Текст книги "Карта утрат"

Он рассказал о соседях по деревне и о нерадивых полицейских, а потом добавил:

– У меня тут, в городе, есть знакомые. Они пообещали помочь – свяжутся с чиновниками, проверят данные с железных дорог и выяснят, не уехал ли отец на поезде. С главным полицейским управлением они тоже свяжутся и отправят ориентировки по всей провинции.

Говоря, он употребил местоимение , которое в речи означает и мужчин, и женщин и которое лишь письменно отражает пол человека. Итянь знал, что именно услышит Мали и что первым делом придет ей в голову. Старое знакомство, чиновники – следовательно, мужчина.

– Я и не в курсе была, что у тебя в Хэфэе кто-то из знакомых работает, – сказала она.

– Это давнее знакомство. Мы много лет не общались.

– Надо же, все время про тебя, Тан Итянь, что-нибудь новенькое узнаю. – Судя по голосу, она улыбалась. – Ладно, тогда не теряем надежды. Буду каждый день ждать от тебя хороших новостей.

Внезапно Итянь ощутил, что сияние, исходящее от нее, лишает его сил, что ему трудно дышать. Даже в Америке Мали держала нараспашку двери своей жизни, тогда как Итяня словно сдавливало тисками. Когда они только приехали, Мали бросилась учить английский и передружилась со всей группой в местном колледже, где посещала вечерние занятия. Из-за этой ее легкости Итянь боялся признаться в глубоком одиночестве, которое окутывало его почти все их первые годы в Америке, в ощущении, что даже когда его английский станет лучше, смысловые барьеры никуда не денутся и преодолеть их он будет не в силах. В магазине, услышав непонятную шутку продавца, Итяню хотелось поймать взгляд Мали, спросить ее на их тайном языке, а не выяснять у продавца, в чем заключается шутка. Мали относилась к неожиданностям совсем иначе, без свойственного ему смятения, которое вскоре окаменело и превратилось в одиночество. Если она и догадывалась о его нежелании говорить, то никогда об этом не упоминала, и в конце концов Итянь остался один в своем крохотном убежище печали, куда не было входа никому, кроме него.

И тем не менее именно ее неослабевающая способность приспосабливаться к их новой американской жизни все эти годы поддерживала его. Хотя в Америку их привез Итянь, основу жизни здесь заложила Мали. Из всех знакомых Итяню китайских иммигрантов лишь у них с Мали имелись американские друзья, а все благодаря бесстрашию, с которым она знакомилась с соседями, пускай даже во время знакомства она до предела выжимала свой английский.

Итянь представил, как сейчас, лежа в кровати, Мали накручивает на палец телефонный провод, а трубка прижата к губам так плотно, что слова звучат невнятно. Порой, если человек так близко, услышать его сложнее. Ханьвэнь была совсем иной. Даже сейчас он, сам того не желая, представил себе их сближение. Представил, как пододвигает стул к столу и их колени соприкасаются. Он кашлянул.

– Как там у тебя дела? – спросил он.

– Мне вчера ночью не спалось, – ответила Мали, – даже подумала, уж не заболеваю ли.

Значит, вот почему она до сих пор в постели. Ей это несвойственно. Обычно к этому времени она уже встала, готовит завтрак и увлеченно рассказывает, какие дела ждут ее на работе.

– Но я просто не привыкла спать, когда тебя рядом нет.

– И я тоже, – машинально ответил он.

За восемь лет брака они спали отдельно всего несколько раз, когда он уезжал на конференции. По вечерам, утопая в безбрежном пространстве подушек и пушистых пледов, он лежал на кровати в таком роскошном гостиничном номере, какой сам он ни за что бы себе не позволил. Но ее отсутствия он не ощущал. Вот и сегодня он позвонил ей не потому что не мог заснуть, не из потребности, а, скорее, по обязанности.

Они еще обсудили счет за воду, после чего Итянь сказал, что ему пора. Во время звонков за границу они всегда говорили торопливо, чтобы не слишком тратиться, почти лихорадочно, так что любителю подслушать наверняка показалось бы, будто они обсуждают нечто безотлагательное. Прежде такая скоротечность его расстраивала, но сейчас Итянь порадовался. Частью новостей он поделился, но о другой их части он попросту не знал, как рассказать.

Глава 11

Ханьвэнь дождалась, когда машина скроется из виду, и только тогда расцепила руки. Она прятала их за спиной, чтобы Итянь не видел, как они дрожат. Ханьвэнь не сомневалась, что успешно скрывает свои чувства, вплоть до его последнего объятия. Когда он похвалил ее дом, на миг ей захотелось, не думая ни о чем, посмотреть ему прямо в глаза и выпалить: “Ты что, не видишь? Я бы в эту же секунду обменяла все это на твою жизнь. Ты живешь так, как мечтала я, неужто не видишь?” Когда Итянь без энтузиазма рассказывал о своей жизни в Америке, ей захотелось встряхнуть его. Он никогда – ни тогда, ни сейчас – не понимал, сколь много имеет.

Она едва успела вернуться в дом, как мать набросилась на нее с вопросами:

– Это кто был?

Прощаясь с Итянем, Ханьвэнь заметила в окне лицо матери. Видела ли та, как он ее обнял?

– Никто. Просто старый друг. Я тебе рассказывала.

– И где он сейчас работает?

– Он живет в Америке.

– В Америке?

Голос матери звучал резко и требовательно – она уже много лет не разговаривала так с Ханьвэнь. О браке Ханьвэнь мать никогда не высказывалась и при малейших признаках разногласий между Ханьвэнь и Гуйфанем удалялась в другую комнату. С того времени, когда Ханьвэнь была юной девушкой, в матери произошла невероятная перемена – прежде она старалась пролезть в каждый закоулок жизни дочери, чтобы удостовериться, что у той все происходит так, как мать и определила.

– Госпожа, машина ждет. Вы опоздаете, – сказала горничная.

Ханьвэнь посмотрела на часы. Ей уже двадцать минут как следовало выехать в ресторан, куда их пригласили. Ресторан находился в маленьком строении в лесу, на окраине города.

– Ма, мне сейчас некогда, – сказала она, – я и так опаздываю.

– Тогда давай помогу собраться, – предложила мать.

– Нет, так только медленней. Вечером нас не жди, ложись спать, хорошо? Мы, скорее всего, поздно вернемся.

Ханьвэнь вышла из комнаты, и мать, сцепив руки, проводила ее взглядом. После того как ей запретили хлопотать по хозяйству, мать чувствовала себя неприкаянной. Две недели назад, моя ванну после купания Юньюаня, она поскользнулась и упала. Ее нашла горничная – мать так и лежала на полу, в луже холодной воды. Ханьвэнь запретила матери работать, но нередко замечала, как та бродит по дому, переставляя предметы, которые сама же несколько часов назад и расставила. Ханьвэнь попыталась пристрастить мать к телевизору – другие пожилые женщины обожают мыльные оперы. Вот только мать отказывалась даже включать новенький цветной телевизор, который они специально купили ей в комнату. Утверждала, будто от этого мозги гниют.

Ханьвэнь позвонила мужу на работу и услышала в трубке голос молоденькой секретарши.

– Это я, – сказала Ханьвэнь, – передайте, пожалуйста, Гуйфаню, что я чуть-чуть опоздаю на ужин. Юньюань раскапризничался…

– Ох, госпожа Ван, – перебила ее секретарь, – вы лучше сами с ним поговорите. Он уже уходит.

Не успела она возразить, как в трубке раздался голос Гуйфаня, резкий и нетерпеливый:

– Алло! Ханьвэнь? Что случилось? Почему ты еще не выехала?

– Юньюань сцену устроил. Я немного опоздаю.

– И как это со стороны будет выглядеть? Ведь они специально просили тебя приехать.

– И почему, интересно?

Ханьвэнь осознавала, что они почти упрекают друг друга, а это для них совсем не свойственно. Ссоры и взаимные обвинения были не в характере обоих, отчасти поэтому Гуйфань и нравился ей. Для него важнее мир и покой, а не ущемленная гордость – такое качество у мужчин встречается редко.

В трубке слышалось дыхание Гуйфаня, ровное и громкое. Сейчас он, наверное, опустился в стоящее перед столом кожаное кресло, прикрыл глаза и трет висок, расстроенный получасовым опозданием, которое нарушило любимую им пунктуальность.

Он снова заговорил, и теперь голос звучал спокойнее:

– Ладно, я им передам, что ты опаздываешь. Но поторопись.

Мягкость его голоса развеяла ее раздражение. Ханьвэнь поднялась в спальню – напоследок взглянуть в зеркало и проверить макияж. Когда охранник несколько часов назад сообщил о визите Итяня, она хотела было стереть помаду. Вдруг это слишком вызывающе для столь личной встречи? Но теперь она разглядывала свое отражение со сдержанным удовольствием. Она заметила, как Итянь смотрит на нее, – они оба были словно зеркала, скрывающие отражения друг друга. Наверняка жена его – женщина практичная и обычно обходится без косметики. Ханьвэнь надеялась, что ее внешность удивит его так же, как удивилась она сама, открыв дверь и увидев его. Она ожидала, что Итянь будет худым и жилистым, голова чуть опущена, словно он разглядывает свои поношенные ботинки. Руки засунуты в карманы, отросшие волосы падают на глаза. Таким он был в прошлом. Идя ему навстречу, она каждый раз ловила себя на мысли, что он будто не здесь, где-то витает, и возвращает его в реальность лишь присутствие кого-то рядом. Но вместо прежнего Итяня на пороге стоял чужой настороженный мужчина. Прямая осанка, глаза напряженно изучают мир, впитывают его. Этот человек – целиком из этого, реального мира.

Когда Итянь сказал, что не приезжал в страну много лет, желудок у нее – виновато – сжался от радости. Ханьвэнь была уверена, что он бывает тут регулярно, просто решил оборвать с ней всякую связь. Когда она вспоминала свое письмо ему, ее захлестывал стыд. С чего ей вдруг вздумалось тревожить человека, которому до нее и дела нет?

Ханьвэнь переполняло желание рассказать кому-нибудь о том, что к ней приходил Итянь. Она представила, как врывается в их комнату в деревенском общежитии с криком: “Вы не представляете, кто ко мне сегодня пришел!” Впрочем, у нее нет друзей здесь, в этом городе, зажатом между провинциальностью, которую он силится стряхнуть с себя, и роскошью, подсмотренной у других городов, к которой он так стремится. Поначалу Ханьвэнь наносила визиты женам других чиновников – на чай. В домах – просторных, обставленных мебелью из розового дерева – они болтали о детях и перемывали кости остальным кумушкам. Она не сомневалась, что после того, как она покончила с такими визитами, о ней пошла слава как о недружелюбной особе. Других способов завести друзей она не знала. Делами, по которым она могла бы выезжать в город, занимались другие: водитель и отвозил Юньюаня в школу, и забирал его; на рынок по утрам ходила либо мать, либо горничная. Временами одиночество делалось слишком огромным, тенью надвигалось на нее. Чтобы хоть как-то улизнуть от него, Ханьвэнь ложилась спать в середине дня, и ей снилось, как она идет по переулку между домами, а матери, выглядывая в затянутые стальными решетками окна, зовут детей ужинать. Еще ей снилось, как она бредет по затопленному рисовому полю, а вода, прохладная, как бывает ранней весной, холодит ей икры.

Лишь сев в машину, Ханьвэнь сообразила, что мать ни словом не обмолвилась про то, как Итянь ее обнял, и поняла, что не замеченными объятия не остались.

* * *

Машина выехала из города, и Ханьвэнь попросила водителя не спешить. Ей хотелось отсрочить свое появление на ужине.

Примерно месяц назад, когда Юньюань был в школе, а мать отправилась на прогулку по району, в дверь постучали. Подобное случалось крайне редко. Ханьвэнь удивленно ждала, пока горничная откроет.

В дом вошли двое незнакомцев, один из них совсем невысокий, практически одного роста с ней. Одет он был в европейском стиле – в серый отутюженный костюм-тройку. Второй незнакомец, намного выше, был в традиционной белой рубахе с обтрепанными рукавами, которые он закатал по локоть, так что мосластые жилистые руки бросались в глаза. Если бы не удивление, эта парочка показалась бы ей забавной.

Не дожидаясь приглашения, глядя поверх Ханьвэнь, они прошли в дом. Мужчина в костюме с хозяйским видом уселся на диван, а высокий втиснулся в угол между двумя шкафчиками и скромно замер.

– Вы к моему мужу Вану Гуйфаню? – спросила она. Такое объяснение показалось ей наиболее очевидным. – Но днем его дома не бывает. Вам, наверное, лучше заехать к нему на работу.

– Не совсем. Мы выбрали как раз такое время, когда вашего мужа не будет дома. Мы хотели поговорить именно с вами. – Повисло долгое молчание, после чего мужчина в костюме представился: – Моя фамилия Цянь. Мы коллеги вашего мужа.

Сама Ханьвэнь их, похоже, не интересовала, а вот комнату они оглядывали внимательно. Время от времени останавливали взгляды то на книжном шкафчике, то на серванте, то на портрете ее отца, висевшем над столиком, на котором стояла ваза с фруктами. Грабители, решившие сначала оценить обстановку? Впервые со времен работы в ресторане Ханьвэнь охватил страх от того, что она наедине с незнакомыми мужчинами, да еще с мужчинами, явно не собирающимися спрашивать у нее разрешения, а такие ее всегда бесили.

Внимательно оглядывая обстановку комнаты, господин Цянь заговорил о погоде – мол, в этом году холоднее, чем обычно бывает в такое время, а потом сказал:

– Мы с вашим супругом работаем над одним проектом. Новый торговый центр, Международный центр процветания. Он вам о нем рассказывал?

Ханьвэнь покачала головой.

– Ваш супруг часто рассказывает вам о своей работе? – Он вопросительно приподнял брови.

Ханьвэнь чувствовала, что он вложил в вопрос некий намек, но разгадать его не могла. Она снова ответила отрицательно.

– Ну что ж, мы понимаем, верно? – Он оглянулся на напарника: – Вижу, что и господин Пань со мной согласен. Ваш супруг понимает, что хорошая жена не станет любопытствовать о делах мужа. Ваше место – дом, о нем вы и заботитесь. Не ваша забота дела, которые вас не касаются.

Ханьвэнь сознавала, что ответа от нее не требуется. Гость говорил тихо и напористо, совсем не похоже на мужчин при власти, которые всегда вызывали у нее презрение, – она в избытке встречала таких на званых ужинах и приемах, их хвастливые речи никогда не окрашивались даже каплей благоразумия и самокритики.

Господин Цянь медленно поднялся, пересек комнату, взял с полки фарфоровую вазу. Его длинные пальцы обхватили горлышко вазы, точно готовые сдавить его.

– Вы чудесно обставили дом. И у вас же сынишка, верно?

Цянь вернул вазу на полку. Напряжение, в котором Ханьвэнь не отдавала себе отчета, чуть отпустило ее. Она едва заметно кивнула.

– Да, ваш муж о нем рассказывал. Мне бы так хотелось с ним познакомиться. Он сейчас дома?

– Нет, он в школе.

– У таких родителей наверняка чудесный малыш. Ваш муж так не похож на остальных городских чиновников. Не далее как на прошлой неделе я познакомился с одним… где же это было, в Министерстве гидроэнергетики и электричества? Так он все рассказывал о детях, которых ему нарожали его деревенские любовницы. Неудивительно, что трудовой люд, наблюдая за таким, злится на правительство.

Мужчина покачал головой, словно приглашая Ханьвэнь оплакать вместе с ним страну.

Ханьвэнь ухватилась за возможность завершить странную встречу:

– Господин Цянь, мне очень неловко перебивать вас, но, боюсь, мне нужно отлучиться по делам.

– Разумеется! Разумеется! Сожалею, что отнял ваше время. У вас наверняка множество дел. Мы уже уходим.

Ханьвэнь с облегчением выдохнула. Гости и впрямь очень странные, однако никакой конкретной угрозы она не почувствовала. Вечером расспросит про них Гуйфаня.

– Ох, чуть не забыл, – сказал господин Цянь уже у двери.

Ханьвэнь как была, в тапочках, вышла проводить гостей.

Он достал из кармана маленькую бархатную коробочку, нажал на кнопку, и крышка открылась. Внутри, на мягкой подушечке, лежали две запонки в виде роз, величиной с ноготь большого пальца.

– Из слоновой кости, – сказал господин Цянь и протянул коробочку Ханьвэнь. Его рука замерла в воздухе.

– Я не могу их принять. Вы чересчур щедры.

– Нет, я настаиваю. – Руку он не опустил.

Ханьвэнь взяла коробочку, и в тот же миг Цянь склонился к Ханьвэнь.

– Я хотел сказать это раньше, но засомневался, стоит ли упоминать об этом.

Изо рта у него несвеже пахнуло табаком. Сердце Ханьвэнь бешено заколотилось.

– Ваш муж может поспособствовать нам со строительством Международного центра процветания. Знаете, для этого города мы приготовили грандиозные планы. Увидите, как тут все расцветет. Вы же не хотите, чтобы ваш муж препятствовал этому, верно? – Господин Цянь склонился еще ближе. – У вас чудесный дом и чудесная семья. Посоветуйте мужу не предпринимать шагов, которые поставят под удар все, чего вы с ним добились. – Он отступил от нее и завершил с прежней веселостью: – Не переживайте. Можете поговорить с мужем и потом.

Цянь широко улыбнулся и, вручив свою визитку, распрощался.

После их ухода Ханьвэнь вернулась в гостиную, чуть пошатнулась и оперлась рукой о стену. Горничная, прибежавшая убрать чашки, замерла.

– Госпожа, что случилось?

Ханьвэнь покачала головой и поспешила сесть – почти упала на диван. Она словно парила над собственным телом. Перед глазами расплывались темные пятна, будто чернила, замаравшие ее безопасный дом. Зажмурившись, Ханьвэнь жадно глотнула горячего чая, который подала ей горничная. “Они ушли, ушли, – повторяла она про себя, – опасности больше нет”. К телу медленно возвращалась привычная тяжесть, голова больше не была такой невесомой. Ханьвэнь открыла глаза.

– Все в порядке, – сказала она, но горничная, похоже, не поверила, и Ханьвэнь повторила.

Таких приступов у Ханьвэнь не случалось уже больше года, то есть ни разу за все время, пока горничная у них работала. Когда Ханьвэнь была моложе, приступы происходили чаще, но годы шли, причин для тревог, способных вызвать стресс, становилось меньше. Теперь ее жизнь защищали ограда вокруг жилого комплекса и другие люди, вместо нее взаимодействующие с миром. Но эта парочка проломила барьер. Ради чего? Слова господина Цяня звучали как шифровка, но Ханьвэнь не сомневалась: во-первых, эти двое угрожали ее семье, а во-вторых, это как-то связано с Гуйфанем.

Тем же вечером она рассказала мужу про гостей. Он сидел за столом в спальне и просматривал бумаги, но стоило Ханьвэнь упомянуть Международный центр процветания, как он резко обернулся:

– Они сюда приходили?

– Да. Не понимаю, как их охрана пропустила.

– Откуда они знают, где мы живем?

– Возможно, тебе лучше самого себя спросить.

В его глазах за стеклами очков читалось недоверие.

Ханьвэнь снова стало страшно, но она собралась с силами. Знать, в чем дело, она не желала, однако понимала, что деваться некуда. Она глубоко вздохнула и заговорила:

– Я никогда не задаю тебе вопросов о работе, но эти двое пришли именно ко мне и угрожали Юньюаню. Я не буду на тебя сердиться, но тебе придется мне все объяснить.

Ханьвэнь показалось, что Гуйфаню стало легче, когда он рассказал ей обо всем, и она подумала, что он долго прятал все это в себе.

Его рассказ напоминал историю, о каких говорят в новостях, – обычно сопровождая зернистыми кадрами, на которых полицейские выводят закованных в наручники мужчин. Ей и в голову не приходило, что Гуйфань замешан в чем-то подобном.

Господин Цянь работает на “Ли Корпорейшн”, национальную строительную компанию. Это название Ханьвэнь слышала – они возводят самые высокие небоскребы во многих крупных городах. Сперва они пообщались с мэром города, которому уже платили раньше. С новым торговым комплексом у них связаны грандиозные планы. Предполагаемое место строительства находится в экономической зоне развития, которую контролирует Гуйфань. От него требовалось дать разрешение на снос целого района, который состоит из лабиринта старой застройки. Гуйфань отказался выгонять людей из их жилищ ради того, чтобы построить торговый комплекс, для которого в городе все равно не найдется достаточно арендаторов. Ему было очевидно, что эти люди, представляющие интересы корпорации, к отказу отнесутся крайне неодобрительно. Мэр сперва пытался умаслить его, рассказывая, сколько каждый из них получит, если Гуйфань окажет эту небольшую услугу. Но Гуйфань оставался непреклонным, и спустя несколько месяцев мэр начал намекать, что он найдет повод пожаловаться на Гуйфаня в Главный дисциплинарный комитет и обвинить его в коррупции.

– Несколько месяцев? – перебила Ханьвэнь. – Это продолжается уже несколько месяцев? Почему ты ничего не рассказывал?

– Я… Я боялся. – Гуйфань опустил голову. – Не знал, как тебе сказать, и не хотел, чтобы ты переживала.

– А есть из-за чего переживать? Он действительно может на тебя нажаловаться? Ты же ничего не нарушал.

Гуйфань вздохнул:

– Все эти подарки. Такие каждому чиновнику дарят, а то, что дарили нам, и в сравнение не идет со всеми остальными, вот только это не имеет значения. Повод нажаловаться всегда найдется.

Разумеется, про подарки она и раньше задумывалась. Дельцы и другие состоятельные граждане старались отблагодарить Гуйфаня за то, что он выполнял их небольшие просьбы – способствовал тому, чтобы им быстрее выдавали разрешение на строительство ресторана, он мог помочь устроить чьих-нибудь детей в лучшую школу города. Совсем незначительные одолжения. Красные ребристые бутылки с байцзю, перетянутые резинкой пачки зарубежной валюты, даже свиток каллиграфии, созданный при династии Цин, – Ханьвэнь все это предпочитала не замечать, из-за этих подношений она чувствовала себя чужаком в собственной жизни. Разумеется, она сознавала, что их образ жизни невозможен на смехотворно низкую зарплату Гуйфаня, что это подачка Партии народу: лидеры должны жить как обычные люди. Все понимали, что низкое жалованье компенсируется другими благами – например, жильем, оплаченным из кармана государства, возможностью иметь личного водителя. Лишь однажды, не так давно, Ханьвэнь спросила мужа о подарках. “Это ерунда. Ничего лишнего я себе не позволю”, – успокоил он ее. Она предпочла поверить. Денег в стране гуляло немало, это всякому ясно. По улицам раскатывают иностранные машины, поднимают пыль, проезжая мимо строек, растущих как грибы. Инвесторы вкладываются в строительство новых офисных и жилых зданий, повсюду яркие брошюры, рекламирующие еще даже не существующие города.

Сейчас-то Ханьвэнь понимала, что зря поверила Гуйфаню. Она недооценила масштаб ловушек, скрытых в подношениях, слишком понадеялась на способность Гуйфаня решать проблемы.

– И чем все закончилось? – спросила она.

– Я надеялся, что они отстали. И что мэр тоже махнул на меня рукой.

– Надеялся? И все?

– А что, по-твоему, мне надо было сделать?

– Надежды были бессмысленны. Вот эти двое к нам и заявились.

Если государство решает наказать чиновника, оно не знает жалости. Таких изгоняют из Партии, лишают должности. А то и отправляют надолго в тюрьму. Такое случается нечасто, однако и не слишком редко – в вечерних новостях холодный и равнодушный голос диктора то и дело сообщает об очередном смертном приговоре за коррупцию. Мера наказания обсуждается где-то там, на самом верху, и логики, которой там руководствуются, Ханьвэнь не понимала.

Она поверить не могла, что Гуйфань пустил все на самотек, тем самым подвергнув опасности их жизни, беспомощно сунул голову в песок. Сама она пожертвовала многим, чтобы ее мать, а теперь и сын жили в покое, которого сама она была лишена. Если все, чего они достигли, так легко отнять, ради чего все ее жертвы?

Следующие несколько недель, встретив на улице курящего человека, Ханьвэнь ощущала приступ дурноты – сразу вспоминались склонившийся к ней господин Цянь и табачная вонь у него изо рта. Она даже начала писать письмо Итяню. Знаю, мы уже давно не общались, но я хотела бы посоветоваться с тобой… Но что он подумает, поняв, сколь далека ее жизнь от той, какая у нее когда-то была? Она порвала листок на клочки и швырнула их на пол.

Еще несколько недель прошли в тишине. Ханьвэнь подумала, что, возможно, Гуйфань все же прав и что надежды оказалось достаточно, чтобы недоброжелатели исчезли. Но как-то утром, за несколько дней до появления Итяня, Гуйфань устало сказал:

– На следующей неделе в город приезжает директор “Ли Корпорейшн”. Он приглашает нас на ужин.