Текст книги "Гибель королей"

В это путешествие я взял ценности и почти все свои деньги. Пришлось забрать золотые цепи у Сигунн и двумя из них расплатиться с монахами. При этом я мысленно поклялся, что однажды вернусь сюда и заберу у них свои драгоценности.

На второй день нашего пребывания в Буккестане, когда наступили сумерки, я пошел на юг и запад, к холму, который нависал над городом. Этот холм славился тем, что на его вершине располагались могилы древних людей, такие ярко-зеленые курганы на фоне голых склонов. Вокруг таких курганов всегда обитают мстительные призраки, и, когда тропа привела меня в лес, где росли ясени, березы и вязы, я ощутил сильный озноб. Мне объяснили, куда идти, и предупредили, что, если я ослушаюсь, колдунья не покажется, однако сейчас я страшно жалел о том, что пошел один, без спутника, который оберегал бы мою спину. Я остановился, но не услышал ничего, кроме дыхания ветра в листьях да шелеста воды в ближайшем ручье. Вдова рассказала мне, что одни вынуждены ждать, когда перед ними появится Эльфаделль, по несколько дней. Порой даже к тем, кто заплатил серебром или золотом, колдунья вообще не выходит.

– Она может раствориться в воздухе, – сообщила вдова, перекрестившись. Однажды, добавила она, колдунья отказалась являться самому Кнуту.

– А ярл Зигурд? – спросил я. – Он тоже к ней ходил?

– Он приезжал в прошлом году, – ответила она, – и был очень щедр. Его сопровождал какой-то сакский господин.

– Кто именно?

– Откуда мне знать? Они ко мне на постой не просились. Ночевали у монахов.

– Расскажи мне все, что помнишь, – попросил я.

– Молодой, – начала она, – с длинными волосами, как у тебя. Но он точно был саксом. – Большинство саксов, в отличие от данов, стригли волосы коротко. – Монахи называли его Саксом, господин, – продолжала вдова, – но кем он был на самом деле, я не знаю.

– А он точно был знатным?

– Он был одет как благородный.

На мне была одежда из кожи и кольчуга. Я не видел в лесу никакой опасности и поэтому уверенно шел вперед, пока не обнаружил, что тропинка упирается в известняковый утес, рассеченный огромной трещиной, из которой вытекает ручеек и, обегая упавшие осколки, с громким журчанием устремляется в лес. Я огляделся по сторонам, но никого не заметил и ничего не услышал. Даже показалось, что и птицы замолкли, хотя наверняка это был плод воображения, разыгравшегося из-за беспокойства. Я различил следы на берегу у самой кромки воды, но потом убедился, что они давние, глубоко вздохнул, перебрался через камни и вошел в пещеру, узкий, похожий на щель вход в которую был обозначен папоротниками.

Меня охватил страх, такой же сильный, как при Синуите, когда люди Уббы построились в шеренгу, выставили перед собой щиты и двинулись убивать нас. Я прикоснулся к молоту Тора, висевшему у меня на шее, вознес молитву Хёду, сыну Одина, слепому богу ночи, и только после этого двинулся дальше, пригибаясь в тех местах, где потолок нависал слишком низко. Позади меня быстро таял сумеречный свет. Мои глаза привыкли к полумраку, и я видел, что ступаю по гальке, которая громко хрустела у меня под ногами. С каждым шагом становилось все холоднее. Своим шлемом я не раз чиркал по потолку. Я снова сжал в кулаке молот Тора, уверенный, что эта пещера – один из входов в подземный мир, туда, где раскинулись корни Иггдрасиля и где три норны определяют наши судьбы; что это идеальное обиталище для цвергов и эльфов, для разных созданий тени, которые терзают наши жизни и насмехаются над надеждами простых смертных. Я был напуган до крайности.

Оскальзываясь на камнях, я продвигался вперед почти ощупью. Наконец почувствовал, что коридор закончился и я нахожусь в просторном зале, в котором любой звук отдавался гулким эхом. Впереди различил мерцание света и в первое мгновение решил, что зрение играет со мной плохие шутки. Снова дотронулся до молота и сжал рукоять Вздоха Змея. Замер и прислушался. Я смог различить только плеск воды, ни один звук не свидетельствовал о том, что в зале, кроме меня, есть еще кто-то. Крепче сжав рукоять, я взмолился слепому Хёду, чтобы он провел меня по этой кромешной тьме.

А потом появился свет.

Совершенно неожиданно. Это был слабый проблеск ситной свечи, но до этого момента его скрывала ширма, которую вдруг быстро подняли. В непроглядной темноте крохотный дымящийся язычок пламени показался мне ослепительно-ярким.

Ситная свеча стояла на камне с ровной, как у стола, поверхностью. Рядом лежал нож и стояли чашка и миска. Огонь освещал помещение до самого потолка, с которого свисали камни. Они были странной формы и очень светлыми, такими, что было похоже, будто это внезапно застыла вода, скованная морозом. Все это, в том числе и «жидкие» камни, подернутые серым и голубым, я увидел в одно мгновение и только потом перевел взгляд на существо, сидевшее у камня-стола и наблюдавшее за мной. В темноте колдунья казалась черным темным облаком, тенью, силуэтом, чудовищем, но, по мере того как мои глаза привыкали к свету, я все отчетливее видел, что она крохотная, хрупкая, как птичка, и древняя, как время. Ее лицо было настолько темным и морщинистым, что выглядело как кусок старой кожи. Подернутые сединой волосы закрывал капюшон от грязного черного плаща. Передо мной было уродство в человеческом обличье, женщина-чудовище, ведунья, Эльфаделль.

Я не двигался, а она не заговаривала. Просто смотрела на меня не моргая, и я ощущал, как в душе ворочается страх. А потом она поманила меня похожим на коготь пальцем и прикоснулась к пустой миске.

– Наполни ее, – велела она. Ее голос походил на шелест осенних листьев.

– Наполнить?

– Золотом, – ответила старуха, – или серебром. Но до краев.

– Ты хочешь еще больше? – возмутился я.

– А ты хочешь все, Кьяртан из Кумбраланда, – сказала она, правда сделав крохотную паузу, прежде чем произнести имя, как будто она догадывалась, что оно ложное, – поэтому да. Я хочу еще больше.

Я едва не отказался, однако меня пугало ее могущество, поэтому я достал все серебро из своего кошеля, пятнадцать монет, и положил их в деревянную миску. Она довольно усмехнулась, когда монеты звякнули.

– Что ты хочешь знать? – спросила она.

– Все.

– Придет время жатвы, – небрежно произнесла она, – потом наступит зима, после зимы настанет пора сева, потом снова будет жатва и новая зима, и так до скончания времен, и люди будут рождаться и умирать, и это все.

– Тогда скажи мне, что я хочу знать, – заявил я.

Она поколебалась и едва заметно кивнула.

– Положи руку на камень, – велела она и покачала головой, когда я положил левую руку на холодную поверхность камня. – Ту, которой ты держишь меч, – уточнила Эльфаделль, и я покорно положил на камень правую руку. – Переверни, – бросила ведьма, и я перевернул руку ладонью вверх.

Пристально вглядываясь мне в глаза, она взяла нож. На ее губах блуждала полуулыбка, и мне очень хотелось убрать руку, но едва я шевельнулся, как она резким движением полоснула ножом по ладони, от большого пальца к мизинцу, потом еще раз, крест-накрест. Я смотрел, как из двух надрезов сочится кровь, и тут вспомнил крестообразный шрам на руке Зигурда.

– А сейчас, – сказала она, откладывая нож, – сильно ударь по камню. – Она пальцем ткнула в самый центр камня. – Вот сюда.

Я со всей силой ударил по камню, и на его гладкой поверхности в окружении кровавых брызг появился отпечаток ладони, обезображенный красным крестом.

– А теперь молчи, – приказала Эльфаделль и движением плеч сбросила плащ.

Оказалось, что под ним она абсолютно голая. Тощая, с бледной кожей, уродливая, дряхлая, дрожащая и голая. Ее груди напоминали пустые кошели, кожа была морщинистой и покрытой желтыми пятнами, а руки – костлявыми. Она распустила волосы, которые до этого были собраны на затылке, и серо-черные пряди рассыпались по ее плечам, как у незамужней девицы. Она была пародией на женщину, она была ведьмой, и меня пробивала дрожь омерзения от этого зрелища. Эльфаделль, казалось, не замечала моего взгляда, внимательно всматривалась в кровь, поблескивавшую в тусклом свете. Внезапно пальцем размазала кровь по камню.

– Кто ты? – спросила она, и в ее голосе прозвучало искреннее любопытство.

– Ты сама знаешь, кто я.

– Кьяртан из Кумбраланда, – с насмешкой произнесла она. Из ее горла вырвался звук, – возможно, это был смех. – И она указала заляпанным кровью пальцем на чашку. – Выпей это, Кьяртан из Кумбраланда, – потребовала она, – выпей до дна!

Я поднял чашку и выпил. Вкус был мерзкий, едкий и горький, у меня даже запершило в горле, но я справился.

И Эльфаделль расхохоталась.

* * *

Я мало что помню о той ночи, и многое из того, что помню, мне хотелось бы забыть.

Проснулся я голый, замерзший и уставший. Щиколотки и запястья были стянуты кожаными ремнями, да еще связаны вместе. Из прохода сочился бледно-серый свет, освещая пещеру. Пол был светлым от помета летучих мышей, от меня воняло моей же собственной блевотиной. Эльфаделль сидела скрючившись под черным плащом. Под себя она подгребла мою кольчугу, два меча, шлем, молот и одежду.

– Ты проснулся, Утред Беббанбургский, – сказала она и ощупала мои вещи. – И ты думаешь, – продолжала ведунья, – что было бы проще меня убить.

– Я действительно думаю, что было бы проще тебя убить, женщина, – согласился я. Язык еле ворочался в пересохшем рту. Я натянул ремень, стягивавший руки и ноги, но это ничего не дало, только боль пронзила запястья.

– Я умею вязать узлы, Утред Беббанбургский, – пробормотала она. Ведьма взяла за кожаный шнурок молот Тора и поболтала им. – Уж больно дешевый амулет для великого правителя. – Эльфаделль закудахтала. До чего же она была отвратительна: сухая, скрюченная. Похожими на когти пальцами старуха обхватила рукоять Вздоха Змея и направила меч на меня. – Мне следует убить тебя, Утред Беббанбургский, – заявила она.

У нее не хватило сил удержать на весу тяжелый меч, и она положила лезвие на мои согнутые колени.

– Так за чем дело стало? – поинтересовался я.

Она помолчала, глядя на меня.

– Ты стал мудрее? – спросила она. Я ничего не ответил. – Ты пришел за мудростью, – продолжала ведьма. – Ты ее нашел?

Где-то далеко за пределами пещеры прокричал петух. Я снова попытался разорвать путы, и снова у меня ничего не получилось.

– Разрежь ремни, – потребовал я.

Она расхохоталась:

– Я не дура, Утред Беббанбургский.

– Ты не убила меня, – возразил я, – и это, вероятно, было глупостью с твоей стороны.

– Верно, – согласилась она. Ведунья снова приподняла меч и прижала его острием к моей груди. – Так ты нашел мудрость этой ночью, а, Утред? – поинтересовалась она и улыбнулась, обнажив гнилые зубы. – Этой ночью наслаждений? – Я отодвинулся от меча, но старуха ткнула в меня острием, и на моей груди появилась кровь. Это позабавило ее. Сил держать меч у нее не было, поэтому она положила его плашмя мне на бедро. – Ты стонал в темноте, Утред. Стонал от удовольствия. Неужели не помнишь?

Я вспомнил девушку, что приходила ко мне в ночи. Темнокожую, темноволосую, стройную и красивую, гибкую как ива, девушку, которая улыбалась, сидя на мне верхом и кончиками пальцев гладя меня по лицу и по груди; девушку, которая сладострастно изгибалась, когда мои руки ласкали ее груди. Я вспомнил, как ее колени сжимали мои бедра.

– Я помню сон, – мрачно произнес я.

Эльфаделль принялась двигаться взад-вперед, напоминая мне, что ночью делала темноволосая девушка. Лезвие меча при этом скользило по моему бедру.

– Это был не сон, – насмешливо произнесла она.

Мне захотелось убить ее, и она, поняв это, захохотала.

– Другие тоже пытались убить меня, – бросила ведунья. – Однажды за мной пришли священники. Целая толпа, а вел их старый аббат с горящим факелом. Они громко молились, называли меня ведьмой-язычницей. Их кости все еще гниют в долине. У меня есть сыновья, знаешь ли. Матери очень полезно иметь сыновей, потому что на свете нет более сильной любви, чем любовь матери к своим сыновьям. Ты забыл про эту любовь, Утред Беббанбургский?

– Еще один сон.

– Не сон, – возразила она, и я вспомнил, как ночью меня баюкала моя мама, качала в колыбели, давала мне грудь, и я вспомнил удовольствие того момента и свои слезы, когда сообразил, что это сон – ведь моя мать умерла во время родов и я никогда не знал ее.

Эльфаделль улыбнулась:

– Впредь, Утред Беббанбургский, я буду думать о тебе как о сыне. – Мне снова захотелось убить ее, и она снова поняла это и посмеялась надо мной. – Прошлой ночью, – продолжала она, – к тебе приходила богиня. Она показала тебе всю твою жизнь, и все твое будущее, и весь бескрайний мир людей, и что случится с ним. Ты все забыл?

– Богиня приходила? – удивился я.

Я помнил, как говорил не умолкая, а еще – грусть от того, что моя мать покинула меня. Помнил, как темноволосая девушка сидела на мне верхом, и то, как чувствовал себя больным и пьяным. А еще сон, в котором я летел над миром на гребне ветров точно так же, как корабль – на гребне волны. А вот богини я не помнил.

– Какая богиня?

– Эрсе, естественно, – ответила она таким тоном, будто вопрос был глупейшим. – Ты же знаешь Эрсе? А она тебя знает.

Эрсе была одной из древних богинь Британии, когда наши люди пришли сюда из-за моря. Я знал, что ей – матери-земле, дарительнице жизни, богине – все еще поклоняются в отдаленных уголках страны.

– Я знаю Эрсе, – подтвердил я.

– Ты знаешь, что есть много богов, – сказала Эльфаделль, – и поэтому ты не настолько глуп. Христиане думают, что один бог будет служить и женщинам, и мужчинам, но как такое может быть? Разве способен один пастух защитить каждую овцу в целом мире?

– Старый аббат пытался убить тебя?

Я перекатился на другой бок и оказался спиной к ней. Она не видела, чем я занимаюсь, а я тем временем принялся тереть кожаный ремень об острый камень в надежде, что мне удастся порвать путы. Правда, резких движений я делать не мог, иначе она бы все заметила. А чтобы отвлечь ее, я решил занять ее болтовней.

– Так старый аббат пытался убить тебя? – снова спросил я. – И как же получилось, что сейчас монахи защищают тебя?

– Новый аббат не дурак, – сообщила она. – Он знает, что ярл Кнут с него живого сдерет кожу, если он прикоснется ко мне, вот он и служит мне.

– И ему плевать на то, что ты не христианка? – уточнил я.

– Он любит денежки, которые ему приносит Эрсе, – хмыкнула она, – и он знает, что Эрсе живет в этой пещере и оберегает меня. А сейчас Эрсе ждет твоего ответа. Ты стал мудрее?

Я молчал, озадаченный вопросом, и это разозлило ее.

– Я что, неясно выражаюсь? – сердито пробурчала она. – Что, глупость забила тебе уши и размягчила мозги?

– Я ничего не помню, – соврал я.

Она аж затряслась от хохота – при этом меч задергался на моей ноге – и снова задвигала бедрами взад-вперед.

– Семь королей погибнут, Утред Беббанбургский, семь королей и женщина, которую ты любишь. Такова твоя судьба. И сын Альфреда не будет править, Уэссекс умрет, Сакс убьет то, что ему дорого, даны заполучат все, все изменится, и все останется по-прежнему, как было и будет всегда. В этом, видишь, ты стал мудрее.

– Кто такой Сакс? – Я продолжал тереть ремень о камень, однако кожа даже не истончилась.

– Сакс – это король, который разрушит то, чем он правит. Эрсе знает все, Эрсе все видит.

Шаги в коридоре на мгновение дали мне надежду, что это мои люди, но в полумраке пещеры появились три монаха. Их возглавлял старик с взлохмаченными седыми волосами и впалыми щеками. Он уставился сначала на меня, потом на Эльфаделль и опять на меня.

– Это действительно он? – спросил незнакомец.

– Это Утред Беббанбургский, это мой сын, – проскрипела Эльфаделль и расхохоталась.

– Господь всемогущий, – произнес монах.

Судя по его лицу, он был страшно напуган, и по этой причине я все еще был жив. И Эльфаделль, и монах знали, что я – враг Кнута, однако они не знали, чего Кнут хочет от меня, и опасались, что, убив меня, они тем самым оскорбят господина. Седой монах подошел ко мне. Он оробел, неспособный предугадать, что я могу учудить, моя непредсказуемость ужасала его.

– Ты Утред? – спросил он.

– Я Кьяртан из Кумбраланда, – ответил я.

Эльфаделль фыркнула.

– Он Утред, – сказала она. – Напиток Эрсе не лжет. Он болтал как неугомонный ребенок.

Монах боялся меня, потому что моя жизнь и смерть находились за пределами его понимания.

– Зачем ты сюда пришел? – спросил он.

– Разведать будущее, – ответил я. Я ощутил кровь на ладонях – мои усилия освободиться от пут привели к тому, что открылись шрамы от порезов, сделанных Эльфаделль.

– Он узнал будущее! – завывала Эльфаделль. – Будущее мертвых королей!

– А в этом будущем была моя смерть? – уточнил я у нее и впервые за все время увидел сомнение на морщинистом лице.

– Нужно послать за ярлом Кнутом, – решил старик.

– Нет, убить, – возразил монах помоложе. Он был высоким и крепко сбитым, на его жестком длинном лице выделялся крючковатый нос, взгляд был безжалостным. – Ярл наверняка захочет покончить с ним.

Старик все еще сомневался.

– Мы не знаем волю ярла, брат Херберт.

– Убей его! Он наградит тебя. Наградит нас всех. – Брат Херберт был прав, однако боги заронили сомнение в умы остальных.

– Это должен решать ярл, – упирался старик.

– На то, чтобы получить ответ, уйдет целых три дня, – язвительно заметил Херберт. – И что с ним делать все это время? В городе его люди. Их слишком много.

– Может, самим отвезти его к ярлу? – размышлял старик. Он явно желал услышать то, что избавит его от ответственности.

– Да ради бога, – пренебрежительно бросил Херберт. Он шагнул к моим вещам, наклонился и выпрямился, держа в руке Осиное Жало. Короткое лезвие блеснуло в тусклом свете. – Что ты обычно делаешь с загнанным волком? – грозно осведомился он и подошел ко мне.

Я призвал на помощь всю свою силу – ту, которая накопилась в моих мышцах благодаря упражнениям с мечом и щитом, благодаря многим годам тренировок и войн, – резко выпрямил ноги и поднял руки. Мои путы разорвались, я, откатившись в сторону, сбросил со своего бедра лезвие меча и издал крик, громкий боевой клич воина. Изогнувшись, я рванулся к рукояти Вздоха Змея.

Эльфаделль попыталась отодвинуть от меня меч, но она была стара и медлительна. Мой крик наполнил пещеру и эхом отдался от стен. Я схватил меч и пригрозил им колдунье. Она отпрянула, а Херберт, видя, что я вскочил на ноги, весь подобрался. Я едва не упал – ведь мои щиколотки все еще были связаны. Херберт сообразил, что открыт противнику, и быстро занял боевую стойку, направив короткое лезвие меча в мой голый живот. Я отбил его удар и повалился на него. Он упал навзничь и попытался достать мои голые ноги, когда я поднялся. Я опередил его и нанес удар Вздохом Змея – моим мечом, моим возлюбленным клинком, моим боевым другом, – и он вспорол монаха, будто рыбу – острая, как бритва, сталь. Его кровь хлынула на черную рясу и окрасила пол, белесый от высохшего мышиного помета, а я продолжал вспарывать его плоть, не осознавая, что мой яростный клич все еще разносится под сводами пещеры.

Херберт вопил и дрожал, умирая, а два других монаха уже бежали прочь. Я срезал ремни с ног и побежал за ними. Рукоять Вздоха Змея стала скользкой от крови, я чувствовал, что меч жаждет ее.

Я настиг монахов в лесу, шагах в пятидесяти от пещеры. Более молодого я свалил, ударив мечом плашмя по затылку, а старика схватил за рясу. Я развернул его лицом к себе и ощутил от него вонь страха.

– Я Утред Беббанбургский, – назвался я, – а ты кто?

– Аббат Деорлаф, господин, – пролепетал он, падая на колени и протягивая ко мне руки.

Я схватил его за горло и воткнул в него Вздох Змея, а потом еще и дернул меч вверх, вспарывая ему брюхо. Он замяукал, как кошка, и заплакал, как дитя, и стал звать Спасителя Иисуса, умирая в собственном дерьме. После этого я прикончил другого, помоложе, перерезал ему глотку, а затем вернулся к пещере и вымыл меч в ручье.

– Эрсе не предсказывала твою смерть, – проговорила Эльфаделль.

Когда я разорвал путы и схватил меч, она дико завизжала, а сейчас была на удивление спокойна. Просто наблюдала за мной, не испытывая ни малейшего страха.

– Ты поэтому не убила меня?

– Она не предсказала и мою смерть.

– Тогда, может, она ошиблась, – заявил я и вырвал Осиное Жало из мертвой руки Херберта.

И в тот момент я увидел ее.

Из глубины пещеры, оттуда, где открывается вход в преисподнюю, появилась Эрсе, юная девушка потрясающей красоты, такой, что захватывало дух. Та самая, которая ночью скакала на мне верхом, стройная, белокожая и безмятежная. Она была по-прежнему обнаженной, как клинок в моей руке. От потрясения я не мог шевельнуться, только таращился на нее, а она серьезно смотрела на меня и молчала. Спустя мгновение ко мне вернулся дар речи.

– Кто ты? – спросил я.

– Оденься, – сказала Эльфаделль то ли мне, то ли девушке – я так и не понял.

– Кто ты? – снова спросил я у девушки, но она продолжала хранить молчание.

– Оденься, господин Утред! – велела Эльфаделль, и я подчинился.

Я надел кожаную куртку, сапоги, кольчугу, перевязь с ножнами. Все это время взгляд огромных темных глаз девушки был устремлен на меня. Эрсе была красива, как летний рассвет, и молчалива, как зимняя ночь. Она не улыбалась, ее лицо ничего не выражало. Христиане утверждают, что у нас есть душа – не знаю, что это такое, – но мне казалось, что у этой девушки души нет. В ее темных глазах была пустота. Это и пугало, и манило к ней. Я медленно двинулся в ее сторону.

– Нет! – закричала Эльфаделль. – Тебе нельзя прикасаться к ней! Ты видел Эрсе при дневном свете. Больше никому это не доводилось.

– Эрсе?

– Иди, – приказала она, – иди. – Ведьма преодолела страх и встала передо мной. – Прошлой ночью тебе снился сон, – продолжала Эльфаделль, – и в том сне ты нашел истину. Довольствуйся этим и иди.

– Поговори со мной, – обратился я к девушке, но та оставалась неподвижной и молчала, и взгляд ее был таким же пустым, однако я все равно не мог отвести от нее глаз.

Я готов был смотреть на нее вечно. Христиане толкуют о чудесах, о том, как люди ходят по воде и воскрешают мертвых, и они утверждают, что эти чудеса служат доказательствами их религии, хотя никто из них не умеет творить чудеса. И вот здесь, во влажном воздухе пещеры, я увидел чудо. Я увидел Эрсе.

– Иди, – требовала Эльфаделль. Она обращалась ко мне, но именно богиня повернулась и исчезла в своем подземном мире.

Я не убил старуху. Просто ушел, оттащив перед тем тела монахов в кустарник – пусть они станут угощением для диких зверей – и напившись из ручья.

– Что тебе сказала ведьма? – спросил Осферт, когда я добрался до вдовьей фермы.

– Не знаю, – ответил я тоном, который отбил у него желание задавать вопросы. Один он все же задал:

– Куда мы направляемся, господин?

– На юг, – проговорил я, все еще не оправившись от потрясения.

И мы поехали в земли Зигурда.