Текст книги "Львиная стража"

Глава 5

Вечером мы вышли взглянуть, какая еда предлагается навынос. Эти провинциальные городки жутко странные. Они совсем не такие, какими их представляют в путеводителях. Человек ожидает, что это будет очаровательное и уютное местечко с восхитительным воздухом и счастливыми обитателями, ведущими ленивый образ жизни. Человек ожидает, что в магазинах будут продаваться отличные свежие деревенские продукты, мясо от местных фермеров, яйца от кур на свободном выгуле, яблоки и груши из местных фруктовых садов. Реальность же другая.

Во-первых, в таких городках есть огромные, расползшиеся во все стороны промышленные предприятия, как минимум одно на город, а иногда и два. Даже если городок маленький, у него все равно есть окраины с новыми домишками. Никогда не увидишь людей, прогуливающихся по промзонам между фабриками, но они наверняка там, потому что с половины пятого до пяти из этих районов начинают выезжать машины, тысячи машин, они изливаются бурным потоком, забивают дороги и создают очереди на светофорах. Сандор говорит, что фабрики строят для того, чтобы удержать местное население в городках, и если это правда, то прием работает. В дневное время там невозможно выйти на улицу, нельзя идти свободно по тротуару из-за людей, делающих покупки; их целые толпы, и одному Господу известно, что они там могут купить. Там каждая вторая дверь – банк или строительная компания, а сами магазины – жалкие ответвления непопулярных продуктовых сетей, сувенирные лавки и спортивные универмаги.

В каждом городе есть примерно пятнадцать пабов и один или два хороших ресторана, где мистер и миссис Апсоланд могут позволить себе поесть, а вот мы с Сандором – нет, даже в самых диких мечтах. Вернее, в самых диких мечтах Сандора, в так часто появляющихся у него кричащих мечтах. Я никогда не мечтаю. Еще есть китайский ресторан, и индийская закусочная с тандури навынос, и обычная забегаловка с рыбой и картошкой. Только последняя обычно закрывается к вечеру, когда у тебя появляется желание поесть. К вечеру весь город закрывается и становится похожим на пристанище призраков.

Думаю, сердцевины таких городков все еще очаровательны, если вам нравятся такого рода вещи. Если вам нравятся домики, напоминающие картинку в календаре, с верхним этажом, нависающим над улицей, с георгианскими домами из бледно-серого кирпича цвета цемента, с извилистыми улочками, ограниченными стенами из серого и черного кремня. На которых по вечерам нет ни одного человека. В прямом смысле ни одного. Днем они забиты машинами, по ним толпами ходят любители шопинга и ездят велосипедисты, но по ночам они пусты и погружены в тишину. Эти узкие улочки серы, как прибрежные скалы, и продуваются ветром. Даже если ветра нет вообще, они все равно продуваются. Если же кто-то все же выходит на улицу, эхо от его шагов разлетается на целую милю вокруг. Иногда они специально так делают, чтобы напугать тебя. Просто чтобы заставить подпрыгнуть: ты слышишь эхо шагов, а потом на рыночную площадь с одной из улочек вылетает стайка мальчишек. Они все еще одеваются как панки, до сих пор, в сальные черные синтетические штаны со специально проделанными дырками, протыкают себе кожу всякими металлическими штуковинами, а волосы красят в причудливые цвета. Даже сейчас. Я бы не поверил в это, но на прошлой неделе своими глазами увидел мальчишку с английской булавкой, вдетой в ноздрю.

Но такое случается редко – появление мальчишек, я имею в виду. В основном на улицах пусто и тихо, окна пабов освещены оранжевым светом, их двери плотно закрыты, видны силуэты притихших людей. Из пабов вообще не доносится ни звука. Вокруг летает мусор, оставленный дневными ордами. Китайский ресторан издали выглядит темным, почти черным, и невозможно понять, открыт он или нет. Мы с Сандором пересекли рыночную площадь, и каменные стены отразили эхо наших шагов. Брусчатка едва ли не звоном откликалась на наши шаги. Индийский ресторан открыт, и мы заказываем виндалу с креветками и рис басмати с лепешками пападам[19]19
  Виндалу – свинина, тушенная с уксусом и чесноком (иногда свинина заменяется другим продуктом); басмати – сорт ароматного риса; пападам – тонкая чечевичная лепешка.


[Закрыть]. Манговая чатни[20]20
  Индийский соус к рису, часто готовится из хорошо уваренных фруктов.


[Закрыть] у нас уже есть, она стоит в банке на нижней полочке в плетеной тумбочке.

Сандор сказал, пока мы сидели и ждали карри:

– Завтра мы переезжаем, малыш Джо.

– Куда? – сказал я.

– Туда. Поближе к Принцессе. – Он назвал городок, который находился всего в миле от ее деревни. – Мы поедем туда, посмотрим, что происходит. Мы в «Рейлуэй-Армз» полистаем «Желтые страницы» и выясним, что нам предлагают.

Человек за стойкой смотрел на меня. Когда он заметил, что я вижу, как он смотрит на меня, он опустил глаза в типичной для индусов смиренной манере. Возможно, черным, вернее афро-карибам, мы все и кажемся на одно лицо, а вот индусам – нет. Они белые, как и мы, говорит Сандор. Я видел, что индус пытается понять, с кем пришел Сандор – с тем же, с кем был раньше, или с другим. Он смотрел на мои волосы, которые теперь были унылого горчичного цвета.

– Зря ты не снял пластырь с губы, – сказал Сандор. – Ранка зажила бы быстрее, если б ты не закрывал ее.

Он так и не извинился за то, что порезал меня. Он вообще об этом не заговаривал до настоящего момента, целых два дня. Однако я знал, о чем он думает, что он сказал бы, если бы заговорил: это тебе за то, что позволил Гарнету увидеть твое лицо, это для тебя урок. Я не снимаю пластырь, потому что не хочу видеть то, что под ним. Пока не хочу. Я не хочу обнаружить, что останется шрам. Рана не болит, я вообще ее не чувствую. Джим, хозяин, или владелец патента, или бармен – не знаю, кто он там, в «Рейлуэй-Армз», – не сказал ни слова, но я верю, что он принимает меня за другого. Его жена, одолжившая мне читательский билет, не узнаёт меня. Они считают Сандора буйным гомосеком, а меня – его очередным дружком, которого он привел к себе в номер.

Принесли карри, и мы медленно пошли обратно через продуваемую ветром рыночную площадь с военным мемориалом в центре. Днем здесь слишком много народу, перед магазинами выставлены стойки с дешевыми свитерами, недорогая плетеная мебель, столы с пирогами и лимонным кремом от Женского института, поэтому военного мемориала не видно. На нем выбиты десятки имен, может, сотни. На ступеньку кто-то положил букет пластмассовых маков, хотя с ноября прошел уже месяц[21]21
  11 ноября в Великобритании и странах Британского содружества отмечают День памяти ветеранов. В этот день в 1918 г. было подписано Компьенское перемирие, положившее конец Первой мировой войне. Красный мак – символ памяти жертв Первой мировой войны, а впоследствии – жертв всех военных и гражданских вооруженных конфликтов.


[Закрыть].

Темнеет. Уже невозможно разглядеть зеленые холмы и черные лесные массивы. За нашим окном уже нет того вида, что был днем. Барный зал заполнен только наполовину, а в обеденном – всего четыре старика. «Рейлуэй-Армз» не пользуется популярностью, потому что здесь не подают пиво «Эднамс» и нельзя играть в пул, есть лишь изношенные игровые автоматы. Сандор платит по семь фунтов за ночь за нашу комнату и говорит, что, наверное, можно позволить себе потратить чуть больше.

Я сел на кровать, он сел на стул, и мы съели карри. Сандор оставил половину своего риса, и я доел и его, а также все лепешки. Он закурил до того, как я все доел. Он всегда так делает. Я подумал: вот было бы здорово поселиться в комнате с телевизором.

– Расскажи мне о Гарнете, – сказал Сандор.

Он не заговаривал о нем с вечера четверга, и я, естественно, тоже. Я осторожно сказал:

– Что ты хочешь узнать?

– Я ничего не знаю о нем, только то, что он шофер у Принцессы, а еще мне известно его имя.

– Это крупный и высокий парень, – сказал я. – Лет сорок или чуть меньше. У него короткая мощная шея и круглая голова, очень короткие светлые волосы. Думаю, глаза у него голубые. Из него получился бы хороший телохранитель. – Меня осенила одна мысль: – А разве он не телохранитель?

– Может быть.

– Если ты, Сандор, не знаешь, откуда он взялся, не знаешь, как он выглядит, откуда ты знаешь, как его зовут?

На мгновение мне показалось, что он не ответит.

– А ты как думаешь?

Я едва не ляпнул: из телефонного справочника. Я едва не произнес это. Но разве можно искать кого-то в телефонном справочнике, если не знаешь его имя?

– Не знаю.

– У них есть почтовый ящик в начале подъездной дороги. Не заметил?

Подо львом, под тем, который наблюдает, а не тем, который держит человека.

Я ходил туда и заглядывал внутрь. Несколько раз. На третий раз мне повезло: там были их газеты. На «Таймс» и «Дейли телеграф», как и следовало ожидать, карандашом было написано «Апсоланд» – с ошибками, что тоже вполне ожидаемо, – а на «Индепенденте» – «Гарнет». Не представляю, что за мысли бродят в голове у этого типа, если он читает такую серьезную газету.

– Просто Гарнет? – сказал я. – А откуда ты знаешь, что его зовут Бен?

Сандор никогда не перестает удивлять меня. Думаю – полагаю – было бы правильнее сказать «шокировать».

– А я и не знаю, – сказал он. – Может, и не Бен. Это я его так назвал. Я прочитал статью, в ней говорилось, что это самое популярное в Британии имя для собаки.

Он закурил еще одну сигарету, попросил принести бумагу, в которую было завернуто наше карри, и сказал, что мы выбросим ее в мусорный бак Джима. И воспользуемся телефоном, который висит в проходе между барными стойками. Сандор не любит, когда на ночь в нашей комнате остается бумага, пропитавшаяся запахами еды, а вот то, что там накурено, его не волнует. Мы спустились вниз, и я услышал из-за приоткрытой двери в салун грубые голоса. Кто-то расхохотался густым, бурлящим смехом, как будто рот у него был полон слюны. Сандор велел мне держать перед ним «Желтые страницы», а сам стал набирать номер. Он отметил пару адресов, паб под названием «Три бочки» и «Гостевой дом Линдси». В пабе сказали, что не смогут принять нас, что они больше никого не принимают на постой, а вот у Линдси согласились.

– Номер должен быть с двумя кроватями, – сказал Сандор.

Он знает, как сделать мне больно. И я никогда не буду получать от этого удовольствия. Я никогда не стану умолять его причинить мне боль, чего он, по всей видимости, от меня добивается. От этого мне стало больнее, чем тогда, когда он прадедушкиной бритвой порезал мне губу. Он повесил трубку и сказал, что мы едем туда завтра.

Газеты для нас роскошь – «Сан» или «Стар» для меня и «Индепендент» для Сандора. По воскресеньям я покупаю ему «Обзервер» и беру «Ньюз оф зе уорлд» для себя. Сандор говорит, что я читаю «Ньюз оф зе уорлд» только ради грязного белья и сенсаций, но это не так. Я читаю ее из-за Тилли. Она однажды сказала мне, что это лучшая газета для размещения объявления, потому что ее читает больше народу, чем любую другую воскресную газету, и что именно там поверенные размещают объявления для тех, кто указан бенефициарием[22]22
  Лицо, которому предназначен денежный платеж.


[Закрыть] в завещаниях. Если после смерти какого-нибудь богача выясняется, что он не составил завещание или что у него нет близких родственников, они размещают объявление для дальней родни. Естественно, я ни на секунду не допускаю, что у меня вдруг объявится богатый умирающий дядюшка, о котором я никогда не слышал, и поверенные примутся разыскивать меня. Естественно, не допускаю. Но ведь в моем прошлом есть другие неизвестные люди, не так ли, люди, которых я, думаю, могу вспомнить. Мне иногда кажется, что однажды они примутся искать меня.

Вечера в нашей комнате очень длинные. Раз или два Сандор разрешил мне спуститься в бар, посидеть там за выпивкой. Выпивку я купил на деньги из своего пособия, так что Сандора я не обделил. Но сейчас он говорит, что не хочет, чтобы я показывался людям на глаза, особенно чтобы они видели, как изменилась моя внешность. Они не знают, что я один и тот же человек, если не сообразили, что человек с голым лицом и желтыми волосами – это Джо Херберт. А вот человек из индийского ресторана кое-что понял. И если уж он заметил, то умный соотечественник поймет и подавно. И какой вывод он сделает? Сандор, естественно, не считает Джима умным.

Так что вниз я спуститься не могу. Я уже поменял номера на машине. Собрал вещи. Прочитал «Сан» и всю «Индепендент», и мне нечего делать, кроме как сидеть на стуле и смотреть на лежащего на кровати и читающего Сандора. Он подложил себе под голову обе наши подушки и добавил к ним скатанную простыню, а читает он «Аббатство кошмаров»[23]23
  Сатирический роман английского писателя и поэта Томаса Лава Пикока. Написан в 1818 г.


[Закрыть]. Тишину вокруг нарушают звуки, доносящиеся с разных сторон. Внизу звякают стаканы, как при чоканье или когда их ставят на нечто твердое и холодное; слышен гул голосов, хотя слова различить невозможно, редкие взрывы смеха, аплодисменты. Там играют в дартс, – вероятно, сегодня вечер дартса. Все это никак не действует на Сандора, который читает, переворачивая одну страницу за другой.

Однажды я прохронометрировал его с помощью цифровых часов с секундной стрелкой. Эти часы дала ему мать, и он их ненавидел, так что я взял их себе. Когда это роман, прочтение страницы занимает у него максимум пятьдесят пять секунд и минимум тридцать три секунды, но когда это нечто более сложное, я бы сказал, у него уходит максимум минута и пятнадцать секунд и минимум пятьдесят семь секунд на страницу. Хронометрирование и вычисление среднего – интересный способ провести вечер. Если он об этом и знал, то ничего не говорил. Сомневаюсь, что знал.

Было около одиннадцати, когда он заговорил со мной. За два часа он не произнес ни слова. Звонок, прозвеневший внизу, пробился через его стеклянную стену, или это было простым совпадением – то, что он отложил «Аббатство кошмаров» именно в тот момент. Он сказал мне:

– Только подумай, эти все, там, – что, по-твоему, они делают?

– Выпивают и идут домой, – сказал я. Из-за долгого молчания мой голос прозвучал надломлено. Естественно, я произнес не то, в очередной раз вляпался.

– Не в баре, идиот. Кому какое дело до того, чем эти болваны занимаются? Я имел в виду людей из Джаредз.

Я посмотрел на него и кое-что понял: это именно то, о чем он думает – постоянно. Это стало для него навязчивой идеей. Еще с тех пор, как мы встретились. Книги ненадолго отвлекают его. Они как аспирин, который принимают при головной боли. Они убивают боль на два часа, а потом боль возвращается. Но вот что для него мысли о Джаредз – мука или удовольствие?

Он необычен, он изменчив. Выражение его лица было грустным, почти трагическим, и вдруг он расхохотался. Меня слегка смущает, когда он так делает, я не знаю, как на это реагировать или что говорить. Сандор отсмеялся и запел:

 
Ирландец я, и в сердце чувств
Я не привык скрывать,
В канун Святого Галлогласа[24]24
  Галлогласы – воины-наемники из гэльских кланов Западных островов и Шотландского высокогорья, состоявшие в свите ирландского вождя; воинская элита шотландских и ирландских армий в XIII–XVII вв.


[Закрыть]
Одной красотке удалось его украсть[25]25
  Г. К. Честертон, «Мое сердце» из сборника «Вино, вода и песни».


[Закрыть].
 

– Что это? – спросил я. Я всегда мог задать вопрос ради получения информации, всегда. – Как ты сказал: святого Галло…? Как там дальше?

– Разве ты не говорил мне, малыш Джо, что ты ирландец?

– Насколько мне известно, да, – сказал я. – Во всяком случае, наполовину.

– В Древней Ирландии и в Западном нагорье галлоглас был слугой вождя.

– То есть это я, ты это имеешь в виду? – сказал я.

Сандор снова расхохотался и сказал, что пусть будет так, если мне нравится, если именно этого мне хочется. После этого он впал в своего рода прострацию, лежал и смотрел через окно. Я не говорю, что «смотрел в окно», потому что там ничего не видно, только черный горизонт и чуть менее черное небо со множеством звездочек, но без луны. Я вышел в коридор и сходил в туалет, а потом в ванную. Когда я вернулся, Сандор был в кровати, то есть под одеялом, курил очередную сигарету, и я увидел, что он задернул шторы.

Я выключил верхний свет. С моей стороны нет настольной лампы, но так как я не читаю, для меня это не имеет значения. Я положил те самые часы, которые Сандору отдала мать, на пол, поставил рядом с ними стакан воды и подумал, что, когда в комнате станет темно, я сниму с верхней губы пластырь.

Иногда Сандор часами не выключает настольную лампу, но прошлой ночью он ее выключил. Он лег спиной ко мне, я – спиной к нему. Он предпочитает именно такое положение. Я поддел ногтем большого пальца пластырь и обнаружил, что за несколько дней волосы под ним выросли, и кожа отзывалась болью, когда я попытался отодрать от них пластырь.

– Ты перестанешь ерзать, а? – сказал Сандор.

Так что я лежал неподвижно без сна и думал о Тилли, гадая, где она сейчас. Я думал, осталась ли она такой же толстой или все же села на какую-нибудь диету, появился ли у нее новый друг после того типа, который оставил ей кемпер, и живет ли она в этом кемпере. Сандор сказал бы мне: «В доме-фургоне, а не в кемпере. Ты же не американец». Эта мысль вызвала у меня улыбку, меня позабавило, что я могу иногда, лишь изредка, спрогнозировать, что он скажет. Теперь я знал, кто я такой, что я для него – галлоглас, слуга вождя.

* * *

Четыре дня назад мы переехали в «Гостевой дом Линдси». Сандор говорит, что большинство людей, которые живут здесь, – не туристы, а рабочие, приехавшие сюда в поисках работы, например, строить что-нибудь или ремонтировать какую-нибудь кухню или ванную. Они не могут каждый день ездить в Лондон и обратно, поэтому им нужно где-то жить, иметь телевизор в комнате и плотный ужин по вечерам.

Такие удобства обходятся в двадцать пять фунтов в день, поэтому у нас нет ни телевизора, ни питания, ни даже душа, зато мы платим пятнадцать фунтов за комнату с двумя кроватями, маленькую, но чистенькую, с умывальником и горячей водой. С Сандором произошло нечто чудесное, вернее, он сам способствовал тому, чтобы это случилось. Когда он ездил к своей матери за машиной, пришел счет, или инвойс, или как это называется, по ее карточке «Американ экспресс», и она вскрыла его. Внутрь было вложено обращение банка с вопросом к держателю карты, не желает ли он или она выпустить дополнительную карточку для кого-нибудь из членов семьи – при условии, естественно, что держатель основной карты согласен оплачивать все счета. Она оставила конверт на кухонном столе, и Сандор забрал все это. Никто не заметит, сказал он, никто и не догадается, что он там был.

Он умеет подделывать подпись матери, почти не отличишь. С заявлением тоже не возникло проблем. Он заполнил печатную форму, попросил выпустить дополнительную карточку для ее сына, а в качестве своего адреса указал номер того абонентского ящика, которым он пользовался в Ипсвиче. Карточку доставили вчера. Он говорит, что нам нужно истратить все деньги за месяц. Она не откажется покрыть расходы, но, скорее всего, аннулирует карту, когда увидит, что происходит. Так что Сандор загнал машину на сервис в Ипсвиче, чтобы ее перекрасили. Теперь у нас будет цвет, который называется «рябиновый», то есть далекий от серого.

Мы не можем расплачиваться картой «Американ экспресс» в «Гостевом доме Линдси», но Сандор из-за этого не переживает. У него есть свой доход, и он выкрутится. Зато по карточке мы покупаем все остальное. Сандор запасся сигаретами в блоках. В пабах пользоваться карточкой не получится, а вот в винных магазинах с этим проблем нет, так что мы купили несколько бутылок крепкого алкоголя и коробку вина. Сандор подумывал о том, чтобы запастись горючкой, но это оказалось неосуществимым. В нашей комнате и так стало не повернуться из-за сумки с автомобильными номерами, бутылок, наших двух новых курток и кожаных ботинок, всех книжек и – вот чудо из чудес – подарка мне на день рождения от Сандора: маленького цветного телевизора с экраном семь с половиной сантиметров на пять.

Мы никогда не едим в гостевом доме, ходим есть в город – как всегда. Здесь есть индонезийское кафе, где можно все купить навынос, и их порции выглядят более основательными. Проблема в том, что без машины мы заблудились. Я предложил пройти пешком одну милю до Джаредз, просто чтобы разведать окрестности и вообще не терять формы, но Сандор сказал, что в таких местах любой пешеход привлекает к себе больше внимания, чем те, кто едет на машинах. Будь ты за рулем пляжного багги[26]26
  Простейшая спортивная машина с кузовом из трубчатого каркаса.


[Закрыть] или военного грузовика, на тебя все равно обратили бы меньше внимания, чем если б ты шел пешком.

Прошлым вечером Сандор показал мне свою коллекцию вырезок о Принцессе. Он держал их в том «дипломате», который раскрылся и из-за которого он набросился на меня со словами, что это личное. Он называет свою коллекцию портфолио. Там была и обложка того журнала. Обложке уже целых тринадцать лет, и это означает, что в то время мне было четырнадцать, а тогда мне в руки редко попадали глянцевые журналы.

Женщины больше не отличаются красотой, правда? То есть женщины в фильмах, в телевизоре, певицы и все в таком роде. Что до реальных женщин, то я никогда не видел среди них красивых. Но Тилли однажды принесла старую книгу под названием «Ежегодник кинозрителя за 1938 год» – может, я на год-два и ошибся с датой, – и там были черно-белые фотографии кинозвезд: Клодетты Кольбер, и Лоретты Янг, и Хеди Ламарр, и многих других. Я уже забыл их имена, но суть в том, что они все были красавицами, практически безупречными. Сейчас такой ежегодник стал бы насмешкой. У половины телеактрис рожи похожи на старый башмак.

Из красивых остались только модели, но и они постепенно портятся, превращаются в «интересных». А вот тринадцать лет назад, когда Нина Эбботт стала самой фотографируемой женщиной Британии, все было по-другому. Это так звали Принцессу, Нина. В общем, она была красивой. Ее лицо напомнило мне лица из ежегодника Тилли. Светловолосая, с лучистыми глазами и томным взглядом. Идеальные черты и ни пятнышка на коже. Естественно, ей тогда было не больше восемнадцати. На обложке журнала она была увешана драгоценностями. Огромные тяжелые серьги, похожие на люстры, украшали брильянты и синие камни, сапфиры, как сказал Сандор. Бриллианты и сапфиры были у нее и на шее.

У Сандора хранилось, наверное, двадцать ее снимков того времени, фотографий, где она в мехах, в вечерних платьях, участвует в показах каких-то знаменитых модельеров в Париже, и огромное количество журнальных обложек. Для меня они мало что значили. Самым интересным был снимок в газете, где она выходит замуж за того старого типа, князя Пиранезо, в Монте-Карло. Фото получилось нелепым, потому что она была молодой, свежей и прекрасной, а он – с лицом ядозуба, как говорил Сандор, противным, похожим на огромную ящерицу во фраке. Надпись над фотографией гласила: «Парфюмерный принц женится на своем первоцвете». Была еще пара снимков его и ее на приемах где-то в Европе, но с подписями на итальянском, поэтому прочитать их я не мог.

Я продолжал гадать, где мог видеть ее раньше, ее саму или ее фото, причем недавно. Не в Кембридже. Тогда я ее лица не видел.

– Она до сих пор выглядит так же? – спросил я.

Это вызвало у Сандора смех.

– Ей чуть-чуть за тридцать, и у нее есть все средства для сохранения молодости, которые можно купить за деньги. Ты же видел ее. Разве нет?

– Она была слишком далеко, – сказал я.

Ее сфотографировали для рекламы его духов. И снова подпись была на итальянском, поэтому я не знал, о чем там говорилось. Она стояла, похоже, голая, но в мехах и жемчугах. Мехов и жемчугов было много, она была закрыта ими аж до самой шеи. На заднем фоне поблескивал хрустальный флакончик. Ее волосы, бледно-золотые, цвета золота на обручальном кольце, были собраны вверх, и через них вились нитки жемчуга. И тогда я вспомнил. Это была крохотная картинка на пудренице на Оксфорд-стрит.

У Сандора была еще одна фотография: она вся в черном на похоронах старика. И опять из итальянской газеты. Он сказал, что английские издания не замечали ее, они к тому времени забыли Нину Эбботт. Она стояла на кладбище среди могил, надгробий и кипарисов и держала за руку другого старика. Может, того, за которого вышла потом. У Сандора не было фото ее свадьбы с Пауэллом Патоном, только снимок, где они вдвоем поднимаются на чью-то яхту в Генуе. Он оказался крупным и крепким парнем чуть за пятьдесят и был одет в шорты-боксеры и соломенную шляпу.

– Что с ним случилось? – сказал я.

– Скоропостижно скончался от сердечного приступа в собственном доме на Мартас-Винъярд. После свадьбы прошло всего пять месяцев. Он оставил ей кучу денег.

– И много драгоценностей? – сказал я.

– Денег было достаточно, чтобы купить кучу драгоценностей. Она так и не вернулась в Италию. Должен признаться, я не знаю, куда она поехала. Залегла на дно. Когда она снова объявилась, уже была замужем за Апсоландом.

– Что это за имя? – сказал я. Оно всегда меня озадачивало.

– Думаю, еврейское. Исковерканное Авессалом. А ты помнишь, малыш Джо, что ты именно об этом и спросил меня, когда мы встретились: что это за имя? Что это за имя такое, Сандор, спросил ты.

Сейчас он со мной очень добрый. У меня все время такое ощущение, будто сейчас Рождество. Жаль, что я не могу прикоснуться к нему. Не с грязными целями, я не это имею в виду. Мне этого очень хочется… ну, мне было бы очень приятно, если бы он позволил подержать его за руку. А вместо этого я включаю свой телевизор и смотрю «Ист-Энд»[27]27
  Английская мыльная опера «Жители Ист-Энда» (на телеэкранах с 1985 г.), повествующая о повседневной жизни жителей вымышленного округа Уолфорд в восточной части Лондона.


[Закрыть], а он читает медицинскую книгу под названием «Раковый корпус»[28]28
  Роман А. И. Солженицына.


[Закрыть]. Пластырь отодрался от моей губы, и я думаю, что от пореза бритвой шрама не останется.

* * *

Я знаю: без бороды я выгляжу младше своих лет. Те два дядьки, что живут здесь, строители, принимают меня за восемнадцатилетнего мальчишку, говорит Сандор. Так ему сказал Кевин, младший из двоих, и Сандор не стал спорить. Лес – ему пятьдесят – чувствует себя неловко в нашей компании, и, наверное, оба принимают нас за пару геев. Кен постоянно выдает что-то вроде «живи и дай жить другим, вот что я скажу, негоже, чтобы мы все были одинаковыми» и «в наше время и в нашу эпоху надо делать скидки».

Позавчера мы на автобусе съездили в Ипсвич и привезли «Фиат». Теперь он цвета томатного кетчупа, и Сандор даже не сразу поверил своим глазам, когда впервые увидел его. Он сказал, что ожидал чего-то поспокойнее. Одно важно: никто из тех, кто видел темноволосого молодого человека с бородой за рулем серого «Фиата», не свяжет его со светловолосым, чисто выбритым парнем в машине цвета рябины.

Последние две недели были потрачены на выяснение всего что можно о Джаредз и о людях, которые там живут. Сандор в пабе познакомился с одним человеком, чья жена дважды в неделю ходит туда убираться. Прежде чем заговорить с ним, он услышал, как тот рассказывает своему другу, что у Апсоландов работает иностранная пара, но женщина одна не справляется с таким большим домом. Его жена, ее зовут Дорин, боится немецких овчарок. Я тоже. Я не люблю собак.

Сандор сделал вид, будто ищет дом в аренду. Он сказал, будто слышал, что в Джаредз есть свободный коттедж. Муж Дорин, Стэн, вскоре ввел его в курс дела. В том коттедже живет шофер (он использовал именно это слово) Апсоландов со своей дочкой, которая учится в деревенской школе вместе с дочкой Стэна и Дорин. Жены у него нет, она то ли умерла, то ли сбежала, в общем, что-то в этом роде. Стэн сетовал на то, что Дорин от дома до Джаредз приходится целую милю ехать на своем мопеде, а в плохую погоду это ужасно. Сандор был вынужден купить ему и его приятелю выпивку, и, естественно, расплатиться материной «Американ экспресс» он не мог.

Я снова поехал за Гарнетом и Принцессой. На этот раз я был значительно осторожнее. Сначала я решил, что они едут в Кембридж, хотя был не четверг, но они доехали всего лишь до Бери. Всю дорогу я держался за ним через три машины, и несколько раз мне казалось, что я потерял «Бентли», но это заметная машина, и на шоссе А134 ее видно издалека. К моему удивлению, когда Нина вылезла из машины на парковке, Гарнет вылез вместе с ней. То есть, естественно, он вылез, чтобы открыть ей дверцу, но вместо того, чтобы сесть обратно и ждать, пошел с ней. Если бы у нее была хозяйственная сумка, он, думаю, нес бы ее, но сумки не было.

Я рассмотрел ее. Сандор прав: она все еще красива, изменилась не сильно. Очень стройная и выглядит маленькой только рядом с Гарнетом, который, наверное, ростом сто девяносто. День был замечательным, довольно жарким для апреля, и она оделась в костюм, бледно-серый с белой блузкой, которая казалась очень свежей и даже хрустящей. Волосы у нее не длинные и не короткие, до середины шеи, и подстрижены колоколом. Челку она не носит. Какие бы ни были у нее волосы тогда, в восемнадцать лет, сейчас они светло-русые, с прядями разных оттенков: и бледно-каштановыми, и золотистыми, и соломенными. Тилли тоже делала такое со своими волосами, она любила менять цвета, но думаю, что у Принцессы цвет натуральный.

В Бери есть пешеходная зона с магазинами. Я некоторое время шел за ними, а когда они свернули в магазин здорового питания, я вернулся в машину и поехал домой. «Бентли» обогнал меня на единственном участке этого шоссе, где можно было совершить обгон. Быстро же они закончили свои дела. Принцесса сидела сзади, Гарнет, очень прямо, как подобает, за рулем. Не похоже, что они много беседуют.

Вчера погода снова поменялась – так всегда бывает в апреле, – и полил дождь. Мы сходили за газетами, потом зашли в магазин недалеко от дома и купили дождевики, один желтый, другой черный, с капюшонами. Продавец поворчал, недовольный тем, что с ним расплачиваются карточкой «Американ экспресс», но согласился принять ее, когда понял, что это единственная возможность продать нам товар. Я надел черный, и Сандор повез меня на окраину деревни. Я собирался пройти по тропинке, которая пересекала территорию Джаредз, но на саму территорию заходить опасался, из-за собак. Стэн, как и все местные, стоило только упомянуть Апсоландов, много чего мог порассказать и о тропинке, и о собаках.

Я накинул капюшон. Я знал, что меня нельзя узнать, и это было хорошо, потому что первым, кого я увидел, был Гарнет, выгуливающий собак. Он прошел сквозь живую изгородь, которая шла по границе Джаредз, по меже, овчарки неслись впереди него. Дождь прекратился, но земля пропиталась водой, с деревьев капало. Собаки устремились прямо ко мне, Гарнет начал кричать и свистеть. Собаки подчинились ему в тот момент, когда я уже собирался взобраться на дерево. Он крикнул:

– Прошу прощения!

Я поднял руку, надеясь, что он воспримет этот жест как дружелюбный.

После этого я пошел в сторону, противоположную той, куда пошел он. Я обнаружил, что тропинка разветвляется: одна стежка шла через земли Джаредз, оттуда и пришел Гарнет, а другая – к шоссе, при этом она проходила почти вплотную к постройкам на заднем дворе дома. Я еще не увидел дом из-за деревьев и характера местности. Тропинка повела меня вдоль кремневой стены, которая огораживает все внутренние постройки. Все это напомнило мне картинку огороженного стеной города. Там было небольшое возвышение, насыпь, с которой я, наконец, увидел дом, но только заднюю его часть, где не было ничего интересного. Я разглядел то, что, наверное, когда-то было чем-то вроде большой оранжереи, конюшню с часами и домик Гарнета. Двор располагался посредине всего этого.

Из задней двери дома вышла женщина и пересекла двор. Она была маленькая и жилистая, с темными волосами, собранными на макушке. В руке она несла корзину. Мне пришлось спуститься. На расстоянии не видно, есть ли кто-нибудь у окон. Стекла кажутся черными. И именно в тот момент я услышал выстрел.