Текст книги "Пророчество о пчелах"

32. Мнемы. Обетованная земля

Повзрослев, Моше-Моисей узнал о своих еврейских корнях и, попав однажды на строительство пирамиды, обнаружил, что его порабощенный народ подвергается дурному обращению. Спасая рабочего, которого били смертным боем, он убил и зарыл в землю стражника, после чего сбежал в землю Мадиамскую. Там он женился на женщине по имени Сепфора и стал пастухом, коим пробыл большую часть жизни.

И вот 80-летним старцем увидел он сон о том, как с ним говорит Бог. Бог повелел ему освободить еврейский народ от рабства, отвести его в землю Ханаанскую, заключить завет с Богом и учить народ Закону.

Сначала Моисей отказался, понимая всю трудность этой миссии, но, согласно Библии, Бог снабдил его доводами для убеждения фараона. То были десять казней египетских. Моисей грозил фараону Рамсесу II этими казнями в ответ на его отказы отпустить еврейский народ. Десять раз отказывал ему фараон, и десять раз на Египет обрушивались казни: воды Нила превратились в кровь; произошло нашествие жаб, потом – кровососущих насекомых; размножились страшные песьи мухи; скот поразил чудовищный мор; люди покрылись язвами и нарывами; урожай побило огненным градом; потом все посевы уничтожило нашествие саранчи; три ночи длилась тьма египетская (позднее историк Иосиф Флавий сообщил, что тогда же тьма накрыла и другие страны); наконец, разразился поголовный мор первенцев в египетских семьях.

Рамсес II уступил только после того, как последняя казнь затронула его старшего сына: еврейским рабам было позволено покинуть египетскую землю. Произошло это примерно в 1250 году до н. э. По Библии, из Египта вышли 600 тысяч семей, то есть более 2 миллионов человек. Это был Исход.

Дойдя до подножия горы Синай, Моисей в одиночку поднялся на ее вершину и обрел там Скрижали Завета с десятью заповедями:

1. Я Господь, Бог твой, Который вывел тебя из земли Египетской.

2. Не сотвори себе кумира и никакого изображения, не поклоняйся им и не служи им.

3. Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно.

4. Шесть дней работай, а день седьмой – суббота Господу.

5. Почитай отца твоего и мать твою.

6. Не убий.

7. Не прелюбодействуй.

8. Не укради.

9. Не лжесвидетельствуй.

10. Не возжелай чужого.

Во время Исхода несколько раз вспыхивали бунты (в частности, когда часть евреев пожелала вернуться к египетским культам и стала поклоняться золотому тельцу), но несмотря на истощение, жажду и голод, еврейский народ продолжал следовать за Моисеем на север.

Сорок лет длился Исход. Согласно Библии, Моисей хотел, чтобы никто из рожденных в Египте не попал в Землю Обетованную, пускай она и была родиной их предков, потому что у них оставалось рабское сознание. Ступить туда позволено было только их детям.

Сам Моисей умер на горе Нево в возрасте 120 лет, он смог только увидеть Ханаан, но не попасть туда.

Так примерно в 1200 г. до н. э. евреи вернулись в Израиль.

33

Рене Толедано смотрит в иллюминатор самолета на усыпанное звездами небо. Он в восторге от того, что преодолевает за пять часов расстояние, которое потребовало от первых крестоносцев целого года пути.

Александр храпит; Мелисса, соседка Рене, читает газету.

Рене берет бумагу и ручку и рисует две окружности. Потом складывает лист вдвое и совмещает два кружка.

– Что это такое? – интересуется Мелисса.

– Загадка.

– Обожаю загадки! Каково условие этой?

– Его нет. Вчера дома я провел регрессию и повстречал женщину – себя прежнего. Она познакомила меня с этой загадкой как с объяснением возможности путешествовать во времени.

– Листок с двумя кружками? Видела я загадки, но эта… Нет, ничего не понимаю, – сознается Мелисса, хватая листок.

Она складывает и расправляет его, силясь постичь механизм.

– Похоже, это загадка из двенадцатого века, ее решение давно кануло в Лету, – шутит Рене.

Мелисса задумчиво теребит листок, раз за разом совмещая два кружка.

Стюардесса приносит еду, Мелисса жестом просит ее не будить Александра. Поужинав и отдав стюарду поднос, она говорит Рене:

– Я все равно не усну. Я не прочь поэкспериментировать с твоим регрессивным гипнозом.

– Прямо здесь, в самолете?

– Впереди еще два часа лету, этого ведь хватит?

Она садится в кресле поудобнее, и он выполняет с ней привычный протокол. Закрыть глаза. Расслабиться. Представить винтовую лестницу с пятью ступеньками вниз. Спуститься по ступенькам, останавливаясь на каждой. Перед тобой дверь твоего подсознания. Взять ключ, вставить в скважину, повернуть.

– Ну, как, отпирается?

Она морщится.

– Нет.

– Пробуй еще.

– Что-то мешает.

Черт!

– Тогда оставь, значит, момент неподходящий. Поднимись по ступенькам на сознательный уровень. Я проведу обратный отсчет, и ты сможешь открыть глаза. Пять, четыре, три, два, один, ноль.

Она хлопает глазами, огорченно смотрит на Рене.

– Почему у меня не получается?

– Получается только у тех, кто верит в возможность регрессии.

Мелисса удрученно качает головой.

– Это просто смешно, сама не знаю, что меня заставило попытаться. Это немыслимо, иррационально.

Она уже приводит в порядок свои волосы, чтобы приличнее выглядеть.

– Главное, это антинаучно.

Рене пожимает плечами.

– Чтоб ты знала, отношение ко всему новому проходит пять этапов: 1) насмешки, 2) сопротивление всем, кто защищает смехотворную гипотезу, попытки доказать ее ложность, 3) согласие, что она возможна, но отношение как к чему-то маловероятному, 4) признание ее правоты, удивление, что истина так долго оставалась непонятой, 5) гипотеза перешла в категорию очевидностей, все уже забыли о первоначальных сомнениях. Так происходило с признанием того, что Земля круглая, и того, что человек произошел от обезьяны.

– Бесспорно. Но что поделать, если на меня это совершенно не действует! Мне очень жаль.

Надо приуменьшить неудачу.

– Если бы ты сумела войти в ту дверь, то в какую прошлую жизнь ты хотела бы попасть?

– В ту, где нашлось бы объяснение, почему у меня проблемы с мужчинами, почему я вечно выбираю самых неподходящих.

Самолет входит в зону турбулентности, звучит предупреждение стюардессы застегнуть ремни. Самолет сильно трясет.

Мелисса косится на отца, тот по-прежнему крепко спит.

– Поразительно то, – говорит она, вдруг смягчившись, – что на тебя и на моего отца гипноз действует. Если вы в это верите и если у вас получается, то непонятно, почему я должна подвергать ваш опыт сомнению.

Все-таки она нам немного завидует.

Рене ждет, пока она тоже уснет, и решает использовать свободное время для нового путешествия в прошлое. В этот раз он рассчитывает совершить новый скачок во времени, чтобы попасть в важный момент жизни Сальвена де Бьенна, имеющий отношение к его «Пророчеству о пчелах».

34

Со времени взятия крестоносцами Иерусалима минуло четырнадцать лет.

Стемнело, Сальвен де Бьенн ужинает со своей женой Деборой, другом Гаспаром и его женой Мириам в таверне «Бетесда».

Обоим рыцарям, познакомившимся в двадцатилетнем возрасте, скоро стукнет сорок. Тем не менее у них нет детей. Время от времени они отправляются охранять караваны паломников или купцов, а в промежутках ведут спокойную жизнь со своими женами. Дебора уже не помогает своему отцу-лекарю, у нее появилось новое занятие – изготовление украшений на пару с сестрой.

– Прошлой ночью мне приснилось, что ко мне спустился ангел, – делится с друзьями Сальвен де Бьенн.

Гаспару подавай подробности.

– Я слышал голос моего ангела-хранителя. Он назвался «святым Рене».

– Что же тебе поведал твой «святой Рене»? – интересуется Дебора.

– Удивительное дело, я в некотором роде «почувствовал», что он дал мне совет: создай, мол, орден монашествующих воинов.

– Для такого важного дела нас двоих будет мало, – говорит Гаспар, – понадобится поддержка влиятельного сеньора. Твой сюзерен Гуго де Пейн – вон он сидит – это тот, кто нам нужен.

Они подходят к столу, за которым Гуго играет в карты с шестью другими рыцарями. Картами им служат деревянные дощечки с кое-как намалеванными жезлами, мечами и цифрами. Все семеро спорят из-за денег, и, похоже, скоро у них вспыхнет ссора.

Дождавшись конца игры, Сальвен посвящает Гуго де Пейна в свою идею ордена монашествующих воинов.

Гуго де Пейн и его друзья слушают и раздумывают.

– Нечто подобное уже существует, – говорит Гуго. – Это орден госпитальеров святого Иоанна, им заправляет брат Жерар, повинующийся нашему святому папе Паскалю Второму. Ты опоздал с твоим предложением, дружище, идея витала в воздухе, ее претворили в жизнь до тебя.

– Штаб-квартира госпитальеров расположена в Риме, – возражает Гаспар Юмель, – а мы могли бы учредить наш орден монашествующих воинов прямо в Иерусалиме, где был распят Христос.

– Здесь есть над чем подумать, – соглашается Гуго де Пейн. – Но нам все равно не обойтись без разрешения короля Балдуина[16]16
  Балдуин IV Иерусалимский – верховный правитель Иерусалимского королевства, государства крестоносцев, основанного в Иерусалиме французскими рыцарями-крестоносцами в ходе Первого крестового похода. Отличался беспримерной отвагой, умер в раннем возрасте от проказы.


[Закрыть] или папы Паскаля[17]17
  Святейший Пасхалий II – Папа Римский с 13 августа 1099 года по 21 января 1118 года.


[Закрыть].

Закипает горячий спор. Внезапно о лицо Сальвена разбивается гнилой плод. Его метнули от ближнего стола. Сальвен и Гаспар без труда опознают обидчика, рыжего бородача с перевязанным глазом.

Барон Урсулен де Гравлен!

Несмотря на прошедшие годы, он не простил им того давнего вмешательства. Он встает и направляется к ним, сопровождаемый дюжиной рыцарей.

– Это они, – громыхает он, – те самые негодники, защитники евреев, спящие с их женщинами!

Гуго де Пейн силится его унять:

– У тебя один глаз, рыцарь. Вдруг ты ошибся, вдруг обознался?

Сальвен вытирает лицо и помалкивает.

– Когда мы отбивали город у нехристей, меня ужалила в глаз пчела, – рычит Урсулен. – Но знай, я счастлив заплатить эту цену во славу Господа нашего. Мне довольно и одного глаза, чтобы разглядеть этих плутов. До чего же мне охота пронзить этих изменников моим собственным острым жалом!

Урсулен де Гравлен выхватывает из ножен меч, его спутники поступают так же и грозно наступают.

– Успокойтесь, мессиры, – требует Гуго де Пейн. – Все мы рыцари. Нам хватает турок, негоже ссориться между собой.

– Не встревай, Гуго, дай нам разобраться с этими вероотступниками! – требует Урсулен.

– Мессиры! Не станете же вы, тринадцать человек, драться всего с двумя!

– Я тоже его узнал, – вставляет свое веское слово Гаспар. – Этот трусливый рыцарь предпочитает драться с безоружными женщинами, стариками и детьми.

– А еще от него разит духами! – добавляет Сальвен де Бьенн.

Урсулен делает вид, что поджимает хвост, но уже в следующее мгновение нападает, отталкивает Гуго де Пейна, еще не извлекшего свой меч, и кидается на Гаспара, застигая его врасплох. Стремительнее остальных оказывается Сальвен: он отбивает удар, который, если бы не его прыть, раскроил бы его другу череп. Но у Урсулена припасен в рукаве кинжал, и он с размаху всаживает его в левую руку Сальвена.

Сообщники Урсулена окружают Сальвена и Гаспара. На помощь к этим двоим приходит Гуго де Пейн вместе с шестью рыцарями.

Бой идет почти на равных и сопровождается опрокидыванием столов, табуреток и скамей, разбиванием глиняных тарелок и кубков. Испуганные посетители таверны жмутся к стенам. Заведение представляет собой печальное зрелище, бою не видно конца.

Раздается свисток, в таверну вбегают два десятка солдат с гербами короля Балдуина. Взяв дерущихся на прицел арбалетов, они требуют, чтобы те бросили оружие.

Через несколько минут две группы крестоносцев запирают в двух разных камерах тюрьмы, устроенной во дворце короля, а дворец этот – бывшая мечеть Аль-Акса на Храмовой горе.

– Порой вражда позволяет добиться того, чего не дождешься от дипломатии, – рассуждает Гуго де Пейн. – Эта стычка навела меня на полезные мысли. Полагаю, Сальвен, твое предложение создать военно-монашеский орден заслуживает рассмотрения.

Сальвен кое-как остановил кровотечение из пронзенной кинжалом руки и, превозмогая боль, отвечает слабым голосом:

– Благодарю.

– Не все крестоносцы мыслят одинаково, и мне кажется, что полезно собрать под одним стягом рыцарей, придерживающихся строгого кодекса морали. Раз нас собрали здесь, здесь и учредим этот орден. Предлагаю простое название – Militia Christi, Христово воинство.

Все согласны.

– Мессиры, предлагаю всем нам познакомиться, – предлагает великий предводитель. – Я Гуго де Пейн родом из Шампани.

– Годфруа де Сент-Омер из Бургундии.

– Пайен де Мондидье из Пикардии.

– Гондемар д’Амарант из Португалии.

– Жоффруа Бисоль из Эно.

– Аршамбо де Сент-Аман из Оверни.

Представляются и оба виновника свары:

– Сальвен де Бьенн из Франш-Конте.

– Гаспар Юмель из Эльзаса.

Рыцари разглядывают друг друга, чувствуя важность и торжественность момента. Гуго де Пейн с воодушевлением обращается ко всем:

– Лучше места, чем эта тюрьма, не придумать. Королевский дворец стоит на месте храма Соломона и синагоги, где проповедовал Христос, и здесь рождается христианское воинство. Пока мы не признаны королем или папой, предлагаю, братья, принести клятву не жалеть жизни ради нашего ордена.

Все с чувством клянутся.

– Я придумал символ для ордена, – говорит Гаспар Юмель.

Уколов острием ножа палец, он собственной кровью рисует на беленой стене крест с расширениями на всех четырех оконечностях.

– Красный, как кровь Христа, – объясняет он. – Широкие концы – символ могущества.

– Отлично придумано! – одобряет рисунок Пайен Мондидье. – Налицо наше отличие от госпитальеров с их белым крестом на черном фоне.

– А я придумал девиз, братья, – подхватывает Годфруа де Сент-Омер. – «Вера, Сила, Мудрость, Доблесть». Что скажете?

Девиз тоже все одобряют. Все девять режут себе ладони, берутся за руки, образуют круг и хором скандируют:

– ВЕРА! СИЛА! МУДРОСТЬ! ДОБЛЕСТЬ!

Гуго де Пейн закрывает глаза и произносит:

– Да родится ныне, 18 февраля года 1113, милостью Божьей на месте сём наш орден монашествующих воинов Militia Christi, и да живет он вечно, и да прогремит его неповторимый глас в бесконечности пространства и времени!

Входит солдат со связкой ключей, отпирает решетку и жестом предлагает пленникам выйти.

– Вам повезло: король Балдуин всех вас знает и чтит ваши заслуги, посему не намерен длить ваше пленение. Он считает случившееся следствием неумеренных возлияний. Мое мнение – что пьяные крестоносцы, дерущиеся в иерусалимских кабаках, подают христианам дурной пример. Вам вернут ваше оружие, но знайте: при малейшей попытке устроить новую потасовку вы надолго окажетесь в куда менее удобной тюрьме.

Гуго де Пейн предлагает отпраздновать освобождение все там же – в таверне «Бетесда». Они застают ее пустой, один лишь хозяин пытается навести порядок. Они помогают ему убрать с одного из столов, поднимают с пола табуреты.

– Братья, – берет слово Гуго, – предлагаю тост: за рождение нашего нового ордена монашествующих воинов!

Он поворачивается к кабатчику:

– Симон, вино теперь нам запрещено. Так подай нам твой мед, который отныне станет нашим излюбленным питьем.

Прибегает Дебора, узнавшая об их освобождении, и кидается на шею к Сальвену. Он морщится от боли в раненой руке.

– Покажи мне рану! – требует она.

Он разрывает рукав. Она разглядывает рану и удивляется, какая она глубокая.

– Я приведу отца, он поймет, как тут быть.

Спустя несколько минут рану Сальвена рассматривает бородатый старик.

– Выбора нет, если быстро не ампутировать руку, разовьется гангрена.

В считаные минуты благодаря помощи рыцарей таверна «Бетесда» превращается в операционную.

Сальвен выпивает целый кувшин хмельного меда, потом его крепко привязывают к скамье, суют в рот дощечку и велят крепко стиснуть ее челюстями. Отец Деборы просит налить большой таз горячей воды и макает в него руки.

– Зачем ты моешь руки перед операцией? – удивляется Годфруа де Сент-Омер. – Это какое-то еврейское суеверие, вроде вашей миквы?

Доктор Смадиа не отвечает, он очень сосредоточен.

– Больше свечей, больше света! – требует он. – Дайте пилу.

– Сдается мне, евреи обязаны своими познаниями в медицине Древнему Египту, – шепчет Гуго де Пейн.

– Приготовьте жаровню, чтобы раскалить в ней меч. Когда я распилю кость, надо будет сразу прижечь обрубок руки раскаленным мечом.

Дебора крепко сжимает мужу руку. Лекарь стягивает руку жгутом выше раны, подносит к руке пилу и водит ею туда-сюда. Сначала он с душераздирающим звуком пилит кожу, потом – кость.

Хлещет кровь, нарастает боль. Она, как могучая волна, подхватывает Сальвена, несет его, ему кажется, что у него сейчас лопнет голова. Потом все исчезает.

35

У Рене Толедано чешется рука. В конце концов он засыпает, навалившись на подлокотник. В салоне самолета включают свет и объявляют о скорой посадке. Городское освещение превращает город в иллюминаторе в торт, утыканный помигивающими свечками.

– Выспался? – спрашивает Александр.

– Только уснул – и уже будят… – ворчит Рене.

Самолет снижается, шасси касаются посадочной полосы. Пассажиры дожидаются разрешения забрать свои вещи и покидают самолет по рукаву.

Трое французов прибыли в аэропорт имени Бен-Гуриона. У Рене Толедано возникает странное чувство.

Мне знакомо это место.

Он опускается на колени, кладет на пол ладонь.

Не иначе, эта земля наделена особым магнетизмом.

Я чувствовал примерно то же самое и раньше: в Бретани, в лесу Броселианд, в замке Мон-Сен-Мишель, но там этому как будто было логическое объяснение – излучение гранита.

Все смотрят на него с удивлением. Приходится встать и идти дальше.

Пройдя паспортный контроль и забрав свои чемоданы, они садятся в такси и едут в Иерусалим.

Уже шесть утра, занимается заря. Пейзаж вокруг совершенно не такой, как он думал: вместо пустыни – леса, возделанные поля. Похоже на Испанию или Италию.

Рене смотрит на зеленые холмы.

Так ли все было девятьсот лет назад? Это ли видел Сальвен?

Такси подвозит их к отелю «Царь Давид». По настоянию Александра они вселяются именно в этот отель, больше похожий на дворец. «Исторический отель в насыщенном историей городе», – объяснил он свой выбор. В качестве президента Сорбонны он имеет возможность останавливаться за счет университета в шикарных гостиницах.

В огромном лобби они наслаждаются прохладой, создаваемой кондиционерами.

Александр, уже бывавший здесь, рад блеснуть своими познаниями и не прочь выступить в роли гида.

– Отель построили в 1929 году, – рассказывает он. – Он прославился тем, что здесь было совершено покушение на штаб английских колониальных войск. Взрыв устроил «Иргун»[18]18
  Иргун Цваи Леуми (сокращенно Эцель, коротко – Иргун) – еврейская подпольная организация, действовавшая на территории Палестины с 1931 по 1948 г.


[Закрыть], вооруженное крыло еврейского движения сопротивления.

Он указывает на черно-белые фотографии на стене: отель «Царь Давид» в разные годы.

– 22 июля 1946 года, – продолжает Александр, – в ответ на арест 2500 евреев «Иргун» присылает британцам предупреждение: «Мы заминировали отель. Немедленно эвакуируйте из него людей». Но старший британский офицер сэр Джон Шоу, ознакомившись с письмом, говорит адъютанту: «Мы не станем подчиняться евреям». Он запрещает покидать здание всем, даже обслуживающему персоналу. В полдень гремит первый слабый взрыв, его цель – рассеять прохожих. Члены «Иргуна» помогают арабским уборщикам и работникам кухни сбежать через черный ход. В 12:30 страшный взрыв убивает 91 человека: 28 британских офицеров, 41 араба и 17 евреев. Один из немногих, кто находился в здании, но остался невредим, – это… сэр Джон Шоу. После этого британцы постепенно покинули страну, дав понять, что предпочитают позволить евреям и арабам убивать друг друга, не вмешиваясь в их разборки.

На фотографиях английские солдаты в безукоризненном обмундировании курят в креслах трубки. Официанты наклоняются к ним с подносами. На них бутылки бренди и виски.

– С такими же мыслями они покидали год спустя, в 1947 году, Индию, – напоминает Мелисса. – Они считали, что без них мусульмане и индуисты перебьют друг друга.

– Удивительно, сколько крови пролито на этой земле, почитаемой как святая, – качает головой Александр.

– Наверное, все дело в ее святости, – говорит Рене.

– В таком случае я предпочитаю земли без громких эпитетов, – отвечает на это Мелисса.

– Скорее заносим вещи в номера! – командуем Александр, не желающий спорить на эту тему с дочерью. – Встреча через десять минут у бассейна.

Они поднимаются в свои комнаты, моются, переодеваются. Немного погодя трое французов в купальных костюмах уже пьют фруктовые смузи у бассейна в саду гостиницы, в тени величественных пальм.

– Я договорился встретиться со своим другом Менеликом Айяну, президентом университета Иерусалима, прямо здесь, у бассейна. Он сейчас придет.

Рене Толедано не может не восхищаться решительностью и ловкостью Александра. Немногим больше чем за одни сутки он совершил свою первую регрессию, решил предпринять поездку в Израиль, заказал билеты на самолет и номера в отеле «Царь Давид», успешно связался со своим здешним другом…

Мелисса угадывает мысли Рене и соглашается с ним:

– Мой отец всегда торопится. Он все делает так, будто через считаные минуты мы умрем. Сначала это впечатляет, но быстро начинаешь мечтать о передышке.

– Передышка? Разве сейчас у нас не передышка – у этого великолепного бассейна, с упоительными коктейлями? – притворно гневается Александр.

– Тебе бы, папа, хоть разок расслабиться, насладиться тем, что у тебя есть, а не жаждать большего! Можно подумать, что ты несешься во всю прыть в постоянном ослеплении.

Она поворачивается к Рене, призывая его в свидетели.

– В этом он весь. Он все время хочет все обо всем узнавать, а потом показать, что все обо всем знает. Боюсь, в вашем лице он нашел того, кто толкает его еще дальше по этому пагубному пути.

– Я в восторге! Дочь упрекает меня в избытке любознательности! – говорит Александр с широкой улыбкой.

– Я упрекаю тебя в неумении остановиться и насладиться тем, что вокруг тебя. Знаешь, кроме прошлого и будущего, есть замечательное место для души – настоящее. Цени свою жизнь здесь и сейчас!

– Боже, по-моему, я на это неспособен, – сознается ее отец.

– Лично я ценю это мгновение с вами обоими и не думаю о том, что будет дальше, – сообщает Рене, потягивая коктейль.

– Библия повествует об изгнании Адама и Евы из рая, – размышляет Александр вслух. – А вдруг изгнания не было? Вдруг мы по сей день в раю? Такое разнообразие обстановки, растительности, зверья, плодов, цветов – это же невероятно, не правда ли? Это небо, это солнце, все неисчерпаемое множество форм, красок, запахов, птичьих трелей… Вокруг нас развертывается бесконечная феерия, а мы не отдаем себе в этом отчета. Я – первый.

– В таком случае именно мы, люди, так и не осознали, что пребываем в раю, и силимся переделать его… в ад, – горюет Мелисса.

Да уж, ведь я повидал перегретое и перенаселенное будущее… Она даже не знает, насколько права, – мелькает в голове у Рене.

Он смотрит на Мелиссу. На ней красный купальник, темные очки скрывают синяки под глазами. На Александре цветастые гавайские шорты, он уже намазался кремом для загара.

Рене молча восхищается бежево-оранжевым фасадом отеля, проглядывающим за колеблющейся листвой пальм, и вспоминает перипетии, предшествовавшие этому мгновению. С наслаждением дыша теплым благоуханным воздухом, он говорит себе:

Да, эта секунда здесь и сейчас – момент чистого счастья, который надо сберечь в моей коллекции бесценных моментов.

Мелисса надевает вместо темных очков очки для плавания, тоже зеркальные, и грациозно прыгает с бортика в воду.

Александр и Рене тоже заходят в бассейн, чтобы поболтать у его края.

– Признаться, – начинает Александр, – мне невдомек, почему моя дочь, эта отъявленная левачка, связалась с таким ультраправым субъектом, как Бруно. Я рад, что затащил ее сюда, пусть увидит Израиль собственными глазами. Она член Революционной коммунистической лиги. Заядлая антисионистка. Она даже раздавала пропалестинские листовки, ходила на все демонстрации в поддержку палестинцев, носила плакаты сомнительного содержания.

– Антисемитского?

– Скажем, антисионистского. И вот теперь здесь, в стране, которой она отказывает в праве на существование, она купается и заряжается энергией…

– Все увидеть собственными глазами – опыт, которому ничего нельзя противопоставить.

Молодая женщина разрезает воду изящным, умелым кролем.

– Но вряд ли она изменит свое отношение к этой стране. Просто ей нравится отдыхать в шикарном отеле, вдали от драчливого жениха, – возвращается к реальности Рене.

Все трое вылезают из воды и надевают халаты, чтобы быстрее высохнуть. Рене просит официанта принести ему лист бумаги и карандаш, рисует два кружка, складывает лист пополам, как делала Дебора на глазах у Сальвена, и объясняет Александру, что к чему.

Троица недоуменно разглядывает головоломку.

– Все слишком просто, – говорит Мелисса. – Маловато элементов. Два кружка и сгиб.

Рене расправляет и снова складывает листок, словно сгиб – тоже часть загадки.

Внезапно молодая женщина вскрикивает:

– Кажется, я поняла!

Она отнимает листок у Рене и снова складывает его так, чтобы совместить два нарисованных кружка.

– Вообразим, что этот лист – символ пространства-времени, – начинает она. – По-моему, Эйнштейн уже использовал этот принцип, показывая, что планета может одной своей массой изогнуть плоскость, как будто пространство – это гладкая растянутая мембрана или… – чистая страница.

Надо же, она сечет даже в астрофизике. Похоже, я ее недооценивал.

– Представим, что мы находимся здесь, в этом пространстве-времени. – Она указывает на один из двух кружков. – А хотим переместиться вот сюда. – Она указывает на второй кружок.

Рене пододвигается к ней, чтобы ничего не пропустить в ее рассуждениях.

– Два разных места, две разные эпохи… Пока что у нас нет разногласий. Как же этого добиться? С научной точки зрения пока что это за пределами наших познаний, – признает она.

Мелисса опять складывает листок, чтобы два кружка соприкоснулись.

– Тем не менее вы оба достигаете этого при помощи вашего регрессивного гипноза. Наверное, дело в вашем воображении, но вы убеждаете себя, что побывали там, в другом пространстве-времени, что всё там видели, слышали, чувствовали. Все происходит достаточно реалистично для того, чтобы потом беседовать так, будто вы оба пережили в прошлом эти сцены.

Она ухватила что-то такое, что ускользает от нас.

– Верно, – соглашается Александр. – Куда ты клонишь?

– Вы духовно связываете два пространства-времени, символизируемые двумя этими кружками!

Мелисса расправляет и снова сгибает лист, разнимая и снова совмещая кружки.

– Все дело в искусстве складывать пространство-время для создания связей.

Она ждет, пока ее поймут.

– Продолжай! – теряет терпение Александр.

– Скажем так: благодаря вашей психотехнике вы заделались «сгибателями времени». «Загнутое время» – вот что вы создаете.