники.

Молодой врач, уставший в конце рабочего дня, осмотрел ее. Начал выписывать лекарства и процедуры. А потом вдруг поднял голову и покраснел, встретившись с Таней взглядом. Вся его деловитость куда-то испарилась. Он, заикаясь, спросил: «Простите, вы замужем?» Таня отрицательно покачала головой и только потом заметила, что врач – очень обаятельный парень, примерно ее возраста. Он со смущенной улыбкой смотрел на нее во все глаза и не мог оторваться. И Таня почувствовала, что она желанна. Это было искреннее, теплое и очень доброе чувство, без пошлости и цинизма.

Они встретились вновь, когда Татьяна уже выздоравливала. Потом встретились еще и еще. Через три месяца Таня уже была замужем за Максимом.

Как их отношения были не похожи на все, что было с Олегом! Впервые Таня узнала, что такое быть любимой.

Максим, мой большой друг и коллега, нежно любит жену и двух очаровательных дочек – Ксюшу и Лидочку. Он – православный врач. В нем всегда молитва. Он помог Татьяне подготовиться к исповеди. И сейчас в московских храмах можно увидеть умиляющую картину: муж и жена, оба молодые и красивые, держат на руках крошечных девочек в длинных платьицах с чепчиками на головах. Они в числе первых идут к Святому Причастию, прикладываются к иконам и радуются каждому своему дню.

В один из дней, когда я была у них в гостях, Таня со счастливой улыбкой сказала: «Мне мужа подарила матушка Матрона. Теперь я точно знаю, что по ее молитвам к Господу складывается семейное счастье».

Подруги

С главной героиней этого рассказа я познакомилась в больнице. Она не была моей пациенткой. Мы просто общались. Ее история учит тому, что никогда не поздно открыть в себе духовные силы.

Мария Ивановна прожила непростую жизнь. Все было: и горе, и радость, и бесконечный труд. Ее биография – история страны. Детство – разруха, голод. Юность – репрессии, война. Зрелость – гонки на перегонки со всем миром. А старость ознаменовалась уже совсем непонятными вещами – перестройкой и новым капитализмом. Этого Мария Ивановна понять не смогла, и нищенское существование возмущало ее до глубины души.

Будучи крепкой восьмидесятилетней старухой, она стала ненавидеть все вокруг – и тех, кого называют новыми русскими, и тех, кто находится с ней на одной ступени социальной лестницы. Первых она называла бандитами, вторых – иждивенцами. Всем она находила название. Беременные женщины были в ее представлении брюхатыми, малые дети – сатанятами, юноши – наркоманами, молодые девушки с яркой внешностью – проститутками, молодящиеся женщины – старыми проститутками, мужчины среднего возраста – кобелями, подростки, особенно курящие, – выродками и т. д. и т. п. Это свое мнение Мария Ивановна излагала громким, басовитым голосом, обличая всех вокруг в массе совершённых и не совершённых проступков. Ее избегали. А поскольку она была одинокой после смерти мужа, а детей Господь не дал, ей хотелось общения, но люди отстранялись от нее. Так она и жила, мечась по захламленной, крошечной квартире, как тигрица в клетке. Мария Ивановна стала разговаривать сама с собой и, наверное, впала бы в маразм. Но у нее была соседка Зинаида Ивановна.

Та была моложе лет на десять. У нее был сын, живший с семьей на севере и приезжавший только летом. Вдовствовала она уже лет двадцать и была тихой, неприметной. Сложно было представить менее похожих людей – Мария Ивановна и Зинаида Ивановна. Их объединяло одиночество и бессилие перед новым миром, жестоким и беспощадным для старого немощного человека.

Они собирались иногда, пили чай с пряниками и вспоминали молодость. Когда Мария Ивановна начинала буйствовать, осуждая всех и вся, Зинаида Ивановна укоризненно, тихо, качая головой, говорила: «Маша, Маша…», и строптивость усмирялась. В воскресные дни Зинаида Ивановна ходила в церковь. Она пыталась приглашать подругу, но той было очень сложно – атеизм и коммунизм были для нее частью прошлого, и не так-то просто что-либо менять на девятом десятке жизни.

Но всё же как-то на Пасху Мария Ивановна решила сходить в церковь. С утра пораньше подруги понесли яйца, куличи и другую снедь. Выбрав место около храма, Зинаида Ивановна постелила вышитое полотенце, выставила еду, и они стали ждать священника.

Людей вокруг было много. Мария Ивановна вертела головой в разные стороны, пока, наконец, не увидела объект для очередного обличения. Молодой женщине лет тридцати было явно в диковинку стоять в толпе благообразных старушек с плетеной корзинкой. Она была яркой, красивой, одетой в дорогое кожаное пальто. Этого Марии Ивановне показалось достаточным, чтобы ткнуть в нее пальцем со словами: «И эта туда же! Будто медом намазано! Чего тебе еще не хватает? Зажрались, а Бога просят, дай еще». Женщина недоуменно обернулась к Марии Ивановне, а когда осознала смысл сказанных ею слов, то неожиданно расплакалась, громко, по-детски, неловко утирая ладонью щеки. Но это было только начало. В плаче появились надрывные истерические нотки. И через минуту она закричала, срывая шарфик с головы и вцепившись пальцами в волосы. Вся толпа замерла, и только этот истошный крик висел над головами. А, откричавшись, женщина неловко упала на бок и затихла.

Стоящие рядом люди попытались поднять ее, но она лежала, как мертвая. На крик вышел диакон, потормошил женщину, пощупал пульс. Затем спросил у прихожан, нет ли врача среди них. Отозвалась пожилая женщина, подошла к лежащей и попыталась привести ее в чувство. Когда это удалось, и та на дрожащих ногах сумела подняться, присутствующие услышали слабый шепот: «Ничего, ничего, извините, пожалуйста. Просто у меня умирает сын». Это разнеслось по всей толпе, и сострадание засквозило в обращенных на несчастную мать глазах.

Мария Ивановна, насупившись, наблюдала за происходящим, а когда услышала слова об умирающем ребенке, как-то обмякла, расчувствовалась, застыдилась и отошла в сторонку. Зинаида Ивановна, огорченная инцидентом, не удержалась от укоризненных слов: «Маша, Маша… У каждого свое горе. Снаружи кажется цветочком, а внутри боль одна. Не осуждай, Маша. Все перед Богом равны. Каждый сам ответит».

С тех пор Мария Ивановна потеряла значительную часть своего тяжелого нрава. Она больше отмалчивалась и пребывала в печально-спокойном состоянии. Она уже не косилась на людей, а пыталась угадать, что же у них не так: «Вот крутой садится в иномарку, только вид у него совсем не радостный. Вон какие мешки под глазами. Болен, и враги одолевают. Вот девчушка крашеная-перекрашенная. Только нет у нее счастья. Ей бы влюбиться, а ей под чужих мужиков ложиться, чтобы себя и семью прокормить». Так угадывала или придумывала Мария Ивановна целые истории о жизни других.

А потом заболела подруга. Поздно пришла к врачам, и рак оперировать было уже бесполезно.

Стоял холодный февраль. Зинаида Ивановна лежала в больнице. И в одну из ночей Мария Ивановна поняла, что нужна своей подруге, как никто другой. На следующее утро она просто поехала навестить больную, а осталась с ней до последнего дня. Мария Ивановна помогала ухаживать за ней – переворачивать, подавать и убирать утку, мыть, кормить, причесывать, стирать, а самое главное – в минуты наивысшей боли не отворачиваться, не уходить, а сжимала ее ладонь или гладила по голове со словами: «Зина, потерпи. Это пройдет».

Сыну Зинаида Ивановна сообщила о своей болезни только за две недели до конца. Он приехал, перепуганный, бледный, но твердая костистая старуха, хлопотавшая около его матери, сурово сказала: «Не плачь и не канючь. Порадуй мать напоследок». И неизвестно откуда взялось спокойствие, терпение. Сын начал рассказывать матери о своих дочках, о жене, о работе. И больная даже в забытьи, казалось, слушала его. Зинаида Ивановна в последнюю ночь звала то сына, то подругу: «Коля, Маша… Коля, Маша…» Это продолжалось до самого утра, а утром ее не стало.

На похоронах ее сын Николай сказал: «Боже, как я виноват перед матерью. Мне нужно было забрать ее. Я виноват». А Мария Ивановна, думая о подруге, не могла плакать. Ей казалось, что смерть – это глупость, ошибка, не может все просто так кончиться. Ей, Марии Ивановне, похоронившей стольких близких людей, впервые пришла в голову удивительная мысль, что они с подругой обязательно встретятся где-нибудь когда-нибудь.

И еще было не по себе от того, что впервые чужая жизнь показалась Марии Ивановне важнее, несоизмеримо важнее собственной жизни. Даже смерть матери, даже смерть мужа не вызывали у нее подобного чувства. А здесь она перелила Зинаиде Ивановне всю свою нежность, всю сестринскую любовь, всю силу. Они хранились в тайниках ее души, но не могла она раньше излить их без остатка. Держало что-то: то ли эгоизм, то ли гордыня, то ли злость. А тут произошло как будто перерождение.

На поминках Николай подошел к Марии Ивановне, обнял ее и сказал:

– Вы мне как мать. Ее я не уберег. Теперь вас хочу уберечь. Хотите, я заберу вас с собой?

Земля ушла из-под ног, когда Мария Ивановна услышала эти слова. «Да, да!» – кричало все внутри. Но разум успокоил страсти, и она ответила:

– Что вы, Коля! Приезжайте лучше в гости.

Ей подумалось, что не имеет она права на чужую семью, их хлопоты и заботы.

Прошло три года. Коля, его жена, его дочери и внучка звонят бабе Маше раз в неделю. А раз в месяц пишут письма. Каждое лето они живут в квартире Зинаиды Ивановны, но баба Маша чувствует себя с ними одной семьей. Она вяжет для них всякие носочки, свитерки, жилетики и с умилением следит, как они радуются. Они привозят гостинцы, бережно хранимые Марией Ивановной целый год. Так она приобрела семью.

Мария Ивановна молится о них, нескладно, неумело, но надеется, что откуда-то сверху любуется ими Зина и ей становится легче на сердце.