Текст книги "Львиная стража"

Прошлой ночью я лежал рядом с Сандором и думал о Маминой и Папиной машине, я вспоминал их и Тилли и как плохо стало, когда она сбежала. Вероятно, эти воспоминания как-то подействовали на меня, заставили нервничать или почувствовать себя одиноким – в общем, я потянулся к Сандору. В полусне я прижался к нему и положил руку на его тело – ох, до чего же сильное и теплое! – и набат, который, как предполагалось, должен был не дать мне это сделать, не зазвучал. На этот раз он не ударил меня, только резко оттолкнул и пнул в голень. У него были длинные ногти на ногах, и утром, когда я встал с кровати, увидел на голени кровь, но он ничего не сказал о ночном происшествии, и я решил, что лучше промолчать.

Он отдал мне ключи от машины, и мне пришлось сесть за руль. Хорошо, что приятель Тилли под номером два научил меня водить. Сандор разложил на коленях карту. До Атертона дорога была дальней, гораздо дальше, чем он думал, когда мы вселялись в «Рейлуэй-Армз», – целых тридцать миль. Над нами висело серое небо, дул резкий ветер. Мы проехали через череду деревушек. Все они показались мне похожими друг на друга и одинаковыми во всем: дома, как на Мамином календаре, с соломенными крышами и деревянными наличниками, церковь с круглой или квадратной башней, большущие ангары, больше похожие на железнодорожные вокзалы, и штуки, напоминающие огромные железные бутылки, – силосные башни, как сказал Сандор. Сама местность представляла собою поля, которые перемежались маленькими темными лесками, а изредка на горизонте появлялись громадные особняки, напоминавшие Хэмптон-корт[11]11
  Дворцово-парковый ансамбль в Лондоне. Построен в XVI в., достраивался в конце XVII в. в стиле барокко.


[Закрыть].

Атертон-холл, или Джаредз, был отмечен на карте Сандора. Он сказал мне, что, как он считает, мы скоро будем на месте, что до него миля или две. Я чувствовал, что он все сильнее волнуется из-за чего-то. Его речь замедлилась, голос стал глубже, и салон машины наполнила странная атмосфера. Самое близкое сравнение, которым я могу описать ее, – это как перед бурей. Она давила, и создавалось ощущение, будто приближается нечто мощное, сметающее все на своем пути.

– Там, – сказал Сандор. – Съезжай на площадку для отдыха.

Сначала я ничего не увидел, только высокую живую изгородь из чего-то колючего и забор. Но дальше по дороге в изгороди образовался проем, и я увидел высоченные деревья, нависающие над лужайкой. Мы с Сандором направились туда. Пока мы ехали сюда, на многие мили не было ни одной встречной машины, а уж пешеходов – тем более. Я уже знал, что в провинции редко можно встретить на обочине пешехода. Вокруг царили тишина и пустота. По другую сторону до самого горизонта простирались бескрайние поля, на одном из них стояла лошадь, другое было засеяно чем-то, что росло рядами и напоминало полоски на огромном зеленом свитере.

Там, где заканчивалась зеленая изгородь, стояли два воротных столба, сложенных из кирпичей, а на них висели кованые ворота. Створки были закрыты. Я понял, что архитектор, написавший книгу, подразумевал под «редкими». На вершине левого столба стоял каменный лев. Именно стоял, глядя поверх ворот на своего приятеля или подругу – в общем, на другого льва, – и этот другой лев тоже стоял, но передними лапами прижимал человека. Каменный человек был одет в старинный наряд, с воротником-жабо, как во времена Генриха VIII. Он был сделан просто мастерски; тот, кто его вытесал, был очень талантливым, потому что на лице у каменного человека отражались мука и страх. Он поднял руки и ухватился за нижнюю челюсть льва. Человек цеплялся за жизнь, но с первого взгляда было видно, что добром все это не кончится, что лев съест его.

– Только он никогда его не съест, – сказал Сандор. – Это синдром греческой урны. – (Что бы это значило?) – Лев будет держать его, а он будет бороться до конца вечности.

Он заглянул в щелочку между воротинами – створки были слишком высокими, чтобы смотреть поверх них.

Подъездная дорога с высокими стенами по обе стороны тянулась вдаль точно так же, как в книжке. Кремневая аллея, как ее назвал архитектор. Теперь было ясно почему. Стены, высотой в целых восемь футов, были сложены именно из этого камня, он валялся здесь повсюду. На обратном пути я увидел вспаханное поле, усыпанное такими же камнями, как в стенах Джаредз. Сандор сказал, что ему удалось разглядеть дом вдали, а я смотрел, но так и не понял, что это за клочок серого – стена дома или небо.

Не знаю, почему я попытался открыть ворота. Думаю, в той ситуации так поступил бы каждый. Створки выглядели так, будто их достаточно толкнуть – ведь я не заметил на них никаких замков. Однако они даже не шевельнулись. Сандор сказал:

– У тебя нет ключа.

– При чем тут ключ? – сказал я. – Здесь же нет замочной скважины.

Там электронный замок, сказал он, нужно иметь специальный ключ, что-то вроде персонального передатчика, чтобы разомкнуть цепь или замкнуть ее – в общем, все в таком роде. Достаточно, сидя в машине, взмахнуть такой штукой – и вуаля! Сезам, откройся, – ворота распахнутся перед тобой.

– Наверное, у него в холле монитор, и он видит, кто подъехал, и общается с ними по переговорному устройству. А если кто-то появляется на аллее ночью, то срабатывает инфракрасный тепловой датчик – он засекает все, что есть на аллее, пешеход или машина, лиса или даже кошка, – и тут же зажигается ослепляющий свет.

– Откуда ты знаешь? – сказал я.

– Просто знаю.

Мы сели в машину и поехали к деревне. До нее была миля или чуть больше. Мы проехали сто ярдов[12]12
  Около 90 м (ярд равен 0,91 м).


[Закрыть] мимо Джаредз, потом еще полмили, и Сандор заставил меня остановиться, и мы оглянулись, чтобы разглядеть дом, но увидели только поля, рощицы, купы высоких деревьев, линию деревьев и стену, прямую, как пластина. Это и была Кремневая аллея. У Сандора было немного денег – наверное, украл у своей матери, – и мы пошли в паб. Он послушал разговоры вокруг нас и сказал, что завтра сюда вернется, я подброшу его по дороге.

– По дороге куда? – сказал я.

– Завтра ты приступаешь к рекогносцировке, малыш Джо, – и Сандор объяснил мне, что это слово значит. Мне предстояло оставить машину там, где мы припарковались сегодня, и наблюдать за воротами, смотреть, кто входит и выходит, записывать номера машин, и если она выедет из ворот, сама за рулем или с водителем, я должен последовать за ней.

– Кто она, Сандор? Кто живет в этом месте?

– В книжке же написано, – сказал он. – Человек по фамилии Апсоланд. Очень богатый, лет пятидесяти, специалист по системам безопасности. Кто еще, по-твоему, живет здесь? – Я просто смотрел на него; ожидалось, что я не знаю. – А кто, по-твоему, мог бы выйти за богатого, а потом, после всего, что она пережила, влюбиться в специалиста по безопасности?

Вдруг все стало легко.

– Принцесса, – сказал я.

Глава 4

На следующий день я высадил Сандора в деревне далеко от паба, и он сказал, что доедет на автобусе. Там был автобус, который ходил дважды в день. Я считал, что наблюдение и преследование у него получилось бы гораздо лучше, чем у меня, но, когда я это предложил, он категорически отказался. Он сказал, что я ленюсь. К десяти я уже был у Джаредз и припарковал машину там же, где вчера. Первым делом я вылез из машины и еще раз взглянул на тех львов.

Они заворожили Сандора, это я понял сразу, а меня они чуть-чуть расстроили. Львы мне совсем не нравились. Пусть тот, кто их сделал, и талантлив, но он болен. Я видел много больных на голову людей и разбираюсь в этом. В больнице был один мужчина, который кусался; он укусил медсестру за руку, а однажды я видел, как он опустился на четвереньки и куснул кого-то за лодыжку, как собака. Еще была женщина, которая никогда не пользовалась правой рукой, она говорила, что правую руку ей ампутировали, хотя рука была на месте, где и у всех людей. Если бы у кого-нибудь из них хватило таланта вырезать всякие штуки из камня, они, я думаю, вполне могли бы сделать таких львов, а вот обычные, здравомыслящие люди, как мы с Сандором, на такое не способны.

На этот раз я заметил ящик, сложенный из кирпичей, с деревянной крышкой. Он был пристроен сбоку от левого воротного столба, того, на котором сидел лев-наблюдатель, а не лев-людоед. Ящик был предназначен для почты, на нем металлическими буквами было написано «Джаредз». Его можно было заметить, только если идти со стороны деревни. Я снова посмотрел в щелку между воротами. В этих воротах есть нечто, что просто заставляет тебя заглянуть за них. Я никогда раньше не видел такой подъездной дороги к дому, нигде. Конечно, я мало что повидал, я не настолько искушен во многих вопросах, но вряд ли существуют дороги, похожие на эту, на коридор из камня и деревьев без потолка. Хотя потолком можно считать переплетающиеся ветки. Когда они оденутся в листву, то образуют два ската одной крыши.

Это было слегка сверхъестественным, то, что произошло. Я думал, что обе стены тянутся непрерывной полосой до невидимого дома, но оказалось, что я ошибся, потому что совершенно неожиданно из одной стены вышла собака и исчезла в другой. В первое мгновение я решил, что собака все время была у стены. Но если это так, куда она делась?

Собака была такого же цвета, как кремень. Я вглядывался, говоря себе, что глаза обманули меня, и тут из стены появился мужчина, а с ним – еще одна собака. Обе собаки принадлежали к той породе, что похожа на волка. Мужчина был высоким, выше Сандора, и крупным, не толстым, а с широкими плечами и мощной грудной клеткой. Апсоланд, подумал я. Потом я вспомнил, как Сандор говорил, что Апсоланду пятьдесят. Естественно, я не мог хорошо разглядеть мужчину, он был от меня ярдах в ста, но вы же знаете, как это бывает, есть в человеке нечто такое – как он ходит, как держит голову, общий облик, – что указывает на его возраст. Этот мужчина был моложе – возможно, лет на десять моложе.

Сандор ничего не говорил насчет того, чтобы попытаться пробраться внутрь, но он ничего не говорил и о том, чтобы этого не делать. Мне ужасно хотелось узнать, есть ли калитки в стенах, установлены ли на них электронные замки и как выглядят участки по ту сторону стен. Воротные столбы, сложенные из кирпичей, были внушительными – надеюсь, я правильно использую это слово, Сандор недавно научил меня ему, – но проволочная ограда была присоединена к ним лишь тонкими полосками. Я понял почему, когда ухватился за верхнюю полоску. Она была под напряжением.

Моя рука подскочила, и я почувствовал себя так, будто меня ударили чем-то тяжелым по предплечью. Это противозаконно, не так ли, устанавливать подобные системы против людей? Наверняка. Люди – не свиньи и не коровы. Когда я рассказал Сандору, он сказал: законно это или нет, но какова вероятность того, что об этом знают, или что те, кого поймали на ограде, кому-то в этом признались?

– В том смысле, что ты ведь не побежал бы заявлять в полицию, правда? – сказал он.

Я шел обратно к площадке для отдыха, размышляя о том, что мне предстоит долгое ожидание на холоде, когда услышал позади шум машины. Я уже был у «Фиата», когда автомобиль повернул налево в конце подъездной дороги к Джаредз. Это был «Вольво», одна из маленьких моделей, 343S, забавного розовато-медного цвета, какой не увидишь у других производителей. Я на секунду или две увидел водителя, и его рука высунулась в окно и помахала чем-то. Специальным ключом, как сказал Сандор. Насколько я успел разглядеть, водитель был молодым, темноволосым, с красивым профилем.

«Вольво» скользнул на подъездную дорогу. В общем-то, я жалел, что ушел от ворот и не увидел, как они открылись и как машина въехала на Кремневую аллею, но оставаться там было бы ошибкой. Предполагалось, что никто не должен меня видеть. Время тянулось медленно, пока я сидел в машине. Я жалел, что не купил ничего съестного – просто забыл об этом, а сейчас меня начал мучить голод. В конечном итоге, часа в три, я поехал в деревню, надеясь, что не увижу Сандора. Нет, надеялся я не по-настоящему. Я вообще не могу представить, что может наступить время, когда я не захочу видеть его. Я просто не хотел, чтобы он поймал меня на том, что я покинул свой пост.

Паб был закрыт. Когда в прошлом году у нас ввели лицензию на круглосуточную торговлю спиртным, мы думали, что пабы будут открыты круглосуточно, но все оказалось не так. Они закрываются, когда хотят. Я нашел местный магазин, в котором был кафетерий – там продавали лежалые сэндвичи, коку и спрайт в банках. Так уж случилось, что мне повезло, что я не был на своем посту, потому что, когда вышел из кафетерия, я увидел того самого мужчину с двумя собаками, который таинственным образом вдруг появился на подъездной дороге. Сейчас собак с ним не было. Я понял, что это он, хотя мне трудно объяснить, каким образом. По телевизору, в детективных сериалах, полиция спрашивает свидетелей, как они могут быть уверены, что подозреваемый – именно тот, кого они называют подозреваемым, что заставляет их так считать. Ну, я бы сказал, что в такой маленькой деревушке не может одновременно оказаться двух мужчин такого роста и телосложения; невозможно, чтобы у двух мужчин одинакового роста и комплекции были еще и одинаковые большие круглые головы с короткими, как щетина, светлыми волосами.

Он стоял в толпе других людей, и все те люди были женщинами. Я только через минуту или две сообразил, что это школьный двор. Из школы стали выходить дети. Было полчетвертого. К крупному мужчине подошла девочка с длинными золотистыми волосами, маленькая – я не умею на глаз определять возраст детей, – лет шести или семи.

А вдруг это дочка Принцессы, подумал я, и эта мысль очень взволновала меня. Сандор говорил, что Принцесса была красавицей, и эта девочка тоже была красива. Она и мужчина пошли вперед, свернули в переулок и сели в медно-розовый «Вольво», тот самый, за рулем которого я видел другого мужчину.

Естественно, я последовал за ними. У ворот Джаредз я не осмелился остановиться. Водитель «Вольво» мигалкой показал, что поворачивает налево, и мне пришлось объехать его и покатить дальше. У меня набралось много интересного, что рассказать Сандору. Он лежал на кровати, когда я вернулся, курил и читал книгу на иностранном языке. Воздух в комнате был сизым от дыма, дым висел забавными голубыми полотнами – ну, иногда так бывает.

– А ты знаешь, что такое глагол, малыш Джо? – сказал он.

Всегда правильно честно признавать свое невежество. Я помотал головой. Он объяснил, что это слово, обозначающее действие, и я думаю, я ухватил смысл.

– В языке швицердюч, то есть в швейцарском немецком, – сказал он, – нет глагола «любить». – (Не знаю, сейчас он это обнаружил или нет. Эта новость вызвала у меня смех.) – Забавно, правда? Нет глагола «любить».

Я рассказал ему о маленькой дочке Принцессы.

– Нет у нее никаких детей, – сказал он, и голос его прозвучал сердито. – Это, наверное, дочка кого-нибудь из слуг. У них есть слуги, знаешь ли, они богаты. У них есть шофер по имени Гарнет, Бен Гарнет, и супружеская пара, которая живет там же. Думаешь, Принцесса сама делает работу по дому и водит машину?

Я об этом не думал. Как-то так уж сложилось, что вся эта история до сих пор была для меня сказкой.

– Расскажи мне еще немного, – сказал я.

На секунду мне показалось, что моя просьба будет проигнорирована. Сандор уткнулся в свою книгу, но я видел, что он не читает, а просто смотрит на страницу и ничего не видит. Затем он положил раскрытую книжку рядом с собой, взял сигарету и подержал ее в пальцах, не прикуривая.

– Сейчас для тебя в этой истории уже нет ничего интересного, – сказал он. – Ты знаешь, что она освободилась, ты знаешь, что они не убили ее.

– Но я хочу знать, что было.

– Ладно. – Сандор пошарил по кровати в поисках спичек. Я взял коробок с каминной полки, зажег спичку и поднес огонек к его сигарете. Он ухватил мою руку за запястье, чтобы спичка не дрожала. Интересно, знает ли он, что моя рука дрожит из-за него? – Когда похитители позвонили во второй раз, Принц попросил у них доказательства того, что она жива.

– Доказательства?

– Его самого никогда не похищали и не похищали никого из его родственников, но о похищениях он знал все. Разве он не был богатым итальянцем с магазином на улице Похищений? У него, считай, была степень в науке о похищениях. Именно поэтому, вероятно, случившееся обеспокоило его, ужаснуло, но вот шоком точно не стало. По соседству такое уже бывало, верно? Он знал: следующий шаг – требовать доказательства. Кто будет вести переговоры, собирать деньги, платить их ради жертвы, которая уже мертва?

– Все это звучит немного бессердечно.

– Да, в другом социальном климате – наверное. Но, находясь в Риме, ты ведешь себя как римлянин. Он не был бессердечным. Он не пошел в полицию.

– Это похитители не велели ему?

– Думаю, их это мало волновало, – сказал Сандор. – Это же Италия, где все весьма искушены в киднеппинге и пресыщены им. Они воспринимали как должное то, что он пойдет, – а он не пошел.

– А почему?

– Он знал, что, если случившееся станет достоянием общественности, если полиция узнает и информация попадет в газеты, следственный судья, ведущий это дело, заморозит его активы. Так обычно делается, чтобы помешать выплате выкупа, и он знал это. Но было еще кое-что, чего он не знал, а именно, что в качестве предупредительной меры это не работает, что это лишь огорчает семьи и отдаляет их от властей, но это ни разу не помешало выплатить выкуп. Скажем, у него была низшая научная степень в области киднеппинга.

Они дали ему доказательства. Они прислали ему запись с Принцессой. Это обычная практика, ее проинструктировали, что говорить, инструктировал ее иностранец, и она сказала своему мужу, как ей там плохо, как ей угрожают, что в следующий раз срежут не кончики ногтей, а все ногти. Они велели Принцу ехать в обсерваторию Монтемарио на вершине одного из семи холмов Рима. Там, в сигаретной пачке, в углу у статуи он должен был найти дальнейшие указания. Кстати, вспомнил…

Я подал Сандору еще одну сигарету. Он прикурил ее и уставился вдаль. Каким-то образом я понял, что сегодня больше ничего не услышу.

– Где писчая бумага? – сказал он. – Принеси мне лист бумаги и конверт, ладно? В полшестого забирают почту, и ты можешь успеть, если поторопишься.

* * *

Я успел на почту, чтобы отправить письмо Сандора, и на следующее утро вернулся к Джаредз. Мы установили на машину новые номера, и я надел солнцезащитные очки, которые Сандор купил мне в городе. Самый близкий друг не узнал бы меня. Хотя, думаю, мой самый близкий друг – это Сандор, и он, естественно, узнал бы меня, а вот Тилли, наверное, нет. Сейчас все по-другому, но в то утро мой скошенный подбородок и губы, которые начинали дрожать с такой легкостью, были скрыты бородой и усами, а настороженный взгляд – очками. Я выглядел старше. Я выглядел как переодетый участник какой-нибудь телевизионной передачи.

Я не видел, как открылись ворота, – увидел только, как выехала машина. На этот раз не «Вольво», а длинная и элегантная, бледно-серая – потом я узнал, что это «Бентли». Вел машину тот крупный дядька, Гарнет. На заднем сиденье кто-то был. Я не разглядел ее, но точно знал, что это – «она», женщина.

Я последовал за ними. Это не составило труда, потому что машин было мало. Я ожидал, что он повезет ее по магазинам, но «Бентли» все катил себе и катил, а потом, оставив за собой окраины Бери-Сент-Эдмундс, выехал на большое шоссе, которое вело в Ньюмаркет и Кембридж. Название «Ньюмаркет» для меня кое-что значит из-за скачек[13]13
  Город Ньюмаркет – центр английского чистокровного коннозаводства; известен благодаря скачкам, проводящимся здесь на одноименном ипподроме.


[Закрыть]. Папа ходил в букмекерскую контору, расположенную на нашей улице недалеко от нашего дома, а что касается Кембриджа, то там учился Сандор.

Я не смог бы держаться за «Бентли», если бы Гарнет прибавил газу, но он ехал по нескоростной полосе. Раз или два между нами вставала какая-нибудь машина, и это было только к лучшему, потому что все выглядело так, будто я не преследую его, а просто случайно оказался тут. Гарнет был впереди меня через три машины, когда я увидел, как он включил левый поворотник, показывая, что собирается поворачивать на съезд. На Кембридж, как говорил указатель.

После съезда ему пришлось выехать на круг, и я смог разглядеть, что у женщины светлые волосы, не короткие и не длинные. Я надеялся, что она повернет голову, но она не повернула. Направлялись они не в центр города, это я потом понял, а на окраину, в район больших, довольно новых особняков. Гарнет остановил машину у ворот одного бунгало, дома – как это называется, в стиле ранчо, – с садом, в котором росли нарциссы, и маленькие елочки, и большое цветущее дерево. Я проехал дальше, повернул направо, потом еще раз направо и припарковался позади «Бентли», на противоположной стороне улицы по диагонали от него.

Гарнет держал заднюю дверцу открытой. Женщина вылезла из машины. Я знал, что это Принцесса, но почему-то ожидал, что она будет большой, яркой и эффектной, вроде, скажем, Долли Партон[14]14
  Долли Ребекка Партон (р. 1946) – американская кантри-певица и поп-дива.


[Закрыть]. А еще я ожидал, что на ней будет нечто броско-дорогое, такое, что всегда нравилось Тилли. Но женщина выглядела как девочка. Тоненькая и хрупкая, она была одета в джинсы и свитер, плечи ее закрывала шерстяная шаль. Рядом с Гарнетом она казалась крохотной, или он казался огромным рядом с ней. Он вообще крупный, гигант прямо-таки, но при этом худой. Он выглядит сильным.

Она пошла по дорожке между нарциссами, и Гарнет смотрел ей вслед. Он наблюдал за ней, пока кто-то невидимый не открыл ей дверь и не впустил внутрь. После этого он сел в машину. Я не знал, что делать. Похоже, мне ничего не оставалось, как ждать, когда появится Принцесса. Вокруг было тихо и спокойно, ни пешеходов, ни машин. Пели птицы. Я прикидывал, каково это – жить в таком месте, мирном, богатом и спокойном, когда увидел, как Гарнет вылез из машины. Он постоял у водительской дверцы, посмотрел в мою сторону, затем перешел улицу – у него был легкий шаг – и пошел к машине.

Не может быть, чтобы он шел поговорить со мной, я не находил ни одной причины для этого, поэтому я решил, что он хочет зайти в один из домов поблизости или, вероятно, ищет, где поесть, ведь время приближалось к половине первого. Когда он постучал в окно, я аж подпрыгнул. Я опустил стекло, хотя мне и не следовало этого делать, теперь я это знаю. Мне следовало бы отвернуться и уехать, не смотреть на него.

– Ты ехал за мной, – сказал он.

Я помотал головой:

– Нет.

– Убирайся отсюда, – сказал он. – Убирайся отсюда, катись туда, откуда вылез.

Как будто я был существом, вылезшим из-под листа или чего-то в этом роде. Он встал перед «Фиатом» и записал номер на клочке бумаги, который достал из кармана. Только номер ему ничего не даст. Первой моей мыслью было: что скажет на это Сандор. А стоит ли ему говорить? – спросил я себя.

* * *

Когда я попал к приемным родителям, у меня вошло в привычку много есть. Это показатель хорошего отношения к детям – не ограничивать их в еде и в телевизоре. У нас, кроме телевизора внизу, было по одному в наших с Тилли комнатах, а еще нам на подушку по вечерам клали шоколадный бисквит, как в хороших гостиницах. (Я видел такое по телику.) Это производило неизгладимое впечатление на социальные службы, они называли это любовью. Мама – я не могу, как ни стараюсь, назвать ее своей матерью – обычно говорила: «Мой ребенок никогда не будет голодать». Забавное замечание, если учесть, что у нее никогда не было и не будет собственных детей. Ведь именно из-за этого мы с Тилли и оказались в их доме. Сандор же, с другой стороны, ест мало. Курильщики всегда едят мало. Не знаю почему – ведь дым поступает в организм не тем же путем, что еда.

Он писал новое письмо, но прикрыл его иностранной книжкой, когда я вошел, и сказал:

– Ты принес мне сигареты?

– Могу сходить, купить.

Я мгновенно понял, что это ему не понравится. Он не любит, когда говорят что-то, что не является ответом на его вопрос.

– Знаю, что можешь, – сказал он и добавил: – Если бы ты знал, как я устал переводить всю чертовщину, что ты говоришь… Ты имеешь в виду, что не принес, верно?

Я повторил ошибку. А все потому, что из-за него я начал нервничать.

– Думаю, там, в пачке, одна осталась.

– Боже мой, – сказал Сандор.

Я нашел сигарету и прикурил ее, а потом подал ему. Иногда ему нравится, когда я так делаю, а иногда это его бесит. На этот раз все прошло гладко. Я поставил пепельницу, выданную «Рейлуэй-Армз», на тумбочку. Эта тумбочка, единственная и стоявшая на стороне Сандора, сделана из ивового прута, только одна из ее ножек сломалась, и ее заменили деревянной. На пепельнице надпись «Лайгон-Армз», Бродвей». Сандор сказал:

– Как у тебя дела?

– Все в порядке. Отлично. – Он часто догадывается, когда я вру, но на этот раз не догадался. Я выдал себя, когда он попросил описать Гарнета, спросил, как тот выглядит, и я ответил, что Гарнет высокий и крупный, что тембр его голоса где-то на полпути между моим и Сандора, если можно так выразиться.

– Как получилось, что ты услышал его голос?

Вот и всё.

– Ты хочешь сказать, что позволил ему увидеть твое лицо?

Люди с таким выговором, как у Сандора, пугают значительно сильнее, чем те, у кого манера речи такая же, как у меня. Это забавно, потому что в телевизоре угрозы обычно произносят на кокни или на говоре Южного Лондона. Им следовало бы исправить это упущение. Надо бы сказать им, что властная речь – это то, как говорит Сандор, нормативное английское произношение, вот как это называется, НАП, полученное в частных школах или в старых университетах или выработанное в театральных кружках. Сандор произнес это, ну, то, что Гарнет видел мое лицо, со сталью в голосе, холодно и с отвращением, а на слове «лицо» его голос перешел в шипение, и получилось «лиц-ш-ш-о».

– Прости, Сандор, – сказал я, – но на мне были очки, и я только слегка приоткрыл окно. Он не узнает меня.

– В этом ты абсолютно прав, потому что к этому моменту я прикончу тебя.

Между нами повисла голубоватая дымка. Я никогда не курил, хотя и пробовал, действительно пробовал, потому что считаю, что, если бы нас объединяло нечто вроде этого, мы с Сандором стали бы ближе. Он сел и сорвал с себя розовато-серую простыню. На нем были его черные джинсы, его синяя джинсовая рубашка и мой темно-синий свитер из «Маркс и Спенсер»[15]15
  Крупнейший британский производитель одежды и одноименная сеть магазинов и торгово-развлекательных комплексов.


[Закрыть], который подарила мне на Рождество Тилли два года назад. Его туфли стояли у кровати, туфли из черной кожи. Сандор не носит кроссовки; в отличие от меня, он их терпеть не может. Он спустил ногу с кровати и сунул тонкие ступни в свои туфли.

– Гарнет не узнает меня, – сказал я. – Я точно знаю, что нет. Он видел меня мельком, минуту или две. Ты же знаешь – ты сам говорил, – что все темноволосые и с бородой похожи друг на друга.

– Светловолосый и без бороды не похож на темноволосого и с бородой, вот так.

– Но почему это так важно? – Я был вынужден спросить, хотя знал, что не получу ответа. – Ради чего все это?

Он покачал головой, но не так, когда люди хотят сказать «нет», а когда выражают нетерпение.

– Мне и в самом деле не хочется сбривать бороду, Сандор, – сказал я, расхрабрившись. Я должен научиться хоть иногда противостоять ему, обязательно должен.

Он посмотрел на меня. Он окинул меня тем самым улыбающимся взглядом, от которого я леденел.

– А ты и не обязан этого делать. Я сам сбрею.

Сандор бреется опасной бритвой. До встречи с ним я никогда не видел, чтобы ею брились. Лезвие убирается в рукоятку из перламутра. Он рассказывал, что бритва принадлежала его прадедушке и была куплена в каком-то первоклассном магазине в Лондоне, на Джермин-стрит. Сандор ни разу не порезался. Ему нравится бриться, потому что для этого процесса требуется мастерство, а еще точность и твердость руки, особенно когда проводишь этим жутким, блестящим и тонким лезвием по челюсти, которая и сама похожа на лезвие.

Я знал, что он не порежет меня, но сама идея мне не нравилась. У меня вообще странные идеи насчет Сандора, насчет того, что он хочет от меня и сделать со мной. Я не настолько несведущ, чтобы не понимать, что ему нужна власть. Ну, власть у него есть. Но иногда мне кажется, что ему нужно – пусть это и звучит дико, – в общем, сделать из меня мазохиста. Он хочет, чтобы мне нравилась боль. Он хочет, чтобы мне нравилось, как он причиняет мне боль и унижает меня. Возможно, я немного сумасшедший, а может, как говорит Сандор, у меня просто богатое воображение.

– Я бы предпочел сам, – сказал я и, еще произнося эти слова, понял, что уже сдался, уже согласился расстаться с бородой.

У Сандора снова это получилось – заманить меня в ловушку, поймать в свои сети и связать.

– Сядь на стул.

Стул был только один. Из черного резного дерева, со щербинами, поломанный, с грязной темно-красной обивкой, с сиденьем, продавленным настолько, что оно превратилось в таз. Сандор прикурил сигарету и принялся править прадедушкину бритву на кожаном ремне. Я положил одну из подушек на стул и сел на нее перед зеркалом. На зеркале, не старинном, дешевой копии из «Хоумбейз»[16]16
  Магазин товаров для дома, декора, строительства и отделки.


[Закрыть], была то ли наклеена, то ли нарисована уродливая женщина по имени Джейн Эврил[17]17
  Правильно: Жанна Авриль (наст. Жанна Бодон, 1868–1943) – танцовщица канкана в «Мулен Руж» и знаменитая модель Анри Тулуз-Лотрека.


[Закрыть], вскидывающая ноги.

Сандор начал не с бритвы. Сначала он маникюрными ножничками обрезал мою бороду, а потом – волосы.

То, каким я вышел из-под бороды после того, как он стал брить меня, напомнило мне о том, о чем, как я думал, я забыл: как Мама обычно будила меня по утрам. Она входила в комнату, вся сияющая, и говорила: «Добрый день», хотя времени всегда было не больше половины восьмого, а затем стаскивала с меня одеяло. Она стаскивала его одним движением руки, и на меня набрасывался холод. У Мамы и Папы было четыре телевизора в доме, а пачек печенья и бисквитов больше, чем в «Сейнбери»[18]18
  Гипермаркет.


[Закрыть] в Ипсвиче, но у них не было центрального отопления. Холод набрасывался на меня, и у меня перехватывало дух. Вот примерно то же самое я ощутил, когда Сандор сбрил с моих щек мягкие, теплые, приятные, уютные волосы, так меняющие внешность.

Но в остальном все было в порядке. Бритва не причинила вреда. Появилось небольшое раздражение, почти незаметное. Я почувствовал, что начинаю успокаиваться, хотя мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не прикрыть руками лицо, мое обнаженное, голое лицо. Я слегка съехал со стула, выдохнул, расслабил плечи. Подбородок выглядел крупнее, чем я помнил его. Это хорошо. Щеки были розовыми, хотя, возможно, в этом сыграло роль раздражение. Сандор водил бритвой по моей верхней губе очень нежно. Как еще назвать участок между носом и ртом, если не верхней губой, но ведь за ним и в самом деле идет губа. Сандор очень старался не задеть мою губу.

Я начал думать, что все это было чепухой – моя идея насчет того, что он хочет превратить меня в мазохиста, я действительно стал успокаиваться. Я думал, что он закончил. Я с медленно растущей уверенностью смотрел на свое отражение, когда он резко поднес бритву к моему лицу и лезвие остановилось в миллиметре от того места, где под ноздрями образуется ямочка. Разве я слегка двинул головой, чтобы получше рассмотреть линию подбородка? Сомневаюсь. Думаю – знаю, – что Сандор просто прижал бритву к этой впадинке, и я ощутил нечто вроде укуса насекомого. Появилась кровь, сначала в виде одиночных бусинок, потом в виде скопления бусинок, а затем в виде ручья, который затек мне в рот.