Текст книги "Король зимы"

– Мне ты можешь верить! – воскликнул я.

Она лишь печально вздохнула, как это делала всегда в ответ на мои пылкие заявления, затем покачала головой:

– Никто из нас не знает, Дерфель, насколько сильным окажется наш меч, когда придет Испытание Британии, а оно придет. – Нимуэ повернулась и устремила взор на крепостные валы Кар-Кадарна, расцвеченные знаменами всех королей и вождей, явившихся к назначенной на завтрашнее утро коронации Мордреда. – Глупцы, – горько произнесла она. – О глупцы!

Артур прибыл на рассвете следующего дня. Он появился вместе с Морганой, которую прихватил в Инис-Видрине. Его сопровождали всего лишь два воина. Все трое восседали на больших боевых лошадях, были вооружены мечами и копьями, но без доспехов и щитов. Даже знамени своего Артур не взял. Он выглядел рассеянным и вел себя так, будто и на церемонию прибыл из простого любопытства. Агрикола, римский военачальник Тевдрика, явился вместо своего хозяина, который простудился. Величественный посланец Тевдрика тоже старался быть в стороне. Зато все остальные в Кар-Кадарне пребывали в волнении и опасались дурных предзнаменований. Был тут и принц Кадви из Иски с голубеющими от татуировки щеками, и принц Герайнт, правитель Камней, что на самой границе с саксами, и король Мелвас, оставивший полуразрушенную Венту. Все благородные персоны Думнонии, более ста человек, собрались в тот день в форте. Ночью валил мокрый снег, и к утру в Кар-Кадарне было скользко и грязно, но подул бодрящий западный ветер, и к тому моменту, когда Овейн вышел из замка с младенцем королевской крови на руках, солнце уже поднялось над холмами, окружавшими восточные подступы к Кар-Кадарну.

Моргана назначила час церемонии, предсказав его по гаданиям на огне, воде и земле. Само собой, это должно было произойти утром, ибо время захода солнца ничего хорошего не сулит. Толпа терпеливо ждала, пока Моргана объявит миг начала торжества. Она суетливо копошилась в центре окаймленного камнями круга, устроенного на возвышенной части Кар-Кадарна. Надо было поймать момент, когда слабый луч бледного солнца коснется королевского камня Думнонии. Это был плоский серый валун, похожий на тысячи других, но на нем, как нам втолковывали, бог Бел помазал человеческое дитя Бели Мавра, предка королей Думнонии. Как только Моргана закончила свои вычисления, в центр круга ввели Бализа. Он был самым древним друидом, обитавшим в западном от Кар-Кадарна лесу, и в отсутствие Мерлина должен был взывать к милости богов. Именно этот жалкий, согбенный, завшивевший старик в грязных лохмотьях, покрытых облезлой козлиной шкурой, которая была как бы продолжением его спутанной сивой бороды, когда-то, как мне говорили, обучил Мерлина всем его искусствам. Старый друид поднял свой посох к зыбкому водянистому диску солнца, пробормотал несколько молитв, поплевал вокруг, крутясь по часовой стрелке, и вдруг зашелся в кашле. Еле волоча ноги, он дотащился до стула у края круга и плюхнулся на него, тяжело дыша, а его спутница, старуха, такая же дряхлая и грязная, как сам Бализ, принялась слабыми руками растирать ему спину.

Епископ Бедвин произнес молитву христианскому Богу, а затем король-младенец был выставлен напоказ, и его пронесли вдоль внешнего обвода каменного круга. Мордред, завернутый в мех, лежал на военном щите. Все воины, вожди и принцы, мимо которых проносили короля, падали на колени, свидетельствуя свое почтение венценосному младенцу. Взрослый король, конечно же, сам бы шел по кругу, но Мордреда поневоле несли на руках два думнонийских воина. Следом, чиркая по земле кончиком длинного меча, вышагивал Овейн, защитник короля. Мордреда несли против хода солнца, и это был единственный миг в жизни короля, когда он мог идти наперекор законам природы. Этим показывали, что король, посланник богов, имеет право свершить то, за что обычные люди могут подвергнуться жестокой каре неба.

Наконец Мордреда, лежавшего на щите, опустили на центральный камень, и началось подношение подарков. Ребенок положил перед ним краюху хлеба как символ обязанности короля кормить свой народ. Другой принес плеть, чтобы показать, что он должен быть судьей своей страны. И уже после этого к ногам Мордреда положили меч защитника Думнонии. Все это время Мордред кричал, дергался и лягался так, что чуть было не скатился со щита. Край меха откинулся, и обнажилась его искалеченная нога. Я подумал, что это плохое предзнаменование, но великие мужи Думнонии, словно и не замечая уродства короля, подходили один за другим и складывали свои подарки. Они несли золото и серебро, драгоценные камни, монеты, агаты и янтарь. Артур подарил золотую фигурку ястреба, красота которой вызвала в толпе вздох восхищения. Но самый дорогой подарок принес Агрикола. К ногам ребенка он положил военный наряд короля Горфиддида Повисского. Эти золоченые доспехи Артур захватил в лагере Горфиддида и преподнес королю Тевдрику, который через своего посланца возвратил теперь этот драгоценный трофей Думнонии.

Раздраженного шумной церемонией ребенка наконец подняли с камня и отдали новой няне, рабыне из дома Овейна. И наступила очередь самого Овейна. Все, спасаясь от утреннего холода, закутались в плащи и меха, но Овейн был обнажен до пояса, выставляя на всеобщее обозрение могучие руки и волосатую татуированную грудь. Он вытащил из ножен меч и положил его на королевский камень. Медленно, с презрительным выражением на лице гигант прошел вдоль внешнего обвода круга, посылая плевки в сторону всех стоявших вокруг. Это был вызов. Если кто-либо считал, что Мордред не должен стать королем, он обязан был шагнуть вперед и поднять меч с камня. И тогда ему предстояло биться с Овейном. Криво усмехаясь, Овейн приглашал бросить ему вызов, но никто не двинулся с места. Он медленно сделал еще два полных круга, подошел к камню и поднял свой меч.

И радостные крики встретили это великое событие – в Думнонии опять был король. Воины, стоявшие на крепостных валах, принялись колотить древками копий о щиты.

Но должен был свершиться еще один, последний ритуал. Епископ Бедвин пытался запретить его, но Совет настоял на своем. Артур, как я заметил, удалился, зато все остальные и даже епископ Бедвин остались и напряженно наблюдали, как к королевскому камню вели голого и испуганного пленника. Это был Вленка, молоденький сакс, которого я взял в плен. Не думаю, чтобы он в точности знал, что произойдет, но, должно быть, ожидал самого худшего.

Моргана попыталась поднять Бализа, но дряхлый друид был слишком слаб, чтобы выполнить свою роль, поэтому Моргана сама направилась к дрожащему Вленке. Сакс не был связан и мог бы попытаться убежать, хотя лишь богам известно, как можно прорваться сквозь плотную вооруженную толпу. Вленка замер на месте, не спуская глаз с приближающейся Морганы. Казалось, сам вид этой ковыляющей женщины в непроницаемой золотой маске лишал его воли. Она тем временем опустила искалеченную руку в перчатке в чашу и, мгновение помедлив, коснулась его обнаженного живота. Вленка вздрогнул и в ужасе отшатнулся, но затем снова застыл. Моргана раз за разом окунала руку в чашу со свежей козлиной кровью и делала влажные алые отметины на тощем, бледном животе Вленки.

Совершив это, Моргана отошла. Толпа, охваченная трепетом, замерла, понимая, что наступил таинственный миг, когда боги собираются говорить с Думнонией.

В круг вошел Овейн. Теперь он держал в руке военное копье с черным древком. Гигант не сводил глаз с испуганного маленького сакса. Парнишка, наверное, молился сейчас своим собственным богам, но в Кар-Кадарне они не имели власти.

Овейн двигался медленно. Лишь на секунду он отвел взгляд от лица Вленки, неуловимым движением приставил острие копья к засыхающей алой отметке на животе сакса и снова впился глазами в расширенные зрачки пленника. Оба они снова замерли. В глазах Вленки стояли слезы, и он едва заметно качал головой в немой просьбе о помиловании. Но Овейн не обращал внимания на беззвучную мольбу. Он подождал, пока Вленка опять не застынет. Кончик копья уперся в самый центр кровавой отметины. Ветер шевелил волосы двух напряженно молчавших людей, развевал полы плащей затаивших дыхание зрителей.

Овейн почти незаметно напряг мышцы руки, и копье глубоко вонзилось в тело Вленки. Выдернув широкий наконечник из раны, Овейн отскочил назад. Истекающий кровью сакс остался один в королевском кругу.

Вленка кричал. Рана была ужасной. Умелый Овейн крутанул острие копья так, чтобы продлить предсмертные конвульсии жертвы. Ведь именно по агонии умирающего человека такие проницательные предсказатели, как Бализ или Моргана, могли прозреть будущее королевства. Бализ, выйдя из оцепенения, зашевелился. Он зорко наблюдал за саксом, который, судорожно прижав руку к кровоточащему животу, согнулся от нестерпимой боли. Нимуэ всем телом тянулась вперед. Она впервые была свидетельницей самого великого предсказания и хотела постигнуть его тайны. Мое лицо исказила гримаса ужаса, но вовсе не из-за самой жестокости ритуала, а просто потому, что Вленка мне нравился. Глядя в эти расширенные голубые глаза, я с содроганием вдруг представил себя на его месте. Однако меня утешила мысль, что принесенный в жертву Вленка заслужит место воина в ином мире, где однажды он и я повстречаемся вновь.

Между тем крики Вленки перешли в протяжный хрип. Лицо его пожелтело, он дрожал, но каким-то чудом все еще держался на ногах и мелкими неверными шажками двигался к краю каменного круга. Раненый уперся в каменную преграду, и на какую-то секунду показалось, что он сейчас рухнет наземь. Но вспышка боли пронзила его, заставила выгнуться дугой и откинула назад. Он дико завертелся, разбрызгивая кровь, сделал несколько шагов и наконец упал. Умирающий дергался в агонии, и каждый спазм, перекручивавший его тело, что-то означал для впившихся в него глазами Морганы и Бализа. Моргана подошла поближе, чтобы не упустить ни одного движения, ни единой конвульсии. Несколько секунд ноги умирающего дергались, потом кишки вывалились из разверстой раны, голова запрокинулась и в горле послышался булькающий хрип. Волна крови с силой плеснула из раскрытого рта и хлынула к ногам Морганы. Сакс умер.

Что-то в позе Морганы, во всем ее облике предвещало плохое. Это ощущение сразу же охватило всю толпу, которая ожидала самого ужасного приговора. Моргана отошла назад и встала рядом с Бализом, который хрипло, вызывающе закудахтал. Нимуэ встала с места и наклонилась над застывающей кровью, затем внимательно осмотрела лежащее тело и присоединилась к Моргане и Бализу. Толпа ждала.

Наконец Моргана опять двинулась к распростертому на земле саксу, остановилась и заговорила. Она обращалась к Овейну, защитнику короля, который стоял рядом с венценосным младенцем, но вся толпа разом подалась вперед, боясь упустить хоть слово.

– У короля Мордреда, – провозгласила прорицательница, – будет долгая жизнь. Он станет предводителем в битве и познает победу.

Вздох облегчения прошел по толпе. Предсказание можно было считать благоприятным, хотя, думаю, каждый понимал, как много осталось невысказанным, а несколько присутствовавших могли припомнить и церемонию провозглашения королем Утера, когда кровавый след умирающей жертвы и такая же агония обескровленного тела верно предсказывали славное правление. И пусть предсказание, сделанное по смерти Вленки, не сулило славы, но все же некоторую надежду оно вселяло.

Эта смерть явилась последним испытанием. Мордреда провозгласили королем. Бедная Норвенна, похороненная под алтарем храма Священного Терновника в Инис-Видрине, наверняка попыталась бы совершить всю эту церемонию по-иному. Но соберись здесь тысяча епископов и мириады христианских святых, чтобы молиться за Мордреда на троне, ничто не изменило бы предсказания.

* * *

Тристан из Кернова прибыл днем. Мы были на пиру в честь Мордреда. Весельем это торжество не отличалось, и с появлением Тристана его не прибавилось. Никто даже и не заметил приезда принца, пока он не протиснулся к большому очагу – и огненные блики заиграли на его кожаных нагрудных пластинах и железном шлеме. Тристана знали как друга Думнонии, и епископ Бедвин приветствовал его именно так, но тот в ответ обнажил меч.

Такой жест всех насторожил, потому что ни один человек не должен был входить в пиршественный зал с оружием, тем более в день празднования провозглашения короля. Многие в зале уже были пьяны и шумели, но и они умолкли, воззрившись на юного темноволосого принца.

Бедвин сделал вид, что не замечает сверкнувшего клинка.

– Ты спешил на провозглашение, принц? Без сомнения, тебя задержали? Путешествие зимой не из легких. Входи. Желаешь сесть тут, рядом с Агриколой Гвентским? Вот жареная оленина.

– Я пришел с ссорой, – громко сказал Тристан.

За открытыми дверьми зала, где пелена холодного снега пополам с дождем заслоняла дальние холмы, стояли шестеро его стражников. Это были угрюмые люди в мокрых плащах и набухших от сырости доспехах, щиты их были повернуты вверх, военные копья остро отточены.

– Ссора! – оживился Бедвин, будто это слово его обрадовало. – Только не сейчас, не в этот благословенный день.

В зале раздались выкрики. Некоторые воины, достаточно пьяные, чтобы обрадоваться возможности подраться, пожелали принять вызов. Но Тристан не обратил на них никакого внимания.

– Кто будет говорить со мной от имени Думнонии? – сурово проговорил он.

Последовало минутное замешательство. Овейн, Артур, Герайнт и Бедвин – все они обладали властью, но ни один не мог считать себя главным. Принц Герайнт, который никогда не стремился к главенству, пожал плечами, как бы отстраняясь. Овейн мрачно глядел на Тристана, а Артур уважительно отступил чуть назад, уступая место Бедвину, который очень робко пробормотал, что как главный советник королевства он может говорить лишь от имени короля Мордреда.

– Тогда скажи королю Мордреду, – продолжал Тристан, – что между моей и его страной будет кровь, если я не получу справедливости.

Бедвин был растерян, руки его дрожали. Он лихорадочно соображал, что ответить, но ничего путного ему в голову не приходило. Ответил Овейн.

– Скажи то, что должен сказать, – спокойно потребовал он.

– Люди моего отца, – начал Тристан, – были под защитой верховного короля Утера. Они и прибыли в эту страну по его просьбе, чтобы работать на рудниках и жить в мире со своими соседями. Но прошлым летом некоторые из соседей пришли к их рудникам и принесли с собой меч, огонь и смерть. Пятьдесят восемь мертвецов. Скажи своему королю, что ценой за их жизни будет выкуп и жизнь того человека, кто приказал убивать. В ином случае мы придем с нашими мечами и щитами, чтобы силой взять то, что требуем отдать миром.

Раздался громоподобный смех Овейна.

– О, малютка Кернов! Мы так напуганы!

Отовсюду неслись презрительные и оскорбительные пьяные выкрики. Кернов действительно был маленькой страной и никак не мог сравниться по силе с Думнонией. Епископ Бедвин попытался прекратить шум, но зал был полон пьяных хвастливых мужчин, и они не унимались, пока сам Овейн не потребовал тишины.

– Я слышал, принц, – сказал Овейн, – что на торфяник напали ирландские черные щиты Энгуса Макайрема.

Тристан плюнул в пол.

– Для того, чтобы это сделать, – процедил он, – им пришлось бы перелететь через всю страну по небу, потому что никто не видел их. Они здесь не были и даже яйца не украли ни у одного думнонийца.

– Это потому, что они боятся нашей Думнонии, а не твоего Кернова, – хохотнул Овейн, и весь зал снова разразился глумливым смехом.

Артур подождал, пока утихнет смех, и любезно спросил:

– Ты знаешь кого-нибудь другого, кроме Энгуса Макайрема, кто мог бы напасть на твоих людей?

Тристан резко повернулся и стал разглядывать сидевших на корточках людей. Он увидел лысую голову принца Кадви из Иски и указал на него своим мечом.

– Спроси его. Или еще лучше, – он возвысил голос, чтобы перекрыть насмешливые выкрики, – расспроси свидетеля, который стоит на улице.

Кадви уже был на ногах и требовал, чтобы принесли его меч, а татуированные копьеносцы принялись выкрикивать оскорбления и грозить резней всему Кернову.

Артур хлопнул рукой по высокому столу. Гулкий звук эхом разлетелся по залу и принес с собой тишину. Агрикола Гвентский, сидя рядом с Артуром, не поднимал глаз, давая понять, что эта ссора не его дело, но я сомневаюсь, чтобы хоть одно слово пролетело мимо этих чутких ушей.

– Если хоть один человек посмеет пустить кровь сегодня вечером, – отчеканил Артур, – он мой враг. – Подождав, пока Кадви и его люди успокоятся, он опять обратился к Тристану: – Веди своего свидетеля, лорд.

– Разве это суд? – возразил Овейн.

– Пусть свидетель войдет! – настаивал Артур.

– Это пир! – протестовал Овейн.

– Пусть свидетель войдет, пусть он войдет, – вторил епископ Бедвин.

Он жаждал, чтобы это неприятное дело разъяснилось и закончилось, и надеялся, что Артур сумеет все уладить.

Люди непроизвольно придвинулись к центру зала. Но как только появился свидетель Тристана, раздались смешки, потому что это была маленькая, лет девяти, девочка, которая спокойно вошла и, упрямо вскинув подбородок, встала рядом с принцем, положившим руку ей на плечо.

– Сарлинна ферх Эдейн, – громко произнес он имя девочки и сжал ей плечо, желая придать смелости. – говори.

Сарлинна облизала губы. Она обращалась прямо к Артуру, возможно, оттого, что из всех сидящих за столом у него было самое доброе лицо.

– Мой отец был убит, моя мать была убита, мои братья и сестры были убиты… – Она говорила так, будто все давно затвердила слово в слово, и все же никто ни на секунду не усомнился в том, что все это правда. – Моя новорожденная сестричка была убита, – продолжала она ровным голосом, – и мой котенок был убит, – первая слеза созрела в ее глазах, – и я видела, как это делалось.

Артур сочувственно качал головой. Агрикола Гвентский провел ладонью по коротко стриженным седым волосам, потом стал разглядывать почерневшие от копоти стропила. Овейн откинулся на спинку стула и пил из костяного кубка, а епископ Бедвин озабоченно хмурился.

– Ты и в самом деле видела убийц? – спросил девочку епископ.

– Да, лорд.

Теперь, закончив заученный рассказ, Сарлинна явно занервничала.

– Но, дитя, ведь была ночь, – возразил Бедвин. – Разве набег был не ночью, лорд принц? – обратился он к Тристану. Правители Думнонии уже знали о набеге, но Овейн заверил их, что резня была делом рук ирландских черных щитов Энгуса. – Как может ребенок видеть ночью? – настаивал Бедвин.

Тристан подбодрил девочку, потрепав ее по плечу.

– Расскажи лорду епископу, что произошло, – велел он.

– Люди кидали огонь в нашу хижину, лорд, – тихо произнесла Сарлинна.

– Выходит, маловато было огонька! – выкрикнул кто-то из полутьмы.

Зал разразился хохотом.

– Как же ты осталась живой, Сарлинна? – мягко спросил Артур, подождав, пока смех утихнет.

– Я спряталась под шкурой, лорд.

Артур улыбнулся:

– Ты хорошо сделала. Но скажи, ты разглядела человека, который убил твоих отца и мать? – Он помолчал. – И твоего котенка?

Девочка кивнула. Ее глаза, наполненные слезами, сверкали в неверном пламени большого очага.

– Я видела его, лорд, – прошептала она.

– Расскажи нам о нем, – попросил Артур.

Сарлинна подняла худенькие руки и откинула широкие рукава черного шерстяного плаща.

– На руках мужчины были картинки, лорд. Дракон. И кабан. Вот тут. – Она провела ладошкой по бледной коже, показывая места татуировки. Потом подняла глаза на Овейна. – А в его бороде были кольца, – добавила девочка и умолкла.

Но больше ничего говорить и не нужно было. Только один человек носил воинские кольца в бороде, и каждый видел обнаженные руки Овейна, вонзавшие копье в живот Вленки нынешним утром. Любой знал, что на руках этих красовались изображения дракона Думнонии и собственный символ Овейна клыкастый кабан.

Наступила гробовая тишина. Слышно было, как трещит в очаге бревно, расшвыривая огненные искры и выбрасывая к прокопченным стропилам клубы черного дыма. Порывы ветра колебали пламя факелов, а крупный дождь барабанил по толстому слою соломы на крыше. Агрикола внимательно разглядывал серебряную ручку своего рога для вина, будто видел ее впервые.

В глубине зала кто-то громко рыгнул, и казалось, этот неожиданный звук пробудил насупившегося Овейна. Он поднял лохматую голову и пристально глянул на девочку.

– Она врет, – хрипло сказал он, – а детей, которые лгут, надо бить до крови.

Сарлинна заплакала и уткнулась лицом в мокрые складки плаща Тристана. Епископ Бедвин нахмурился:

– Правда ли, Овейн, что ты поздним летом посещал принца Кадви?

– Ну и что? – ощерился Овейн. – Ну и что из того? – Он проревел эти слова, будто кидая вызов всему собранию. – Вот мои воины! – Он указал на нас, сидевших вместе по правую сторону от него. – Спросите их! Спросите их! Ребенок врет! Клянусь, она врет!

Зал разразился диким, угрожающим ревом. Волна злобы покатилась на Тристана. Сарлинна уже захлебывалась в плаче. Тристан поднял ее и держал на руках, словно защищая от разъяренных мужчин. Бедвин пытался утихомирить зал.

– Если Овейн дал клятву, – кричал епископ, – тогда девочка лжет.

Одобрительный гул был ему ответом.

Артур пристально смотрел на меня. Я опустил глаза, уставившись в деревянную чашу с олениной.

Епископ Бедвин уже раскаивался, что разрешил впустить в зал ребенка. Он растерянно дергал бороду, устало покачивая головой.

– Слово ребенка по закону не имеет силы, – наконец проговорил он. – Ребенок не упомянут среди Говорящих.

Говорящими считались девять свидетелей, чье слово становилось весомым в суде: лорд, друид, священник, отец, свидетельствующий от имени ребенка, судья, даритель, представляющий свой дар, девушка, доказывающая свою невинность, пастух, защищающий своих животных, и приговоренный, произносящий последнее слово. В этом строгом списке не было никакого упоминания о ребенке, говорящем об убитых родственниках.

– Лорд Овейн, – продолжал Бедвин, – по закону Говорящий.

Тристан побледнел, но сдаваться вовсе не собирался.

– Я верю ребенку, – твердо сказал он, – и завтра после восхода приду за ответом Думнонии. Если вы не найдете справедливости для Кернова, то мой отец сам свершит эту справедливость.

– А что сталось с твоим отцом? – усмехнулся Овейн. – Потерял интерес к последней жене и ищет утешения в битве? Хочет покончить с жизнью?

Тристан развернулся и вышел, сопровождаемый смехом, который становился все громче и заразительнее, когда сидевшие в зале пытались вообразить себе крошечный Кернов, объявляющий войну грозной Думнонии. Я не смеялся и, доев свою похлебку, подобрал плащ, копье, меч, шлем и вышел на улицу. Холодный дождь прекратился. Быстро убегали облака, обнажая яркий полумесяц и крупные звезды на черном небе. Где-то на западе над морем Северн копились тучи. Я шагал по крепостному валу, сотрясаемый крупной дрожью.

Здесь меня и нашел Артур.

Я знал, что он появится, хотел этого и все же, увидев приближающегося принца, почувствовал, как меня охватывает страх. Артур медленно взбирался по деревянным ступеням, ведущим на укрепленный валунами земляной вал. В первый момент он не вымолвил ни слова, а лишь оперся о деревянный частокол и устремил взгляд на далекий костер, освещавший силуэт Инис-Видрина. На нем был накинут белый плащ, подол которого, чтобы не испачкать в грязи, он подобрал и связал узлом на поясе, над рукоятью меча.

– Я не собираюсь спрашивать тебя, – наконец заговорил он, и дыхание его отлетало туманными облачками в ночном воздухе, – не собираюсь выпытывать, что произошло на торфянике, потому что не хочу заставлять никого, а тем более того, кто мне нравится, нарушать смертную клятву.

– Да, лорд, – сказал я, изумляясь, откуда ему было знать, что той ночью нас связала смертная клятва.

– Потому вместо разговора давай просто пройдемся. – Он улыбнулся мне и зашагал вдоль крепостного вала. – Я слышал, ты хороший солдат.

– Я стараюсь, лорд.

– И слышал я, что дела твои идут неплохо.

Он замолчал, пережидая, пока мы пройдем мимо одного из моих товарищей, свернувшегося калачиком около частокола. Лежавший поднял голову и проводил нас тревожным, подозрительным взглядом. Артур откинул с лица капюшон плаща. Шаг у принца был твердый, широкий, и мне приходилось почти бежать, чтобы поспеть за ним.

– Как ты думаешь, Дерфель, что обязан делать солдат? – спросил он так проникновенно, что можно было подумать, будто я единственный в мире человек, чьего мнения ему не хватает.

– Драться в битвах, лорд, – сказал я.

Он покачал головой.

– Не просто драться, Дерфель, – поправил он меня, – а биться ради людей, которые не могут сами защитить себя. Я научился этому в Бретани. Этот несчастный мир полон слабых людей, беспомощных людей, голодных людей, обездоленных и печальных людей, бесправных людей, больных людей. И самая легкая вещь в мире – презирать слабых, в особенности если ты вооружен. Если ты воин и хочешь чью-то дочь, ты просто берешь ее; ты хочешь землю, принадлежащую другому человеку, – так ты просто убиваешь его; ты же солдат, и у тебя есть копье и меч, а он всего лишь слабый человек с жалким плугом и больным телом. И что тебя может остановить?

Он не ждал ответа, не остановился. Мы дошли до западных ворот. Выщербленные деревянные ступени вели на платформу над воротами, побеленными мелкой изморозью. Бок о бок, шаг в шаг мы поднялись наверх.

– Но правда в том, Дерфель, – продолжил Артур, когда мы добрели до середины платформы, – что мы только солдаты, и делает нас солдатами именно этот слабый человек. Он выращивает зерно, которое кормит нас, он дубит кожу, которая защищает нас, он тешет и строгает ясеневые жерди, из которых сделано древко нашего копья. Мы обязаны служить ему.

– Да, лорд, – пробормотал я, следя за его взглядом и озирая плоские просторы раскинувшейся внизу земли.

Было не так холодно, как в ту ночь, когда родился Мордред, но все равно зябко, а свистящий в ночи ветер еще сильнее холодил его.

– Всему есть причина, – сказал Артур, – даже тому, чтобы становиться солдатом.

Он улыбнулся мне, будто извиняясь за длинную речь, но ему не нужно было извиняться, потому что я пил его слова взахлеб. Я мечтал стать солдатом, знаменитым воином. К тому же мне всегда казалось, что лучше носить копье, чем грабли, и, кроме этих высоких помыслов и низких желаний, я ни о чем больше не задумывался. Артур видел гораздо дальше меня и понимал, куда может завести упование на меч и копье.

– Мы можем сделать Думнонию страной, где каждый служит своему народу. – Артур облокотился о высокую крепостную стену. – Не в наших силах сделать людей счастливыми, не можем мы даровать им богатый урожай, но я знаю, что мы можем защитить их. А если человек уверен в том, что его дети вырастут в безопасности, не станут рабами, а жена и дочь не будут изнасилованы, он скорее будет счастлив, чем тот, кто живет под вечной угрозой войны и смерти. Ты согласен?

– Да, лорд, – сказал я.

Артур потер руку о руку, согреваясь. Он был в перчатках, а мои обернутые тряпками руки с трудом удерживали копье. Позади нас в пиршественном зале раздался взрыв грубого мужского хохота. Еда на пиру, как всегда зимой, была скудной, но зато вина и меда хватало всем с избытком. Артур, как и я, был совершенно трезв. Он вглядывался в густеющие на западе облака, а я разглядывал его профиль. Лунные тени четко обрисовывали лицо Артура и делали его еще более жестким, чем обычно.

– Я ненавижу войну, – неожиданно сказал Артур.

– Ты? – поразился я, ведь тогда я был еще слишком молод и не успел насладиться азартом битвы.

– Конечно! – Он улыбнулся. – Да, мне сопутствует удача, и я умею воевать, как и ты когда-нибудь научишься, но мы должны пользоваться этим осторожно и с мудростью. Знаешь, что случилось прошлым летом в Гвенте?

– Ты ранил Горфиддида, – кивнул я. – Отрубил ему руку.

– Да, это сделал я, – словно бы удивляясь, произнес Артур. – В такой холмистой стране, как Гвент, мои крупные лошади бесполезны и уж совсем становятся помехой в лесистых местах, поэтому я отвел их на север, в равнинные земли Повиса. Горфиддид штурмовал крепостные стены Тевдрика, поэтому я принялся жечь его зернохранилища, стога сена на полях, дома и деревни на равнинах. Мы жгли, мы убивали. Но делалось это не ради кровавой наживы. Мы должны были вынудить Горфиддида уйти от стен Тевдрика и повернуть свои отряды на равнинные земли, где мои лошади могли сокрушить его. Мы напали на него на рассвете. Он бился хорошо, но проиграл, выпустил победу из рук, лишился ее, как своей левой руки. После этого убивать уже не было нужды. И кровь перестала литься. Мы добились своей цели, Дерфель, убедили Повис, что для них лучше быть в мире с Думнонией, чем воевать с ней. И теперь там наступит мир.

– Наступит? – с сомнением спросил я.

Большинство из наших считало, что с весенней оттепелью надо ожидать нападения озлобленного и жаждущего мести короля Горфиддида из Повиса.

– Сын Горфиддида – человек разумный, – сказал Артур. – Его зовут Кунеглас. Он хочет мира, а мы должны дать ему время убедить отца в том, что он потеряет больше, чем руку, если пойдет на нас войной. А как только Горфиддид поймет, что мир лучше войны, он созовет совет, и мы все отправимся туда. В конце концов, Дерфель, я женюсь на дочери Горфиддида Кайнвин. – Он бросил на меня быстрый и какой-то смущенный взгляд. – Серен, зовут они ее, звезда! Звезда Повиса. Говорят, она очень красивая.

Я уловил радость в его голосе, и это почему-то кольнуло меня.

– Надеюсь, она и впрямь так красива, – продолжал Артур. – Но хороша она или нет, я женюсь на ней, и мы восстановим мир в Силурии. Тогда саксам придется столкнуться с единой Британией. Повис, Гвент, Думнония и Силурия, живущие в мире и стоящие вместе против одного врага.

Я засмеялся, но не над ним, а от удовольствия слышать столь приятные предсказания.

– Но откуда ты знаешь, что все получится? – спросил я.

– Сам Кунеглас предложил мир. Но, Дерфель, пока никому ни слова. Даже отец его, король Горфиддид, еще ничего не знает. Пусть это будет наша с тобой тайна.

– Да, лорд, – сказал я, чувствуя себя превознесенным до небес тем, что мне доверили такой важный секрет.

Впрочем, Артур неспроста посвятил меня в свою тайну. Он всегда умел привлекать людей, завораживать их своей открытостью. Особенно это ему удавалось с людьми молодыми, восторженными.

– Ну какой толк в том, что мы деремся друг с другом? – обратился ко мне Артур. – Наша цель – передать Мордреду богатое мирное королевство. А для этого оно должно быть настоящим королевством, крепким и единым. – Теперь он смотрел на меня пристально и говорил серьезно и проникновенно глубоким, мягким голосом: – Мир не наступит, если мы сами будем нарушать свои договоры. А позволение людям Кернова добывать из рудников наше олово было неплохим договором. Я не сомневаюсь, что они обманывали нас. Всякий старается хитрить, когда приходится отдавать свои деньги королю. Но разве это причина, чтобы убивать этих людей, их детей и котят тех детей? Если мы не покончим с этим делом сейчас, Дерфель, следующей весной вместо мира получим войну. Король Марк нападет непременно. Он не выиграет битву, но гордость его насытится нашими убитыми крестьянами, а нам придется послать военный отряд в Кернов. И хотя в этой стране трудно воевать, очень трудно, мы в конце концов победим, но какой ценой? Три сотни мертвых крестьян? Стада убитых коров? А если Горфиддид увидит, что мы ведем войну на наших западных границах, у него возникнет соблазн извлечь из этого выгоду и напасть с севера. Мы можем достигнуть мира, Дерфель, только показав свою силу. Если же мы будем слабыми и разрозненными, наши враги ястребами слетятся на поживу. А кто знает, сколько саксов придет к нашим границам завтра, в будущем году? Можем ли мы рисковать нашими людьми только для того, чтобы убить нескольких крестьян в Кернове?