Текст книги "Голестан, 11"

Глава 2
Сватовство и голубые глаза

Был март 1986 года. В окно автобуса я разглядывала голые, иссохшие деревья вдоль тротуара и постепенно таявший последний снег, покрытый пылью, грязью и копотью. В ясном голубом небе порой виднелись пролетавшие стаи птиц.

Автобус притормозил, и водитель, посмотрев в зеркало, громко объявил:

– Остановка «Училище»!

Мы остановились напротив училища имени мучеников Дибадж. Девушка с круглым белым лицом и красивыми зелёными глазами, на мой взгляд, бывшая самой красивой девушкой, которую я когда-либо видела, поправив чадру, вышла из автобуса. Я знала, что её зовут Марьям и что она студентка второго курса. Она всегда садилась в этот автобус с подругами и о чём-то с ними разговаривала. В тот день я обратила внимание на то, что она уже несколько раз попрощалась со своими подружками и помахала им рукой.

Большинство пассажиров автобуса, маршрут которого проходил через улицу Мирзаде Эшки, где я жила, были студентами училища Тахзиб. Сама же я каждый день выходила на остановке у больницы имени имама Хомейни. Я перешла дорогу и вошла в наш переулок, где увидела небольшой автомобиль с открытой грузовой площадкой, остановившийся перед нашим домом. Несколько мужчин зашли во двор и через некоторое время вышли оттуда с большими бочками, которые загрузили в машину.

Дойдя до ворот нашего двора, я встала немного в стороне, дожидаясь, чтобы мужчины, загружавшие в машину ещё несколько бочек с соленьями, вышли.

Наш двор, в котором всегда витали разнообразные запахи съестного, был заполнен многочисленными вещами. В стороне несколько женщин трудились над чем-то, другие готовили у плиты, а третьи наливали в большую кастрюлю варенье. В другом углу группа женщин разливала в бочонки шербет. Ещё несколько женщин сидели на большом ковре и пересыпали сухофрукты с подноса, лежавшего между ними, в маленькие пакеты, которые они перевязывали тонкими зелёными ленточками.

Проходя мимо Хамидзаде-ханум – подруги мамы, работавшей вместе с ней в швейном цеху, – я поздоровалась со всеми. Хамидзаде-ханум приветливо ответила мне и что-то шепнула на ухо женщине, сидевшей рядом с ней. От этого мне стало как-то неловко, я почувствовала, как покраснела, и быстро проскользнула внутрь дома.

В гостиной семь-восемь женщин сидели на ковре вокруг большой белой скатерти, на которой была насыпана целая гора кускового сахара. Воздух в гостиной был наполнен сахарной пылью до такой степени, что, войдя в комнату, я тут же почувствовала во рту сладкий привкус. Одна из женщин читала по памяти молитву «Тавассуль», а другие шёпотом повторяли за ней слова этой молитвы, одновременно разламывая большие осколки сахарной головы.

Я тихо прошла на кухню и увидела там маму, деревянной ложкой размешивающую что-то в большой кастрюле. Поздоровавшись, я спросила её о самочувствии и открыла холодильник. В этот момент вслед за мной в кухню зашла Хамидзаде-ханум и что-то тихонько прошептала маме на ухо. Догадавшись, в чём дело, под предлогом переодеться в домашнюю одежду я побежала к себе в комнату, где спала моя пятилетняя сестра Нафисе.

Через некоторое время меня позвала мама. Услышав её голос, я торопливо, даже не заправив блузку в брюки, выбежала к ней в гостиную, где увидела ожидающих меня Хамидзаде-ханум и ту женщину, которая сидела вместе с ней во дворе. Мама жестом велела мне поправить волосы, которые я, придя домой, совсем забыла расчесать, и попросила принести чай. Я уже понимала, почему подруга Хамидзаде-ханум с таким интересом наблюдала за мной.

Налив чай в особые стаканы для гостей, наполнив сахарницу и поставив её посреди подноса, я отошла в сторону, чтобы посмотреть на свет, хорошо ли заварился чай. Цвет у него оказался очень приятным, а от стаканов медленно поднимался лёгкий пар. Случайно увидев своё отражение в блестящем боке самовара, я второпях поправила волосы и, взяв поднос, вернулась в гостиную.

Подруга Хамидзаде-ханум была светлолицей женщиной небольшого роста и среднего телосложения, одетой в аккуратную, ухоженную и дорогую одежду. Нагнувшись, я поставила перед ней поднос, а она в ответ по-матерински улыбнулась мне и, беря стакан с чаем, сказала:

– Спасибо большое. Дай Бог тебе счастья.

Дрожащими руками я поднесла поднос Хамидзаде-ханум и маме, затем вернулась на кухню, чтобы положить его на место, а потом снова побежала наверх, к себе в комнату, и заперлась. Достав из сумки дневник, рядом с датой 7 марта 1986 г. я написала: «Сватовство».

* * *

Так как на следующий день был выходной, после утреннего намаза я спала до половины десятого. Проснувшись, я, как обычно, отправилась в ванную умыться, но по пути застыла в оцепенении, увидев во дворе маму с Хамидзаде-ханум и той вчерашней женщиной в дорогой одежде. Всполошённо убежав на кухню, я спряталась и дожидалась, когда они уйдут. Через некоторое время ко мне вернулась мама и сказала:

– Фереште, я хочу тебе рассказать о Мансуре-ханум. Это подруга Хамидзаде-ханум, та самая женщина, которая вчера была у нас дома. Ты ей очень понравилась, а Хамидзаде-ханум очень нахваливала тебя ей и сказала мне, что Мансуре-ханум сама из хорошей семьи, а её сын вместе с сыном Хамидзаде-ханум служат в одной военной части.

Я взволнованно ответила:

– Мама, ты опять за своё. Сколько раз я тебе говорила, что я пока не тороплюсь выходить замуж. Я хочу учиться и поступить в университет.

– Погоди… Они же не забирают тебя прямо сейчас. Я тоже в свою очередь эти слова и многие другие от твоего имени озвучила им, но Мансуре-ханум ответила, что ей очень понравились твоё благородство и манеры. Она ищет своему сыну именно такую невесту, как ты, и против твоей учёбы они ничего не имеют. Если захочешь, после свадьбы можешь продолжить учиться. Она даже добавила, что её дочь, будучи засватанной, также продолжает получать образование.

Я опустила голову и ничего не ответила, а мама улыбнулась и радостно сказала:

– Мне кажется, это хорошая семья! Их сын служит в Корпусе стражей Исламской революции.

Мама прекрасно знала, что одним из критериев, который был для меня важен, являлось то, чтобы мой будущий супруг был членом Корпуса стражей Исламской революции. Я была убеждена в том, что члены этого Корпуса являются совершенными и очень принципиальными людьми, а с точки зрения статуса и моральных достоинств они были на уровне людей из духовенства. Мама мне тогда рассказала ещё, что, по словам Мансуре-ханум, её сын с самого начала войны и до сих пор находится в зоне боевых действий.

Мне показалось, что мама одобряет и поддерживает этот брак, так как напоминала мне о моих личных принципах в вопросе замужества, одним из которых было то, чтобы мой супруг был военным. Я когда-то рассказывала ей о том, что хочу стать частью Исламской революции и не желаю становиться бременем для этого общества. Моей целью было замужество с военным, который поддерживает идею революции и служит во благо нашей страны.

Расценив моё молчание как согласие, мама больше ничего не сказала.

* * *

На следующий день, вернувшись из школы, я обнаружила дом в идеально вычищенном и убранном состоянии. Мама подмела двор и комнаты, помыла окна и развесила декоративные украшения. Уже не было и следа от вчерашней работы хлопотливых женщин, готовивших продуктовые пайки для фронта.

Весь дом благоухал цветами. Мне стало ужасно жаль маму, совершившую такую колоссальную работу за четыре-пять часов моего отсутствия, и всё из-за того, что вечером к нам домой придут Мансуре-ханум с сыном. От этой новости у меня онемели руки и ноги, а сердце бешено заколотилось, готовое вырваться из груди.

После обеда, несмотря на моё волнение и переживания из-за сватовства, с помощью Ройи мы завершили уборку дома все вместе.

В половине девятого вечера, когда мама готовила ужин, мы услышали звонок в дверь. Папа отправился открывать и, поздоровавшись, впустил Мансуре-ханум и её сына. Вместе с сёстрами я спряталась в своей комнате, а родители с гостями направились в гостиную. Я не представляла, что мне делать, и моё волнение усилилось настолько, что стало трудно дышать. Не зная, как успокоиться, я взяла свой дневник и под датой 9 марта 1986 года сделала небольшую отметку.

Посреди нашей комнаты горела лампа, похожая на ту самую из сказки об Аладдине. Из неё неторопливо поднимался дым, и, несмотря на то, что в комнате было тепло, я дрожала и чувствовала, будто замерзаю изнутри. Через некоторое время в комнату вошла мама и тихо сказала:

– Фереште, пойдём со мной. Твой отец дал согласие, чтобы ты пообщалась с женихом.

Сердце вырывалось из груди… Я больше не чувствовала ни рук, ни ног. Как только я вошла в гостиную, у меня потемнело в глазах. Мансуре-ханум и её сын, увидев меня, встали и поздоровались. Затем папа, мама и Мансуре-ханум вышли из комнаты, оставив нас наедине.

Жених, показавшийся мне издали высоким, стоял в конце комнаты рядом с окном, которое выходило на улицу. Он стоял с опущенной головой, и я, воспользовавшись моментом, осмотрела его. Этот светлоликий молодой человек с рыжими волосами и бородой был одет в военную форму с многочисленными карманами. Глаз его я тогда не увидела, потому что они всё время были опущены. Ни на секунду он не поднял головы, чтобы посмотреть на меня, а я стояла напротив него, прислонившись к стене и зажав перед носом чадру, не зная, что мне делать.

В центре комнаты стояли коробка со сладостями и букет цветов, благоухание которых заполнило всё помещение. Несколько минут прошли в тишине, но вскоре он прервал молчание, сказав:

– Бисмиллахи-р-рахмани-р-рахим[14]14
  «Именем Аллаха, Всемилостивейшего, Милосердного» (прим. пер.).


[Закрыть]. Меня зовут Али Читсазийан. Я состою в ополчении Корпуса стражей Исламской революции и являюсь приверженцем пути имама Хомейни. Расстояние между мной и смертью равно одной секунде. Прошу вас помолиться за то, чтобы я удостоился мученической смерти. Я в любое мгновение могу расстаться с жизнью, имею риск получить ранение или же оказаться в плену. Также хочу, чтобы вы знали, что порой я месяцами не приезжаю в Хамадан.

Сказав это, Али выдержал паузу, возможно, ожидая, что я что-то отвечу, но я молчала, и он продолжил:

– Я бросил учёбу после десятого класса из-за войны, которая в моей жизни стоит на первом месте, поскольку имам дал чёткое распоряжение никогда не оставлять фронт пустым. Если эта война продлится двадцать лет, я всё равно продолжу воевать, защищая свою веру, религию и революцию. До того, как пойти на войну, в училище имени мучеников Дибадж, где я учился в десятом классе, я занимался электротехникой. Из мирского у меня ничего нет: ни дома, ни машины, ни денег – вообще ничего.

Али опять помолчал, но, снова не услышав от меня никакого ответа, продолжил:

– Слава Богу, я здоров и активно занимаюсь спортом. Если образ моей жизни вам не нравится, то его можно изменить… То есть если моя супруга не согласится с тем, чтобы я продолжал воевать, я покину фронт и найду работу в Хамадане.

Вздрогнув от этих слов, я ответила:

– Нет! Как раз одним из моих условий для замужества является то, чтобы мой будущий супруг был военным.

В этот момент Али, перебиравший в руках чётки, остановился и широко улыбнулся в ответ на мои слова, благодаря чему я поняла, что получила «отлично» за этот первый экзамен.

Вне себя от счастья, он сказал:

– Слава Богу! Я посвятил себя войне. Когда вы в качестве милостыни жертвуете для мечети посуду или ковёр, то их уже нельзя забирать обратно, если они не пришли в негодность. Какова ваша цель в жизни? Чего вы ожидаете от брака?

– Я хочу служить революции. Мы с мамой оказываем помощь военным, снабжая их продуктами в тылу, но я думаю, что фронт нуждается в большей помощи. Пока я не знаю, что должна сделать. Возможно, если мой супруг будет военным, он сможет мне помочь в этом деле. Мне очень важны вера и убеждённость человека, его религиозность и приверженность идее.

В то время я ещё не могла правильно сформулировать свои мысли и после двух-трёх фраз не знала, что ещё добавить. Признаться, я тогда старалась говорить на тегеранском диалекте и при этом чувствовала, что Али тоже старается говорить на литературном персидском.

– То есть вы отдаёте себе отчёт в том, что я могу погибнуть, получить ранение или попасть в плен?

– Вы ведь не прямо сейчас собираетесь погибнуть, не дай Бог, – не подумав, взволнованно ответила я.

Али улыбнулся, и мне показалось, что я дала слишком легкомысленный ответ, поэтому поспешила добавить:

– Ваша мама говорила о том, что вы воюете на фронте с самого начала войны. Слава Богу, с вами до сих пор ничего не произошло, и, дай Бог, в дальнейшем всё также будет благополучно.

Али ничего не ответил. С опущенной головой он продолжал перебирать чётки, и я решила задать ему вопрос, который готовила со вчерашнего дня:

– Прошу прощения, а чего вы ждёте от брака? В чём ваша цель?

– Совершенствование моей веры, – не раздумывая ответил он, – и исполнение сунны Пророка Мухаммада. На фронте во время военных действий аннулируются все отпуска, и иногда некоторые женатые военнослужащие говорили, что, поскольку я не женат и не имею детей, мне легче. Мне хочется войти в их положение и почувствовать, каково им. Я думаю, будет лучше, если мы будем находиться в одинаковых условиях. Конечно, это не основная моя цель.

Я удивилась такому искреннему ответу и исподлобья посмотрела на него. Его голова всё ещё была опущена, и он продолжал неспешно перебирать четки. Когда пауза между нами затянулась, я сказала:

– Кстати, по паспорту моё имя Захра, но все зовут меня Фереште.

– Захра-ханум… как хорошо, – улыбнувшись, ответил он. – Мы очень любим семью Пророка Мухаммада и его дочь, в честь которой вы названы. Не каждая женщина достойна носить её благословенное имя.

Выйдя из гостиной после нашей короткой беседы, я увидела отца, сидевшего в коридоре. При виде меня он спросил:

– Ну что?

– Ничего, – смущённо ответила я. – Всё будет так, как вы скажете.

– Поздравляю! – улыбнувшись, сказал он.

Отец позвал маму и Мансуре-ханум, оживлённо о чём-то беседующих в другой комнате, и предложил вернуться в гостиную.

Мне хотелось поскорее подняться к сёстрам, но мама взяла меня за руку и повела в гостиную. Отец сел рядом с Али и стал расспрашивать его о ситуации на фронте, а мама рассказывала Мансуре-ханум о швейном цехе и о других многочисленных делах, которыми они помогают военным. В какой-то момент я заметила, что папа уже начал договариваться о дате свадьбы. А затем речь зашла о махре[15]15
  Махр – свадебный подарок невесте (прим. пер.).


[Закрыть].

– Махром может быть всё, что вы сами посчитаете нужным.

С одобрением на меня посмотрев, Мансуре-ханум сказала:

– Мы в честь четырнадцати непорочных[16]16
  Имеются в виду 14 непорочных имамов из рода Пророка Мухаммада, почитаемых шиитской традицией (прим. ред.).


[Закрыть] назначаем махр в размере четырнадцати золотых монет.

Не сдержавшись, я шепнула маме, что это слишком много.

– Нет, доченька, – возразила Мансуре-ханум, поняв, что я сказала маме. – Ты заслуживаешь большего. Это всё-таки наша традиция.

– Для нас материальное совсем ничего не значит, – сказал отец. – Бог свидетель, мы даже ничего не узнавали о вашей семье. Машалла, ваш сын – хороший человек. Видно, что он очень верующий и чистый. То, что он с первого дня войны – на фронте, уже о многом говорит. Я с гордостью могу передать свою дочь в его руки. Али-ага – религиозный, набожный, храбрый и достойный юноша, приверженец идей Исламской революции и партии Аллаха. Всё это дороже всего. Клянусь Богом, если я буду знать, что вы сегодня женитесь, а завтра он сложит голову в бою, я всё равно выдам за него свою дочь.

Услышав эти слова, изрядно покрасневший Али ответил:

– Благодарю вас. Мы то же самое чувствуем по отношению к вашей семье. Клянусь, мы бы не обиделись, если бы вы дали нам отрицательный ответ. Слава Богу, вы тоже состоите в ополчении и искренне придерживаетесь очень высоких ценностей. Для нас также большая честь заключить брак с девушкой из такой религиозной и доброй семьи. Честно признаться, когда я переступил порог вашего дома, я был уверен, что не выйду из него разочарованным…

* * *

На следующее утро мы отправились к бабушке с дедушкой, чтобы привезти их вечером домой, когда приедет семья жениха. Также мы очень хотели навестить дядю Махмуда, который тогда только вернулся с фронта. Немного поговорив, мама сказала ему:

– Дорогой Махмуд, к нам приходили сватать Фереште.

Дядя улыбнулся мне и, подмигнув, ответил:

– Поздравляю!

Я смутилась и, опустив голову, начала пальцами перебирать свою чадру.

– Чем же занимается жених? Кто он?

– Как и ты, он тоже член Корпуса стражей революции. Его зовут Али Читсазийан.

Услышав это, дядя чуть не поперхнулся чаем.

– Ты что, знаешь его? Я же говорила, что нужно сказать Махмуду, он наверняка его знает! – воскликнула мама, посмотрев на меня.

Откашлявшись, дядя в недоумении спросил у нас:

– Вы знаете Али? Он наш генерал. Есть единственная дивизия «Ансар аль-Хосейн» и один-единственный Али Читсазийан. Он очень храбрый человек и возглавляет военно-информационный отдел. Ребята такое рассказывают о его талантах в разведке! Уж не знаю, правда это или нет, но мы верим. Говорят, что он умудряется заходить на вражескую территорию и вместе с солдатами стоит в очереди за едой. Этот смельчак представляет большую ценность для нашей дивизии. Да хранит его Господь!

Мама посмотрела на меня и с удивлением сказала:

– Он ни слова ни сказал о том, что возглавляет дивизию… ни он, ни его мама.

– Али-ага – очень искренний и набожный человек. Это будет большой удачей, если он станет твоим зятем. Но самое главное – то, что он не обманщик и не притворщик. Он не обманывает ни Бога, ни Его рабов. Разговаривая с нами, он всегда приводит слова имама Али: «Совесть – это единственный суд, который не нуждается в судье».

Но вдруг лицо дяди стало очень серьёзным, и он добавил, обратившись к матери:

– Но… дорогая сестра, Али посвятил себя фронту и этой войне. Подумай хорошенько. Он совсем не из тех мужчин, кто сразу после женитьбы покинет фронт и останется жить дома.

– Разве мы просили его отказаться от войны? – возразила мама. – Дорогой Махмуд, разве в своё время я или мама были против того, чтобы вы с Мухаммадом[17]17
  Мухаммад Фамиль Дашти родился 5 марта 1941 г. в Хамадане. С самого начала войны был на фронте, где 30 ноября 1980 г. в местечке Зу-ль-Факарийе города Абадан (Махшахр) пал смертью героя. Его тело так и не было найдено.


[Закрыть] пошли на войну?

В этот момент в комнату вошла бабушка, неся поднос с фруктами. Услышав имя Мухаммада, она громко вздохнула и расплакалась. Тогда мама ловко поменяла тему и сказала:

– Ты же не вернулся домой с фронта после того, как женился.

– Ты сравниваешь меня с Али? – улыбнулся дядя. – Умножь меня не на сто, а на тысячу – я всё равно не смогу сравниться с ним. Кстати! У меня есть несколько фотографий с ним.

Дядя Махмуд встал и отправился за фотоальбомом. Позже, перелистывая его, он сказал:

– Думаю, что ему не больше 23 лет, но внешне он похож на взрослого тридцатилетнего мужчину.

Дядя Махмуд долго рассказывал нам об Али, неспешно перелистывая свой альбом. Раньше, когда я думала о своем будущем муже, я представляла высокого и крепкого черноокого мужчину и подумать не могла, что выйду замуж за светловолосого юношу с голубыми глазами. Показав на одного солдата на фотографии, дядя сказал:

– Это один из его бойцов. Он был ранен во время разведоперации и, не сумев вернуться, остался на вражеской территории. Никому не хватало смелости отправиться за ним. Тогда Али-ага сам сел за руль машины скорой помощи и вызволил его из рук врага. Он совершил такое дело, на которое бы не согласился ни один водитель.

Указав пальцем на другую фотографию, дядя продолжил:

– На этой фотографии тоже Али-ага… Он очень заботится о своих бойцах. Несмотря на всю свою строгость, он очень чуткий и внимательный командир. Когда его бойцы отправляются в разведку, он до самого их возвращения пребывает в напряжённом ожидании. Всё это говорит о его сострадании. Наверняка он будет относиться так же внимательно к жене и детям.

В тот день дядя Махмуд до полудня рассказывал нам разные истории об Али. Было совсем поздно, когда мы вернулись домой, и всю дорогу я думала о его словах. У меня было хорошее предчувствие, и я полагала, что исполнила своё самое заветное желание. Жизнь бок о бок с военным, у которого все мысли о войне, наверняка поможет и мне найти путь к своей цели, и я, таким образом, смогу сыграть свою роль в деле поддержания идей Исламской революции.

В тот вечер после ужина к нам домой пришли Мансуре-ханум, Насер-ага, Али, Амир, Хаджи Садег, его жена, дочь Лейла и сестра Али. У Мансуре-ханум была единственная дочь, о которой она нам рассказывала ранее. Встречая гостей, я замерла от изумления и не могла поверить, что сестрой Али оказалась та самая Марьям, красивая светлоликая девушка, которая садилась в наш автобус и с которой мне так хотелось подружиться. Теперь она у меня дома и вскоре станет моей золовкой. Я заметила, что, увидев меня, она тоже удивилась.

Али, увидев дядю Махмуда, одного из своих солдат, также удивился и принялся расспрашивать о дяде Мухаммаде, который в 1980 году, в самом начале войны, пропал без вести в Махшахре.

Насер-ага, отец Али, показался мне очень приятным, добрым и общительным человеком. Он был упитанным мужчиной крупного телосложения. Его шутки и реплики всегда становились поводом для всеобщей радости и смеха.

Хаджи Садег – старший сын семьи, родившийся в 1958 году. Он работал в муниципалитете Кахаванда, его жена, Мунире-ханум, была воспитательницей, и у них росла прелестная двухлетняя дочь Лейла. Амир, второй брат Али, родился в 1960 году. Он носил очки в чёрной оправе и ростом был выше всех братьев. В тот день я поняла, что он очень добрый и чуткий человек. Марьям и Али были похожи на свою светлокожую мать, а Хаджи Садег и Амир – на черноглазого и чернобрового отца.

В ту ночь взрослые договорились о дате шариатского брака, который планировалось заключить 27 марта 1986 года, а отпраздновать этот день все решили в узком семейном кругу у нас дома. Что касается свадебного торжества, то его решено было отложить на будущее.

Мансуре-ханум подарила мне большой отрез ткани, после чего я официально стала невестой её сына.

На следующее утро Али должен был отправиться в зону боевых действий, и мне так хотелось сказать ему вслед: «Не забудьте заступиться за меня на том свете», – но я так и не смогла решиться на это.

В ту ночь перед сном я хотела сделать заметку в своём дневнике у даты «27 марта», но в нем уже не осталось чистых станиц, и мне нужно было купить новый.

Зима 1985 года закончилась, и наступил иранский Новый год. В те военные дни, как и в предыдущие годы, в новогодние праздники у нас не накрывался яркий праздничный стол. Мама говорила, что мы живём в атмосфере войны, потому что вокруг было очень много семей, носящих траур по своим павшим, и мы в знак солидарности не праздновали Новый год. Но весна этого не понимала… Со своими ароматными цветами, дождём и приятным лёгким ветерком она вступила в свои права.

В первый день нового года мы отправились к бабушкам, а после обеда к нам присоединились дяди. На второй день мы остались дома, ожидая гостей. Швейный цех мамы в новогодние дни не работал, и мы очень радовались тому, что она была с нами.

На седьмой день нового года[18]18
  27 марта – прим. пер.


[Закрыть] намечался праздник по случаю заключения моего шариатского брака, но ещё ничего не было подготовлено, не сделаны никакие покупки, и никто об этом не говорил. От Али и его семьи тоже не было никаких вестей. Лишь ночью 23 марта папа услышал новость о том, что заместитель Али погиб в бою. На следующий день мама, как обычно, проснулась рано утром и чем-то занималась на кухне. Около 9 часов утра она разбудила меня и взволнованно сказала:

– Фереште, вставай. По радио объявили, что Мусайиб Маджиди, помощник Али, пал смертью героя. Сегодня его будут хоронить. Поскорее позавтракай, и нам нужно идти.

Ройя и Нафисе тоже проснулись. Мы позавтракали, оделись и вместе вышли из дома. Несмотря на то, что это были первые дни нового года, на кладбище собралось очень много людей, пришедших на похороны Мусайиба, чтобы почтить его память. Дождь, который лил со вчерашнего вечера, смысл грязь и пыль с надгробных камней. У многих могил лежали цветы и сладости, а из громкоговорителей доносился голос чтеца Корана.

Дул прохладный ветер, нежно покачивающий ветки деревьев. Мы подошли поближе к самому многолюдному месту на кладбище, где читались речи перед похоронами. Увидев среди толпы Мансуре-ханум и Марьям, я очень обрадовалась.

В первых рядах стояли различные высокопоставленные лица и множество солдат из Корпуса стражей революции.

– Мученика принесли, – с горечью сказала мама. – Вон он, впереди. Его семья тоже там.

Чтение Корана прекратилось, и к трибуне, где стоял микрофон, подошёл ведущий, который твёрдым голосом обратился к народу:

– Именем Господа мучеников и благочестивых людей!

Все вокруг затихли. Кладбище охватило мертвенное молчание. Ведущий, поблагодарив всех присутствующих, поздравил иранский народ, взрастивший героев, и выразил своё почтение семье Мусайиба Маджиди за то, что они воспитали такого сильного сына, ставшего заместителем генерала дивизии «Ансар аль-Хосейн». Затем, подняв кулак к небу, он громко крикнул:

– Во имя погребения мучеников, приди, о Махди[19]19
  Речь идёт о двенадцатом имаме Махди, который, согласно исламской догматике, пребывает в сокрытии (прим. пер.).


[Закрыть]! Приди!

Ведущий стоял на узком и высоком балконе второго этажа здания, где обмывали покойников. Толпа же собралась на большой площади перед этим зданием, предназначенной для совершения коллективной молитвы по усопшему. Людей было так много, что некоторые были вынуждены стоять за воротами кладбища. Я смотрела по сторонам, как вдруг почувствовала, что кто-то тронул меня за локоть. Это была Марьям. Указывая пальцем в сторону, она сказала:

– Смотри! Там Али.

Али и вправду стоял на балконе за трибуной. При виде его у меня перехватило дыхание; я отошла на несколько шагов назад так, чтобы ни мама, ни Мансуре-ханум не заметили этого, и внимательно посмотрела на него. Это был первый раз, когда я смогла непринуждённо и без смущения рассмотреть своего будущего супруга.

Али был одет в ту же военную куртку, в которой он был на нашей первой встрече. Рубашки не было видно, так как куртка была застёгнута до шеи. Лицо было очень печальным, и, хотя он был внешне крепким, тогда он показался мне худым. Борода его была длинной, а лицо – совсем исхудавшим. Подойдя к микрофону, он сказал:

– Мусайиб – дитя пуль и осколков гранат. Мусайиб – дитя голода, жажды и усталости. Он был Маликом Аштаром[20]20
  Малик Аштар – верный сподвижник имама Али ибн Аби Талиба (прим. пер.).


[Закрыть] своего времени…

Я прислонилась к стене и внимательно слушала красивую и проникновенную речь Али. Его голос был полон печали и грусти, и я подумала, как же ему, должно быть, тяжело.

– Значит… во время смерти Мусайиба он был рядом? Бедный… каково же ему пришлось?..

Марьям, заметив, что я отошла, обернулась и подозвала меня к себе. Я подошла к ней и встала рядом, увидев, что и она, и Мансуре-ханум плачут. Сквозь слёзы Марьям сказала:

– Мусайиб и Али были очень близкими друзьями. В последнее время он очень часто приходил к нам домой и стал для нас родным братом, а мама не отделяла его от своих сыновей.

Воздух на кладбище был очень тяжёлым, небо затянули чёрные и серые облака, и казалось, будто все мертвецы встали из своих могил и передвигались посреди нас. Пребывая в этой атмосфере, я переполнилась желанием присесть где-нибудь в одиночестве и вдоволь наплакаться.

Я вспомнила о дяде Мухаммаде и так захотела, чтобы нам пришла хоть какая-то весточка от него. Мы ведь даже не нашли его тело… Мама тоже плакала так горько, что я не понимала, по кому она плачет больше: по дяде Мухаммаду или по Мусайибу.

Толпа постепенно тронулась с места, направляясь за мужчинами, нёсшими табут, в котором лежал покойник. Голоса людей, произносивших слова «ла илаха илла-ллах», гремели по всему кладбищу. Царившая вокруг атмосфера скорби словно говорила о том, что в этом табуте лежал сын всей этой толпы, горячо его любившей. Люди выкрикивали:

– Этот истерзанный цветок стал жертвой во имя рахбара[21]21
  Рахбар – высшая государственная должность в Исламской Республике Иран. Здесь имеется в виду лидер Исламской революции и первый Высший руководитель ИРИ имам Хомейни (прим. ред.)


[Закрыть]! Во имя погребения мучеников приди, о Махди! Приди!

Я посмотрела на Марьям, стоявшую в стороне, и увидела, что она держит за руку Мансуре-ханум и даёт ей чашу с водой. Приблизившись к ним и увидев побледневшее лицо её матери, я поняла, что той стало плохо, и очень испугалась.

Марьям сказала мне:

– У мамы больные почки. Ей нельзя нервничать.

Мама, Ройя и Нафисе тоже подошли к нам и стали предлагать всё возможное, чтобы как-то облегчить состояние Мансуре-ханум. Церемония прощания с мучеником ещё не подошла к концу, но мы все решили уйти с кладбища и отправились к площади имама Хомейни, главной площади города. Мансуре-ханум к тому времени стало лучше, и во время прощания она и мама договорились, что в среду они придут к нам домой и вместе отправятся на рынок для совершения покупок к свадьбе.

Вечером, когда мы с сёстрами уже были в нашей комнате и занимались своими делами, папа, смотревший телевизор, неожиданно крикнул:

– Девочки! Али-ага!

Центральное телевидение Хамадана показывало документальный фильм о фронте. Али сидел на холме и рассказывал репортёрам о дороге Умм аль-Каср и о солдатах, которые там погибли. Он говорил о том, что вражеские самолёты, бомбящие зоны боевых действий, иногда сбрасывают на солдат куски железа, камни и мешки с песком.

Мы все внимательно смотрели на экран телевизора. Единственной, кто не мог проявить свою радость, была я.

На следующий день, когда папы не было дома, раздался стук в дверь. Нафисе, которой тогда было шесть лет, отправилась открывать и, вернувшись, сказала мне:

– Сестра, пришёл Али-ага!

Мама надела чадру и побежала к дверям, но сколько бы она ни приглашала Али зайти в дом, он так и не вошёл. Я надела одежду и чадру, выглаженные с утра, и вышла вместе с мамой. Увидев Али и Мансуре-ханум, стоявших у ворот, я поздоровалась. Али, на котором, как и прежде, была военная куртка, не поднимая головы, тихо ответил на моё приветствие и посадил нас всех в машину марки «Рено», которая принадлежала его другу. Мансуре-ханум села на переднее кресло, а мы с мамой расположились на задних. В тот день через зеркало я впервые увидела голубые глаза Али.

Ночью шёл дождь, поэтому улицы были чистыми и мокрыми, а погода – мягкой и весенней. Али припарковал машину на улице Шариати недалеко от площади Имама и молча, держа руки в карманах, повёл нас к рынку Музаффарийе. Мне тоже нечего было сказать.

Когда мы дошли до рынка, он встал рядом со мной и так тихо, что я еле расслышала, сказал:

– Захра-ханум, я прошу прощения. В Хамадане нам лучше не ходить вместе. Возможно, кто-то из семей мучеников: мать, жена или дети, – увидев нас вместе, может расстроиться.

– Да, конечно, – кивнув головой, понимающе ответила я.

– Сначала пойдём выбирать кольцо, – обратилась ко всем Мансуре-ханум.

Все ювелирные магазины, кроме двух-трёх, были закрыты. Мы зашли в тот, который располагался в центре рынка Музаффарийе, и Мансуре-ханум сразу сказала продавцу: