Текст книги "Я люблю Капри"

Белинда Джонс
Я люблю Капри

Belinda Jones

I love Capri

© Belinda Jones, 2002

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление.

ЗАО «Торгово-издательский дом «Амфора», 2014

* * *

Моей матери Памеле Гвайзер (и всем, кто хоть раз в жизни влюблялся в Италию)

Благодарности

Grazie mille[1]1
  Огромное спасибо (ит.).


[Закрыть]:

маме, моей несравненной вдохновительнице, которая должна бы быть кинозвездой 50-х; соседу по квартире Джеймсу Бридсу, он же Чао-Чао, за то, что смотрел телевизор в наушниках, и за несметное количество безумно вкусных итальянских обедов; Кэббидж, бессменному хранителю чемоданов; Эмили О’Нил, она же Белла, за тот эпизод из «Вест-сайдской истории» на виа Эмануэле, настолько нелепый, что его и в книгу не вставишь; Антонио Какаче из «Масса Лубренсе»; восхитительным служащим отеля «Луна», особенно Андреа, Антонио, Луиджи и Винченцо. А еще всем-всем из ресторана «Фаральони», особенно мистеру Парадайзу.

Сколько угодно gelato[2]2
  Мороженое (ит.).


[Закрыть]:

Ясмин Сэтна из «Вояджер пиар», Джанни из «Волшебной Италии» за первоклассный перевод; Фионе, Карен и Стивену из «Восточного экспресса»; Камилле из «Габиа Д’Оро»; Кристин и Хелен из «Веддинг & хоум», Карле Вайнер из «Л’Ореаль» за чудесное гостеприимство и за то, что она не замечала моей неуклюжести, и Саре Харви из «Старвуд» за историю с фисташками и безграничное joie de vivre[3]3
  Жизнелюбие (фр.).


[Закрыть].

Отдельное спасибо моему чудесному сводному брату Стивену Лейну за то, что благодаря его невероятной интуиции была спасена моя пармская ветчина, и за то, как он меня успокаивал за день до крайнего срока сдачи книги.

Капуччино с густой пеной всем:

Джил и Дереку, которым нравится балладжо; Грэму и Эндрю – любителям беллини; Санди Батталья, поглотителю амароне; весельчаку из Кардиффа Таири Якубу; мудрым валлийцам Тревору и Гарет Джонс; заядлому путешественнику Чарльзу Тому и дорогуше Саре Грин – надеюсь, вы со Стеллой скоро доберетесь до Майори[4]4
  Местечко на западном побережье Италии недалеко от Салерно.


[Закрыть]!

Поднимем по лимончелло за:

Кейт Элтон, мудрую, энергичную, проницательную и неунывающую – о таком редакторе можно только мечтать; а также за коллег из «Рэндом хаус» – Джо Крейга, Рона Биарда, Грэнни Эштон, Сару Хоризон и Элисон Грум.

А еще я благодарна Лиззи Кремер и «Эдд Виктор Лтд» за то, что они подбили меня заняться написанием романов, и за предложение окрестить Люка как-нибудь иначе!

И наконец, благодарю мою музу Клаудию Кардинале за то, что она вдохнула жизнь в образ Розы.

Глава 1

Вам хватит пяти тысяч фунтов, чтобы изменить свою жизнь?

Сумма не кажется такой уж огромной, если сравнивать ее с теми, что предлагают в нынешних телевикторинах, но я спрашиваю потому, что проснулась сегодня утром на пять тысяч фунтов богаче. Я ничего такого не сделала, чтобы их заслужить, – за границей умирает какой-то старик, и все эти деньги просто переводят на мой счет. Даже скорбеть не требуется – я своего благодетеля в жизни не видела, – я должна только потратить деньги.

И вот я стою, сжимая в руках наличные. Речь идет о сотне новехоньких, только из станка, банкнот по пятьдесят фунтов каждая. Мне хочется подбросить их вверх и сплясать что-нибудь радостно-восторженное, как в рекламе лотереи.

Это мама придумала получить деньги крупными купюрами – она сказала, что так я лучше почувствую, сколько они стоят. Тогда это прозвучало по-снобски: мол, только самые крупные банкноты заслуживают уважения, но она оказалась права. Клянусь чем угодно – пятидесятифунтовым банкнотам не приходится унижаться до того, чтобы изображать творения оригами-абстракциониста, как случается с пятерками, когда запихиваешь в кошелек сдачу в толкучке у кассы. Мне жаль этих трудолюбивых бедных родственников, пятерки и десятки, их потрепанные края, на них красуются жирные пятна и непонятные закорючки шариковой ручкой. Даже самый лучший специалист по отмыванию денег не вернет им былой чистоты.

Мама (которая не оставляет попыток изменить мое отношение к жизни) предложила мне хорошенько подумать над тем, что делать с этими деньгами, и заявила, что мой долг – потратить их на что-то особенное. Не могу ей отказать. Старик был ее отцом.

Я беру одну из девственно чистых банкнот и разглядываю на просвет перед цветным ночником. Голографическая фольга смотрится как переводная картинка, которую только что перенесли и разгладили. Могу поспорить, эти малютки предвкушают поход за покупками в «Вояж» или надеются тихо улечься на серебристой тарелочке рядом с чеком за бутылку шампанского «Кристалл», но у меня несколько иные планы.

– Смотри, я – стриптизерша! – хихикает Клео, засунув горсть бумажек в лифчик и демонстрируя мне свое декольте.

Клео – самое причудливое существо на свете и идеальная соседка по квартире, она вполне заслужила долю в моем наследстве. Два года назад, после чудовищного разрыва с одним типом, меня едва было видно из-под вороха мокрых носовых платков, и только она одна поняла, что мне необходимо спрятаться. Все остальные полагали, что я тут же встану на ноги и отнесусь ко всему, как боевая девица из известной песенки (я так и не дождалась, чтобы мое внутреннее «я» вдруг запело: «Я сильнее!/Умнее!/Смелее!»). Мы с Клео были едва знакомы, но она переехала из Шеффилда, чтобы утешить меня и поддержать, пока я умирала от горя, и с тех пор мы – лучшие подруги.

Я думаю, одна из причин, почему мы с ней так близко сошлись, заключается в том, что мать Клео вынашивала двойняшек, но вторая девочка не выжила, и поэтому Клео постоянно ощущала нехватку второй половины. Пока не появилась я. Во мне нашлось все то, чего ей не хватало. Вообще-то она такая хорошая и милая, что я иногда чувствую себя ее темной половиной. Не то чтобы я действительно злодейка, просто по сравнению с вечным искрящимся жизнелюбием Клео я кажусь несколько угрюмой. Но ей, похоже, это не мешает. Клео немногого просит от жизни, и в ответ жизнь дает ей все, что необходимо. Хотелось бы мне когда-нибудь сделать для нее столько же, сколько она сделала для меня. И все-таки я не желаю, чтобы она украшала драгоценными пятидесятифунтовыми бумажками нижнее белье.

– Перестань! Ты их помнешь! – С этими словами я забираю у нее пригоршню банкнот и аккуратно их разглаживаю.

– С каких это пор ты трясешься над деньгами? – Клео плюхается на наш огромный розовый диван. Мы с Клео не сходим с ума по всяким девчачьим штучкам, но это был самый несерьезный из имевшихся цветовых вариантов, а мама сочла его почти неприличным – и это окончательно решило дело в его пользу.

– С тех пор, как они у меня появились. Давай-ка поуважительнее, – отвечаю я.

– Извини, – хмыкает Клео, тут же выдает оглушительное аааа-пчхи! в одну из банкнот.

Я раздраженно вздыхаю и возвращаюсь к решению заковыристой задачи – на что потратить деньги.

– Можно спустить все сразу на роскошный круиз по Карибскому морю. Мне даже кажется, что каждый, кому вдруг досталась пара тысчонок, просто обязан это сделать.

– Только ты не выносишь влажности, – напоминает Клео.

– А у тебя аллергия на кокосы, – парирую я.

– И мы столько всего пропустим по телевизору.

– Если бы мы не купили в прошлом году домашний кинотеатр «Сони», можно было бы сейчас его купить, – вздыхаю я, отвлекаясь на минутку, чтобы окинуть взглядом сокровище с обратной проекцией и системой «звук вокруг». Он поглотил все наши сбережения, но если сосчитать, сколько часов удовольствия он нам подарил, то получается, что деньги мы вложили очень удачно.

– Можно было бы изменить здесь отделку… – рассуждаю я, оглядывая нашу яркую и очаровательно разношерстную квартиру.

Вот чего у нас никогда не будет слишком много, так это подушек. Особенно из косматой овчины и из искусственного меха. А последняя роскошь, которую мы себе позволили – это пара пуховых одеял специально для того, чтобы уютно заворачиваться в них, когда смотрим допоздна фильмы. Нам пригодился бы сундук, чтобы их туда складывать. И может, пару подносов побольше, чтобы на них уместились все более изобретательно-дерзкие обеды Клео.

– И наверное, надо купить пару новых подставок под горячее, – говорю я, глядя на кофейный столик, который Марлон, брат Клео, сделал из двери, найденной на свалке.

– И тогда у нас все равно останется еще четыре тысячи девятьсот восемьдесят восемь фунтов. Тебе надо мыслить масштабнее, – советует Клео.

– Шампанское! – радостно кричу я.

– Слушай, ты до каких чертиков напиться хочешь? – ахает Клео.

– Да нет, я купила шампанское, чтобы отметить, – говорю я и несусь на кухню.

Это шипучка из соседнего магазинчика, на вкус похожая на шерри, который пропустили через старый автомат для газированной воды.

Потянувшись за штопором, вдруг ловлю в окне свое отражение – нечто растрепанно-неряшливое.

– Новый гардероб? – предлагаю я.

– По-моему, у тебя есть уже все виды пижам, известные человечеству.

– То есть?

– Ким, ты никогда из дома не выходишь – я и не помню уже, когда в последний раз видела тебя одетой.

– Ты и сама не ходишь дальше «Фотофиниша», – надуваюсь я.

Когда Клео решила переехать в Кардифф и основать приют для эмоционально неполноценных имени Клео Бьюкенен, она попросила перевести ее из шеффилдской лаборатории срочной проявки и печати, где работала с тех пор, как окончила колледж, поближе к новому месту жительства, но свободной позиции того же уровня у них на тот момент не было. И, несмотря на то что ей пришлось принять более низкую должность, она согласилась. Как бы там ни было, похоже, отдельные жемчужины летней коллекции Калико – не лучший способ отплатить Клео за ее доброту.

– Вот уж чего мне точно не нужно, так это чтобы твоя мама взялась разрабатывать мне стиль. Все, кого она одевает, выглядят так, будто на свадьбу собираются или сейчас новости по телевизору читать будут. Меня не остепенить!

– Верно. Но я ведь опять могу отправиться путешествовать. Мне бы понадобилось минимум четыре новых деловых костюма, если бы я согласилась на ту работу в Париже.

Это звучит круче, чем следовало бы на самом деле. Да и вообще, что было – то прошло. Я слишком долго колебалась, и в результате контракт подписали с кем-то другим, так что Клео попадает в точку:

– Тебе за последние полгода предложили три классные работы на континенте, и ты отвергла их все, так что можешь и дальше сидеть в подвальной квартирке в Кардиффе и переводить на немецкий компьютерные игры.

Она права. Изначально именно для того, чтобы вращаться в высшем обществе, я и выучила столько языков, и дались они мне легко, потому что я знала, к чему иду. Так классно было чувствовать, что я действительно что-то умею, – я и вправду ощутила себя гражданином мира. Но после моей последней и чудовищно неудачной поездки в Швецию я поклялась, что «больше никогда и ни за что». Это было два года назад, и теперь я предпочитаю сидеть дома. Я даже перестала тосковать по приключениям. Ну да, сейчас я веду не слишком шикарную жизнь, но, по крайней мере, не приходится пялиться на волосатые уши международных делегатов, задыхаться от гнусных одеколонов, которыми поливают себя модные дизайнеры, и вздыхать от того, что это не меня сейчас держит за руку эта горячая латиноамериканская знаменитость, а ту прилипалу журналистку из «Гламура». Нет, ну подумать только: ты тут играешь жизненно важную роль – помогаешь этим людям общаться друг с другом, – а они даже не замечают твоего присутствия.

К тому, что тебя игнорируют, привыкаешь, конечно. К счастью, у меня была неплохая практика – бесконечные обеды, на которых мама представляла меня очередному воздыхателю. Каждый раз уже после первых минут знакомства я становилась лишней. Терпеть не могла их неуклюжие попытки со мной сюсюкать. И тогда я постигла искусство выпадать из разговора – вы бы и не заметили моего присутствия. Я сидела за столом и представляла, что мне платят за то, чтобы я не реагировала, – я вычитала у себя деньги за каждое саркастическое замечание или за несдержанную попытку защитить отца, который ушел, когда мне было девять. Ну так вот, а теперь, когда я перевожу, я не проявляю никаких эмоций, даже если тот, за кого я говорю, шутит или кипит от злости. Как говорил мне учитель, не надо отыгрывать то, что ты говоришь, просто повторяй, будто ты живая бегущая строка.

– Подумай только, как здорово мы сможем отдохнуть на эти деньги!

– Ким, ты уже два года не была за границей. Наша кошка и то чаще пользуется твоим чемоданом, чем ты.

– Хочу заметить, что я говорю на шести языках.

– Испанский среди них на втором месте, а ты даже никогда не была в Испании.

– Поеду еще, может быть.

– Ну раз так – беру все слова обратно.

Я смотрю на наше исчерканное исправлениями сочинение на тему «Как потратить 5000 фунтов».

– Довольна? – фыркает Клео.

– Ненавижу ходить по магазинам, – со стоном отзываюсь я.

– Я тоже.

Я перелистываю каталог «Фриманс» до раздела нижнего белья, быстро считаю в столбик на уголке листа и говорю:

– Как насчет трехсот двенадцати пар колготок из разряда втяни-все-в-себя?

Клео знает, что за этим последует, и выжидательно ко мне поворачивается.

У меня сердце стучит, как барабан, и пересыхает во рту. Поверить не могу – мы столько времени провели в унылых размышлениях и разговорах на эту тему (и началось все задолго до того, как эти деньги свалились нам на голову), и вот теперь в моей власти претворить все наши фантазии в жизнь.

– Или… – начинаю я, вся дрожа.

Клео едва слышно выдыхает:

– Или… – мол, продолжай.

Я хватаю ее за руку, и мы визжим хором:

– Липосакция!

Когда в твоем распоряжении тысячи фунтов, хирургическое вмешательство, чреватое негативными последствиями, становится единственным выходом из ситуации.

Мы с Клео выпили за это решение и приготовились к нашему любимому времяпрепровождению: «Кто на свете всех толстее?»

– Знаешь, говорят, что целлюлит похож на творожную массу?

– Ага, – говорю.

– Так вот мне, по-моему, досталась с кусочками ананасов!

– Это еще ничего, – хихикаю я, продвигаясь поближе. – Посмотри только на мой живот – как у Будды!

– Уверена, что где-нибудь на свете есть племя, которое сочло бы нас богинями, – задумчиво говорит Клео.

– Конечно, – поддакиваю я. – Это племя называется каннибалы. Мы для них – все равно что порция на шестерых в «КFC».

Мы валимся от смеха на диван. И пусть у нас обеих всего только 14-й размер, но нас почему-то забавляют подобные разговоры. И лучший способ отпраздновать тот факт, что мы вот-вот превратимся в обезжиренных femmes fatales[5]5
  Роковые женщины (фр.).


[Закрыть], – поиграть в первую консультацию перед будущей операцией…

По очереди мы отмечаем красным фломастером зоны, «подлежащие уничтожению». Перед тем как заняться подтяжкой лица при помощи скотча, мы становимся плечом к плечу перед большим зеркалом и приходим к выводу, что, если собрать вместе все, что у нас есть хорошего, получится женщина с почти приличной внешностью: от Клео взять длинные ноги (целлюлит она сама себе придумала), покатые плечи и каштановые волосы, добавить мою грудь, мои кошачьи глаза и утонченные запястья – вот и порядок. Потом представляем себе, какое чудище получилось бы из того, что осталось, и вдруг проникаемся благодарностью за то, что имеем, – и почти уже отговариваем друг друга от операции.

Мы уже выбрали клинику. Однажды осенью нам нечего было смотреть по телевизору, и мы рылись в журналах, которые и сейчас высятся в углу Пизанской башней. Мы рассматривали рекламу пластических клиник на задних обложках – ну, знаете, где фотография жуткой, заплывшей жиром складчатой карги, а рядом – пышногрудая и узкобедрая нимфа, при этом утверждается, что это снимки одного и того же человека до и после операции.

– Ага, до и после того, а потом они вышли оттуда, держась за руки, – ехидничала Клео, но я знала, что в глубине души ей очень хочется верить, что такое превращение действительно возможно: один надрез, убрать немного лишнего – и вот оно!

Мы остановились на клинике доктора Чарта, потому что нам понравился ее бойкий слоган: «Все к Чарту!»

– Мы должны заключить договор – никому ни слова, – сурово настаиваю я.

– А твоя мама?

– Ни за что! – протестую я.

Я хочу, чтобы эта перемена была исключительно моим решением. Мама не раз искала возможность вернуть утерянное влияние на меня и мою внешность с тех пор, как я выросла настолько, чтобы восстать против ее стремления сделать из меня куколку в оборочках и локончиках. Если есть на земле религия, по догматам которой дети не имеют права самостоятельно выбирать себе одежду, пока живы их родители, мама бы тут же к ней примкнула. Ее беспокоит даже мой макияж – вернее, его отсутствие: «Какая-то ты бледная, дорогуша», – и тут же откуда ни возьмись являются тошнотворно яркие тени-помады-румяна. Но печаль всей ее жизни – это мои волосы. Я счет потеряла полученным вырезкам из журналов с фотографиями Минни Драйвер и Николь Кидман – их упругие от природы кудри были тщательно распрямлены в парикмахерской. Я тайком попыталась распрямить свои волосы, но в результате получила что-то вроде химической завивки, которая утратила желание жить. И я их отрезала. Тогда мама сказала, что я похожа на мальчишку. Я проигрываю в любом случае. В вопросах внешности у нее всегда на руках все козыри. И она не устает мне это доказывать.

– Ты же знаешь, что она заметит. У нее работа такая – с одного взгляда оценивать внешность человека.

– Если она что-нибудь скажет, я ей наплету, что исключила из рациона пшеницу, она всегда говорила, что мучное засоряет мне желудок.

– Так ты, значит, не будешь доедать свой кусок пиццы?

– Можешь взять половинку, – разрешаю я.

– Странно, что твоя мама так трясется над имиджем и на дух не выносит пластических операций, – размышляет Клео, переправляя на мою половину куска ломтик пепперони и отрывая свою долю. – Ну смотри, она отговаривает клиентов от подтяжки живота или увеличения груди, а потом сама же втюхивает им новый гардероб за пару штук фунтов, хотя если бы они все-таки сделали операцию, то до конца жизни смотрелись бы обалденно в футболках и джинсах! Все эти типы, которых показывают по телевизору и печатают в журналах, в один голос твердят, что маленькая операция – тут отрезать, там добавить – изменила их жизнь.

– А-а! А помнишь ту ужасную, кошмарную фотографию? – Я кривлюсь от отвращения.

– Ну хорошо, ей не повезло, – соглашается Клео.

– Не то чтобы меня волновало, что мы в конце концов можем выглядеть так, будто нами позавтракала пара акул, – все равно никто нас голыми не увидит, правда?

Я все еще не уверена, что согласна оголить даже новое, улучшенное тело прилюдно.

– Говори за себя! Если мы это переживем, то будем каждый вечер включать отопление на полную мощность, чтобы я могла смотреть телевизор в бикини! – фыркает Клео, осушая свой бокал. – Ах, Ким! Мы ведь решимся, правда? Подумай только, сколько отпадных мужиков мы сможем подцепить!

– Боже упаси!

Клео обижается.

– Ну не все же они как…

– Не упоминай его имени! – перебиваю я.

– Тебе что, совсем не нужен парень? – Она потрясенно хлопает глазами.

Клео говорит, что хочет кого-нибудь встретить, но пока что никакими действиями это заявление не подтверждается. Хотя нет. Сейчас ей нравится некий Гарет, который иногда заглядывает в «Фотофиниш», однако дальше копирования номера его телефона с конверта с заказом дело не зашло. Говорит, что начнет действовать, как только он в следующий раз появится, но мне кажется, в идеале ей подошла бы какая-нибудь некрупная знаменитость, с которой они встречались бы раз в полгода, чтобы сфотографироваться для журнала «ОК!».

Что до меня – если я говорю, что с меня хватит, то говорю это искренне. Думаю, так лучше, потому что непереносимо, когда сегодня весь мир сияет и поет, а завтра от тебя остаются только слезы и сопли. Еще до появления Того, Кого Упоминать Не Надо, я не встречала Амура с распростертыми объятиями. Скорее хмурилась и гримасничала, пока он скручивал меня в бараний рог, – мне с трудом удавалось держать хорошую мину, потому что сердце разрывалось от боли. Я терпела отношения, пока они не истощались, потом вырывалась на волю и, пошатываясь, ждала, пока любовные токсины не выйдут из организма сами собой, а чуждые черты характера (подозрительность, ревность, зависимость) сдуются обратно до размера обычных человеческих слабостей. После того как два года назад со мной случилась катастрофа, разбившая все мои чувства вдребезги, я изо всех сил стараюсь придать своей жизни какую-то стабильность. Клео вовремя оказалась рядом, и это мне очень помогло – теперь я спокойная и уравновешенная, как идеально откалиброванный ватерпас. Меня выбивает из колеи только мама, поэтому я свожу общение с ней до минимума.

– Тебе не кажется, что ты оцепенела? – спросила меня Клео пару месяцев назад, и мне пришлось признать, что так оно и есть. Я понимаю, это не самый лучший выход, но все-таки это лучше, чем слезы и сопли.

– Как ты думаешь, а Памела Андерсен и вправду удалила себе одно ребро? – Клео пытается меня развеселить. Она чувствует, когда на меня находит тоска из-за матери, и виртуозно научилась отводить эту угрозу.

Я внимательно рассматриваю соответствующую картинку в журнале и пытаюсь сделать себе такую же фигуру – а-ля песочные часы – при помощи упаковочной ленты, а Клео коричневыми тенями для глаз рисует мне контуры, о которых я могла бы только мечтать.

Тут раздается звонок в дверь. Мы замираем.

Позы у нас уморительные – Клео обернулась, чтобы оценить результаты самодельной подтяжки задницы, а я согнулась вперед, пытаясь выпятить живот как можно дальше и насладиться отвращением к себе. Мы похожи на феминистскую скульптурную группу, порицающую чрезмерную озабоченность современных женщин несовершенством своего тела.

В дверь опять звонят. Только один человек заходит к нам регулярно, но пиццу принесли полчаса назад, так что это не он.

Я оборачиваюсь к Клео в недоумении. Она беззвучно произносит:

– Тсс!

Хотя у нас мало шансов убедительно притвориться, будто нас нет дома, ведь в квартире горит весь свет и Род Стюарт оглашает окрестности песней «Первая рана – самая глубокая».

Скрипнув, приоткрывается щелка почтового ящика, и мы падаем на пол, как марионетки, которым перерезали нитки.