Текст книги "Планета кошек"
Автор книги: Бернар Вербер
Жанр: Социальная фантастика, Фантастика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Не смотри вниз, и дело с концом.
Не иначе как для того, чтобы прервать этот диалог, трос напрягается и тянет нас наверх.
Корабль остается внизу, мы взмываем над морем. Сверху хорошо видна колонна крыс, плывущих штурмовать «Последнюю надежду». Им не везет: волны отбрасывают их назад, к берегу, но они чрезвычайно упорны.
Мы поднимаемся все выше.
Я чувствую, как у Пифагора, большого мудрого Пифагора, дрожит мелким бесом каждая шерстинка. Он не открывает глаз и на всякий случай зажимает себе лапами веки.
Небоскребы все ближе, лязг ролика все громче, все страшнее.
Сюда, Нью-Йорк! Сюда, Америка! Ко мне!
Я все больше убеждаюсь, что нас затягивает слишком высоко. В Париже я таких высоких домов не видела.
Если я упаду с такой высоты, то мне несдобровать, даже если получится мягко приземлиться на все четыре лапы.
Лично я, в отличие от Пифагора, не страдаю страхом высоты, но он, бедняга, дрожит все сильнее.
Луна освещает Нью-Йорк.
Сверху этот город выглядит еще более странным. Здания и вправду гигантские, зловеще мерцающие стеклянными гранями.
Беда в том, что ветер все сильнее раскачивает кресло. Тащащий нас вперед и вверх трос вдруг замирает, и мы повисаем над бездной.
Нас сотрясают порывы ветра. Пифагор сходит с ума от ужаса.
Удивительное дело: такой культурный, такой умный – и при этом такой отъявленный трус.
Натали тоже вскрикивает, ей тоже неспокойно висеть вот так, в пустоте.
Анжело цепляется за меня, я – за Натали, она – за пластмассовое сиденье. За меня, кроме сыночка, цепляется Пифагор: так впивается когтями мне в шерсть, что вот-вот доберется до кожи.
– Спокойно, Анжело, сейчас поедем дальше.
Мы по-прежнему висим без движения, Натали уже голос сорвала, крича в небеса:
– Эй, там, наверху, вы меня слышите?
В ответ глухое молчание. Оборачиваясь, мы уже не видим «Последнюю надежду», которую, наверное, берут на абордаж крысы.
Внезапный порыв ветра едва не переворачивает наше кресло. Натали теряет равновесие и сползает с сиденья. На счастье, она инстинктивно хватается за его край правой рукой. Та еще картина: кресло висит на тросе, Натали – на сиденье кресла, я вцепилась передними лапами в ее одежду, Анжело держится за мою правую заднюю лапу, Пифагор – за левую.
Надежность всей конфигурации крайне сомнительна.
– Я держусь из последних сил, – предупреждает меня Пифагор, глядя вниз.
– Хватай меня за хвост.
Мы перегруппируемся, получается косичка.
Анжело возится, но в результате возни меняет свое положение на более удобное – для него.
Следующий порыв ветра едва не переворачивает наши качели вверх дном.
Нас поглощает непроницаемое сырое облако, что, возможно, даже к лучшему, потому что мы больше не видим ничего вокруг нас.
Чувствую, мне в кожу вонзаются сыновьи коготки.
Два кота, висящие на моих конечностях, – тяжелый груз; нужна быстрая перемена к лучшему, иначе я разожму хватку, и вся наша хвостатая троица ухнет в пустоту.
Я совсем несильно напрягаю правую лапу, за которую держится Анжело, и так же, самую малость, ослабляю левую – последнюю надежду Пифагора.
Пифагор вдруг перестает за меня держаться и с душераздирающим мяуканьем летит вниз.
ПИФАГОР!
Упал! Мой рассудок не в состоянии смириться с этой мыслью.
Нет, этого не может быть.
Я не сразу осознаю произошедшее.
Пифагор… мертв…
ПИФАГОР, МОЙ ПИФАГОР, УПАЛ ВНИЗ!
Я сделала выбор в пользу своего сына и пренебрегла своим котом.
Это моя ошибка… Что я наделала?
Моим задним конечностям стало легче, но Анжело, как всегда, находит не лучшие слова.
– Уф, мама! Теперь мы, пожалуй, выпутаемся.
Верен ли мой выбор?
8. О сложности выбора
Как выбирать?
В «Принце» Макиавелли рассказывается о короле, всегда принимавшем решения в зависимости от того, как выпадали кости. Его современник, правивший государством того же размера, напротив, пускал в ход ум и логику. По утверждению Макиавелли, в конечном счете оба добивались одного и того же результата. Из этого итальянец заключает, что размышление необязательно гарантирует верный выбор, но и действия наобум необязательно чреваты провалом.
Энциклопедия абсолютного и относительного знания.
Том XIV
9. Без него
ПИФАГОР МЕРТВ!!!
Анжело карабкается на меня, я – на Натали, а та, подтянувшись, снова садится в кресло.
А кресло возобновляет движение к верхушке здания.
Мы выползаем из тучи. Я пронзаю взглядом разверзшуюся под нами бездну.
ПИФАГОР МЕРТВ.
У меня не получается с этим примириться.
Мне приснился страшный сон, пора проснуться.
Я делаю глубокий вдох.
Мне срочно нужно вернуть самообладание.
Я шлю ему прощальную мысль:
Пифагор, я никогда не забуду, что это ты превратил прежнюю невежду в сознательную кошку.
Ты отомкнул мне разум, а потом Третий Глаз отомкнул мне голову.
Я говорила тебе о своей любви, но сейчас думаю, что могла бы любить тебя еще больше.
Если бы я знала, что произойдет, то я бы, быть может… я бы… Что бы я, собственно, предприняла?
Я ищу слова, но не нахожу.
Проклятье, Пифагор, что тебе стоило вцепиться, как я, в Натали? Тогда бы мне не пришлось…
А дальше?..
Мне не пришлось бы сделать выбор и потом себя клеймить.
Что бы сделал на моем месте ты, такой хитрец?
Ты поступил бы точно так же.
А раз так, мне незачем убиваться из-за произошедшего.
Сама по себе наворачивается слеза и щиплет мне глаз.
Зиплайн продолжает тащить нас вверх и в конце концов втягивает на крышу.
Крыша бетонная, ее накрывает круглый зеленый купол.
Натали встречает светловолосая женщина.
Они жмут друг другу руку – у людей смешная привычка обмениваться капельками пота (терлись бы прямо подмышками, получался бы гораздо более эффективный обмен феромонами).
У них происходит разговор на человечьем языке.
Как только мы высаживаемся, двое людей снова отправляют кресла вниз, за остальными выжившими на «Последней надежде».
Крысы наверняка уже влезли по якорной цепи на борт. Как бы не оказалось поздно… Было бы жаль, лишившись Пифагора, остаться еще без Романа и Эсмеральды.
Впрочем, что касается Эсмеральды…
Слезы льются, ничего не могу с этим поделать, единственный выход – уйти в угол, свернуться там в клубок и лизать собственные слезы.
Пи… фа… гор…
Только бы никто не увидел меня плачущей, кроме Анжело – ему можно. Никто не должен видеть мою слабость.
Пи… фа… гор…
Собственно, самец – он самец и есть. Не зря у людей говорится: «Одного потеряешь, десяток найдешь».
Никак не остановить потоки влаги из глаз! Я, царица, пророчица, – и реву!!! Что за позорная слабость!
Кажется, у людей есть специальное слово для этого состояния – «скорбь».
Для меня это еще одно абстрактное понятие, но оно доводит до предела мое новое эмоциональное состояние тем, что дает ему краткое обозначение.
И вот, незаметно уединившись, я даю свободный выход своему горю.
Вспоминаются наши с ним моменты. Первый раз, когда я увидела его издали, в соседнем доме; когда он подвел меня к зеркалу и убеждал, что я вижу там другую кошку, его самку; как мы бок о бок бились с крысами; как любили друг друга на маленькой статуе Свободы на парижском Лебяжьем острове; как соединили наши мозги кабелем USB; как залезли в подвесное кресло и как он сознался в своем дурном предчувствии…
Пора встряхнуться.
Я заставляю себя вылезти из угла и изучаю оснащение крыши.
Кроме крана, тянущего зиплайны, я рассматриваю солнечные батареи на опорах, ветряные двигатели, подвесные садики с деревцами и прочей растительностью. Здесь же цистерна с водой и будка с дверцей, за которой, как я понимаю, должна находиться лестница на нижние этажи.
Вот она какая, Америка.
Так наверняка подумал мой человеческий предшественник Христофор Колумб.
Я здесь больше не царица, я просто иностранка.
Вообще-то я иначе представляла себе Америку.
Такая мысль должна была возникнуть и у Христофора Колумба.
Хоть и темно, я различаю на крыше десяток людей, двое из них вращают рукоятку – тянут трос, благодаря которому мы попали сюда.
Озираясь, я вижу не только людей, но и толстого бежевого кота с белой грудью и черными полосками на спине.
Местный житель.
Меня тянет к нему подойти, но кое-что не позволяет.
В углу его рта я вижу белое перышко и капельку крови.
Шампольон!
Я не осмеливаюсь задать вопрос. За меня это делает Анжело:
– Вы не видели белого попугая какаду?
– Болтливого такого? Видел, – подтверждает толстый кот. Помнится, я читала в РЭОАЗ про эту кошачью породу: американская короткошерстная.
Я корчу гримасу.
– Вы не в курсе, где он?
– А как же, в курсе.
– Где же?
– У меня в животе.
Это сказано без намека на иронию. Я сражена наповал.
После льва Ганнибала, серого кота Вольфганга, сфинкса, женщины Патриции, хряка Бадинтера, бордер-колли Наполеона и моего Пифагора пришла очередь попугая Шампольона, убитого вовсе не нашими врагами, а теми, кого нам приходится считать своими союзниками.
– Вы были с ним лично знакомы? – спрашивает он.
– Мы дружили, – уточняет Анжело.
– Прискорбно. Но это тот случай, когда еда сама ко мне прилетела, и я не стал церемониться. Голуби обычно так далеко не залетают, да и знают, что здесь их подстерегаю я. А этот оказался не в теме. К тому же болтал без умолку, а я ничего не понимал. У него было важное сообщение? Не знаю, что он хотел передать. Я употребил его по назначению.
Я набрасываюсь на короткошерстного американца и ударяю его лапой. Он застигнут врасплох и не собирается обороняться. Я кусаю его за уши и за спину, но этому толстяку хоть бы что. Наконец, он начинает лениво защищаться. Хуже всего то, что от боли и от злости у него отрыжка, и мне кажется, что я улавливаю запах моего съеденного друга какаду.
Нас в конце концов разнимает длинноволосая блондинка. Натали хватает меня за шкирку – позиция, в которой не подерешься. Но бесноваться я еще могу. От бессилия я тяжело вздыхаю.
Как же мне надоело терять с такой скоростью всех, кого я люблю!
Судя по доносящимся издали звукам, Эсмеральду и Романа тоже втянули на крышу.
Я отряхиваюсь, стараясь вернуть себе хотя бы толику достоинства, отворачиваюсь от убийцы Шампольона и иду навстречу вновь прибывшим.
На них нет живого места от укусов.
– Все прошло хорошо? – осведомляюсь я.
– Кресла долго не было, и нам пришлось немного повоевать, – признается Эсмеральда, утирая кровь с морды. – А так порядок. Мы живы.
На Романе тоже не счесть следов от крысиных резцов, одежда изодрана в клочья.
– Я так рада, что наконец оказалась в безопасности, – продолжает желтоглазая черная кошка. – Еще немного, и мы погибли бы.
Она озабоченно озирается.
– А где Пифагор?
Если чего-то не следовало говорить, то, конечно, этого.
Ну и дура же она, эта Эсмеральда!
Вместо того чтобы ответить, я удаляюсь к противоположному краю крыши. Отсюда можно любоваться громадинами Нью-Йорка, озаренными полной луной. Я свешиваюсь вниз, пытаясь представить, что Пифагор испытывал, когда падал.
Может, прыгнуть вниз и положить всему этому конец?
Я поспешно вскидываю голову.
Скорее сменить ход мыслей!
Я устремляю взор вдаль. По одну сторону бескрайний океан, по другую – впечатляющие небоскребы.
По-моему, я терпеть не могу Америку.
10. Что Америка дала Европе, и наоборот
Вот что дала Европе Америка после путешествий Христофора Колумба.
Картофель: его выращивали в Боливии, Перу, Чили, называя patatas. C его помощью в Европе было покончено с голодом. Кукуруза: ее початки могут быть не только привычного нам сейчас цвета, но и синего, красного, белого, черного. Это была основная еда американских индейцев, которые мололи из кукурузы муку. Помидоры: в Европе их сочли ядовитыми и отнесли к сфере медицины; в пищу их стали использовать только с 1780 г. Ваниль: это плод тропической орхидеи из Южной Америки, лианы-паразита. Ананас: открыт на Гваделупе. Какао: майя и ацтеки гнали из этих бобов горький напиток со свойствами афродизиака, служивший также для бодрости воинов, а сами они использовались в качестве монет. Арахис: его побеги и семена найдены в доколумбовых захоронениях. Тыква, кабачок и прочие тыквенные растения происходят главным образом из Мексики. Индюшка: названа первоначально «индийской курицей», одомашнена майя в первом тысячелетии до нашей эры. Фасоль: родом из Эквадора, Боливии и Перу. Всевозможные перцы происходят с Кубы и из Мексики. Нужно также упомянуть подсолнечник, папайю, топинамбур, хинное дерево, «ягоды» опунции, авокадо и, конечно, табак.
Но среди даров Америки Европе были и вредные: сифилис – заразная венерическая болезнь, косившая население Европы (сифилисом болели миллионы, многие не выживали). Среди его жертв Моцарт, Бетховен, Мопассан, Бодлер, Рембо, Флобер, Фейдо, Гоген, Тулуз-Лотрек, Шуберт, Паганини, Шуман, Аль Капоне, Ленин, Муссолини, Сталин.
А вот что дала Америке Европа после 1492 года: огнестрельное оружие, лошадь (ставшую верховым животным), единобожие (христианство); а также корь, дифтерию, грипп, тиф, оспу (последняя была особенно смертельной). Считается, что от эпидемий завезенных из Европы заразных болезней вымерли три четверти американских индейцев.
Энциклопедия абсолютного и относительного знания.
Том XIV
11. На небоскребе
Занимается заря, я вижу сквозь стекло солнце, озаряющее громадные здания.
О нет, это не страшный сон. Я в Америке, Пифагор мертв…
Я отряхиваюсь, стараясь прогнать неприятные картины.
Озираясь, я выясняю, что скоротала ночь под боком у своей служанки, а она, в свою очередь, под боком у своего мужчины, Романа. Анжело, мой сынок, прижался к моему животу, будто так и остался сосунком.
Я высвобождаюсь из объятий Натали, потягиваюсь и приступаю к утреннему туалету.
Больше не думать об этом. Жизнь должна вернуться в обычное русло. Нельзя тратить всю энергию на скорбь, надо заняться живыми.
– Эй ты, привет!
Я вопросительно оглядываюсь. Кто посмел так фамильярно меня окликнуть, да еще на «ты»?
Глазам своим не верю: не кто иной, как наглый короткошерстный американец, сожравший незабвенного Шампольона!
Я не снисхожу до ответа. Закидываю левую лапу за голову и продолжаю туалет, демонстрируя ему в этой позе свой анус, что означает отсутствие малейшей симпатии.
– Не злись за вчерашнее. Понимаю, ты была вся на нервах после путешествия по воздуху. Я бы был на твоем месте еще менее общительным.
Не слопал бы моего друга – удостоился бы совсем другого отношения.
Я покидаю помещение, но он тащится за мной.
– Эсмеральда сказала, что у тебя на меня зуб за то, что я съел попугая.
Вдобавок завел шашни с этой потаскухой.
Я иду к находящейся неподалеку лестнице. Короткошерстный американец никак не отвяжется.
– Чтобы заслужить прощение, хочу преподнести тебе подарок. Ты не дала мне времени это сказать, но если ты так любишь попугая, то так и быть, я припрятал его кусочки…
Сейчас я его убью!
– Готов поделиться ими с тобой. Здесь у нас гостеприимство – это святое.
Еще одно слово – и ему не жить.
Мне нужна выдержка. Куда это годится: приплыть на новый континент – и начать с убийства одного из его представителей?
– Ты обижена? Чувствую, я тебя обидел. Друзья говорят мне, что я бываю неуклюжим.
Выдержка, только выдержка! И так уже перебор трупов.
– В общем, как я погляжу, тебе не хочется лакомиться мясом попугая. Недаром говорят, что на вкус и цвет товарищей нет. Если интересуешься, где бы попробовать что-нибудь еще, я могу показать место. Всего-то и надо, что подняться на один этаж. Но учти, для нас, как и для людей, остался единственный источник протеинов – крысы. Они их варят, прикинь! И заедают овощами, только овощи – это не мое. Хотя, рассказывают, уже появились кошки-вегетарианцы. Поверить не могу! Ты, часом, не вегетарианка?
Только не убивать!
– Признаться, твой приятель-попугай был вкусный.
Поднявшись на следующий этаж, я попадаю в подобие столовой, где люди – ранние пташки едят зажаренных на шампурах крыс, а кошки, все до одной разжиревшие, уплетают крыс в сыром виде.
Короткошерстный американец приносит свежую крысу и преподносит ее мне как дорогое угощение.
Вздумал подкупить меня своими подарками!
– Не помню, представился ли тебе. Меня зовут Буковски, а тебя?
Буковски? Где-то я уже слышала это имя.
Вспомнила: читала про него в Расширенной Энциклопедии Относительного и Абсолютного Знания. Так звали знаменитого американского поэта-алкоголика.
Я делаю вид, что угощение, свежая крыса, недостаточно сочное, хотя на самом деле запуталась в противоречивых чувствах и безошибочно ощущаю одно – голод, поэтому не отказываю себе в удовольствии впиться зубами в мохнатое крысиное бедрышко.
Полагаю, вам тоже знакомо это непередаваемое ощущение – первый кусок на голодный желудок, пусть даже ваше блюдо – крыса. Она немного солоноватая, слегка горчит. Кусок проскальзывает в горло. Знаю таких, кто предпочитает начать с круглых крысиных ушек, прежде чем наброситься на жилистые окорочка. У меня другая последовательность: я оставляю на потом нос. Он мягонький, солененький, сочный. Если голод все еще не утолен, я принимаюсь за хвост, поступая примерно так же, как люди, когда едят спагетти.
Начав есть, я ловлю себя на том, что вкус американской крысы сильно отличается от вкуса крысы французской. Он… слаще, что ли. Это оттого, надо думать, что пищевые отходы, отправляемые американцами в мусорные баки, слаще французских. Что сказывается на вкусовых свойствах их грызунов.
Буковски наблюдает за мной.
– Как я погляжу, ты бы не отказалась от добавки. Я искренне опечален тем, что съел твоего друга. Я не знал, что вы друзья. Мог бы отрыгнуть, чтобы он ожил, – так бы и сделал без малейшего колебания, – уверяет меня этот поэт.
Я шумно насыщаюсь, треща крысиными косточками.
– Ты как, при коте или свободна?
Перестать думать о Пифагоре. Долой исступление!
Вижу издали, как Натали и Роман беседуют со встречавшей их на крыше блондинкой.
Украдкой подбираюсь к ним и устраиваюсь на коленях у своей служанки, чтобы лучше слышать их разговор.
– …какая невероятная история! Переплыть Атлантический океан под парусами, да еще с кошками, свиньями и собаками! Поверить не могу! Ужасно сожалею, что не смогла вас предостеречь. Меня зовут Эдит Гольдштейн. Естественно, вы можете оставаться с нами столько, сколько захотите.
– Мы рассказали вам, Эдит, о положении во Франции. А что произошло здесь, у вас?
– Примерно то же самое, что и у вас. Социальный кризис в Европе перекинулся в Соединенные Штаты. Только здесь вспыхнула не гражданская война между светскими и верующими или между бедными и богатыми, а серия параллельных конфликтов различных этнических общин, образующих нашу мозаичную нацию. Племенная война, вот как это называлось! Люди объединились по фактору происхождения (черные, китайцы, латиносы, ирландцы, итальянцы, немцы, индейцы, японцы, корейцы), религии (протестанты, католики, иудеи, мусульмане, индуисты, рационалисты), культурных предпочтений (республиканцы, демократы, коммунисты, анархисты, хиппи, панки, рокеры, готы, техно). Племенная война стала периодом всеобщего хаоса на всей территории страны. Как и у вас в Европе, постепенно прекратили нормально функционировать, а потом и вовсе исчезли все до одной системы управления. В больших городах росли горы мусора. Крысы вылезли из своих подземных нор, из тоннелей метро и из канализации, чтобы рыться в кучах отходов. В войне черных, серых и бурых крыс верх одержали бурые. Они – переносчики заболеваний, в том числе поразившей Европу мутировавшей чумы, поэтому начались болезни и гибель людей. Как и у вас, ученые были лишены возможности спокойно работать, поэтому не смогли создать эффективную вакцину. Постепенно чума резко проредила людскую популяцию Америки. Тем не менее небольшой коллектив ученых Нью-Йоркского университета, в который входила и я, занялся поиском – только не противочумной вакцины, а крысиного яда.
– Начали, – продолжает Эдит Гольдштейн, – с совершенствования химических ратицидов на основе мышьяка, цианистого калия, фенола, фосгена. Потом испытывали сложно-составные биологические яды: кураре, токсин ботулизма, рицин, мускарин. Все без толку. Тогда попытались создать ратицид нового поколения, который мог бы обходить крысиные карантинные протоколы. Вдохновения нам придавали смертельные яды, применявшиеся русскими секретными службами для устранения перебежчиков. В этих ядах использовались радиоактивные вещества с атомных электростанций. Чтобы раздобыть эти вещества, надо было попасть на эти станции, но в конце концов мы ими обзавелись и сделали свои радиоактивные яды. Дело как будто сдвинулось с места, но крысы и к этой отраве адаптировались.
– Жалко, – вздыхает Роман Уэллс.
– Тем не менее я, будучи биологом и генетиком, предложила еще более авангардный путь: технологию CRISPR.
– Что-то вроде расчленения и переписывания ДНК? Похоже на редактирование текста? – воодушевляется Роман.
– Да, это моя специализация. Мой проект был запущен. Я назвала его «Прометей» – помните древнегреческую легенду о Прометее?
– Титан, приговоренный к вечной муке: орел бесконечно клюет его печень, печень вырастает снова и снова, и пытке нет конца, – качает головой француз.
– Мы хотели, чтобы разрушение крысиной печени, одного из самых уязвимых органов, обгоняло ее способность к регенерации. Я «переписала» ДНК подопытной свинки и вывела мутацию, при которой клетки печени не восстанавливаются. Потом я извлекла мутировавшую ДНК и прикрепила ее к простому вирусу гриппа. Мы заразили этим гриппом нескольких крыс и выпустили их. Они чихают и распространяют вирус, что приводит к мутации ДНК у новых зараженных.
– Вы изобрели эпидемию гриппа, чтобы уничтожать печень крыс, я правильно поняла? – резюмирует Натали.
– Крысы погибали, не определяя убивающее их вещество, потому что это их собственная ДНК.
– И как, получилось?
– Крысиная практика карантина заболевших уже не давала результата. Выжившим пришлось покинуть Манхэттен.
– Именно тогда университет Нью-Йорка, поддерживавший связь с французским университетом Орсе, сообщил, что нашел эффективное решение, – припоминает Роман.
– Да, – подтверждает Эдит, – но компьютерный вирус «БОГ СИЛЬНЕЕ НАУКИ», запущенный религиозными фанатиками, поразил Интернет и нарушил связь между Штатами и Францией. Мы не смогли разъяснить наш протокол по изготовлению универсального ратицида…
– Теперь понятно, почему мы поверили в ваш успех… – вздыхает Натали.
– Прошло еще несколько недель, и Манхэттен захлестнула новая волна крыс, обладающих иммунитетом к Прометею.
– Крысы нашли лазейку?
– Да, вследствие чего Нью-Йорком завладели еще более решительные грызуны. Мы попрятались по небоскребам и запечатали все входы на первых этажах. Так создалось человеческое сообщество, живущее только на высоте и не имеющее никакого контакта с поверхностью.
Кот Буковски поворачивается и тихонько спрашивает:
– Мы можем поговорить?
– Ты же видишь, я занята.
У него опадают уши – признак разочарования; я рычу на него, показывая зубы, и он покидает мое зрительное и звуковое пространство.
Я внимательно слушаю разговор Эдит и Натали.
– Мы изобрели подвесной мир. Протянули по воздуху трассы, связывающие живущих в разных башнях. С их помощью люди передвигаются между зданиями в креслах на роликах. Тут главное – не свалиться вниз: попавший к крысам долго не живет.
Вот какая судьба постигла, должно быть, беднягу Пифагора…
– Кроме воздушных трасс мы ввели в действие систему дронов. Это автономные агрегаты с солнечными батареями. Днем, особенно в ясную погоду, происходит их автоматическая подзарядка. Ночью такой дрон может проработать один час.
– Дроны? Дорогое удовольствие для мира, не имеющего возможности спускаться на поверхность.
– К счастью, еще до того как все заполонили крысы, мы забрали из комплекса централизованного распределения посылок сотни дронов. Они радиоуправляемые, грузоподъемность каждого три килограмма.
– С их помощью вы снабдили нас тросами своих зиплайнов…
– Это наш предпочтительный способ транспортировки мелких предметов, а также безопасной работы на расстоянии. Кроме того, в Эмпайр-стейт-билдинг нашлись дроны, которые раньше применялись для ведения телерепортажей. Они оборудованы видеокамерами. С их помощью мы наблюдаем за действиями крыс. Среди них выделены те, которых мы назвали «баронами». Это главари стай. Они крупнее, толще, сильнее прочих. Остальные самцы боятся главарей и выполняют их приказания.
– Бароны? Прямо как в средневековом обществе! – восклицает Натали.
– Однажды наши видеооператоры засекли скопление, состоявшее из одних баронов. В центре находилась толстенная крыса, вдвое превосходившая остальных размерами. Удалось ее заснять.
Эдит показывает на своем мобильном телефоне видео. Я тоже смотрю на маленький экран с плеча своей служанки.
Сначала мы разглядываем все бурое скопище, потом, крупным планом, жирного главаря.
– Знакомьтесь: царь манхэттенских крыс. Как видите, остальные бароны, судя по позам, находятся у него в безусловном подчинении. Мы назвали его Аль Капоне, в честь короля нью-йоркских гангстеров 1930-х годов.
– Маленький конкретный вопрос: в какой башне мы находимся и на каком этаже? – интересуется Роман.
Эдит встает и предлагает подняться на верхний этаж здания. Я следую за людьми.
Вышедших на верхнюю площадку отделяет от бездны невысокая стена. Я устраиваюсь на ней и превращаюсь в слух.
– Мы на Уэст-стрит, в финансовом комплексе. В нем четыре корпуса. У здания напротив, под номером 1, узнаваемая квадратная крыша. Его высота – 176 метров. В нем располагался, среди прочих, банк «Леман Бразерс», потом он обанкротился. Наша башня носит номер 2, она называется Файнэншл Тауэр. В ней 44 этажа, 197 метров. Здесь были офисы «Коммерцбанка» и японского концерна «Номура». В корпусе номер 3, высотой 225 метров, с характерной пирамидальной крышей, работала компания «Американ Экспресс». Наконец, в 152-метровом четвертом корпусе, с крышей из нескольких квадратных ярусов, помещался банк «Мерил Линч». Перед вами бывшее финансовое сердце Нью-Йорка.
Вот это да! Если я не ослышалась, мы находимся на высоте 197 метров!
Я разглядываю окрестности. Наше здание соединено с другими башнями тросами. Чем выше поднимается солнце, тем больше людей перемещаются по ним в разные стороны.
Когда отправная точка выше точки прибытия, они просто скользят вниз. Когда наоборот, их тянут лебедки, вроде тех, что затащили сюда нас.
Свесив со своей стенки голову, я не вижу мостовой – только кишащих крыс.
Гуляющий на высоте ветер ерошит мне шерсть.
Раскинувшийся передо мной американский мегаполис поражает серым лесом прямоугольных деревьев-небоскребов. Какой холодный, темный, геометрический город!
Как можно выжить при такой оторванности от природы?
Без сомнения, ни одна кошка, даже самая ловкая, не смогла бы выпрыгнуть здесь из окна и приземлиться невредимой на все четыре лапы.
И как, скажите на милость, жить, если не касаешься земли?
Эдит продолжает объяснять:
– Есть еще коллектив ученых, работающий над созданием компьютерного антивируса, который восстановил бы связь между уцелевшими людскими сообществами. Мы хотим любой ценой избавиться от крыс и снова связать воедино весь мир. Это вопрос времени и мотивации.
– Сколько на Манхэттене людей? – спрашивает Натали.
– До краха на этом острове жило два миллиона человек. Согласно нашей последней переписи, сейчас осталось всего сорок тысяч.
– Сколько зданий они занимают?
– В Нью-Йорке немногим более двухсот строений высотой сто пятьдесят и более метров. Из тех, что пониже, все сбежали из опасения, что крысы вскарабкаются туда по фасадам.
– Получается в среднем двести жителей на одну башню?
– Средняя цифра обманчива. Здесь у нас триста человек, но есть и, наоборот, менее населенные башни. Зато в самую высокую, Всемирный торговый центр, набилось аж десять тысяч.
– Кошек-то сколько? – не выдерживаю я.
Натали переводит мой вопрос.
– На сегодня у нас восемь тысяч кошек и пять тысяч собак. Только здесь восемьсот мурок.
Мне ни за что не запомнить все эти цифры. Восемь тысяч кошек – эта цифра врезается в мозг. И вот о чем я думаю: во Франции я жила в горизонтальном мире, а здешний мир вертикальный. В случае падения нет никакой надежды приземлиться на лапы, следовательно, будешь сразу растерзана острыми, как бритвы, крысиными резцами.
– Все мы питаемся крысами, но есть еще грибы, мы выращиваем их на нижних этажах, и кое-какие овощи, и фрукты с крыш – правда, они созревают медленнее грибов. Энергию мы получаем от солнечных батарей и от ветряных двигателей; потребность в воде удовлетворяют накопители дождевой влаги.
– Вы не боитесь, что крысы и сюда доберутся? – осведомляется Натали.
– Они не могут лазить по стеклянным фасадам – не за что цепляться когтями. Мы забетонировали все трубопроводы, служившие для кондиционирования воздуха, вентиляции, подачи воды, канализации, сбора и удаления мусора. Теперь все это происходит наверху.
– А когда мусора набирается слишком много? – спрашивает Роман.
– На этот случай действует система саморегулирования: экскременты, органические отходы, сточные воды идут на компост для нашего растениеводства.
Передо мной простирается мир небоскребов, зиплайнов и дронов. Этот мир устроен, конечно, так, чтобы исключить крыс, но мне в нем очень неуютно, потому что прыгание с крыши на крышу в нем тоже исключено.
Экстренное бегство отсюда тоже под вопросом.
Я спускаюсь вместе с остальными на следующий этаж, в предоставленное нам помещение. Подойдя к двери, я слышу нечто неожиданное: Натали и Роман беседуют на повышенных тонах. Я подкрадываюсь ближе. Благодаря включенному наушнику с микрофоном, находящемуся рядом с Натали, я получаю перевод.
– Думаешь, я не видела, как ты смотрел на эту Эдит?
– Брось, Натали, мы только что здесь оказались!
– Мы с тобой уже больше месяца находимся нос к носу, я понимаю, тебе хочется разнообразия, но это не значит, что надо пожирать ее глазами!
Моя служанка гневается.
– Это сцена ревности? Ты считаешь, сейчас подходящий момент? – удивляется мужчина.
– Я считаю вот что: наша пара приказала долго жить, так что иди спи со своей Эдит, а я начну устраивать собственную жизнь. Убирайся!
Он выходит.
Я скребусь в дверь, пока моя служанка не соглашается меня впустить.
Она вся в слезах. Это не мешает ей взять меня на руки.
– Все мужчины обманщики! Я люблю только тебя, Бастет.
Трогательное заявление! Не могу избавиться от впечатления, что без меня ее жизнь лишена всякого смысла. Я спрыгиваю на пол и приношу ей наушник, чтобы она поняла то, что я намерена ей сказать.
– Ты ревнуешь, Натали?
– Он так пялился на эту американку! Она, видите ли, биолог! Знаю, он млеет перед женщинами-биологами. Кто я перед ней? Подумаешь, архитектор!
– Чем он, собственно, перед тобой провинился?
– Ничем. Хотя нет: его взгляд был очень выразительным, он означал, что он ее хочет. Мы, женщины, сразу такое считываем.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?