Текст книги "Змея"

2

У меня перехватывает дыхание, словно ранили меня, а не принца. Я бросаюсь на негодяя, но он кидается к другому окну, и передо мной встает выбор: преследовать его или спасать Торина.

Ругаясь, бегу к принцу, который лежит, заливая кровью простыни. Теперь он совсем проснулся и не может ничего понять. Я прижимаю его к себе.

– Марианна?

Он хватается за грудь, и я отвожу его руку, чтобы посмотреть, насколько все плохо.

– Ты в порядке. Дай-ка гляну, – говорю я как можно спокойнее, хотя у меня в ушах звенит от страха.

Лезвие не задело сердце, но Торин теряет много крови. Я отрываю кусок простыни и крепко прижимаю материю к его груди.

– Все поправимо, – говорю я, посылая ему самую ободряющую улыбку, но понимаю, что сознание покидает его, глаза закрываются. – Нет, нет, только не засыпай! – И я кричу страже, не в состоянии побороть накрывающую меня волну ужаса. – На помощь! Помогите!

– Торин, посмотри на меня! – Я произношу это командным тоном, чтобы он не посмел ослушаться. – Ты не умрешь! Слышишь меня? Даже не думай умирать.

Я вижу, что он борется, но проигрывает, а когда пытается поднять руку, она бессильно падает на кровать.

Я могла бы спасти его волшебством.

Эта мысль приходит из ниоткуда. Я не позволяла себе думать о волшебстве с тех пор, как отринула его еще на Западе. Но я в отчаянии. Могу ли я снова прибегнуть к живущей во мне силе, чтобы спасти его?

Распахивается дверь, спугивая мысль. Стражи, разинув рты, таращатся на открывшуюся перед ними сцену.

– Зовите целителя, – снова кричу я, злая и на них, и на себя за бездействие. – И поднимайте тревогу. Злоумышленник не мог уйти далеко.

Один из стражей помоложе срывается с места, крича: «Убили, убили!», пробуждая замок от пьяного забытья. Другой кидается к нам, и даже паника не мешает мне заметить подозрительный взгляд, которым он окидывает произошедшее.

– Передайте мне бутыль на сундуке, – приказываю я.

Это слабая настойка, которой я вряд ли воспользовалась бы при подобной ране, но она лучше, чем ничего, а у Торина мало времени.

Страж не двигается. Он смотрит на меня сверху вниз, и тут я сознаю, как все это выглядит со стороны. Я, по-прежнему в сорочке, которая теперь пропитана кровью, и мой нож, торчащий из груди моего мужа.

– Пожалуйста, – стараюсь я говорить мягче. – Он умирает. Дайте мне помочь ему.

Мне уже начинает казаться, что это бесполезно, но, вероятно, стражу передается мое отчаяние, потому что он подходит к сундуку и берет бутыль.

Я выдыхаю.

– Спасибо.

Когда он уже протягивает мне настойку, в комнате раздается голос:

– Не смей давать убийце ее яд.

Страж робко делает шаг в сторону и поклоном встречает входящего короля. У меня все обрывается, когда я вижу рядом с ним Брэйдона. Стоило ему понять, что происходит, как он бросился предупреждать короля.

– Оттащите ее от моего сына, – говорит король.

Брэйдон и второй страж направляются ко мне.

– Если я его отпущу, он сразу до смерти истечет кровью, – предупреждаю я, и они замирают.

Кожа Торина уже приобретает синюшный оттенок, так что несложно поверить в то, что смерть принца неизбежна.

– Ты, – указывает король на старшего стража, – займи ее место.

Стоя возле меня, тот нервно сглатывает. Я накрываю его ладонью окровавленный кусок простыни.

– Прижимайте сильнее. И не отпускайте. – Мой приказ звучит как команда. От этого зависит жизнь Торина.

Брэйдон хватает меня за руку и стаскивает с кровати.

– Я этого не делала, – заявляю я королю. – Но я могу спасти его, если вы не будете мне мешать.

Король, не обращая на меня внимания, поворачивается к Брэйдону:

– Ты сказал, что оставил ее в западном крыле?

– Да, ваше величество. Должно быть, она вылезла через окно.

– Я преследовала незнакомца. Он выскочил в это окно, – указываю я на дальнюю стену, где ночной ветер играет распахнутыми створками. – Вы еще можете его поймать.

Взгляд короля однозначен. Они никого не станут искать. У них уже есть подозреваемый.

– Арестуйте изменницу!

Брэйдон выворачивает мне руки и надевает на запястья кандалы. Я не сопротивляюсь, но только потому, что меньше всего хочу, чтобы страж рядом с Торином двигался. Так что пока я позволю им делать то, что они хотят. Пока он жив.

Долгожданное появление королевского целителя ничуть меня не успокаивает. Старый, хилый и слишком уж растрепанный, целитель еще толком не проснулся. Только вид принца прогоняет остатки сна, и он устремляется к своему высокопоставленному пациенту.

– Добавьте в ваши припарки серебутон и топькрапиву, – подсказываю я, пока меня волокут из комнаты. – И подмешайте в настойку белой ржавчины.

Я сомневаюсь в том, что мой совет придется ко двору, но я не доверяю старым средствам, которыми пользуется целитель. Они по большому счету бесполезны. У Торина не намного больше шансов выжить под его опекой, чем без таковой.

К сопровождающему меня Брэйдону присоединяются еще пять стражей, и, несмотря на обстоятельства, я ощущаю удовлетворение: они не забыли, кто я такая. Не какая-то случайная женщина вышла замуж за их принца, но Гадюка. Есть из-за чего нервничать. Захоти я, и они упали бы замертво в считанные минуты. К счастью для них, я не желаю им смерти. Я не покину этот замок, пока не буду точно знать, что с Торином все обойдется.

Меня уводят в подземелье и бросают в холодную камеру. Летний замок используется нечасто, поэтому казематы по большей части пусты, и лишь немногие соседи оказываются свидетелями моего прибытия, что радует, поскольку именно я в последнее время снабжала Острова пленниками.

Когда Брэйдон вешает на цепь замок, я перехватываю его руку.

– Я этого не совершала. Человек, который на него покушался, все еще там, на свободе. Он может вернуться. Что бы вы про меня ни думали, пообещайте, что позаботитесь о Торине.

Брэйдон выдергивает руку и плюет мне в лицо:

– Гадюшница! Тебя за это вздернут.

Я сохраняю внешнюю невозмутимость, но внутри у меня все закипает. Брошенная в камеру, пользуюсь моментом, чтобы оценить ситуацию. Дрожа от холода в одной сорочке, я начинаю осознавать весь безмерный ужас произошедшего. Кто-то попытался убить Торина. Кто-то, специально этому обученный. А король вешает преступление на меня.

Я сажусь.

Дело – дрянь. Во всех отношениях. Кому потребовалась смерть Торина? Кому она будет на руку? Очевидно, королю. Однако при всех его недостатках, я не верю, что он на такое способен. Заказать убийство собственного сына! Но если не он, тогда кто же? Я не признала убийцу, но, возможно, он заодно с тем незнакомцем, который не выходил из тени на протяжении вечернего торжества.

Но тогда, за исключением трех стражей, ни у кого не должно быть сомнений в том, что я находилась в покоях со своим мужем. Разве присутствие Гадюки не заставит большинство хорошенько подумать, прежде чем отважиться на нападение? Если только убийца не охотился за мной. Полагаю, что гораздо больше людей желают моей смерти, нежели смерти Торина.

Война с бандитами, которую я затеяла, была кровавой и жестокой. Передо мной всегда стояла – и стоит – цель: арестовать и отдать правосудию за совершенные преступления, однако бандиты готовы сражаться не на жизнь, а на смерть, а в моей команде собраны лучшие бойцы. Хотя я и потеряла нескольких Змей, это ничто по сравнению с уроном, который понесли бандиты, но, пока мои ребята празднуют победу, я пребываю в напряжении и неуверенности. Бронн считает, это из-за того, что я по-прежнему боюсь стать такой же, как Адлер, но дело не только в этом. Не такое правосудие я воображала себе на Востоке.

Как бы то ни было, бандитов на свете еще хватает, включая самую опасную и пользующуюся дурной славой шайку под предводительством зверюги по имени Карн. Им удавалось всякий раз уходить у нас из-под носа, настолько сильна их сеть запугивания. Ближе всего мы подобрались к ним, когда захватили тайник с оружием, которое забрали себе. Совсем несложно представить, что Карн захотел подослать ко мне убийцу, – уверена, что он с удовольствием прикарманил бы титул Гадюки, – но во что поверить сложно, так это в то, что кто-то из его людей окажется настолько искусным, чтобы поймать нож на лету.

Я опускаюсь на холодную землю и думаю о Торине, нервно постукивая ногой. Успел ли целитель? Или все уже кончено? Закрыв лицо ладонями, я борюсь со слезами. Я уже потеряла Грейс, мою сестру по всему, кроме крови. Я не могу потерять и его тоже.

Стоило ли мне воспользоваться волшебством, чтобы помочь ему? Смогла бы я? С тех пор как я покинула Эстер на Восьмом острове, у меня не было времени подумать об этой своей стороне, обо всех возможностях, которые я оставила позади, отвергнув ее предложение научить меня стать волшебницей. А может быть, я просто не позволяла себе как следует об этом подумать. Я приняла решение бросить Запад, сосредоточиться на восстановлении мира на Востоке, а в этой войне волшебству не было места. Я похоронила часть себя, ту дикую, неуправляемую силу, которой так боюсь и которой так сильно жажду.

Я бьюсь головой о стену, отчаянно пытаясь освободиться от сводящих с ума мыслей.

Нет, мое желание воспользоваться волшебством было всего лишь глупым порывом. Я бы не знала, с чего начать, – вот правда, которая гложет меня. А если бы я позволила Эстер научить меня, когда она предлагала, смогла бы я исцелить Торина?

Ответов нет. Можно только ждать. Я ничего не сделаю, пока не узнаю, что Торин выживет.

Когда наступает рассвет, слышу приближающиеся шаги. При виде гостя сердце начинает биться чаще, но я не шевелюсь.

– У вас пять минут, – говорит ему тюремщик и оставляет нас одних.

Я подбегаю и хватаю руки Шарпа через решетку.

– Как он?

– Жив. – Шарп крепко пожимает мою руку. – Пока.

Мое облегчение настолько ощутимо, что его, кажется, можно пощупать.

– Слава богу!

Шарп качает головой:

– Он без сознания, Марианна. Не просыпается.

– Не переживай, это неплохо. Ему нужно набраться сил. Видимо, целитель дал ему снотворного.

Я чувствую, как тяжесть ночи соскальзывает с моих плеч, и очень хочу заверить Шарпа в том, что теперь все будет хорошо. Однако его лицо остается каменным, и он продолжает качать головой.

– Ты не понимаешь, – говорит он. – Я уверен, что целитель его усыпил. Только не затем, чтобы он выздоровел.

Наконец до меня доходит смысл его слов:

– Они не хотят, чтобы он подтвердил мою невиновность.

Шарп наклоняет голову:

– Извини. Король хочет, чтобы суд совершился незамедлительно. На свадьбе уже собрались все самые важные советники, все союзники в его распоряжении. Он принимает меры, чтобы избавиться от тебя.

Я не отвечаю. И я не удивлена.

– Есть еще кое-что, – продолжает Шарп. – Он распорядился обыскать твои покои. – Он крепче сжимает мою руку.

– Он забрал документ, ты об этом?

Разумеется, король был бы не прочь уничтожить доказательство того, что готов уступить трон Торину. Шарп кивает:

– Он не хочет, чтобы ты осталась в живых, Марианна.

Конечно не хочет. Но что он будет делать со своим сыном?

– А Торин?

– Не знаю, – отвечает Шарп с тревогой. – Может быть, король надеется, что без тебя Торин не представляет собой угрозы. Вероятно, он разбудит его, как только…

– Как только умру я.

– Я боюсь за него, – признается Шарп. – Но не думаю, что король убьет Торина.

И все же я начинаю подозревать, что он уже предпринял эту попытку.

– Ты ведь знаешь, что я тут ни при чем?

Мой вопрос не громче шепота. Ответ значит для меня все.

– Я не был бы здесь, если бы хоть на мгновение подумал, будто виновата ты.

На лице его появляется легкий намек на улыбку, впервые за долгие месяцы. Если он таким образом подает мне сигнал дружбы и поддержки, это срабатывает.

– Спасибо тебе.

– Я сделаю все, чтобы помочь, – говорит он, хотя мы оба знаем, как это будет мало.

– Шарп, можешь передать кое-что на словах моей команде? Не представляю, как они на это среагируют, но скажи, чтобы не высовывались. Островам только не хватало, чтобы на следующий день после нашего союза мы объявили войну королю.

Тюремщик возвращается, поэтому Шарп только кивает.

– Будь осторожна, – добавляет он и последний раз пожимает мне пальцы.

– Присмотри за ним, – кидаю я ему вслед.

И вот его уже нет, а я снова одна.

Кровь моя кипит от бешенства. Неужели это правда? Неужели король нанял кого-то убить Торина только затем, чтобы сохранить власть? Достаточно было одного кивка Брэйдона, сообщающего, что меня нет в комнате, и король отправил туда убийцу, чтобы не осталось никого, кто заставит его отречься. Или он намеревался расправиться с нами обоими? Превратить наше брачное ложе в смертный одр?

Больше я весь день никого не вижу. Ни еды, ни воды мне не приносят, а к следующему утру становится понятно, что и не принесут. Очевидно, такова королевская тактика. Уморить меня голодом, ослабить. Но он забыл о том, что я, как и подавляющее большинство населения, многие месяцы голодала. Пока он распоряжался львиной долей провианта и набивал пузо, мы довольствовались самым малым. Я могу поголодать еще несколько дней. Не впервой. А что касается одиночества, что ж, можно сказать, что я его предпочитаю.

Однако я четырежды вижу сквозь трещины в стене восход и закат Луны, прежде чем мое уединение нарушается. Появляется тюремщик в сопровождении трех стражников. То, с какой жадностью они меня оглядывают, моментально раскрывает их намерения, а я, хоть и устала, но по-прежнему зла.

Я не покидаю угол, в котором проторчала два последних дня, свернувшись калачиком и пытаясь согреться, и наблюдаю, как они заходят ко мне в камеру и запирают за собой дверь. Я молчу, когда они поднимают меня на ноги и окружают, будто я для них какая-то игрушка.

Руки у меня все еще в кандалах, и это придает им храбрости. Предполагая, что я скована в движениях, они подбираются ближе.

– Поубавилось гонору-то? – заговаривает первым тюремщик. – Да и людей твоих нет, чтобы придавать тебе важности и оберегать от опасностей.

– А мы и есть опасность, – поддакивает другой.

Самый молодой из них прихватывает мой подбородок, поворачивает к себе лицом и разглядывает:

– Она совсем еще девчонка.

Говорит он как будто удивленно и с облегчением.

Мой возраст и пол убеждают его в том, что я безопасна, несмотря на то, что перед ним Гадюка. Вероятно, он полагает, будто я заслужила свой титул обманом и ложью. Как будто получить его может любой! А может, он просто думает, что я добилась власти через постель.

– Пожалуйста, – говорю я тихо, разыгрывая беззащитность. – Не нужно этого делать.

Они гогочут, и тюремщик подходит ближе.

– Не стоит просить, – отвечает он, и его голос внезапно теряет насмешливость.

Я поднимаю глаза, наши взгляды встречаются, и теперь в моем голосе нет ни малейшего намека на слабость:

– Я и не прошу. Я предупреждаю.

И делаю ход первой, опережая их. Ударом ладони в лоб отбрасываю тюремщика назад. Пока он оглушен, подныриваю под кулак, летящий в меня справа, и сама бью в грудь тому, кто находится слева. Вес кандалов в прямом смысле играет мне на руку, в груди противника что-то ломается, и он с визгом рушится на пол.

Двое оставшихся переходят в наступление. Я кидаюсь на тюремщика, забрасываю запястья в кандалах ему за шею и, используя его как опору, подбрасываю ноги и бью второго стражника в горло, отчего тот теряет сознание. Все это происходит для тюремщика слишком быстро, он не поспевает за мной, и я, перекинув свое тело, оказываюсь у него за спиной и начинаю душить. Он дико машет руками, пытаясь меня остановить, а я давлю, пока он не отключается.

Остается самый молодой из охранников. Он стоит в дальнем углу с таким видом, будто обмочился. Я освобождаюсь от тела, лежащего теперь на полу, подхожу к нему, прихватываю за ворот и припечатываю к стене.

– Передай королю, что он все еще недооценивает меня, – говорю я, и мой голос больше похож на рык, чем на человеческую речь. – Передай, что следующих засланцев ему придется выносить из моей камеры вперед ногами, усек?

Стражник кивает. Его лоб в поту.

– Молодец. – Я отпускаю его. – А теперь вытаскивай отсюда этих свиней.

Тот, у которого повреждена грудь, уже ползет к двери, так что молодой выволакивает двух остальных. Он так спешит убраться от меня подальше, что чуть не забывает запереть за собой камеру.

Только когда они уходят и кровообращение восстанавливается, о себе заявляет боль. Во время драки я каким-то образом умудрилась вывихнуть плечо, которое мне поранил убийца.

Черт!

Придется его вправлять. Уперевшись ладонью в стену, я делаю глубокий вдох и всем весом налегаю на руку, вставляя кость на место, после чего теряю сознание. Прихожу в себя уже на полу, дрожащая и изнемогающая от боли, зато у меня получилось. Я не предпринимаю попыток подняться. У меня нет сил. Но мучения того стоили: среди царящего хаоса я слямзила ключ с пояса тюремщика так, что молодой стражник этого не заметил, и сейчас мне даже не нужно ползти, чтобы припрятать его в одной из трещин в стене.

Хотя я не думаю, что стражи попытаются повторить попытку, едва ли произошедшее ускорит появление еды и воды. За свое унижение они наверняка отплатят мне наказанием, так что моя голодовка продлится до тех пор, пока король не предпримет ответный ход.

А когда предпримет, я буду к нему готова.

3

Через две недели после нашей свадьбы в центральном мраморном зале дворца, где обычно проводятся летние балы, собирается суд.

Королю потребовалось гораздо больше времени, чем я ожидала, на то, чтобы организовать эту имитацию правосудия, и я теряюсь в догадках относительно того, что именно его настолько задержало. Возможно, у короля оказалось меньше поддержки, чем он предполагал, и ему пришлось прибегнуть к шантажу и другим угрозам, чтобы заручиться необходимыми показаниями. Как бы то ни было, я поняла, что дела у него идут неважно, когда в камеру стали приносить воду. Я нужна ему слабая, но не мертвая. Во всяком случае, не таким манером. Уж если смерть, то публичная. Официальная.

После нашей последней встречи с Шарпом я больше не получала от него никаких весточек и могла лишь предполагать, что он не в состоянии отойти от Торина, а потому выжидала, желая, чтобы все выглядело так, будто я сдалась. Выжидала, радуясь тому, что украденного мною ключа до сих пор не хватились. Как только мне станут известны планы короля, можно будет сбежать.

По его распоряжению меня волокут в зал рано утром. Отовсюду слышатся брезгливые восклицания. На мне та же окровавленная сорочка, в которой я была в ночь попытки убийства Торина. Я грязная и вонючая. Могу только представить, как я выгляжу, но наверняка не импозантной, не грозной и вообще не такой, какой должна выглядеть Гадюка.

Кажется, в зале сгрудилась половина Первого острова. Некогда ликующие свадебные гости превратились в глумливую толпу.

Меня заставляют ждать, посадив на стул, одиноко стоящий так, чтобы все могли поглазеть на подсудимую, чем все и занимаются, пока не появляется король. И начинается представление. Скоро становится ясно, что оно будет весьма зрелищным.

– Дамы и господа, мои дорогие островитяне, – берет слово король. – Благодарю вас за то, что пришли сегодня, хотя я глубоко сожалею о том, что ваше присутствие вообще понадобилось. Мой сын… – Он сбивается, в его голосе звучат фальшивые нотки. – Простите меня, – продолжает он, держась за грудь. Глаза его полны крокодиловых слез. – Принц Торин тяжело болен, борется за жизнь, и я хочу лишь одного – быть рядом с моим любимым чадом.

Ой, оставьте! Сомневаюсь, что король навестил Торина хотя бы раз. Как бы то ни было, меня охватывает страх. А что, если он говорит правду? Что, если состояние моего мужа настолько серьезно? Или король, как обычно, только разыгрывает роль? Может быть, мне просто встать, удрать из этого зала и пробиться в покои больного, оставляя за собой шлейф из разбросанных трупов?

Только осознание, что подобное действие поставит под удар все, за что мы сражались, – стабильность на Востоке, – мешает мне воплотить желание в жизнь. Вместо этого я сижу и заставляю себя слушать околесицу, которую несут королевские уста.

– У меня разрывается сердце от того, – говорит он, – что эта женщина, – и делает паузу, указывая на меня, – которую я принял как родную дочь, предала нас всех, и как предала! От того, что она замешана в возможной гибели моего мальчика.

Наши взгляды встречаются, и я не вижу ни толики грусти. Лишь непреклонную решимость уничтожить меня. Теперь уже неважно, собирался ли он той ночью меня убить. Он убивает меня сейчас.

Король отводит глаза и продолжает нападки на мою персону.

– Я бы не поверил в то, что она замешана в покушении на жизнь Торина, если бы не видел этого собственными глазами. Стоит мне вспомнить, как она наклонилась над его телом, а из его груди торчит ее нож… – Он снова замолкает, чтобы собраться с силами. – Что ж, теперь вы все видите его кровь на ее одеждах.

По толпе проносится шепот ужаса и отвращения, а я смотрю на присяжных, стараясь понять их реакцию. Для моего судилища король собрал тот еще консилиум – он целиком и полностью состоит из его советников и губернаторов остальных островов. Из людей, которые ему принадлежат. По выражению их физиономий я понимаю, что представление короля нравится им ничуть не меньше, чем ему самому.

– Мне грустно об этом говорить, – продолжает король без малейших признаков грусти в голосе, – но наша Гадюка далеко не та, за кого себя выдает. Она предала нас всех, и сегодня, увы, я вынужден показать вам ее истинную суть.

Заседание продолжает Брэйдон, чего следовало ожидать, поскольку он может засвидетельствовать ровно то, что требуется королю, чтобы ему поверил каждый из собравшихся.

Король ставит его напротив присяжных, то есть я теперь смотрю почти прямо на него, хотя Брэйдон избегает встречаться со мной взглядом.

– Не расскажете ли вы суду, что случилось в ночь нападения? – просит король. Очевидно, что он совершенно уверен в том, что услышит.

– Обвиняемая покинула свадебные покои поздней ночью, желая вернуться в свою прежнюю комнату.

При этих словах по залу проходит ропот удивления: зачем невесте покидать мужа в брачную ночь? Это обстоятельство моментально вызывает подозрения.

– И она ушла одна?

Король выглядит слишком довольным для отца, жизнь сына которого висит на волоске.

– Нет, хотя она того хотела. Я настоял на том, чтобы ее проводить.

– Зачем?

Теперь Брэйдон смотрит на меня.

– Потому что я никогда не доверял ей. Она одна из Змей.

Собрание в унисон кивает, и я еле сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза, поскольку те же самые придворные не так давно дружно подхалимствовали передо мной.

– Это так, – соглашается король. – А что произошло потом?

– Я сопроводил Змею в ее старые покои, где она пожелала остаться, чтобы возвращением не потревожить принца. Я был против, однако задавать вопросы не мое дело, так что я пожелал ей доброй ночи.

– А когда вы увидели ее в следующий раз?

Король приближается к триумфальному финалу.

– Когда ворвался в комнату принца и обнаружил ее склонившейся над ним. Ее нож глубоко вошел ему в грудь, а окно, через которое она проникла внутрь, было широко распахнуто.

От крика возмущения, огласившего зал, губы короля расплываются в улыбке, а мое сердце сжимается. Они все совершенно уверены в моей виновности. На сей раз мне становится страшно за себя.

Когда воцаряется порядок, король снова обращается к присяжным:

– Одних этих показаний вполне достаточно, чтобы вынести ей обвинение, однако я призываю вас выслушать остальных свидетелей и таким образом в полной мере осознать, насколько далеко эта девица готова зайти, чтобы добиться власти.

Когда он говорит «девица», я свирепею. Я – Гадюка. Я сделала то, на что никто другой не отважился, – оказала капитану Адлеру сопротивление и победила. Король нарочно подбирает слова, которые подорвут мою репутацию, приуменьшат мои заслуги, так что даже страх не мешает мне вскипеть.

Брэйдон покидает трибуну, и король одного за другим выводит на его место людей, которые порочат мое имя. Начинает он со стражей, большую часть которых я никогда в жизни не видела, и которые приводят выдуманные примеры моего «превышения власти». Не думаю, что кто-нибудь из слушателей действительно верит в то, что я носилась по комнатам и удовольствия ради выплескивала вино из бокала в лица стражникам, но это не важно. Понятно, что король раззадоривает толпу.

Далее приглашаются горничные, которые одевали меня к свадьбе и которые теперь утверждают, будто я делилась с ними своими сомнениями относительно замужества. Будто я была самой безрадостной из всех невест, каких им только приходилось видеть. Будто я признавалась в том, что выхожу за Торина сугубо ради его трона. Они смотрят в пол и повторяют слова, которые им велено говорить. Мне их жалко. Я не верю, что они пришли сюда по собственному почину, и мне страшно думать, какими угрозами их вынудили это сделать. Причем, хотя я никогда ничего подобного не говорила, в их обвинениях есть доля истины. Я и в самом деле была невестой по принуждению. Вот только вовсе не из тех соображений, которые они могли бы вообразить.

Когда с горничными покончено, наступает черед старших советников. Первым на трибуну поднимается лорд Пьер, королевский попечитель шахт Шестого острова и кузен короля. Хотя я никогда с ним прежде не общалась – и даже не слышала о его существовании до свадьбы, – он умудряется взглянуть на меня с таким омерзением, будто мы заклятые враги.

– Я давно советовал принцу не жениться на этой женщине, – заявляет он, как будто был против свадьбы, на которой несколько дней назад смеялся и пил вместе с остальными. – Но она совершенно околдовала его.

Король глубокомысленно кивает, будто сам всегда придерживался того же мнения:

– Поясните, почему? Разве вы не хотели, чтобы у вашего племянника была сильная вторая половина?

– Моему племяннику я не желаю ничего, кроме счастья, и очень надеюсь, что он скоро пробудится от сна, в который его погрузила эта колдунья. Потому что он первым укажет обвиняющим перстом на эту дьяволицу.

Он не скупится на яд.

Король хмурится. Его наигранное удивление все так же увлекает толпу.

– Дьяволица? Это сильное слово, кузен. У вас есть основания так ее называть?

Лорд Пьер кивает:

– Отец не раз брал обвиняемую с собой на Скалистый остров. Она была его тайным оружием. Она шла сквозь толпу, как охотница, а когда замечала добычу, набрасывалась на нее. Богатыри размякали от ее медовых слов, мужья бросали жен. Одного ее поцелуя хватало, чтобы обречь на смерть. Адлер грабил этих людей, Шестой, корону, используя ее умение соблазнять, – и убивать.

Король смотрит на меня и морщит нос.

– Уверен, что многие из вас, как и я, с трудом верят, что подобная женщина в состоянии хоть кого-нибудь соблазнить.

По залу пробегают смешки, потому что да, я далеко не в лучшей форме. Я смотрю на короля с особым отвращением. Он однажды пытался сам соблазнить меня, и еще неизвестно, сколько из того, чему он сейчас меня подвергает, делается в наказание за то, что я его отвергла.

– Можете ли вы привести пример ее безнравственности?

При этом вопросе короля лорд Пьер раздувается от важности.

– Разумеется. Капитан Адлер надеялся, что с уменьшением поставок хрусталя стоимость его собственных запасов увеличится. Так получилось, что я знаю наверняка о задании по саботажу шахт на моем острове, которое она получила от Адлера. Ее действия – непосредственная причина бедствий на Востоке.

Слышны вздохи удивления, один из которых – мой. Он только что обвинил меня во всем – всем, – что пришлось пережить Островам. Как он смеет? Я отчаянно хочу защищаться, но держу рот на замке. Все, что я скажу, будет использовано против меня. Если я рассержусь, это воспримут как доказательство моей жестокой натуры, если заплачу, это подтвердит мою слабость. Так что пока мое лучшее оружие – молчание.

Теперь король качает головой, как бы с недоверием, хотя видно, что он доволен подобным заявлением.

– Так она и есть причина всех мучений, которым якобы хочет положить конец? Выходит, нет пределов ее низости.

Никто не спрашивает Пьера, откуда он что-то знает «наверняка», и не просит предъявить хоть какое-нибудь доказательство в подтверждение сказанного. Его просто отпускают.

У короля в запасе еще множество свидетелей вроде него. Люди, обремененные властью, которые врут о том, какие безнравственные делишки я им предлагала после того, как стала Гадюкой: дополнительный хрусталь в обмен на их преданность, убийство врагов за обещание поддержки. Взятки, которые они запросто могли принимать от Адлера, но на которые никогда не согласилась бы я. Чем больше я их слушала, тем вернее убеждалась в том, что эти люди виновны во всех вышеуказанных преступлениях против короны, так что король просто заставил их таким образом признаться, пригрозив иначе засадить в тюрьму. Очень похоже на то, что он сам решил расправиться со мной вместо того, чтобы воспользоваться бесконечными предложениями оскорбленных сторон прикончить меня.

Но когда на меня начинает жаловаться посол Четвертого острова, мне становится труднее его выслушивать, потому что я ощущаю свою ответственность. С тех пор как Адлер спалил остров, чтобы наказать меня, там больше ничего не растет. Все волшебство, теплившееся в земле, полностью испарилось, и остров умер. Это правда, которую мне тяжело выносить, поскольку один уголок острова я любила так сильно, что не пожалела бы ничего, лишь бы восстановить весь островок в его прежней красе.

Посол обвиняет меня. Обвиняет в том, что пожар на остров принесла моя вражда с отцом, мол, я мечтала захватить власть Гадюки. Я прокляла эту землю и убила сотни невинных.

Король, конечно же, решил не замечать тот факт, что Адлер предал его, поэтому в итоге меня рисуют злой дочерью, которая настолько охвачена жаждой власти, что убила человека, по-прежнему считающегося моим отцом.

Настоящая дьяволица.

В этот момент король объявляет перерыв, чтобы предложить присяжным роскошное застолье. Меня возвращают в камеру, где мне не остается ничего, кроме как оценивать ход событий.

Один из вопросов, который я хотела прояснить для себя во время суда: кто мои враги? Легко предположить, что сегодня их еще прибавилось, и можно сделать вывод, что все присяжные охотно подпишут мой смертный приговор. Они все у короля в кармане. Но я подозреваю, что большинство из тех, кто давал показания, не имеют ничего против меня – они просто спасают собственные шкуры.

Если бы Торин очнулся и снял с меня все эти обвинения, я уверена, что мнение в поддержку смертной казни было бы не таким единодушным. Расправиться со мной подобным образом – смелый ход, и потому я боюсь, что король пойдет на все, лишь бы Торин не пришел в себя.