Текст книги "Пропавшая невеста"

Глава 11. Энн

– Вот здесь детская, которая, как вы видите, примыкает к моей спальне, – шепотом поясняла Мэтти, ведя Бренуэлла и Энн по площадке второго этажа. – Что меня больше всего… озадачивает – так это почему, какой бы шум или холод ни был в доме ночью – а здесь часто по ночами что-то гремит, скрипит, хлопает, или вдруг станет так холодно, что дрожь берет – так вот, почему ничего этого никогда, понимаете, никогда, не чувствуется в детской. Бывает, у меня под дверью вдруг что-то как заскребется, я вскакиваю и бегу к ним, проверить, как они, и всегда обнаруживаю, что у них в комнате тепло и тихо.

– Словно в убежище, – задумчиво сказала Энн. – Под защитой…

Энн оглядела комнату Мэтти – не то чтобы неудобную, но какую-то запущенную и холодную. Кровать под затасканным балдахином выглядела столетней, и ничего вокруг – кроме, пожалуй, стопки зачитанных романов да жалкой горстки безделушек, которые хранились в ракушке какого-то моллюска – не напоминало о самой Матильде Френч. В такой комнате, как эта, могла жить любая гувернантка в любом доме – Энн и сама жила в похожей комнате в Торп Грин. Вдруг она представила себе множество женщин: безликие, невостребованные, они легко сменяли одна другую и ни для кого не были важны; они не обладали ни красотой, ни молодостью, ни знатностью, ни богатством, а значит, с ними не надо было считаться. И, хотя Энн смирилась с этой судьбой, будь у нее выбор, она ни за что не стала бы гувернанткой сама и не пожелала бы этой стези никому другому: никому, в ком жива душа. Не прислуга и не член семьи, не в аду и не в раю, всем чужая, везде лишняя – Энн готова была взяться за что угодно, лишь бы не возвращаться к этой постылой работе, к безрадостному неблагодарному существованию, вот почему теперь, оглядев комнату Мэтти, ей мучительно захотелось взять ее за руку и увести туда, где ее дом, где ей будут рады. Однако задача содержать себя и вносить посильный вклад в благосостояние семьи стояла и перед ней, а потому судьба казалась ей неизбежной.

– Что-то я не вижу пока никаких ключей, – сказал Бренуэлл. – Хотя не могу сказать, что знаю, как они выглядят. Может, у них бывают перья, а, Матильда? Или хвосты?

И вот когда Бренуэлл уже распахивал перед Мэтти дверь ее комнаты, плетя разную несусветную чепуху, которую придумывал прямо на ходу, взгляд Энн упал на предмет, дотоле ими незамеченный – да и трудно было его заметить, ибо это был клочок бумаги, едва видневшийся из-за зеркала. В один миг Энн была возле него и, выхватив из-за рамы бумажку, пробежала ее глазами и сунула себе в рукав.

«Я живу ради того дня, когда нас уже ничто не разлучит. Твой возлюбленный Р.»

Догнав своих спутников, Энн вспомнила, как Матильда смотрела на своего хозяина – совсем не так, как говорила о нем. Совершенно ясно, что какое-то время назад, живя в Честер Грейндж, Мэтти позволила себе питать в отношении него какие-то надежды. С гувернантками такое случалось. Правда, далеко не каждой из них отвечали взаимностью, но, если Р. в этой записке и впрямь значит «Роберт», то, видимо, здесь было как раз наоборот. И если Матильда была любовницей Честера, а он женился на другой, то… То Матильда Френч, возможно, не так невинна, как им всем кажется.

Мэтти подвела их к другой запертой двери и завертела головой, убеждаясь, что поблизости нет миссис Кроули.

Бренуэлл не смог сдержать мальчишески-восторженную улыбку, когда Мэтти повернула какую-то защелку, скрытую за деревянными панелями, которыми, похоже, были обшиты все комнаты и коридоры Честер Грейндж, и перед ними открылась потайная дверь, а за ней каменная лестница. Как только все трое вошли, Мэтти заперла за ними дверь, и они оказались в тесном, пропахшем плесенью каменном колодце.

– Куда она ведет? – спросил Бренуэлл. Откуда-то сверху на каменную спиральную лестницу сочился сероватый свет, но откуда именно, снизу понять было невозможно.

– На чердак, – шепотом ответила Мэтти. – Только мы не сможем туда войти, дверь заперта. Эту лестницу и еще несколько таких же я нашла сама, случайно, когда мы играли с Фрэнсисом в прятки. Иногда я прихожу сюда… просто чтобы побыть одной.

Однако не прошло и пяти минут, как Бренуэлл, вооружившись шляпной булавкой Энн, вскрыл замок на чердачной двери в Честер Грейндж, и они шагнули в большое и пыльное пространство.

Да, надо признать, что и от тайных делишек Бренуэлла бывала порой кое-какая польза.

Глава 12. Шарлотта

– Ну, – сказала Шарлотта, глядя на Эмили, когда они вышли из магазинчика, – и что ты об этом думаешь?

– Думаю, что слегка переплатила, – сказала Эмили, глядя в небо и отмечая, что облака уже клубились над церковным шпилем, предвещая дождь. – Зато приятно будет поносить вещь, которая не грозит рассыпаться в прах прямо на мне. А еще я думаю, что нам надо отправляться домой прямо сейчас, если мы не хотим попасть под ливень с запада.

– Вообще-то я имела в виду миссис Честер, но раз уж ты сама об этом заговорила, то скажи, откуда взялась монета, которой ты заплатила за материю?

– Из моего кошелька, – ответила Эмили, и Шарлотта сразу поняла, что бесполезно и дальше расспрашивать сестру о происхождении этой самой монеты, как нельзя отказать ей в праве на эту покупку, ведь гардероб Эмили и впрямь был в куда более плачевном состоянии, чем ее собственный.

– Миссис Харди видела Элизабет в объятиях другого мужчины, – сказала она, вспоминая зловещую интонацию портнихи. – Если Честер и впрямь так склонен к насилию, как утверждает Мэтти, то ревность и предательство жены могли стать сильным мотивом.

– Согласна. – Эмили взяла Шарлотту под руку, и они пошли назад по той же улице, которая привела их сюда, но на этот раз не увидели ни одной живой души, точно все, кто жил и работал в деревне, попрятались, дабы избежать встречи с двумя любопытными незнакомками. – Еще один убедительный штрих в картине несчастливого брака, но ведь такое бывает, правда? И потом, это ведь не улика и не доказательство, как ты думаешь, Шарлотта? В конце концов, и нам с тобой случалось испытывать сильные чувства к тем или иным людям, но это еще не значит, что этими чувствами они и исчерпываются, так? Взять хотя бы преподобного Уильяма Уитмена, беднягу: уж как был хорош собой и мил, а виноват лишь в том, что по какой-то неисповедимой причине он был совершенно неотразим для большей части прекрасной половины человечества, и только ты одна постоянно грубила ему, когда поняла, что он в тебя не влюбится.

– Я не поэтому грубила, – жарко вспыхнула Шарлотта, но не посмела встретить долгий укоризненный взгляд сестры.

– Селия Амелия, вот какое прозвище ты ему придумала, и всегда твердила, что он тщеславный пустышка, и ничего больше, – упрекнула ее Эмили. – А он возьми да и умри – помогал беднейшим прихожанам, жил меж ними, не прятался ни от нужды, ни от болезней, вот и заразился. Так что одна черта характера – еще не весь человек, как ты прекрасно знаешь, Шарлотта.

– То есть ты полагаешь, что мистер Честер втайне помогает беднякам или спасает животных – тех немногих уцелевших в его лесах, чьи головы еще не красуются на стенах его дома? – Шарлотта бросила вызов сестре, желая поскорее переменить тему, ведь, по правде говоря, ей было очень стыдно из-за того, как неверно она судила о Уильяме Уитмене. Эмили не ошиблась – ее, Шарлотты, уязвленная гордость была причиной того потока презрения, которым она облила несчастного молодого человека. Если уж быть совсем честной, то приходилось признать, что, едва появившись в Хоэрте, Уильям Уитмен вскружил головы им всем, но ей в особенности, – какое-то время ей нравилось флиртовать с ним, и она так далеко зашла в своих мечтах, что возврата уже не было, – в этом всегда была ее слабость.

А потом была история с валентинками, и продуманная доброта молодого священника уязвила Шарлотту глубже всего остального. Поняв, что ни одна из трех сестер Бронте не может похвастаться даже самым завалящим ухажером, молодой мистер Уитмен взял на себя труд написать всем трем по валентинке и даже не поленился пешком сходить в Бредфорд, чтобы отправить их с тамошней почты. Но хитрость скоро была раскрыта, а стоящая за ней личность разоблачена. Энн веселилась, Эмили было все равно, а вот Шарлотту эта история задела куда больше, чем она готова была признаться. Мысль о том, что мистер Уитмен пожалел их, и особенно ее, что он видел в ней просто бедную, некрасивую девушку, которую никто не полюбит ради нее самой, была ей непереносима, и она отомстила ему поистине шквалом оскорблений. Да, Эмили была права еще и в том, что он этого не заслужил. И все же она не могла сказать это вслух.

– Я – нет, – ответила Эмили, – но наша добродетельная сестренка Энн считает, что нам нужно набрать больше неопровержимостей, прежде чем обвинять Честера. Мнение одной женщины, как бы красноречиво и ярко она его ни высказывала – даже если это мое мнение, а я, скорее всего, права, – так вот, мнение одной женщины, Шарлотта, еще не доказательство. Откровения миссис Харди лишний раз подтверждают, что Честер был жестоким мужем – как будто мы этого раньше не знали, – а Элизабет – очаровательной женщиной, доброй матерью и, может быть, неверной женой. Но в них нет ни слова об убийстве.

– Может быть, и так, – неохотно согласилась Шарлотта, останавливаясь под шатром раскидистого кедра у кладбища. – Эмили, я боюсь, что опрометчиво впутала нас троих в нечто такое, к чему мы совсем не готовы. Я воображала, что раскрыть тайну легко, потому что правда видна невооруженным глазом, но она оказалась похожа на замысловатый сюжет невероятного романа. Но ведь это не готическая сказка, мы – реальные люди среди других таких же людей, мы все живем настоящей жизнью, и кровь проливается тоже настоящая. Что, если мы ошибемся? Кто мы такие, чтобы вмешиваться в ужасы настоящего? Жизни поставлены на карту, в том числе, возможно, и наши собственные!

– А мне нравятся немецкие сказки – они такие добротные, страшные, запутанные, – ответила ей Эмили и, протянув руку, захватила в горсть ароматные иголки, поднесла их к лицу и глубоко вдохнула. – Не то что те надушенные французские поделки, которыми ты увлекалась когда-то. Отвечая на твой вопрос, скажу: а кто может быть лучше нас подготовлен к такому делу, которое похоже на роман? Мы прочли все романы, какие есть на свете, мы сами пишем, а значит, знаем, как сплетаются истории и как искать правду, которая за историей спрятана. Да мы уже эксперты в расследовании, хотя едва начали им заниматься! Ну а если убийца прижмет нас к стенке, что ж, тем веселее!

– Мне бы твою уверенность, – нахмурилась Шарлотта. – Но я боюсь, как бы наше вмешательство все не осложнило.

– Лучше вспомни того пухлого малыша и того второго, тихоню, как его там звали, – сказала Эмили. – Что с ними будет, если мы не наберемся храбрости и не раскроем об их отце всю правду? А еще подумай о первой миссис Честер, чья жизнь превратилась в такой ад, выход из которого она нашла только в смерти от собственной руки. Кто скажет хоть слово в ее защиту? А если с Элизабет тоже случилось что-нибудь ужасное, что тогда, Шарлотта? Мы живем в мире, где с женщинами, и с бедными, и с богатыми, поступают одинаково: мужчина натешится ею и выбросит, как сломанную куклу; а она, по законам этого мира, должна молчать и делать что велят. Вот почему наш долг – говорить за тех, кого лишили голоса; пусть те, чьи уста немы, говорят нашими словами, и они будут услышаны.

Шарлотта поглядела Эмили прямо в глаза и, протянув к ее лицу руку в перчатке, погладила ее по щеке кончиками пальцев.

– Только я подумаю, что знаю тебя как облупленную, тут-то ты меня и удивишь, – сказала она.

– Знать меня как облупленную невозможно, – сказала Эмили почти серьезно. – Я загадочна, словно сфинкс.

– Скажи мне, Сфинкс, – подхватила Шарлотта, – что нам делать дальше, как поступить?

И она взглянула на церковные часы.

– У нас есть полчаса до встречи с Бренуэллом и Энн, – сказала она. – Думаю, пора нам набраться смелости и зайти в ту вонючую дыру, которую зовут здесь пабом, если мы хотим узнать что-нибудь еще.

Эмили вздохнула.

– Может, хватит уже на сегодня разговоров?

Но Шарлотта сделала вид, будто не замечает горестного выражения на лице сестры.

– Боюсь, что разговоры еще только начинаются.

Шарлотта и Эмили уже несколько минут сидели в уголке паба, прихлебывая из плохо вымытых чашек бледную, холодную бурду под названием «чай», а завсегдатаи заведения, сидя над кружками пива и изредка перекидываясь парой слов, не обращали на двух женщин никакого внимания.

– С кого думаешь начать? – прошептала Эмили, наклоняясь к сестре поближе.

Шарлотта, нахмурившись, еще раз обвела комнату взглядом.

– Еще не решила.

– А когда решишь, о чем ты его спросишь? – настаивала Эмили.

– Эмили, я пока не знаю, – с некоторым раздражением повторила Шарлотта. – Я думала, что тема для разговора станет очевидной, если дождаться возможности…

Эмили откинулась на стуле, скрестила на груди руки и демонстративно уставилась в окно.

– Принести вам еще чего-нибудь, леди? – спросил хозяин паба, вытирая руки о передник, от чего те стали заметно менее чистыми.

– Нет, спасибо, – улыбнулась Шарлотта плотно сомкнутыми губами – она стеснялась своих неровных зубов. Надо попробовать лесть – может, и он не устоит перед ней, как миссис Харди. – Какое у вас чудесное заведение, и как мы довольны, что зашли сюда передохнуть и освежиться.

– Проезжающие, значит? – Шарлотта кивнула, и, заметив взгляд, которым трактирщик окинул их обеих, вбирая их поношенные платья и невзрачные лица, поежилась от такого внимания.

– Мы приехали навестить подругу, но она оказалась больна.

– Да ну? – Он опять кивнул и продолжал стоять возле них молча.

– Да, – сказала Шарлотта, не зная, что еще придумать. Эмили продолжала притворяться, будто ее там нет.

– Не знаю, откуда вы приехали, – начал вдруг трактирщик, нависая над ними, – но вот что я вам скажу: о своих мы позаботимся сами. И не потерпим тех, кто будет являться сюда поглазеть на чужое несчастье.

– Сэр, уверяю вас, что подобное не входило в наши намерения, – резко ответила Шарлотта, заливаясь краской.

– Ну, значит, никому и не обидно. – Он скрестил руки на груди и еще с минуту внимательно смотрел на женщин. – А теперь возвращайтесь к своим отцам или мужьям и заботьтесь о них хорошенько.

– Хорошо все прошло, ничего не скажешь, – сказала Эмили, едва отошел хозяин.

– А ты, значит, справилась бы лучше? – ощетинилась Шарлотта. – Ты что, мастер ведения допросов? Или знаток сыска?

– Тогда пошли к нашим навстречу, посмотрим, что узнали они. Разговоры вообще не по моей части, Шарлотта, я предпочитаю думать.

– Ну конечно, – брякнула Шарлотта.

– И что ты этим хочешь сказать? – спросила Эмили.

– Я хочу сказать, что пора уже действовать хоть по какой-то части, а то кажется, что никакая часть не про тебя.

– Ладно. – Эмили, сморщившись, залпом допила чай и встала. В низкой трактирной зале она едва не упиралась головой в потолок, темные кудри выбились из-под шляпки, глаза смотрели так внимательно и властно, что Шарлотта сразу вспомнила, почему она однажды прозвала Эмили Майором.

– Сэр, – она кивнула сначала трактирщику, потом остальным, кто еще был в комнате, – джентльмены. Мы с моей спутницей собираем сведения о нынешнем местонахождении некоей миссис Элизабет Честер, по поручению фирмы солиситоров Братья Белл и Ко. Мы понимаем, что большинство из присутствующих зависят от Честера в жилье и в заработке, но, если вам известно что-либо, подтверждающее нынешнее благополучие миссис Честер или… напротив того, мы просим вас поступить правильно. Если вы предпочтете сообщить то, что вам известно, нашим нанимателям анонимно, сделайте это, написав письмо на имя Еноха Томаса, трактир «Черный бык», в Хоэрте. За любые сведения, которые сразу приведут моих работодателей к определенному заключению, полагается вознаграждение. Доброго вам дня.

Шарлотта была так ошарашена, что сидя смотрела в спину сестре, пока та, гордо расправив плечи, выходила из трактира, лишь у двери вынужденно пригнувшись, чтобы не удариться о притолоку. Но через пару секунд она опомнилась, вскочила и тоже выбежала на улицу, где ей пришлось добавить шагу, чтобы нагнать Эмили, которая решительно маршировала на встречу с сестрой и братом.

– Братья Белл и Ко? – спросила Шарлотта, наконец поравнявшись с ней.

– Мужчины разговаривают с мужчинами, а не с молодыми леди в юбках и шляпках, которые пьют чай, тихонько сидя в углу, – ответила Эмили, морща нос при неприятном воспоминании. – Ты же сама слышала, как нас послали к нашим «отцам и мужьям». Вот почему, если они что-нибудь и знают, то скорее выложат это тем, кто для них авторитет, то есть обладает всеми необходимыми анатомическими признаками.

– Но… – Смелый шаг сестры все еще не укладывался у Шарлотты в голове. – Вознаграждение, Эмили?

– Конечно, – ответила Эмили с улыбкой. – То самое, которое ждет их на небесах, конечно, если им доведется туда попасть, – чем не вознаграждение?

Шарлотта не могла не рассмеяться, дивясь дерзости сестры.

– А откуда взялось это имя – братья Белл?

– Я услышала, как колокол отбивает время, вспомнила о новых колоколах, которые вскоре установят на нашей церкви, и меня вдруг точно осенило, – гордо ответила Эмили. – Думаю, тебе следует согласиться с тем, что я просто гений.

– Эмили, – Шарлотта слегка замедлила быстрый шаг сестры, просунув свою руку ей под локоть, – нельзя просто так бросать слова на ветер. Слово имеет вес; а также сущность, значение и последствия. Боюсь, что ты совсем не думала об этом, когда говорила.

– Позволь мне разуверить тебя, Шарлотта, – сказала Эмили. – Я очень хорошо осознаю все значение своих слов. Просто я вспомнила о нем уже после того, как слова сорвались у меня с языка. Давай-ка поторопимся – мы и так опаздываем, а мне хочется, чтобы этот день подошел к концу и мы снова оказались дома, у родного очага, и чтобы собаки лежали у наших ног, а кошки дремали на коленях. Сегодня нам будет о чем поговорить.

Глава 13. Энн

Чердак был слегка мрачноват по причине пасмурного дня, и все же там было вовсе не так темно и жутко, как можно было ожидать от места, явно скрывавшего какие-то тайны внутри и без того таинственного готического дома. Высокие слуховые окна, регулярно прорезавшие крутые своды крыши, впускали внутрь достаточно света, и Энн наконец почувствовала, что может дышать свободно.

Выйдя на середину комнаты, она медленно повернулась вокруг себя, заглянув в каждый угол, но ничего не увидела – везде было пусто. Ни тебе старинного сундука, ни сломанного стула – никаких указаний на то, что за темные секреты могла скрывать Честер Грейндж. Комнаты на чердаке шли анфиладой, из первой открывалась вторая, затем третья, так что Энн даже засомневалась, будет ли им конец, или же человек может провести здесь всю жизнь, ни разу не побывав в одной комнате дважды.

– Какой изумительный свет, – сказал Бренуэлл, крутя головой. – Знаешь, Энн, здесь была бы такая замечательная студия…

– Думай о деле, – перебила его Энн, пока они переходили из одной комнаты в другую. – И скажи мне лучше вот что: почему дверь на чердак заперта, если вход на него и без того еще поискать надо? И особенно если здесь, куда ни глянь, вообще ничего нет. А ведь Честер и его подручная миссис Кроули явно боятся, что здесь можно что-то отыскать. Что же они так старательно скрывают?

– Может быть, это мера безопасности, – предположил Бренуэлл. – Чтобы никто больше не прыгал с крыши.

– Мне здесь не нравится, – сказала Мэтти. – Почему-то мне здесь так грустно.

– На чердаках всегда грустно, – заверил ее Бренуэлл. – Такова их природа. Ведь именно на чердак жители дома обычно сносят старье и хлам.

Мэтти слабо улыбнулась Бренуэллу, и тот, ободренный, продолжал:

– Вот именно, за чердаками обычно никто не следит…

Энн отошла от них, оставив Мэтти на попечение Бренуэлла, на которого та смотрела как завороженная, и, радуясь, что от братца есть хоть какой-то толк, скрылась за дверью соседней комнаты. Она ничем не отличалась ни от предыдущей, ни от следующей, – та же пустота, тот же свет, – чего нельзя было сказать о последней комнате этого крыла. Там, на подоконнике, она нашла пару бальных перчаток белого шелка – аккуратно расправленные во всю длину, они лежали бок о бок. Энн сразу потянуло к ним, она подошла, потрогала их, пропустила одну через пальцы. Вид у перчатки был такой, как будто ее только что сняли, недавнее присутствие в ней руки было ощутимо по тому, как округлились кончики пальцев, как едва заметно потерлась, став шершавой, ладонь. Что-то привлекло внимание Энн во второй перчатке, когда она, положив на место первую, взяла ее и стала вертеть в руках, внимательно разглядывая со всех сторон. От кончика указательного пальца до запястья протянулся длинный, красновато-коричневый след, – пятно, которое, как подумалось Энн, легко могло оказаться засохшей кровью. Больше того, в этой перчатке была дырка, и не только в шве, где она была аккуратно и почти незаметно заделана, а в самой материи, словно ее с большой силой сорвали с носившей ее руки. Ощутив внутри что-то тяжелое, Энн потрясла перчатку, и в ее ладонь упало красивое обручальное кольцо с рубином. Энн уже видела его раньше – на руке той женщины с портрета, что висел на стене кабинета Роберта Честера.

– Смотрите. – Она показала находку Бренуэллу и Мэтти, которые как раз подошли и встали рядом. – Порванные и, возможно, окровавленные перчатки, в одной из которых все еще лежит обручальное кольцо Имоджен Честер – единственная вещь в этих больших, пустынных комнатах. Зачем они здесь? И почему здесь нет ничего, кроме пары дамских бальных перчаток, Бренуэлл? Как будто кто-то специально положил их на это окно, и кольцо первой жены оставил тоже специально, как будто в знак чего-то…

Энн вдруг вспомнились оленьи и лисьи головы, рядами висевшие на стенах просторного холла на первом этаже. Сама не зная почему, она вдруг ощутила какое-то родство между перчатками, портретом и теми несчастными, замученными тварями.

– Это же трофеи, – произнесла она шепотом.

В плотном покрове облаков над домом открылся просвет, золотистый луч упал из него в окно, у которого они стояли, превратив сажу и грязные разводы на стекле в некоторое подобие пейзажа.

– Погодите… – Присев у окна на корточки, Энн едва не вскрикнула и стала тереть пальцем слой грязи, покрывавший стекло.

– Что там? – Бренуэлл наклонился к сестре, желая разглядеть то, что так ее заинтересовало.

– Скажите мне, что там? – спросила Мэтти, отбежав к двери. – Я так боюсь того, что могу там увидеть.

– Здесь надпись, – ответила Энн. – Слова нацарапаны на стекле, возможно, вот этим кольцом.

– И что там написано? – голос Мэтти дрогнул.

– Здесь написано… – Энн почувствовала, как у нее перехватило горло. – Здесь написано: «Господи, помоги мне».