Текст книги "Я люблю Капри"

Глава 4

Я появляюсь в супермаркете «Вудвордс» на десять минут раньше назначенного. Мама занята покупателем, так что я тихонечко брожу вдоль вешалок и играю в «отгадай с трех раз цену», как когда-то в детстве. К «МаксМара» я почти пристрелялась, но «Ронит Зилка»[14]14
  «МаксМара», «Ронит Зилка» – производители готовой одежды.


[Закрыть] разносит меня в пух и прах. (Нет, одежда-то красивая, ничего не скажешь. Но цены из серии «Да ты шутишь!».) Я ищу на маму в отделе Бетти Барклай[15]15
  Модельер, производитель женской одежды.


[Закрыть]. Вот еще один сослуживец подходит к ней, чтобы выразить соболезнования. У них такой сочувствующий вид. Знают ли они, что мама не видела своего отца сорок пять лет? Наверное, это все равно потеря. Может, и хорошо, что я ей сообщу о своем нежелании ехать с ней на Капри в середине рабочего дня, – еще полдня она будет в центре водоворота событий, а к закрытию все забудется. Я смотрю, как мама надевает на лицо жизнерадостное выражение и возвращается к клиентке, чтобы показать той жакет с ремнем, который так идет к ее слаксам цвета зеленого яблока.

Каждый раз, когда я вижу маму в магазине, я вспоминаю, как мы с ней покупали серую юбку в складку мне для школы. Мне тогда было десять. Вы же знаете, что на детской одежде чаще отмечают возраст, чем размер, но когда продавец спросил маму:

– И сколько вашей дочери лет? – мама наклонилась к нему поближе и ответила:

– Ей десять. Но вы же видите, какого она размера.

Мама клянется, что не имела в виду мою полноту, но я этого так и не смогла забыть. К счастью, сейчас она уже не сможет наградить новым комплексом ни одного ребенка. Эта роль в «Вудвордс» отведена шестидесятидевятилетней Милдред, которая и Мерлина Мэнсона довела бы до слез и уговорила сделать косой пробор.

Мама специализируется на разведенках, которые вновь хотят разбивать сердца. Они валят к ней толпами, их глаза опухли от слез, никакой уверенности в себе, а на лбу написано: «Почему он меня бросил?» Два часа спустя они выходят из магазина заново родившимися – сексуальными и недоступными тигрицами. Как только они появляются, мама, дабы они почувствовали себя испорченными декадентками, предлагает им бокал шампанского и уговаривает признаться, чего они больше всего боятся: «На меня больше никто не обратит внимания» – «Что скажут соседи?» – «А вдруг меня уболтают потратить две тысячи фунтов на новый гардероб?», и принимается за работу. И дело совсем не в одежде. Она дарит им новое отношение к жизни. Иногда они приходят обозленные, с желанием обесцветиться под платиновую блондинку и одеться, как нахальная барменша, чтобы отпраздновать независимость и показать этому неудачнику мужу, который сбежал с молоденькой, что он потерял, но мама предлагает им более стильную альтернативу, так что обычно через пару месяцев они возвращаются и рассказывают, что «он приполз на коленях». В девяти случаях из десяти он им к тому времени больше не нужен, они просто хотели посоветоваться, что взять с собой на отдых в Барбадос, куда они отправляются с новым другом. Так что, может быть, ее работа не такая уж и никчемная.

Меня притягивает мерцающее сияние отдела вечерних туалетов, я с шелестом прохожу мимо волшебных созданий, населяющих его, и понимаю, что вот такие, достойные «Оскара», наряды я смогла бы носить только здесь, в этом магазине, и нигде больше. Где еще я смогу задевать плечом или подолом людей, облаченных в творения Кристиана Лакруа или Бен ди Лизи[16]16
  Модельеры, производители одежды от кутюр.


[Закрыть]? Ничего более роскошного, чем «Спар»[17]17
  Магазин повседневной одежды.


[Закрыть], я не посещала уже чуть ли не полгода. Хотя на Капри, конечно, такие вещи надевают, отправляясь на прогулку в горы.

Я бочком пробираюсь обратно к маме и слышу, как она объясняет клиентке, что той больше подходят чистые и яркие изумрудные оттенки, чем грязноватые хаки или бледные салатовые. У нее настоящий дар, – как у дегустатора вина с невероятно чувствительным нёбом, мама удивительно точно умеет описать оттенок цвета. Она не назовет рубашку красной – нет, это будет цвет мака или пламени, кетчупа или помидора. Определенно, тут есть большая разница. И она имеет значение. По крайней мере, для нее. Если я говорила в детстве, что эта штука, например, желтая, она всегда просила уточнить – как яичный желток или как примула. А я отвечала в замешательстве: «При чем здесь еда и цветы? Оно просто желтое, мама».

Я думаю, для мамы мир богаче, чем для остальных, – она, несомненно, упустила свой шанс, ей надо было придумывать названия для губных помад. Она высоко ценит Кельвина Кляйна:

– «Замша», «Имбирь», «Саман» – великолепные названия для нейтральных цветов!

И «Клиник»:

– «Воздушный поцелуй», «Вересковая луна», «Янтарное стекло» – они замечательно передают ощущение легкого сияния.

Но вот Элизабет Арден, по ее мнению, со своей коллекцией «Лип-лип ура!» просто сошла с ума:

– Подумай сама, какой цвет ты можешь себе представить, если помада называется «Егоза»? Или «Шумная возня»?

И главное, не дать ей взяться за «Урбанистический упадок», она никогда не забудет шока, который испытала, впервые увидев помаду с названием «Бродячий пес» и «Асфиксия».

Мама машет мне рукой и беззвучно произносит: «Две минуты!» Я машу ей в ответ и тут же цепляюсь замком часов за нежное кружево воздушного болеро. Боже мой! Если я не могу пробраться даже через магазин тряпья, как я смогу выжить на утопающем в блеске и роскоши Капри? Единственным моим дарованием в области высокой моды является умение различить парфюм «от кутюр» за двадцать шагов. Мама вырастила меня на пробничках и каждую субботу устраивала мне экзамен перед тем, как выдать карманные деньги. Но это умение мне пока ни разу не пригодилось.

Обычно, если я захожу к маме на обед, мы поднимаемся в ресторан на пятый этаж, но сегодня она предложила сходить в кафе через дорогу.

– Ты же говорила, что больше туда ни ногой, – говорю я, пока она вытаскивает меня на улицу через боковой вход.

– У них новый повар, – отвечает она.

– Но в тот раз тебя ужаснул дизайн.

– Ну, цвет красного дерева с металлическим блеском в этом году входит в моду, так что я смотрю на него совсем другими глазами.

Что-то здесь не так, я вам точно скажу. Может, она меня стесняется из-за того, что я в этих рабочих штанах? В прошлый раз, когда она вела себя подобным образом, в конце концов она заставила меня постричься.

Мама без малейшей иронии подпевает Билли Джоелу «Такая, как ты есть» и принимается за свою тарелку салата без заправки.

Я хватаю с тарелки сэндвич, посыпанный кресс-салатом, и думаю: вот бы она и меня любила такой, какая я есть. Мне надоело чувствовать на себе ее изучающий взгляд всякий раз, как я прихожу ее навестить. Вот и сегодня она слишком долго разглядывала мои брови, так что без новых щипчиков для эпиляции «в подарок» нынче определенно не обойдется.

– Что будете пить?

– Апельсиновый сок, – говорю я девушке за прилавком.

– Ким, только не это – там слишком много кислоты.

– Точно, не стоит! Минералку с газом, – улыбаюсь я.

– Без газа тебе полезнее.

– Мама, ну честное слово! Какой вред от пузырька воздуха?

– Как хочешь, – она пожимает плечами.

Терпеть не могу, когда она так себя ведет. Обычно я в подобных случаях делаю все ровно наоборот, чтобы она смотрела, как я отравляю свой организм, и мучилась, но сегодня мне не хочется, чтобы ей показалось, будто я все делаю назло. Я и без того ее подвожу, и мне ее жаль. «Я не могу поехать с тобой на Капри…» – репетирую я про себя. «Ну давай, скажи то же самое вслух», – уговариваю я себя.

– Я тут думала про Капри… – начинает она.

– Мама, – начинаю я, стараясь, чтобы голос мой звучал уверенно.

– Джина! Я только что узнала! Это же просто ужасно! – Вихрь шифона и пудры влетает в кафе.

– Ничего страшного, Моника, правда, – отбивается мама, и видно, что ей не по себе.

– Неправда! Он настоящий негодяй. Но все мужчины таковы, что делать.

Ничего себе! Мама определенно рассказала Монике про своего отца значительно больше, чем мне.

– У него не было выбора, – пожимает плечами мама.

– Ерунда! – звонко откликается Моника.

Меня так и подмывает вставить: «Хотелось бы посмотреть, как ты поспоришь с сердечным приступом!», но я сдерживаюсь.

– Ведь и недели не прошло со смерти твоего отца! Это преступление!

Определенно я чего-то не понимаю.

– Не может быть, чтобы некому было пожаловаться! – настаивает Моника.

– Послушай, Моника, все хорошо. Потом поговорим. – Мама со значением на нее смотрит, и в ее глазах явственно читается: «Не сейчас!»

– Ладно, – отвечает та, тут же остывая. – Я сегодня в чулочном, заходи ко мне, когда пойдешь обратно.

– Хорошо.

Я смотрю, как Моника сталкивается с человеком в костюме из «Топ Мэн»[18]18
  Сеть магазинов дорогой мужской одежды.


[Закрыть], на мгновение окутывая его своими шарфами, потом поворачиваюсь к маме и спрашиваю:

– О чем это она?

– Понимаешь… управляющей отдал Дезире еще пару квадратных футов в отделе, и Монди вне себя.

– А к тебе-то это какое отношение имеет?

– Э… – Она в замешательстве.

Если бы я не знала ее так давно, я бы сказала, что она сейчас расплачется. Но мама никогда не плачет.

– Я на секундочку заскочу в туалет, дорогая. Ты пока выбери десерт.

Что-то определенно не так. Я смотрю в окно на универмаг и замечаю старую мамину приятельницу – она как раз проходит сквозь вращающиеся двери. Я выскакиваю на улицу и кричу ей:

– Делия!

Та сначала не понимает, кто ее зовет, потом замечает меня и отчаянно машет мне рукой.

– Кимми! – улыбается она, когда я подхожу ближе. – Если ты ищешь маму, то она уже ушла на ланч.

– Знаю, я как раз с ней обедаю, – говорю я, кивая в сторону кафе. – Она какая-то расстроенная – что-то случилось на работе?

Делия замирает.

– В чем дело? – спрашиваю я и чувствую, как у меня вдруг засосало под ложечкой, хотя я не привыкла волноваться за маму.

– Ну, видишь ли… управляющий урезал ей деньги на сезонную смену гардероба, а значит, осенью она получит только два костюма и…

– Делия? – Я кладу руку на ее вязаный рукав.

– Ее уволили.

– Что? Она же тут тридцать лет проработала! – Я поражена.

– Они говорят, что специалисты по смене имиджа не являются незаменимой частью коллектива… – Делия замолкает. – Только понимаешь, Кимми, она не хотела, чтобы ты знала. Не говори ей, что это я тебе рассказала. Сегодня – последний день. Путешествие на Капри пришлось как нельзя вовремя, а мысль, что у нее будет собственный бутик, ее так поддержала.

Я заставляю себя улыбнуться.

– Ну да, если ты босс – тебя уже некому уволить!

Делия гладит пухлой ручкой мою пухлую щечку.

– Она не хотела, чтобы ты поехала с ней из жалости. Ты же знаешь, она всегда хочет выглядеть сильной. Она не хочет тебя волновать. – Делия останавливается и разглядывает мое встревоженное лицо. – Боже, я ее подвела. Не надо было тебе говорить.

– Все нормально, – бубню я, стараясь прийти в себя.

– Во всяком случае, она и одна не пропадет. Говорит, что считает это прекрасной возможностью начать все сначала.

– Я еду с ней, – объявляю я, стараясь не выдать собственного удивления.

– Из-за того, что я тебе обо всем рассказала? – обеспокоенно спрашивает Делия.

– Нет, – вру я в ответ.

– Умница, – говорит Делия, – это замечательно.

У меня на глаза наворачиваются слезы. Она прижимает меня к пуговицам своего кардигана и шепчет:

– Я понимаю, тебе страшно, детка. Ей тоже. Но вы друг о друге позаботитесь.

Я вернулась за наш столик в кафе и теперь наблюдаю, как мама пробирается ко мне между столиками. Губы сверкают ярко-красной помадой – попробуй только усомнись в ее отваге.

– Во-о-от, – улыбаюсь я. – Ты говорила, что когда мы приедем на Капри…

Ее лицо проясняется, как будто кто-то софитом высветил его среди толпы.

– Ты едешь со мной? – радостно говорит она.

На мгновение в ее глазах мелькает тень подозрения, и она оглядывается по сторонам – кто мог подтолкнуть меня к такому решению?

– Оказывается, у Кафьеро в сентябре будет много работы для переводчика, так что у меня есть шанс освежить свой итальянский, – говорю я.

Кажется, она успокоилась.

– Ну, вот и хорошо, что у нас все так удачно сложилось.

– Пожалуй.

Глава 5

Увидеть Неаполь и умереть. Можно по-разному интерпретировать эту фразу, но в голову лезут самые мрачные версии, когда выход из неаполитанского аэропорта нам преграждает приземистый и небритый тип.

– Такси надо? – рычит он снизу вверх с таким убедительно мошенническим видом, что по-хорошему ему бы крэком[19]19
  Кристаллизованная форма кокаина.


[Закрыть] из-под полы торговать в каком-нибудь тарантиновском фильме.

Не обращая на него внимания, я направляю тележку с нашим багажом к выходу. Оглянувшись, успеваю заметить, что он уже держит маму под руку, и она будто и не замечает, какая у него засаленная куртка. Мама так и не успевает проворковать что-то вроде: «О, какие у вас тут чудесные шприцы!» – я хватаю ее за руку и тащу к официальной стойке такси. С ее обширным опытом по мужской части можно бы ожидать, что она с полувзгляда узнает, с кем не надо связываться, так нет же! Она слишком верит людям! (Не то чтобы у меня было много практического опыта в распознавании всяких скользких типов, но если более-менее регулярно смотреть криминальную хронику, пару трюков можно и запомнить.)

Разумеется, «легальный» таксист выключает счетчик где-то на полпути до порта Мерджеллина и по приезду обирает нас до нитки. Я отдаю ему деньги, даже не пытаясь сопротивляться. Мама все еще страдает по поводу того, что бы с нами случилось, если бы мы поехали с тем приземистым и небритым. Я говорю ей, что, вполне возможно, в этом случае у нас сейчас было бы на 30 000 лир больше.

Изнемогая под тяжестью багажа, мы кое-как пытаемся сориентироваться, и тут я замечаю, что нас пристально рассматривает группа каких-то типов моряцкого вида. Хоть это и общественный порт, у меня такое чувство, будто мы явились на их территорию без приглашения. У них такой вид, будто они знают что-то, чего не знаем мы. Например, что-то о погоде. Мы с мамой одеты просто и по-летнему (я – значительно проще, чем мама), а они все кутаются в толстенные трикотажные полупальто и теплые пиджаки. Я прихожу к мысли, что они сейчас либо огреют нас дубинами по затылку, либо предложат нести чемоданы, но они не делают ни того ни другого. Они просто наблюдают, как мы медленно блуждаем туда-сюда в поисках нужной пристани. Вся эта ситуация меня смущает, я вжимаю голову в плечи и стараюсь пройти мимо них как можно быстрее, мама же, наоборот, переходит на плавную, скользящую походку.

Чтобы переправиться из Неаполя на Капри с блеском, можно нанять частную лодку, изящную и стремительную, со сверкающими хромированными поручнями и красивым названием, например «Аванти!»[20]20
  «Вперед!» (ит.)


[Закрыть]. Для той же цели подойдет и катер за семь фунтов. Разобравшись наконец, какой корабль куда идет, мы, пошатываясь, перебираемся по металлическому трапу на палубу, запихиваем чемоданы в багажный отсек и проходим к местам у иллюминатора. Как только заводится мотор, нам выдают пластиковые пакеты на тот случай, если нас вырвет. Ничего похожего на бушующий тайфун за окном не видно, так что мне это кажется излишним, но уже несколько минут спустя я понимаю, что ошиблась. Если монотонная качка вам нипочем, то звуки, издаваемые сидящим слева от вас мужчиной, которого буквально выворачивает наизнанку, не оставят вас равнодушным. Маму стошнило совершенно беззвучно – я услышала только легкий шелест, когда она завязывала бантиком ручки потяжелевшего пакета. На несколько секунд она становится одинокой и несчастной – бледная и беззащитная без своей фирменной, вызывающе яркой помады, – так что моя рука сама тянется к ее плечу. Я уже собираюсь утешительно погладить ее по спине и пожалеть: «Бедняжка!», как когда-то она жалела меня, когда я в детстве болела и вместо школы оставалась лежать дома, но я не успеваю дотронуться до замшевой ткани ее оранжевой блузки – меня опережает другая рука. Рука в рукаве из серовато-желтого льна протягивает маме стакан воды.

– Prego![21]21
  Прошу! (ит.)


[Закрыть] – улыбается мужчина с волосами цвета платины.

Господи! Она соблазнительна, даже когда ее рвет!

Я решаю пройтись. При этом меня так мотает из стороны в сторону, что по дороге я отбиваю себе все руки, хватаясь за спинки кресел. Я вижу, как снаружи плещутся волны, но соленые брызги не касаются моего лица. Пошатываясь, пробираюсь к носу, чтобы отсидеть там оставшиеся сорок минут этого теста на выносливость. Я вспоминаю, что лучший способ борьбы с морской болезнью – это сосредоточиться на одной точке на горизонте и при этом громко петь. К сожалению, горизонт раскачивается перед глазами, как детские качели, к тому же мне кажется, что морякам-инвалидам и пассажиркам худо и без моего пения. В результате я только задерживаю дыхание и клянусь, что никогда больше не покину сушу. Пара канадцев по соседству со мной с ужасом представляют себе обратную поездку:

– Должен же быть и другой путь, – стонут они.

Как там Клео в Кардиффе? Четыре часа дня. Могу поспорить, она сейчас обсуждает с очередным клиентом вечную тему «глянцевый или матовый», а потом у нее будет перерыв на чай. Я представляю, насколько все было бы иначе, если бы мы поехали в это путешествие вместе с ней. Это была бы умора! А теперь меня охватывает тревога…

Ну, по крайней мере, за все путевые издержки платит мама, а потом мне еще полагаются деньги за работу. (Мне было от этого как-то не по себе, но мама настаивала, что это «деловая договоренность», и я запросила с нее по минимуму – как раз хватит нам с Клео, чтобы купить цепочки на талию, когда мы сделаем себе плоские животики, как у Бритни Спирс.)

Вскоре вдали показывается остров. Зелени на нем значительно больше, чем я себе представляла. И вообще, он более эффектный: высокие скалы, россыпь белых домиков – как будто кто-то перевернул сахарницу и рассыпал по склонам кусочки рафинада. Наш катер разворачивается и пристает к берегу между паромом и большим, с виду даже военным, кораблем.

– Марина Гранде[22]22
  Большая пристань (ит.).


[Закрыть], – вздыхает мама, задумчиво улыбаясь Платиновому Блондину. – Когда я была маленькой, здесь было всего несколько рыбачьих лодок.

– Ну так это же было почти пятьдесят лет назад! – начинаю я.

Мама бросает на меня испепеляющий взгляд. Ах да, конечно. Вечное ее вранье по поводу возраста ужасно действует мне на нервы. Если бы не наши идентичные зеленые, как оникс, глаза и не характерная макушка на одном и том же месте, готова поспорить, она вообще отрицала бы, что мы состоим в родстве, и постаралась бы выдать меня за подругу или коллегу. Хуже всего то, что нам постоянно говорят: «Вы, наверное, сестры», – ей-то это чрезвычайно льстит, но вы подумайте: если мне тридцать, а ей – пятьдесят семь, как эта фраза характеризует меня?

– Извини, я хотела сказать – тридцать лет назад, конечно! – усмехаюсь я, а потом добавляю себе под нос: – Или десять?

Платиновый Блондин указывает на что-то в стороне от шумной толпы туристов, ожидающей катер на пристани, рука его направлена в открытое море, где покачиваются на волнах деревянные парусные лодки, раскрашенные в яркие цвета – красный, синий и зеленый. Мама улыбается и пожимает его руку. Я отворачиваюсь и смотрю на берег – и дальше, за линию магазинчиков на набережной. Я пытаюсь понять назначение темно-красного здания, которое разительно отличается от своих кремовых соседей. Мне с трудом удается различить слово «farmacia»[23]23
  Аптека (ит.).


[Закрыть]. Надо не забыть купить таблетки от морской болезни на обратную дорогу.

Когда я снова оборачиваюсь к маме, Платиновый Блондин уже куда-то делся.

– Отель «Луна»! – голос старается перекричать одуряющий гомон толпы.

– Это мы! – радостно взвизгивает мама, шаря глазами по сторонам и пытаясь высмотреть зовущего в мешанине чемоданов и локтей.

– Мы никогда не найдем его в этой давке, – отчаиваюсь я и подпрыгиваю на месте, чтобы лучше оглядеться.

На такси до нашего отеля не добраться, а о том, чтобы самим тащить чемоданы по бесконечным тупичкам, мощенным булыжником, даже подумать страшно. Вдруг экскурсанты и отдыхающие расходятся в стороны, и к нам выходит человек в капитанской фуражке, на которой золотым кантом выложено название отеля – «Луна». На нем темно-синий блейзер, и он точь-в-точь похож на Томми Кертиса, когда тот переодевается в плейбоя – хозяина яхты – из фильма «В джазе только девушки». Пока мы таращимся на него, он бесстрастно конфискует у нас чемоданы и спрашивает:

– Вы – мать с ребенком?

– Да, – расцветаю я, обрадованная, что он заметил разницу в возрасте и при этом искренне надеясь, что он понимает: младшая – это я.

Вычеркивая что-то из списка, он провожает нас к фуникулеру и обещает встретить в отеле «через полчасика».

Мы как в тумане проталкиваемся сквозь толпу, мимо забитых товаром лавочек с футболками, мимо такси – белые «фиаты-мореа», которые так похожи на корабли, что кажется – стоит заехать на них в море, как у них откуда ни возьмись вырастет винт. У кассы фуникулера мы платим 2400 лир (около 80 пенсов) и забираемся в поскрипывающую и покачивающуюся кабину. Пока дверь не успела закрыться, туда же набивается группа японских туристов, и они начинают оживленно беседовать. Неожиданно одна туристка начинает резко и гнусаво смеяться.

Мама взвизгивает:

– Прямо как ослик! – И в точности имитирует ее смех.

Я сохраняю каменное выражение лица все восемь минут поездки, а когда кабина пустеет, поворачиваюсь к ней и говорю:

– Два момента. Во-первых: если ты не говоришь по-японски, это еще не значит, что они не говорят по-английски. И во-вторых: даже если они и не говорят по-английски, они не глухие. Если ты их передразниваешь, они это услышат.

Мама поражена, она в ужасе закрывает рот руками.

– Я не хотела нагрубить, – расстраивается она.

– Я знаю, но представь, как бы ты себя почувствовала, если бы услышала, как кто-то говорит «Смотрите, старушка – а одета, как молодка!».

У нее такой ошарашенный вид, будто я ее ударила.

Мы спускаемся по лестнице, молча, красные от угрызений совести.

Понятия не имею, откуда берутся эти ехидные замечания. Но стоит мне побыть с ней какое-то время вместе – и меня уже распирает от злобы, а язык никак не удержать за зубами. Я думала, это пройдет, если нам общаться пореже, что было не сложно, когда я работала переводчиком за границей, но за последние два года мне пришлось придумывать кучу нелепых отговорок. Мне очень жаль, но каждый раз, когда мне кажется, что на этот раз будет иначе, и я заставляю себя навестить ее, все опять идет по-прежнему.

Постепенно к маме возвращается уверенность в себе, и вот она, обуреваемая воспоминаниями, уже с интересом смотрит по сторонам и то и дело восклицает:

– В мое время все было по-другому!

Или:

– Ты только посмотри, как она одета!

Меня же завораживают смешные тележки с багажом, которые снуют туда-сюда, то и дело сигналя. Четыре колеса, металлическая платформа и водитель – но мама утверждает, что они совершенно необходимы.

– Смотри, на машине по таким узким улочкам не проедешь, – объясняет она, – а туристы не смогут ездить и по главным улицам, потому что на острове нет услуг по аренде машин.

– Похоже на игрушечный город, – смеюсь я, когда мимо проезжает очередная вагонетка и нам приходится вжаться в стену, чтобы дать ей дорогу.

– Виа Эмануэле! Она нам и нужна! – восклицает мама и спешит вперед по суматошной улице, набитой бутиками.

Она – в своей стихии, а мне кажется, что бутики «Феррагамо» и «Картье» презрительно надо мной насмехаются, чтобы я не забыла, что мне не место среди их высокого стиля. Из-за наплыва покупателей мне приходится замедлить шаг, так что не остается ничего иного, кроме как пялиться на витрины. Некоторые из моделей могли родиться только от любовного союза Мег Меттьюс с Евротрешем, но ювелирные лавки – это чистый декаданс: смехотворно броские драгоценности для тех, кто долгое время подчинялся всем законам тонкого вкуса, пока скулы не свело, и теперь, утратив всякую связь с реальным миром, ищет чего-нибудь чудовищного и эпатажного.

– И кто только такое наденет! – ворчу я, разглядывая брошь в виде кита из жемчужин размером с морской буй, украшенных бриллиантами.

Смешно представить, сколько такая штука может стоить (уж, черт побери, побольше, чем мои пять тысяч фунтов наследства, это точно), не говоря уже о том, сколько существует способов куда лучшим образом потратить эти деньги.

– Посмотри, какая прелестная фотография, – это София Лорен в пятидесятых! – восхищенно ахает мама, заглядывая в витрину обувного магазина.

Мне хочется ей напомнить, что по правилам произносится «Лоран», как Лоран Бакалл, а не «Лорен», но я решаю воздерживаться от критики.

– Почти пришли, – жизнерадостно восклицает мама и прибавляет шагу, так что мы очень скоро оставляем позади пьянящий коктейль из «Гуччи Раш» и «Кензо Джангл» и быстрым шагом направляемся по мощенной булыжником улочке, сквозь ароматы пекущегося печенья.

В конце улочки нам попадается небольшая рощица вертушек с открытками и лоток, где продают свежевыжатый сок. А между ними – вывеска «Отель „Луна“», выписанная от руки на синих керамических плитках. Мы совершаем вираж вокруг группы немецких туристов и проходим в низенькую калитку. Закрывая ее за собой, с облегчением вздыхаем – нас охватывает чувство, будто мы наконец спаслись от мародерствующих толп. Земля вдоль пустынной дорожки потрескалась от безжалостного солнца, но чем ближе мы подходим к отелю, тем живее и разнообразнее окружающая растительность.

– Что это? – спрашиваю я, указывая на череду высоких арок песочно-желтого цвета, которые образуют большой внутренний двор слева от нас.

– Чертоза ди Сан Джакомо. Когда-то это был монастырь. Он не является частью отеля, но его близость, по-моему, придает отелю спокойствие и умиротворение, – задумчиво говорит мама и со счастливой улыбкой на губах вдыхает ароматный воздух.

Про себя я не могу не согласиться, что «Луна» – райский уголок. «Между небом и землей, на самом краю утеса…» – тихо шепчу я, когда отель постепенно появляется перед глазами, – Клео читала мне эти слова с какой-то веб-странички.

Нам бы направиться к стойке администратора, но ноги сами выносят нас на залитую ярким солнцем террасу. Выцветшие от дождя и солнца плетеные стулья накрыты кобальтово-синими подушками.

Мама берет меня за руку, – так, рука об руку, мы и проходим на террасу. Я пережидаю несколько секунд, а потом высвобождаю руку под тем предлогом, что хочу достать фотоаппарат и сфотографировать скалы Фаральони, которые так заворожили Клео.

Мы разглядываем внушительные груды обветренного известняка, показывается лодка и легко проскальзывает между ними, обводя их основания белой пенной полосой.

– Есть еще одна скала, но ее отсюда не видно, – рассказывает мама. – Там живет колония королевских котиков. Когда я была маленькая, то фантазировала, что можно было бы отправиться к ним жить…

– Не думаю, что в котиковом обществе сейчас большой спрос на специалистов по имиджу. – Я пытаюсь шутить.

Мама пытается улыбнуться.

Потом мы замолкаем и завороженно смотрим на сверкающую внизу воду. Будто на водную гладь набросили рыболовную сеть, сплетенную из пульсирующих и мерцающих лучей света.

Я незаметно бросаю на маму взгляд из-под солнечных очков. Мне интересно, что за воспоминания роятся сейчас у нее в голове. Может быть, она когда-то плескалась с отцом вон у того галечного пляжа? Или каталась здесь на лодке с бабушкой Кармелой? Меня так и подмывает спросить ее об этом, но я боюсь ненароком потревожить ее сокровенные помыслы. Я предпочитаю держать маму на расстоянии вытянутой руки. Любые ее откровения заставят меня чувствовать себя неуютно. Но в то же время я понимаю, что благовоспитанная дочь должна в такой момент произнести что-нибудь милое и преисполненное благодарности, так что я поворачиваюсь к ней, чтобы сказать: «Спасибо, что ты меня сюда привезла!», но едва я собираюсь открыть рот, как меня перебивает могучий баритон:

– Buon giorno![24]24
  Добрый день! (ит.)


[Закрыть]

Мы резко оборачиваемся – нас приветствует мужчина. Причем вид он имеет откровенно соблазняющий – он не просто раздевает нас взглядом, а едва ли не предлагает по-быстрому заняться сексом, причем прямо здесь и втроем.

– Красота, да? – говорит он и машет рукой в сторону морской панорамы, при этом не отрывает от меня взгляда.

Пока мама мечтательно оборачивается к морю, рассыпаясь в похвалах великолепной панораме, он наклоняется ко мне и шепчет:

– Bella[25]25
  Красавица (ит.).


[Закрыть], – с таким страстно-постельным вздохом, что у меня мурашки по спине пробегают.

Если бы мы сейчас были с Клео, то ткнули бы друг дружку в бок локтем, а потом отбежали бы за угол и завизжали от смеха. Но я не с Клео, а с мамой, и я непроизвольно ежусь от того, что мужчина смотрит на меня таким голодным взглядом в ее присутствии. Ощущение такое же, как если бы мы с ней смотрели телевизор и там началась постельная сцена. Я быстро перебираю свой гардероб подобающих выражений лица, но не встречаю ни одного, которое подходило бы к данному случаю. У меня не хватит раскованности, чтобы изобразить такое же вожделение, даже если бы я захотела, и я не смею улыбнуться – не дай бог улыбка покажется приглашающей. Вместе с тем я не могу отвести глаза, чтобы не показаться трепетной и робкой кисейной барышней. Мне бы пригодился взгляд, говорящий: «Знаю я эту игру, дорогуша, и меня на нее не купишь, но все равно спасибо, что решил со мной поиграть!»

– Вам нехорошо, синьорина? – Он продолжает меня разглядывать.

Хм. Значит, изобразить искушенный вид не совсем получилось.

– Мы так устали в дороге! – говорит мама, обнимая меня одной рукой, чтобы защитить от жестокого мира.

– Вы хотите кофе или, может быть, коктейль?..

– О нет! – хихикает мама. – Еще слишком рано! Мы как раз собирались зарегистрироваться.

– Вы остановились у нас? – Он кажется довольным. – Мы вам очень рады. Я – Марио, бармен. Пожалуйста, позвольте мне представить вас администратору.

Его до блеска отполированные ботинки пересекают мраморный пол холла, мы следуем за ним: мама – быстро цокая каблучками от «Карвелас», я – поскрипывая подошвами кроссовок.

– Добро пожаловать в отель «Луна»! – улыбается за стойкой лощеный джентльмен с квадратным подбородком.

Я понимаю, мама ждет, что я сейчас заговорю с ним по-итальянски, но я никак не могу подобрать слов.

Она терпеливо улыбается администратору:

– Моя дочь говорит по-итальянски, но она немного застенчива. Вы говорите по-английски?

Он кивает ей с выражением искреннего восхищения на лице, потом с состраданием смотрит на меня.

– Для нас забронирован номер – Джина и Ким Риз, – продолжает мама.

– Si![26]26
  Да! (ит.)


[Закрыть] Пожалуйста, ваши паспорта.

Ну, по крайней мере, от служащих отеля она свой возраст скрыть не сможет, ухмыляюсь я про себя.

– Это ваш первый визит на Капри? – спрашивает администратор, заполняя бланк.

– Э… ну… – На этот раз мама в замешательстве, потому что не может придумать, как покороче изложить наши обстоятельства.