Текст книги "Новый курс или кривая дорожка? Как экономическая политика Ф. Рузвельта продлила Великую депрессию"

Многие исследователи поразительного восхождения Рузвельта к вершинам политической власти отмечают, что его возвышение оказалось таким впечатляющим еще и потому, что на пути в Белый дом ему пришлось перенести полиомиелит – тяжелую болезнь, приведшую к инвалидности. И в самом деле, когда в 39 лет Рузвельт заболел полиомиелитом, переохладившись во время купания, когда он отдыхал в своем летнем доме в Канаде, казалось, что его политическая карьера кончена. Потребовалось немало стойкости, мужества и профессиональных навыков, чтобы сохранить свое имя в списке перспективных кандидатов от демократической партии штата Нью-Йорк[46]46
  Hugh G. Gallagher, FDR’s Splendid Deception (New York: Dodd, Mead, 1985).


[Закрыть].

Однако Рузвельту в тот период в чем-то и повезло. Первая удача – появление в его штабе Луиса Хоу, газетного репортера, который еще в бытность Рузвельта сенатором стал его горячим сторонником, оставил работу, вошел в его ближайшее окружение и посвятил свою жизнь продвижению Рузвельта на президентский пост. Обращаясь к боссу, Хоу неизменно называл его «наш будущий и любимый президент». А когда Рузвельт заболел полиомиелитом, Хоу всегда был рядом, по-прежнему называл его «будущим президентом» и лично курировал политические контакты Рузвельта в штате Нью-Йорк. Второй удачей была Маргарита «Мисси» Леханд. Она начала работать в штабе Рузвельта за год до его болезни и, как и Хоу, полностью подпала под обаяние его личности. Она стала его надежным помощником в делах, расторопной экономкой, преданным другом на всю жизнь и (как и Хоу) самым восторженным почитателем. Вместе с Хоу они заботились о Рузвельте, поддерживали его мечты и устремления, помогали приспособиться к жизни в инвалидном кресле. Третьей удачей было то, что мать Рузвельта продолжала снабжать его средствами (хотя при этом и пыталась отвратить от политики). Благодаря этому постоянному источнику Рузвельт мог подолгу жить вне своей семьи, вверяясь заботам Луиса Хоу и Мисси Леханд, а пятеро его детей росли и воспитывались в Гайд-Парке и Нью-Йорке под наблюдением его матери и Элеоноры[47]47
  Alfred B. Rollins, Jr., Roosevelt and Howe (New York: Knopf, 1962); Freidel, Franklin D. Roosevelt, 22.


[Закрыть].

И наконец, Рузвельту повезло, что начало его болезни пришлось на десятилетие популярности республиканской партии, когда победы демократов повсюду, в том числе в штате Нью-Йорк, были редки и случайны. Будь Рузвельт совершенно здоров, он, несомненно, попытался бы выиграть выборы и стать основным кандидатом от демократов в штате Нью-Йорк, но мог бы и проиграть, что навсегда похоронило бы его политические амбиции. В создавшейся же ситуации никто из демократов не ожидал, что больной полиомиелитом Рузвельт будет когда-либо претендовать на президентский пост. До следующего старта оставалось семь лет, и надо было успеть привыкнуть к жизни в инвалидной коляске и разработать план новой кампании. Тем временем его команда – Хоу и Леханд – рассылала сотни писем и статей за подписью Рузвельта, постоянно напоминая людям о его существовании. А сам Рузвельт – в инвалидной коляске и с сопровождением – представлял кандидатуру Эла Смита на пост президента от демократов на съездах партии в 1924 и 1928 г.[48]48
  Davis, FDR, 749–758, 819–823.


[Закрыть]

У Рузвельта по-прежнему оставались годы на привыкание к болезни и поиск способов противостоять ей. Он купил подержанную яхту, назвал ее «Ларуко» и в 1920-х годах жил преимущественно на ней, плавая, строя планы на будущее и отдыхая в компании старых друзей. Элеонора и дети виделись с ним редко, чаще всего он проводил время с Луисом Хоу, Мисси Леханд, друзьями по колледжу и коллегами-политиками. «Думаю, это хорошо, что тебя ничто не связывает», – писала ему Элеонора. Однако дети думали иначе. «Это были годы одиночества, – сетовал его старший сын Джеймс. – Очень долго, пока он болел и восстанавливался, рядом не было отца, живого, настоящего, до которого можно дотронуться, с которым можно поговорить в любую минуту, – только некий абстрактный символ, только ободряющие письма, написанные его рукой, а сам он где-то далеко, на какой-то яхте…»[49]49
  Ward, First-Class Temperament, 677.


[Закрыть]

Такая семейная ситуация выглядела очень необычной, однако она имела объяснение. Франклин и Элеонора эмоционально отдалились друг от друга из-за трехлетнего романа Рузвельта с секретаршей Элеоноры Люси Мерсер. Элеонора прямо спросила мужа о романе после того, как обнаружила связку любовных писем Люси Франклину. «Мой мир рухнул», – с болью говорила Элеонора близким. Франклин же оказался в сложном положении: развод с Элеонорой, как быстро объяснил ему Луис Хоу, сводил к нулю все его усилия в борьбе за президентский пост. А кроме того, что было гораздо хуже, вмешалась его мать Сара, заявившая, что если честное имя семьи будет опозорено разводом, то она лишит сына наследства. Поэтому Рузвельт решил не разводиться с Элеонорой, дав обещание не видеться с Люси. Но Люси была навеки очарована его обаянием – «чудом его присутствия», как она называла это спустя 25 лет. Даже выйдя замуж за другого, она продолжала время от времени встречаться с ним. Люси Мер-сер присутствовала на всех президентских инаугурациях Рузвельта, и именно она, а не Элеонора, находилась рядом с ним, когда он умирал[50]50
  Ibid., 776–777; Davis, FDR, 485–495; Gallagher, Splendid Deception, 142.


[Закрыть]. Поэтому Франклин и Элеонора, по политической необходимости оставаясь в браке, чаще жили врозь, чем вместе. Находясь на яхте порой по нескольку месяцев, Рузвельт предавался мечтам о президентстве, но в эти мечты вторгалась грубая реальность, и его взгляд падал на обездвиженные ноги, которые он изо всех сил пытался вернуть к жизни. Мисси Леханд, видевшая его в такие периоды, вспоминала: «На „Ларуко“ бывали дни, когда он до полудня не мог выйти из подавленного состояния и как ни в чем не бывало появиться перед гостями». Но чаще оптимизм в нем брал верх и он был душой компании. Он часами беседовал с Луисом Хоу о политике и, чтобы не сидеть без дела, вложил средства в несколько проектов. Однако переход от политики к бизнесу удачи не принес. Ему, как и прежде, не хватило таланта и терпения[51]51
  Ward, First-Class Temperament, 676–677.


[Закрыть].

1920-е были годами подъема предпринимательской деятельности в Америке. В это десятилетие талантливые предприниматели изменяли облик нации, создавая производство радиоприемников, кондиционеров, застежек-молний, пылесосов и клейкой ленты «скотч». Рузвельт знал таких людей, но сам успешным бизнесменом не был. Он упустил эти инвестиции, а вместо этого увлекся бесперспективными проектами добычи нефти в Вайоминге, покупкой кораблей для путешествий через Атлантику и продажей гашеных почтовых марок. Вместе с Хоу они попытались взять под контроль рынок живых омаров, но пострадали больше всех; Рузвельту удалось выпутаться, но он потерял 26 000 долл. Идеи его зачастую бывали необдуманны и эксцентричны. Например, он почему-то решил, что у аэропланов нет будущего и это всего лишь модное увлечение, и вложил средства в линию дирижаблей для перелетов из Нью-Йорка в Чикаго. «Хотел бы я, чтобы все мои друзья… отказались от аэропланов… – писал он. – Подождите, пока полетят мои дирижабли…» Но они так и не полетели. Тем временем неподалеку, без всякой помощи Рузвельта, изобретал свой вертолет Игорь Сикорский. А Рузвельт покупал и подавал немецкие модели, высаживал тысячи деревьев и получал доход от торговых автоматов, но особого успеха эти вложения не имели. В конце 1920-х он потратил немалые деньги на пансионат для больных полиомиелитом в Уорм-Спрингсе, штат Джорджия, а затем еще больше – на обустройство прилегающей территории[52]52
  Ibid., 658, 756, 768–769, 793; Elliott Roosevelt and James Brough, An Untold Story: The Roosevelts of Hyde Park (New York: Dell, 1974), 252–257.


[Закрыть].

Тех, кто хорошо знал Рузвельта, череда его финансовых провалов не удивляла. Его приятель Франклин Лейн, министр внутренних дел в правительстве Вильсона, прокомментировал ситуацию так: «Рузвельт ничего не понимает в финансах, но не понимает, что не понимает». Поэтому он выбирал проект за проектом, руководствуясь не результатами исследований, а минутной прихотью, и всегда надеялся, что каждая новая идея принесет успех. Генри Уоллес, ставший впоследствии вице-президентом в правительстве Рузвельта, разделял взгляды своего босса в политике, но не в ведении бизнеса. Уоллес издавал газету в Айове и знал, сколько требуется терпения и упорства, чтобы заработать прибыль. «Я пришел к выводу, – сказал он, понаблюдав за Рузвельтом, – что не стал бы иметь с ним дел в бизнесе ни при каких обстоятельствах»[53]53
  Ward, First-Class Temperament, 215–216, 659n.


[Закрыть].

Возможно, изучая суммы убытков в своих бухгалтерских книгах, Рузвельт сожалел, что уделял мало внимания изучению бизнеса в годы учебы. Однако Лейн и Уоллес, вероятно, объяснили бы неудачи Рузвельта тем, что его склад ума просто не годился для бизнеса, где надо терпеливо и внимательно изучать рынки продвижения товаров. В его характере преобладали не методичность и осторожность, а интуиция и импульсивность. Альберт де Роде, который видел, как неудачно складывается юридическая карьера Рузвельта, говорил: «Мне жаль его… Он [быстро] делает выводы. Ему не хватает терпения, чтобы все обдумать». Известный газетный репортер Маркиз Чайлдс, изучавший период президентства Рузвельта, соглашается с Роде: «Складывалось впечатление, что его выводы строились не на основе методичного подхода к делу»[54]54
  Ibid., 552n, 656.


[Закрыть].

Сын Рузвельта Эллиот тоже задумывался о причинах невезения своего отца в бизнесе. И так же, как Роде и Чайлдс, находил объяснение в доминирующих свойствах натуры отца – в опоре на интуицию и нетерпеливости. «Он вел бизнес так, как будто играл в любимый дро-покер с меняющимися комбинациями карт и джокерами. Он твердо верил в удачу и был суеверен». Существовали «счастливые числа, счастливые дни, счастливая одежда», даже счастливая шляпа и туфли[55]55
  Roosevelt and Brough, An Untold Story, 219–220.


[Закрыть]. При этом, отмечал Элли-от, «инвесторов притягивало к нему, как магнитом…» Его обаятельная, харизматичная натура излучала такой оптимизм, что всегда находились люди, готовые поверить в успех любых его начинаний. Генри Уоллес полагал, что характерная интуитивная смелость Рузвельта, столь неуместная в бизнесе, обеспечила ему успех в политике. Его обворожительная улыбка, уверенный голос, его заразительный смех и общительный нрав, возможно, не помогли ему продать омаров из штата Мэн, или летательные аппараты из Германии, или кофе из Южной Америки, зато количество его избирателей исчислялось миллионами. Даже после того, как болезнь приковала занимавшего высокий пост в «Файделити энд Депозит» Рузвельта к инвалидному креслу, президент этой фирмы Ван-Лир Блэк продолжал платить ему зарплату в размере 25 000 долл. [в год], так как благодаря имени Рузвельта число клиентов фирмы росло. А Эл Смит, губернатор штата Нью-Йорк в 1920-е годы, очень хотел, чтобы именно Рузвельт выступил с речью, представляющей его кандидатом на пост президента от демократов на съездах партии 1924 и 1928 г.[56]56
  Ibid., 220–223; Ward, First-Class Temperament.


[Закрыть]

Прежде чем обратиться к решающей для Рузвельта кампании по выборам губернатора штата Нью-Йорк 1928 г., полезно вспомнить президентскую кампанию 1920 г., в которой он выдвигался кандидатом в вице-президенты от демократической партии. Это была первая общенациональная избирательная кампания Рузвельта, в которой проявились как сильные его стороны, так и слабые. На период правления демократов тогда пришлись годы рецессии после Первой мировой войны, поэтому кампания губернатора штата Огайо Джеймса Кокса и Рузвельта, решивших стать преемниками президента Вильсона, была практически безнадежной. Кандидаты от республиканской партии Уоррен Гардинг и Калвин Кулидж пользовались огромной поддержкой избирателей, и многие демократы махнули на эти выборы рукой.

Но не Рузвельт. Имея немного собственных средств и значительную сумму средств матери, он объездил двадцать штатов, выступив с сотнями речей, причем на один день порой приходилось до двадцати шести выступлений. «Нью-Йорк пост» писала в те дни: «Из каждого предложения своей речи он [Рузвельт] извлекает всю до капли энергию притяжения аудитории». Он «похож на красавца-игрока университетской футбольной команды, сошедшего с рекламных плакатов». Рузвельт «говорит сильным, чистым голосом, в котором звенит, хочется сказать „поет“, высокая нота – неуловимая, завораживающая, победительная». На всех, кто его слышал, Рузвельт производил незабываемое впечатление. Дочь губернатора Эла Смита Эмили восторгалась Рузвельтом и называла его «таким красивым, таким благородным, представителем такой известной семьи»[57]57
  Ward, First-Class Temperament, 497, 529, 534.


[Закрыть].

Рузвельта окружали толпы благодарных слушателей, пресса превозносила его до небес, и он начал давать волю своему богатому воображению. 18 августа [1920 г. ] в городке Дир-Лодж, штат Монтана, Рузвельт выступал перед группой фермеров в поддержку предлагавшейся Вильсоном идеи Лиги Наций. Он утверждал, что влияние Америки на эту организацию будет огромно и что страны Центральной Америки будут следовать за северным соседом: «Неужели кто-то полагает, – говорил он, – что Куба, Гаити, Сан-Доминго, Панама, Никарагуа и другие государства Центральной Америки будут голосовать иначе, чем Соединенные Штаты? Мы в самом прямом смысле старший брат для этих маленьких республик…» А затем он решил прихвастнуть: «Мне довелось поучаствовать в управлении в некоторых из них. Факты таковы, что Конституцию Гаити писал лично я, и, как мне кажется, это вполне приличная конституция». Так как на фермеров в Дир-Лодж речь произвела сильное впечатление, Рузвельт рассказал о своем опыте написания конституций и в следующих выступлениях в Бьютте и Хелене [также в штате Монтана]. На самом деле Рузвельт не имел ни малейшего, даже самого отдаленного отношения к написанию Конституции Гаити и никогда не участвовал в управлении какой-либо республикой (впрочем, однажды он посетил Гаити, будучи помощником министра ВМС)[58]58
  Ibid., 535.


[Закрыть]. Когда республиканцы узнали об этом обмане, Гардинг назвал высказывание Рузвельта (с некоторым преувеличением) «самым возмутительным заявлением, какое когда-либо делал член правительства Соединенных Штатов». Республиканцы постоянно подогревали интерес к этой теме. Ответ Рузвельта на все разоблачения оказался удивительным: он отрицал, что когда-либо выступал с таким заявлением, и отрицал это спустя годы всякий раз, когда обсуждался этот вопрос. Он обвинил «Ассошиэйтед Пресс» в том, что его неверно процитировали, после чего более тридцати жителей Бьютта письменно засвидетельствовали, что слышали, как Рузвельт похвалялся тем, что написал конституцию Гаити. Рузвельт же просто продолжал все отрицать и переходил к обсуждению других тем[59]59
  Ibid., 535–536.


[Закрыть].

Президентская кампания 1920 г. стала первым шагом Рузвельта на поле национальной политики. В следующем году он заболел полиомиелитом и бо́льшую часть 1920-х годов находился в тени. К 1928 г. он был готов, хотя и не торопился, предпринять следующий шаг. Эл Смит, завершавший свой четвертый губернаторский срок в штате Нью-Йорк, был избран кандидатом на пост президента от Демократической партии и хотел, чтобы его преемником на посту губернатора стал Рузвельт. Их отношения были сложными. Смит, ирландский католик во втором поколении, рос в бедности в нижнем Манхэттене и выдвинулся благодаря поддержке независимой организации демократической партии Таммани-холл в Нью-Йорке. В 1912 г., когда его избрали спикером нижней палаты, Рузвельт стал новым членом законодательного собрания[60]60
  Oscar Handlin, Al Smith and His America (Boston: Little, Brown, 1958).


[Закрыть].

Смит любил рассказывать, как он впервые пришел в дом Рузвельта. Смит позвонил у двери большого особняка, который снимала для Рузвельта мать, дверь открыл дворецкий и проводил его к Рузвельту. Так как арендная плата за дом более чем втрое, превышала жалованье члена законодательного собрания, то Смит сразу понял, что перед ним иной, чем он, тип демократа. Они никогда не были близкими друзьями, но поддерживали хорошие отношения в политике, так как были нужны друг другу. За них голосовали разные группы избирателей, но благодаря усилиям обоих позиции демократов были крепки и надежны[61]61
  Ward, First-Class Temperament, 126.


[Закрыть].

Рузвельт мог привлечь голоса избирателей-протестантов из северной части штата и этнических католиков в Нью-Йорке, на что Смит особенно рассчитывал. Поэтому, став кандидатом от демократов на президентских выборах, Смит хотел, чтобы имя Рузвельта было в списках претендентов на губернаторскую должность. Практичный Рузвельт был обеспокоен высокой популярностью республиканцев, но согласился побороться за пост губернатора и, умело распорядившись своими талантами, вырвал победу у главного прокурора штата республиканца Альберта Оттингера. А так как Смит проиграл президентскую гонку Герберту Гуверу, то Рузвельт, будучи губернатором крупнейшего штата, получил прекрасную позицию для начала собственной президентской кампании. Его политический план вступал в следующую фазу[62]62
  Handlin, Al Smith and His America, 127–143.


[Закрыть].

Во время губернаторства Рузвельта Америку поразила Великая депрессия. Рухнул фондовый рынок, быстро обесценились инвестиции. Закрывались фабрики, безработица превысила 20 % – это была самая страшная экономическая катастрофа в истории США. Президент Гувер пытался реализовывать разные программы, но ни одна не сработала. Он не справлялся с ситуацией. Рузвельт, который стремился сменить Гувера на его посту, должен был предложить свой экономический план. И вот ведь ирония судьбы: в годы учебы Рузвельт отказался от занятий экономикой, чтобы стать политиком, а теперь, когда появился реальный шанс стать президентом, разразился кризис и потребовались основательные знания экономики. Он создал в Нью-Йорке «мозговой трест». Ему была необходима помощь специалистов. Он хотел понять, что вызвало эту все углубляющуюся депрессию и какую программу действий он должен предложить.

Глава 3
Что вызвало Великую депрессию?

Что вызвало Великую депрессию? Этим вопросом задавались в 1930-е годы не только рядовые граждане, но и эксперты. Споры об этом не утихают по сей день, но экономисты и историки назвали три правдоподобные причины, которые помогают объяснить, почему американцам пришлось пережить худший экономический кризис в истории.

Первая причина – негативные последствия Первой мировой войны. Эта война стала финансовой и социальной катастрофой. Версальский договор, увенчавший войну, мало что решил и лишь усилил агонию опустошенной Европы. Государственный долг Америки всего за три года раздулся с 1,3 до 24 млрд долл. И львиная доля этого долга – примерно половина – приходилась на займы союзникам. В течение этой войны США ссудили европейским странам более 10 млрд долл.; те обязались вернуть долг. Многие страны действительно начали небольшие выплаты в 1920-е годы, и это «намерение платить» помогло стабилизировать финансы Америки. Возможно, у Америки большой долг, рассуждали инвесторы, но министр финансов Эндрю Меллон занимается его сокращением. Однако с 1929 по 1932 г. почти вся Европа (за исключением Финляндии) уклонялась от выплат и фактически вскоре отказалась от своих долговых обязательств перед США. Одним из аргументов отказа было то, что Америка установила высокие пошлины; если мы не давали европейцам вести с нами торговлю, как они могли собрать средства, чтобы вернуть нам?[63]63
  H. G. Moulton and Leo Paslovsky, War Debts and World Prosperity (New York: Century co., 1932). Краткий обзор проблемы долга союзников см. в Thomas A. Bailey, A Dimplomatic History of the American People (New York: Appleton-Century Crofts, 1964), 656–671.


[Закрыть] Отсюда вытекает вторая причина – таможенный тариф.

Закон Смута—Хоули о таможенном тарифе, который обсуждался и принимался в течение 1929 и 1930 г., установил самые высокие пошлины за всю историю США. Согласно новому закону, налогом облагались 3218 импортируемых товаров, причем на 887 из них налог был резко повышен. Понятно, что иностранные государства были возмущены. Например, в Швейцарии ведущей отраслью было изготовление наручных и настенных часов, а главным покупателем этой продукции являлись США. Но резкий рост пошлин сделал швейцарские часы менее конкурентоспособными, чем худшие по качеству американские марки. То, что США, возможно, выиграли от блокирования швейцарских часов и продажи американских, они с избытком потеряли, когда Швейцария ввела ответные репрессивные пошлины и отказалась импортировать из США автомобили, пишущие машинки и радиоприемники. Наши высокие пошлины на другие европейские товары (например, на британскую шерсть или на итальянское оливковое масло) вызвали на территории европейского континента антиамериканскую риторику, ответные репрессивные пошлины и аннулирование военных долгов. В результате наш экспорт упал с 7 млрд долл. в 1929 г. до 2,5 млрд долл. в 1932 г.[64]64
  Alan Reynolds, “What Do We Know About the Great Crash?” National Review, November 9, 1979, 1416–1421; Joseph M. Jones, Jr., Tariff Retaliation: Repercussions of the Hawley-Smoot Bill (Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1934).


[Закрыть]

На другом уровне тариф Смута—Хоули был прямой атакой на нашу внутреннюю экономику. Когда мы платим больше за американские часы и шерстяные одеяла, чем за их качественные иностранные аналоги, то мы можем купить меньше американских радиоприемников, автомобилей или телефонов. Но проблема еще глубже. Нам был необходим импорт, чтобы выпускать свою собственную промышленную продукцию. К примеру, тариф на вольфрам больно ударил по стали; тариф на льняное масло затронул лакокрасочную отрасль. «Дженерал моторс» и «Форд» были лидерами мировой автомобильной промышленности, но тариф Смута—Хоули повысил пошлину на более чем 800 товаров, использовавшихся при изготовлении автомобилей. Таким образом, американские автопроизводители получили двойной удар. Во-первых, они продавали меньше машин, потому что европейцы ввели против американских товаров репрессивные пошлины. Во-вторых, им пришлось платить более высокую цену за сотни комплектующих, необходимых для производства. Неудивительно, что продажи автомобилей в США упали с более 5,3 млн в 1929 г. до 1,8 млн в 1932 г.[65]65
  Reynolds, “What Do We Know About the Great Crash?”; Jones, Tariff Retaliation; Allan Nevins and Frank Ernest Hill, Ford: Decline and Rebirth, 1933–1962 (New York: Charles Scribner’s Sons, 1963), 4. Цифры продаж автомобилей включают и грузовики.


[Закрыть]

Тариф Смута—Хоули, как утверждают некоторые исследователи, совершил еще одно преступление, способствовав обвалу фондового рынка в октябре 1929 г. И хотя это лишь гипотеза, она достаточно правдоподобна, чтобы ее упомянуть. Когда этот рекордно высокий тариф обсуждался в палате представителей и в сенате, инвесторы были обеспокоены. Они чувствовали, что столь высокий тариф ударит по их акциям. В те периоды, когда казалось, что высокий тариф не пройдет, рынок акций шел вверх; когда же высокий тариф набирал очки в конгрессе, рынок, как правило, падал. В конце октября, когда рынок акций находился в самом ужасном состоянии, сенат проголосовал за принятие закона о тарифе, включающего все товары, а не только фермерскую продукцию. Шестнадцать ключевых членов коалиции, поддерживавшей низкие пошлины, перешли на другую сторону, и стало очевидно, что законопроект, скорее всего, пройдет. Президент Гувер получал срочные послания с призывом наложить вето на закон о тарифе; петицию с призывом воспользоваться правом вето более подписали 1000 экономистов. Похоже, Гувер скептически относился к высоким пошлинам, но решил, что подписание этого закона поможет выполнить обязательства, взятые на себя республиканцами во время предвыборной кампании. Он подписал его в июне 1930 г., и за десять месяцев, с октября по июль, фондовый рынок упал на треть[66]66
  Jude Wanniski, The Way the World Works (New York: Simon & Schuster, 1978); Douglas A. Irwin, “The Smoot-Hawley Tariff: A Quantitative Assessment,” Review of Economics and Statistics (May 1988), 326–334; Larry Schweikart, “A Tale of Two Tariffs,” The Freeman 52 (June 2002), 46–48.


[Закрыть].

Третьей причиной Великой депрессии стали ошибки Федерального резерва. Конституция дает правительству право печатать деньги и регулировать их ценность. В 1913 г. был создан Федеральный резерв, чтобы контролировать денежную систему, регулируя процентные ставки и ссужая деньги банкам. Идея состояла в том, что, устанавливая процентные ставки и ссужая наличность нуждающимся и достойным помощи банкам, Федеральный резерв должен был предотвращать банкротства банков. Федеральный резерв предоставлял бы эту наличность, покупая облигации на открытом рынке или путем учета активов банков – членов ФРС. Так было в теории[67]67
  Milton Friedman and Anna J. Schwartz, Monetary History of the United States (Princeton: Princeton University Press, 1963) [Фридман М., Шварц А. Монетарная история Соединенных Штатов, 1867–1960. Киев: Ваклер, 2007]. Более свежее исследование: D. Romer, “What Ended the Great Depression?” Journal of Economic History 52 (December 1992), 757–784.


[Закрыть].

На практике же в течение 1928 и 1929 г. Федеральный резерв четыре раза повышал процентные ставки, с 3,5 до 6 %. Предприятиям стало труднее заимствовать деньги для инвестиций, что сдерживало экономический рост и в конце концов привело к краху рынка акций в октябре 1929 г., вызвало панику вкладчиков, стремившихся скорее забрать свои деньги из банков, и закрытию многих банков. В начале 1930-х годов Федеральный резерв вел себя импульсивно, так что набеги на банки продолжались. Для клиентов, которые хотят снять деньги со своих сберегательных счетов, банкиры оставляют в резерве от 3 до 10 % суммы вкладов, а остальное ссужают инвесторам, покупателям недвижимости и другим банкирам. Если слишком много клиентов решат снять свои средства, то банк останется без наличности и прогорит. Если, с другой стороны, заемщики не вернут кредиты, банк также прогорит. Банкротства заразны: когда лопается один банк, обеспокоенные вкладчики других банков иногда бегут забирать свои деньги, пока и эти банки не разорились.

11 декабря 1930 г. лопнул знаменитый «Банк Соединенных Штатов». Это вызвало серию набегов на другие банки, и сотни банков по всей стране либо закрылись, либо балансировали на грани закрытия. Федеральный резерв мог бы замедлить или, возможно, даже остановить этот кризис, предоставляя ссуды банкам, испытывавшим дефицит наличности. Вместо этого Федеральный резерв позволил набегам вкладчиков продолжиться, что привело к разорению сотен банков. К 1932 г. количество денег в США уменьшилось почти на треть за три года. Деньги, как и невыплаченные займы, просто испарились. Когда банки лопались, их активы исчезали. Многие советники Федеральной резервной системы требовали вмешательства Федерального резерва, но оказались в меньшинстве – Федеральный резерв, созданный для предотвращения банковского кризиса, поспособствовал его возникновению.

Великая депрессия – сложное явление, и эти три причины объясняют не все, но многое. Они помогают показать, почему случился банковский кризис, почему произошло падение рынка акций, почему схопнулся экспорт, что обозлило торговых партнеров, откуда возникла экономическая неопределенность насчет государственного долга и почему рухнули такие ключевые сферы промышленности, как производство автомобилей. Более того, все проблемы, охватываемые этими тремя причинами, были созданы государством, а не свободным рынком. Военные долги, высокие пошлины и никудышное регулирование денежного обращения – все это были грубые ошибки государства.

Одна из теорий причины Великой депрессии, сильно пропагандируемая многими интеллектуалами в течение 1930-х годов, но отвергнутая сегодня, действительно во всем винила свободное предпринимательство. Тезис о недостаточном потреблении, кратко разобранный выше, подразумевает, что 1920-е годы были десятилетием промышленного роста. Однако, согласно этой теории, благосостояние делилось неравномерно. Богатые богатели, а бедные беднели. Классовые противоречия усугублялись, а облегчение налогового бремени, инициированное Меллоном и Кулиджем, добавило денег богатым. Поскольку американский средний класс в целом не имел доступа к благосостоянию эпохи, большинство людей не могли позволить себе купить то, что производили. Вскоре у нас возник кризис перепроизводства, когда было слишком много товаров и слишком мало покупателей. Неизбежным результатом этого стала Великая депрессия, а предложения по выходу из нее сводились к тщательному государственному планированию и регулированию[68]68
  Lawrence W. Reed, “Great Myths of the Great Depression,” Mackinac Center for Public Policy, 2005; Gary Dean Best, Peddling Panaceas: Popular Economists in the New Deal Era (New Brunswick, N.J.: Transaction, 2005); Rexford Tugwell, The Battle for Democracy (New York: Columbia University Press, 1935), 78–96, 265, 285; Stuart Chase, A New Deal (New York: Macmillan, 1932).


[Закрыть].

На поверхностный взгляд, некоторые факты свидетельствуют в пользу идеи недопотребления. Многие успешные предприниматели стали миллионерами, и снижение налогов Меллоном тому поспособствовало. Фермеры на протяжении этого десятилетия действительно производили слишком много продукции, и, когда страну накрыла Великая депрессия, у США было много непроданных автомобилей, холодильников и телефонов. Однако несколько разрозненных фактов еще не составляют законченную теорию, подобно тому как из белого соуса и щепотки сахара не выйдет суфле. Не хватает яиц, а у сторонников теории недопотребления отсутствуют статистические данные.

Тезис о недопотреблении можно было бы считать доказанным лишь в том случае, если даны ответы «да» на следующие три вопроса. Первый: действительно ли в 1920-е годы богатые получали значительно бо́льшую часть национального дохода? Второй: получали ли наемные работники меньшую долю дохода компании? Третий: потребляли ли потребители меньше валового внутреннего продукта (ВВП) в конце 1920-х годов, чем в 1920 г.? Изучив исторические данные, мы на все три вопроса твердо ответим «нет».

Во-первых, в 1921 г. 5% населения, составлявшие самых богатых, зарабатывали 25,47 % национального дохода; в 1929 г. эти 5 % зарабатывали 26,09 % национального дохода. Да, это рост, но крайне незначительный. Во-вторых, с 1900 по 1920 г. прибыль корпораций в США составляла в среднем 8,2 % и оставалась на том же уровне с 1920 по 1929 г. За это десятилетие резкого роста прибылей корпораций не зафиксировано. Вместе с тем в течение 1920-х годов зарплаты наемных работников выросли с 55 до 60 % от дохода компаний. Иными словами, в 1920-е годы служащие получали бо́льшую долю доходов компаний, чем раньше. В-третьих, доля ВВП, приходящаяся на потребительские расходы, не упала, а выросла с 68 % в 1920 г. до 75 % в 1927, 1928 и 1929 г.[69]69
  Thomas B. Silver, Coolidge and the Historians (Durham, N.C.: Carolina Academic Press, 1982), 124–136.


[Закрыть]

Более точная картина 1920-х годов рисует американцев, покупающих все больше радиоприемников, телефонов, автомобилей, пылесосов и холодильников. 1920-е годы были скорее десятилетием чрезмерного, нежели недостаточного потребления. Спрос опережал предложение. По мнению экономиста Массачусетского технологического института Питера Темина, «в современной макроэкономике концепция недостаточного потребления отвергнута». Он объясняет это просто: «На протяжении 1920-х годов соотношение потребления и национального дохода не падало. Следовательно, точка зрения о недопотреблении в 1920-е годы несостоятельна»[70]70
  Peter Temin, Did Monetary Forces Cause the Great Depression? (New York: Norton, 1976), 4, 32; Peter Temin, Lessons from the Great Depression (Cambridge, Mass.: MIT Press, 1989). См. также: Gene Smiley, Rethinking the Great Depression (Chicago: Ivan Dee, 2002).


[Закрыть].

Анализ недопотребления важен, поскольку Рузвельт, который жадно искал экономические идеи, уцепился за недопотребление и включил его в свою президентскую кампанию. Он представлял ее как альтернативу программам Гувера. Неясно, сам ли Рузвельт обнаружил идеи недопотребления или его навел на них его «мозговой трест». Будучи губернатором Нью-Йорка, Рузвельт регулярно приглашал группу профессоров из Колумбийского университета, ставших его «мозговым трестом», а они представили Рузвельту целый ряд экономических идей, модных в академических кругах. Некоторые из этих советников, особенно Рексфорд Тагвелл, отстаивали теорию недопотребления, и вскоре Рузвельт уже прямо говорил о «недопотреблении» в своих речах, которые ему помогал писать «мозговой трест»[71]71
  Об идеях недопотребления у Тагвелла см.: Rexford Tugwell Diary, “Introduction”, 6–10, in Rexford Tugwell Papers, RPL. О критике идей недопотребления см.: Stanley Lebergott, Men Without Work: The Economics of Unemployment (Englewood Cliffs, N.J.: Prentice Hall, 1964), Lebergott, The Americans: An Economic Record (New York: Norton, 1984). [См. также: Хаберлер Г. Процветание и депрессия: теоретический анализ циклических колебаний. Челябинск: Социум, 2005. – Ред. ] О происхождении «мозгового треста» см. письмо Сэмюэла Розенмана Рексфорду Тагвеллу от 16 января 1969 г. в Samuel Rosenman Papers, RPL.


[Закрыть].

Особенно привлекательно теория недопотребления звучала для интеллектуалов. Если богатые разрушали американскую промышленность, злоупотребляли снижением налогов и использовали свое экономическое влияние, чтобы ввергнуть в нищету фермеров и трудящихся, это означало, что капитализм распадается на глазах, откуда следовало, что должно вмешаться государство и назначить «экспертов» в комитетах планирования, чтобы перезапустить американскую экономику, поощрять расходы потребителей и перераспределить богатство. Таков был рецепт мощного государственного вмешательства, и многие университетские профессора, будучи образованными экспертами, нашли себе место в этих комитетах планирования, которые занимались и управляли американской экономикой. В ретроспективе мы видим, что историческая статистика зачастую опровергает точку зрения о недопотреблении. Поэтому, возможно, неудивительно, что самые ярые сторонники этой теории не имели экономического образования. Почти все бизнесмены и многие экономисты, такие как Бенджамин Андерсон, Генри Хэзлит, Айзек Липпинкотт и Ирвинг Фишер, резко ей противостояли. Если бы Рузвельт для баланса включил в свой «мозговой трест» хотя бы одного бизнесмена, возможно, он более тщательно обдумывал бы свои идеи[72]72
  Benjamin M. Anderson, Economics and the Public Welfare: A Financial and Economic History of the United States, 1914–1946 (Indianapolis: Liberty Press, 1979 [1949]); Henry Hazlitt, Economics in One Lesson (San Francisco: Laissez Faire, 1996 [1946] [Хазлитт Г. Экономика за один урок. М.: И.Д. Вильямс, 2007]; Isaac Lippincott, The Development of Modern World Trade (New York: D. Appleton-Century, 1936); Irving Fischer to Franklin Roosevelt, June 16, 1936, April 30, 1933, и December 19, 1937, в: Irving Fisher Papers, RPL. Из этих четырех экономистов Хэзлит не имел официального экономического образования. См. также: David Laidler, Fabricating the Keynesian Revolution: Studies of the Inter-war Literature on Money, the Cycle, and Unemployment (Cambridge, England: Cambridge University Press, 1999). Лейдлер указывает, что идеи Кейнса развивались в течение 1920-х годов и что в разработке того, что стало кейнсианской революцией, участвовали и другие экономисты.


[Закрыть].