Текст книги "Новый курс или кривая дорожка? Как экономическая политика Ф. Рузвельта продлила Великую депрессию"

Ведя предвыборную борьбу за пост президента, Рузвельт зарекомендовал себя как самый перспективный кандидат от демократов, легко переизбравшись на пост губернатора в 1930 г. Затем, в начале 1932 г., он принял участие в нескольких демократических праймериз и обошел многих политических лидеров своего лагеря по числу побед, по личному обаянию и по тому чувству доверия, которое он вселял в людей, веривших, что именно он сможет привести демократов к победе в ноябре.

Когда Рузвельт в рамках предвыборной кампании ездил из одного штата в другой, он давал крайне загадочные комментарии относительно Великой депрессии. С одной стороны, Рузвельт обещал подход к экономическому росту с позиций свободного рынка: сократить федеральные государственные расходы, снизить налоги и понизить ставки таможенных пошлин в тарифе Смута—Хоули. Он часто повторял эти три пункта и, конечно, заработал на этом очки. Однако в других речах он высказывал свои идеи о недопотреблении. 22 мая в университете Оглторп в Атланте Рузвельт говорил о низких зарплатах, недостаточной покупательной способности потребителей и необходимости государственного вмешательства, чтобы «вдохнуть жизнь в наш больной экономический порядок» и добиться «более справедливого распределения национального дохода»[73]73
  Samuel I. Rosenman, ed., The Public Papers and Addresses of Franklin D. Roosevelt (New York: Random House, 1938), I, 626, 645–646.


[Закрыть].

2 июля Рузвельт приехал в Чикаго – его кандидатура была выдвинута на пост президента. Там он обрисовал свои политические взгляды для делегатов. «Наша партия должна стать партией либеральной мысли, спланированного действия», – убеждал Рузвельт. Затем он попросил делегатов «взглянуть на недавнюю историю и на простую экономику» Великой депрессии: «В годы, предшествующие 1929 г., наша страна, как мы знаем, завершила длительный цикл строительства и инфляции; за десять лет экономическая экспансия строилась на теории коррекции искажений, внесенных Войной, но на самом деле мы вышли далеко за границы наших естественных и нормальных темпов роста. Сейчас необходимо вспомнить, о чем свидетельствуют бесстрастные цифры, что в это время цены почти или совсем не падали, так что потребителю приходилось платить, хотя те же цифры показывают, что издержки производства очень сильно упали, а прибыль компаний в этот период была огромной; в то же время лишь малая часть этой прибыли пошла на снижение цен. Потребитель был забыт. Очень малая часть прибыли пошла на повышение зарплат – рабочий был забыт…»[74]74
  Rosenman, Public Papers, I, 650.


[Закрыть]

В этих четырех предложениях, отражающих идеи недопотребления, громоздится ошибка на ошибке. Инфляция в 1920-е годы была низкой, а не высокой, а «бесстрастные цифры» показывают, что работники получали всё большую долю доходов корпораций, при том что прибыль оставалась неизменной, что цены на автомобили, радиоприемники и другие потребительские и промышленные товары постепенно падали, а не росли. Поэтому к 1929 г. большинству фабричных рабочих было легче покупать то, что они производили, чем когда-либо раньше. В его анализе почти нет точной экономической информации.

Но из этого анализа Рузвельт заключил, что правительство должно вмешаться и ликвидировать ущерб от плохих инвестиционных решений бизнесменов. В чем конкретно заключалась его программа, оставалось неясно, но в речи о согласии баллотироваться в президенты он действительно описал план общественных работ, благодаря которым «миллионы людей будут трудоустроены», сказал о необходимости «помочь сельскому хозяйству» и пообещал, что, «когда мы получим шанс, федеральное правительство будет решительно руководить процессом облегчения страданий». Еще одним ключевым тезисом Рузвельта было перераспределение богатства, которым бизнесмены, с их «поклонением Маммоне», так плохо распоряжались[75]75
  Ibid., 651–659.


[Закрыть].

Некоторые из тех, кто слышал эту речь, могли удивиться, – а где Рузвельт возьмет деньги на свои масштабные общественные работы, на «помощь сельскому хозяйству», и на «решительное руководство процессом облегчения страданий», и на реализацию других обещаний. Это может особенно озадачивать, поскольку Рузвельт, обещая более активное правительство, также обещал сократить правительство на 25 %, ликвидировать дефицит бюджета и поддерживать сбалансированный бюджет во все годы своего президентства[76]76
  Rosenman, Public Papers, I, 648; Kirk H. Porter and Donald B. Johnson, National Party Platforms, 1840–1968 (Urbana: University of Illinois Press, 1970), 331.


[Закрыть].

Но как Рузвельт мог одновременно расширять федеральные программы, сокращать правительство и сбалансировать бюджет? И здесь мы вновь возвращаемся к проблеме отсутствия экономического образования у Рузвельта. Это невозможно. Артур Баллантайн, который работал заместителем министра финансов при Герберте Гувере, хорошо знал Рузвельта, будучи его однокашником в Гарварде. Баллантай, должно быть, содрогался, когда слышал поразительные экономические заявления Рузвельта. Позднее он скажет: «Когда я наблюдал за выдающейся карьерой [Рузвельта], то порой жалел, что во время учебы в колледже Франклин Рузвельт не уделял больше времени некоторым нашим замечательным занятиям по экономике и теории управления государством».[77]77
  Geoffrey C. Ward, Before the Trumpet: Young Franklin Roosevelt, 1882–1905 (New York: Harper & Row, 1985), 238n.


[Закрыть]

Шеф Баллантайна, президент Гувер, без устали выявлял противоречия в экономической программе Рузвельта. Она не ликвидирует дефицит бюджета, горячился Гувер, а, наоборот, будет «означать колоссальное расширение федерального правительства» и «небывалый в нашей истории рост бюрократии». Проблема в том, что Гувер был дискредитирован в глазах избирателей. В собственной речи по случаю выдвижения своей кандидатуры на пост президента четырьмя годами ранее он сказал: «Сегодняшняя Америка ближе к окончательной победе над бедностью, чем любая другая страна… С Божьей помощью мы увидим день, когда бедность будет изгнана из нашей страны». Гувер чувствовал момент примерно так же, как Рузвельт – экономику. Но последнего толком никто не знал, а первый с наступлением Великой депрессии подвергался публичной критике[78]78
  Herbert Hoover, The Memoirs of Herbert Hoover: The Great Depression, 1929–1941 (New York: Macmillan, 1952), 341–343.


[Закрыть].

Более того, меры борьбы Гувера с Великой депрессией были совершенно скомпрометированы. Во-первых, он поддержал и подписал тариф Смута—Хоули, который, как мы видели, стал одной из причин Великой депрессии. Рузвельт же, напротив, последовательно в ходе своей кампании критиковал этот тариф и по этому вопросу продемонстрировал лучшее понимание экономических проблем, чем Гувер. Во-вторых, Гувер одобрил создание Федерального фермерского управления, которое поставило государство в двусмысленное положение по отношению к фермерскому бизнесу. Управление потратило 500 млн долл. на поддержание цен на пшеницу и хлопок, а затем реализовало излишки на перенасыщенном мировом рынке. В-третьих, Гувер поддержал Корпорацию финансирования реконструкции (RFC), которая потратила более 1,5 млрд долл. на займы (или дары) терпящим бедствие банкам и отраслям. Но какие из многочисленных проблемных банков и отраслей получали государственную поддержку? Эти решения неизбежно носили политический характер, и первыми в очереди за деньгами налогоплательщиков чаще всего оказывались те, кто был ближе к администрации Гувера[79]79
  Murray R. Benedict, Farm Policies of the United States, 1790–1950 (New York: Octagon, 1966 [1953]), 239–267.


[Закрыть].

Последний пункт необходимо подчеркнуть: когда Гувер воспользовался 1,5 млрд долл. денег налогоплательщиков, чтобы выбрать тех, кто заслужил и не заслужил специальные государственные ссуды, процесс быстро и неизбежно приобрел политический характер. Те, у кого были нужные политические связи, оказались первыми в списке кандидатов. К примеру, казначей Республиканского национального комитета получил ссуду 14 млн долл. для своего банка в Кливленде. Один из худших примеров – Чарльз Дауэс, глава RFC (и бывший вице-президент от республиканцев), уволился из RFC именно в тот момент, когда получил займ 90 млн долл. для своего чикагского банка. Таким образом, администрация Гувера настолько погрязла в сомнительных экономических решениях, что не могла выдвинуть против Рузвельта обвинения, которое заслуживало бы доверия[80]80
  James S. Olson, Herbert Hoover and the Reconstruction Finance Corporation, 1931–1933 (Ames: Iowa State University Press, 1977); Harris Gaylord Warren, Herbert Hoover and the Great Depression (New York: Norton, 1967 [1959]); Murray Rothbard, America’s Great Depression (New York: Richardson & Snyder, 1972 [1963] [Ротбард М. Великая депрессия в Америке. М.: ИРИСЭН, Мысль, 2012]). Олсон и Уоррен, как правило, поддерживают RFC.


[Закрыть].

Затем, в ходе предвыборной кампании, мероприятия, реализованные действующим президентом Гувером, стали объектом пристального анализа, и Рузвельт мог относительно свободно выдвигать в одних речах свои традиционные идеи сокращения государственных расходов, а в других – идеи недопотребления для обоснования увеличения государственных расходов. Особенно в речах о недопотреблении Рузвельт, затрагивая вопрос о Великой депрессии, представлял бизнесменов злодеями, а правительство – героем. Он сдабривал свои речи нападками на бизнесменов: «На самом деле 5000 человек контролируют американскую промышленность, – заявил он своей аудитории в Бостоне, – и некоторые из этих 5000 человек, контролирующих промышленность, сегодня посягают на священные политические права тех, над кем имеют экономическую власть»[81]81
  Rosenman, Public Papers, I, 751–752, 846. Полезное описание экономической мысли Рузвельта в целом и его идей недостаточного потребления в частности находим в: Daniel Fusfeld, The Economic Thought of Franklin D. Roosevelt and the Origins of the New Deal (New York: Columbia University Press, 1954), особенно на с. 245.


[Закрыть].

Рузвельт правильно предвидел, что Гувер будет критиковать его идеи недопотребления за то, что они ведут к расширению правительства и большим государственным расходам. Поэтому Рузвельт умалчивал о том, как он будет внедрять свои планы по «приведению производства в соответствие с потреблением».

Кроме того, чтобы избежать критики, он ловко пообещал ликвидировать дефицит бюджета; затем он заставил Гувера защищаться, назвав его администрацию рекордсменом по уровню государственных расходов в мирное время за всю историю человечества – его четыре года в должности президента были «самыми безрассудными и экстравагантными, в чем я смог убедиться, изучив статистические данные всех правительств мирного времени, когда-либо существовавших на планете»[82]82
  Rosenman, Public Papers, 1, 751–752, 799, 809.


[Закрыть].

Рузвельт так и не объяснил, как он собирается сократить «затраты на текущие операции федерального правительства на 25 %», что он пообещал в Питсбурге, и [одновременно] реорганизовать промышленность, скорректировать зарплаты, перераспределить богатство, что он поклялся сделать в Сан-Франциско и Чикаго. Это было невыполнимое обещание. Разумеется, он мог просто ловко разыгрывать политическую карту и хорошо знал, что не выполнит свои обещания. Луис Хоу, главный советник Рузвельта на протяжении 20 лет, помогал своему шефу составлять многие речи. В собственном выступлении перед группой студентов Хоу признался: «Нельзя выбрать профессию политика и остаться честным», и повторил: «Если вы собираетесь зарабатывать на жизнь политикой, честно сделать это невозможно»[83]83
  Geoffrey С. Ward, A First-Class Temperament: The Emergence of Franklin Roosevelt (New York: Harper & Row, 1989), 194.


[Закрыть].

Предвыборная кампания Рузвельта, полная противоречивых обещаний, выбила Гувера из колеи. Он пришел к выводу, что настоящий Рузвельт будет заниматься не ликвидацией бюджетного дефицита, а реорганизацией правительства. 31 октября в Мэдисон-сквер-гарден Гувер произнес свою самую ясную и сильную речь за всю предвыборную кампанию. «Эта кампания, – сказал он, – нечто большее, чем состязание двух человек. Это нечто большее, чем состязание двух партий. Это состязание двух философий государства». Гувер пояснил свои слова: «Чтобы лучше понять философию предложенных глубинных изменений в американской системе и новый курс, я хотел бы привлечь ваше внимание к речи, произнесенной демократическим кандидатом в Сан-Франциско 23 сентября. <…> „Наша задача сегодня состоит не в открытии естественных ресурсов или обязательном производстве новых товаров – это трезвая, менее драматичная работа по управлению уже существующими ресурсами и заводами… созданию рынков для избыточного производства; решению проблемы недопотребления; распределению богатства и продукции более равномерно и созданию экономической структуры, пригодной для служения народу“». Гувер продолжал: «Если эти меры, эти обещания… что-нибудь означают, они означают колоссальное расширение федерального правительства; они означают рост бюрократии, небывалый в нашей истории». Гувер отметил, что рост бюрократии в правительстве будет стимулировать конгрессменов к тому, чтобы удержать выгоды для своих избирателей и переложить расходы на страну в целом: «Наши законодательные органы не могут делегировать свою власть диктатору, но без такого делегирования каждый член этих органов будет вынужден, представляя интересы своих избирателей, постоянно искать привилегий и требовать услуг от этих контор». Он закончил пророческой фразой: «Эти выборы – не просто переход от одной партии к другой. Они означают выбор направления, в котором будет двигаться наша страна в течение следующих ста лет»[84]84
  Hoover, Memoirs, 336–343.


[Закрыть].

Проблема Гувера заключалась не в содержании его речи, а в содержании его действий на посту президента. Он не смог избежать Великой депрессии. Он подписал закон Смута—Хоули, тогда как Рузвельт выступал против. Гувер спустил 500 млн долл. на Федеральное фермерское управление, что просто поощряло избыточное производство сельхозпродукции, которая затем сбывалась по демпинговым ценам за границу; в три раза больше этой суммы он потратил на кредиты разоряющимся предприятиям, но эти кредиты были политизированными и потому не внушали уважения. Возможно, обещания Рузвельта были очевидно противоречивыми, но Гувер потерпел очевидный политический провал. Поэтому его критика в адрес Рузвельта не имела никакого веса. В день выборов Рузвельт одержал убедительную победу.

И начались ключевые годы его правления, которые, как сказал Гувер, определят «направление, в котором будет двигаться наша страна в течение следующих ста лет».

В день инаугурации Рузвельт проявил свой шарм, чутье на драматические эффекты и намерение – предугаданное Гувером – использовать для борьбы с Великой депрессией власть государства, а не сокращение государственных расходов или ставок налогообложения. «Первым делом, – провозгласил новый президент, – разрешите мне высказать твердое убеждение, что единственное, чего нам следует бояться, это страх…» В качестве противоядия страху Рузвельт сказал: «Я буду просить у конгресса… широких властных полномочий для борьбы с чрезвычайной ситуацией…» Во время первого срока президентства Рузвельта его широкие властные полномочия можно определить девятью буквами: NRA, AAA и WPA.

Глава 4
Почему фиксирование цен нанесло ущерб американскому бизнесу

Начнем с попытки создателей Нового курса содействовать оживлению экономики – с закона о восстановлении национальной промышленности (NIRA, или сокращенно NRA), который был принят в 1933 г. Рузвельт говорил: «Закон о восстановлении национальной промышленности, возможно, останется в истории как наиболее важный и масштабный закон из всех принятых американским конгрессом»[85]85
  Samuel I. Rosenman, ed., The Public Papers and Addresses of Franklin D. Roosevelt (New York: Random House, 1938), II, 246.


[Закрыть]. Президент был прав: закон был поистине революционным. Он давал промышленникам право сотрудничать не только при установлении цен на их продукцию, но и при расчете заработной платы и определении продолжительности рабочего для. Ведущим игрокам в каждой отрасли, от производства стали и угля до выпуска ниток и корма для собак, предлагалось собраться вместе и написать «кодексы честной конкуренции», которые были бы обязательны для каждой отрасли. Часто разрешалось создавать свои организации и работникам, а действие антитрестовских законов было приостановлено.

Традиционная для Америки модель свободного рынка с конкуренцией и инновациями, обеспечивающими разницу в ценах и качестве товаров для покупателей с разными вкусами, была низвергнута. После принятия этого закона в каждой отрасли одобренное государством большинство фирм получило юридическое право определять, каковы должны быть масштабы расширения той или иной фабрики, зарплата работников, продолжительность рабочего дня и цены на все производимые отраслью товары. Закон не обязывал всех предпринимателей участвовать в написании кодексов, однако за нарушение статей отраслевого кодекса предусматривались штрафы и тюремные сроки[86]86
  Henry Steele Commander, ed., Documents of American History (New York: Appleton-Century-Crofts, 1968), II, 271–278; Bernard Bellush, The Failure of NRA (New York: Norton, 1975).


[Закрыть].

В 1776 г. Адам Смит прямо предостерегал от практики фиксированных цен и разъяснял, каковы могут быть последствия подобного шага. «Представители одного и того же вида торговли и ремесла редко собираются вместе даже для развлечений и веселья без того, чтобы их разговор не кончился заговором против публики или каким-то соглашением о повышении цен». Далее Смит заключает: «Хотя закон не может препятствовать представителям какой-либо отрасли торговли или ремесла собираться по временам вместе, он во всяком случае не должен ничего делать для облечения таких собраний и еще меньше для того, чтобы делать их необходимыми»[87]87
  Adam Smith, An Inquiry into the Nature and Cases of the Wealth of Nations (New York: Modern Library, 1937 [1776], 137. [Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. М.: Эксмо, 2007. С. 174]


[Закрыть].

Поэтому Смита вряд ли удивила бы мгновенная реакция бизнесменов на принятие NRA. «Вашингтонские отели ликуют, а министры тяжело вздыхают, – писала одна из газет, – видя, с каким неистовым напором предприниматели хлынули в столицу, чтобы разузнать о новом индустриальном плане. Их интересует всё, но главное – как наказать негодяя, который продает товар по более низкой, чем у них, цене, и как бы установить новые, хорошие цены». Другими словами, более 540 кодексов, которые вошли в закон, задавали явную тенденцию роста цен, рост заработной платы, сокращения рабочего дня и устранения конкуренции, а заодно и инноваций в производстве промышленных товаров[88]88
  Butler Shaffer, In Restraint of Trade: The Business Campaign Against Competition, 1918–1938 (Lewisburg, Penn.: Bucknell University Press, 1997), 108. См. также: Hugh Johnson, The Blue Eagle from Egg to Earth (Garden City, N.Y.: Doubleday, Doran, 1935), 190–219.


[Закрыть].

Почему Рузвельт и другие деятели Нового курса так активно поддерживали рост цен и зарплат и так не хотели роста производительности и расширения конкуренции? Придерживаясь теории недопотребления, они считали, что искусственное повышение ставок заработной платы приведет к росту покупательной способности, который, по их мнению, поможет Америке выйти из Великой депрессии. Если люди будут зарабатывать больше, они смогут купить больше товаров, что станет стимулом для восстановления промышленности и экономики в целом. В этой теории «высоких зарплат» эффективный бизнесмен, внедряющий инновации и снижающий цены, представлял собой зло, так как считалось, что его деятельность ведет к снижению заработной платы, а значит, к уменьшать покупательной способности. Он подрывал основы «честной конкуренции». Он наживался не только за счет своих конкурентов, но и за счет всей страны. Новый закон, поощряя кодексы «честной конкуренции», давал всем предпринимателям возможность получать прибыль, платить высокие зарплаты и противостоять тем, кто снижает цены или внедряет инновации. Рузвельт говорил, что NRA «был принят, чтобы люди опять могли работать, могли покупать больше продуктов питания и промышленных товаров, чтобы наш бизнес снова вернулся к жизни»[89]89
  Rosenman, Public Papers, II, 251.


[Закрыть].

Хью Джонсон, которого Рузвельт назначил главой Плана восстановления промышленности, называл закон «Святыней… Величайшим Скачком Социального Прогресса Со Времен Иисуса Христа». Джонсону был 51 год, это был грубоватый человек, выпускник военной академии в Вест-Пойнте, выросший в Оклахоме на пограничной с индейцами территории. Опыт работы в правительстве он приобрел во время Первой мировой войны, работая с Бернардом Барухом в Военно-промышленном комитете. Джонсон носил прозвища «Генерал» и «Старые Железные Брюки» (Old Iron Pants), был мускулист, плотного телосложения, с округлым лицом, волевым подбородком и густыми темными волосами, чуть седеющими по бокам. Он отличался вспыльчивостью, эмоциональностью и жестким нравом. Это был шумный человек, любивший выпить и запоминавшийся вечной сигаретой в одном углу рта и сквернословием, часто доносившимся из другого. «Помилуй Бог того, – угрожал Джонсон, – кто пытается пошутить с этой птичкой»[90]90
  Bellush, Failure of the NRA, 10–12; Jim Powell, FDR’s Folly (New York: Crown Forum, 2003), 120; Shaffer, In Restraint of Trade, 106. Подробнее о Джонсоне и NRA см.: John Kennedy Ohl, Hugh S. Johnson and the New Deal DeKalb: Northern Illinois University Press, 1985). В Германии тоже проводились эксперименты с картелями в чем-то подобные NRA. См.: Dan P. Silverman, Hitler’s Economy: Nazi Work Creation Programs, 1933–1936 (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1998). ^* В тот период в знак согласия с законом о восстановлении национальной промышленности американские компании размещали на своих товарах эмблему с расправившим крылья голубым орлом и надписью «NRA Member. We do our part» («Член NRA. Мы делаем свою часть [работы]»), которую Хью Джонсон 20 июля 1933 г. провозгласил символом индустриального возрождения. Полностью цитируемая в тексте фраза звучит следующим образом: «Когда каждая американская домохозяйка поймет, что „Голубой орел“ на всем, что она впускает в свой дом, является символом восстановления защищенности, помилуй Бог того, кто вздумает пошутить с этой птичкой». – Прим. ред.


[Закрыть].

Джонсону, как и Рузвельту, не удалось добиться успеха в бизнесе в 1920-х годах. Их вера в план восстановления промышленности не основывалась ни на экономических законах, ни на изучении спроса и предложения, ни на знании человеческой природы. «Думаю, промышленность сама может и направлять, и контролировать собственную деятельность», – провозглашал Джонсон. Даже экономист Джон Мейнард Кейнс, часто выступавший за активное вмешательство государства в экономику, не согласился с Джонсоном. NRA, «возможно, мешает восстановлению», писал Кейнс в «Нью-Йорк Таймс», и «принят он был слишком поспешно». Профессор экономики из Гарварда Эдвард Мейсон резюмировал: «Если меры по ограничению выпуска товаров и повышению зарплаты окажутся эффективными, то в итоге произойдет дальнейшее сокращение нашего и без того значительно съежившегося национального дохода». В стагнирующей экономике выигрыш одних работников, получивших хорошо оплачиваемую работу, оборачивается проигрышем других, не получивших никакой работы. Если бы ставки заработной платы упали до уровня, определяемого рынком, больше людей могли бы найти работу, в результате расширился бы рынок производимых товаров, что, в свою очередь, привело бы к созданию новых рабочих мест. Более того, как отмечал еще один гарвардский экономист, Эдвард Чемберлин, «нет сомнения, что искусственное завышение зарплат усиливает тенденцию замены ручного труда машинами… Слишком высокие темпы роста заработной платы могут обернуться прямым ущербом для класса, который, надо полагать, должен получить выгоду»[91]91
  Powell, FDR’s Folly, 118–119. О Хью Джонсоне и об упадке «Молайн Плоу Компании» в 1920-е годы см.: Ohl, Hugh Johnson, 54–69.


[Закрыть].

Предусматривая раздел рынков между существовавшими на тот момент производителями и установление фиксированных цен и зарплат, идеология NRA исходила из того, что вся промышленность стагнирует и никаких изменений не происходит. В действительности почти ни одна отрасль по подобной модели не развивалась. Возьмем, например, производство стали. Когда в 1872 г. Эндрю Карнеги основал свою, ставшую впоследствии крупнейшей компанию «Карнеги Стил», он был мелким американским предпринимателем, а Англия существенно превосходила США на мировом рынке стали. Главной продукцией отрасли были рельсы, цена которых составляла около 56 долл. за тонну. Однако в 1872 г., в отличие от 1933-го, рынки, цены и зарплаты не были фиксированными, они были гибкими, и американский потребитель оказался в выигрыше. Так, используя бессемеровский процесс и мартеновские печи, Карнеги сократил затраты на производство стали; он усовершенствовал бухгалтерию, введя метод двойной записи; он боролся за заказы, снижая цены, поскольку считал, что экономия на масштабах производства позволит ему выполнить контракты и получить прибыль. Как только Карнеги узнавал о новом, более дешевом способе изготовления рельсов, он в отличие от конкурентов немедленно перестраивал фабрику, внедряя новые технологии. В результате в 1900 г. Карнеги стал лидером в производстве стали в США; его компания выпускала продукции больше, чем все крупнейшие производители стали Англии вместе взятые. Он мог изготавливать стальные рельсы по цене 11,5 долл. за тонну. И Карнеги, и все потребители стали оказались в выигрыше благодаря конкуренции цен и качества продукции[92]92
  Burton W. Folsom, Jr., The Myth of the Robber Barons, 5th ed. (Herndon, Va.: Young America’s Foundation, 2007), 66–67; Harold Livesay, Andrew Carnegie and the Rise of Big Business (Boston: Little, Brown, 1975), 150, 165–166.


[Закрыть].

В 1901 г. Карнеги продал свою компанию создававшейся корпорации «Юнайтед Стейтс Стил». Гигант стоимостью 1 млрд долл. контролировал более 60 % американского рынка стали. Однако без Карнеги во главе корпорация не стремилась к инновациям. Председатель правления Элберт Гэри был человеком, мыслившим так же, как те, кто позднее создавал NRA: корпорация возглавила отрасль, теперь пусть все остается без изменений. «Цены должны быть разумными, – говорил Гэри. – Нам нужна только стабильность». Но что такое разумная цена на стальные рельсы? В 1872 г. она была 56 долл. за тонну, а в 1900-м – в несколько раз ниже. Будь в 1872 г. стабильность, хорошо ли бы это было для Карнеги? Хорошо ли это было бы для потребителей стали по всему миру? И наконец, хорошо ли это было бы для Соединенных Штатов, которые с 1872 г. благодаря инновациям и конкуренции заняли лидирующее положение на мировом рынке стали?[93]93
  Shaffer, In Restraint of Trade, 125–127. «Ю. С. Стил» также беспокоила перспектива преследования по антитрестовскому законодательству. Возможно, это сделало Гэри менее агрессивным в бизнесе.


[Закрыть]

В 1925 г. Гэри произнес слова, которые Хью Джонсон мог бы повторить десять лет спустя: «Мы верим в конкуренцию, в здоровую, сильную, жесткую конкуренцию… Но мы не верим, по крайней мере большинство из нас не верит, в недобросовестную, разрушительную, бесчестную конкуренцию, направленную на уничтожение конкурента. Мы верим… что стабильность и добросовестность нужны и выгодны всем…»[94]94
  Shaffer, In Restraint of Trade, 126.


[Закрыть] Другими словами, Гэри говорит следующее: «Давайте конкурировать, но не слишком жестко, и давайте поддерживать цену на сталь на достаточно высоком уровне, чтобы все компании могли работать». Если бы Карнеги рассуждал так же и если бы какой-нибудь закон, похожий на NRA, был принят в США в 1872 г., цена на стальные рельсы и через 50 лет превышала бы, возможно, 50 долл. за тонну, а Англия и Германия оставались бы главными производителями стали в мире. Поездки на поездах и трамваях обходились бы всем американцам дороже, а у миллионов бедных иммигрантов больше средств уходило бы на проезд и меньше оставалось бы на оплату жилья и еду.

В соответствии с политикой Гэри снижение цен на сталь прекратилось и инновации почти полностью остановились. Настоящая конкуренция начала возрождаться лишь около 1910 г. на предприятиях «Бетлехем стил». Руководитель компании Чарльз Шваб практически без поддержки других производителей, вполне удовлетворенных ситуацией в отрасли, начал инвестировать в производство конструкционной стали для строительства мостов и небоскребов. Его инновацией стала особая «бетлехемская балка» [широкополочная двутавровая балка], изготовлявшаяся из цельной заготовки, а не обычным методом склепывания более мелких балок. Невероятный успех Шваба преобразил рынок стали. Спрос на конструкционную сталь увеличивался. «Нью-Йорк Таймс» называла «Бетлехем стил», «возможно, самым эффективным, прибыльным и независимым производством стали в стране». Тем временем руководители «Ю. С. Стил» говорили о спаде на их предприятиях и об ухудшении дисциплины среди работников. С 1901 по 1921 г. доля корпорации на рынке упала с 61,6 до 39,9 %. Жаль, что в 1901 г. не действовало что-либо подобное NRA, тогда лидерство «Ю. С. Стил» было бы надежно защищено законом. С закрепленной за его компанией фиксированной долей рынка у Шваба не было бы никаких стимулов (а возможно, и законных оснований) рисковать своим капиталом на нарождающемся рынке конструкционной стали. Производство конструкционной стали в США не получило бы широкого развития; в стране было бы меньше мостов, небоскребов, либо в конце концов пришлось бы покупать эту сталь за границей, где не существовало никаких ограничений на производство, инновации и долю на рынке[95]95
  Shaffer, In Restraint of Trade, 125; New York Times, April 14, 1915; Robert Hessen, Steel Titan: The Life of Charles M. Schwab (New York: Oxford University Press, 1975), 230, 265–266.


[Закрыть].

Более дешевая сталь означала сокращение издержек на производство автомобилей, чем воспользовался Генри Форд.

Он начал покупать недорогую сталь, причем все новые и новые ее разновидности, построил сборочную линию и наладил выпуск модели «форд Т»; примерно к 1920 г. Форд завоевал более половины американского рынка и снизил цену на автомобиль с 3000 до 300 долл. При этом и «Дженерал моторс» в условиях сильного конкурентного давления со стороны «Форда» обнаружила возможности улучшения своей продукции. В «Шевроле» появились стартер и датчик топлива. К 1928 г. Форд снял с производства модель Т и начал разрабатывать модель А с новым усовершенствованным двигателем V-8. Конкуренция помогла Форду и Уильяму Дюрану [генеральному директору «Дженерал моторс»] проявить свои способности. А в выигрыше оказались американцы[96]96
  Burton W. Folsom, Jr., Empire Builders: How Michigan Entrepreneurs Helped Make America Great (Traverse City, Mich.: Rhodes & Easton, 1998), 144–148; George Gilder, Recapturing the Spirit of Enterprise (San Francisco: ICS Press, 1992), 189–198.


[Закрыть].

Если бы в 1905 г. страна жила по какому-то плану, подобному NRA, мы так и остались бы с дорогой сталью, без сборочных конвейеров и с микроскопическим рынком автомобилей, где лишь немногие американцы могли бы позволить себе купить дорогие «бьюик», «олдсмобиль», или «форд». Если бы NRA был принят в 1905 г., многие фирмы и работники, занятые в индустрии перевозок, были бы в восторге – производители вагонов и колясок могли бы привлечь больше средств; производители дорогих «паккардов» и «пирс-эрроу», возможно, не разорились бы; а уборщики улиц, особенно те из них, кто ежедневно очищал дороги от 1,3 млн фунтов конского навоза только в одном Нью-Йорке, сохранили бы свою работу. Им и некоторым другим понравился бы призыв Джонсона к «честной конкуренции», который означал бы избавление от Форда, снижавшего цены и упорно стремившегося сделать автомобиль доступным для каждой семьи. Но вот материальное положение большинства американцев ухудшилось бы из-за роста расходов на транспорт. А ведь Форд, помимо всего прочего, повышал зарплаты и создал огромное количество рабочих мест. В 1910 г. в автомобильной промышленности США работало 140 тыс. человек. К 1930 г., когда выпускались уже более качественные и дешевые автомобили, в отрасли было занято 380 тыс. работников[97]97
  Henry Hazlitt, Economics in One Lesson (New Rochelle, N.Y.: Arlington House, 1979 [1946]), 58 [Хазлитт Г. Экономика за один урок. М.: И.Д. Вильямс, 2007. С. 67].


[Закрыть].

История динамичного развития сталелитейной и автомобильной отраслей позволяет сделать три вывода. Во-первых, для того, чтобы на рынке появлялись новые, более дешевые товары, необходима конкуренция. Во-вторых, конкуренция является разумным способом установления цен и ставок заработной платы. В-третьих, многие предприниматели стремятся избежать конкуренции; для них «честная конкуренция» – это предоставление им права устанавливать единые для всего рынка цены, зарплаты, продолжительность рабочего дня, а также распределять доли рынка между производителями. Подобно Хью Джонсону, они готовы вести успокоительные беседы о необходимости кодексов честной конкуренции с ясной целью – удержать под контролем тех, кто, как Генри Форд, стремится снижать цены. Если эта тенденция одерживает верх, инновации останавливаются и покупатели платят больше.

После того, как в 1933 г. NRA вступил в силу, противник принятия закона сенатор Уильям Бора (республиканец, штат Айдахо) получил более 9000 жалоб от предпринимателей, которые пострадали от новых ограничений. Писем пришло больше, чем пятнадцатью годами ранее, когда Бора голосовал против вступления США в Лигу Наций. Чтение некоторых из этих писем дает представление о том, какой ущерб был нанесен американской экономике, когда она оказалась стреноженной путами статей закона о восстановлении национальной промышленности[98]98
  Marian C. McKenna, Borah (Ann Arbor: University of Michigan Press, 1961), 159–165, 307–309, 315. В архиве Уильяма Боры в Библиотеке конгресса около 9 тыс. писем к нему по поводу NRA хранятся в коробках отдельно от писем, присланных по поводу NRA другим конгрессменам. См. также: Irving Fisher to Franklin Roosevelt, August 30, 1934, in Roosevelt Papers, RPL.


[Закрыть].

Начнем с шинной промышленности, так как она тесно связана со сталелитейной и автомобильной отраслями. После того, как главные производители шин «Гудиер», «Гудрич» и «Файрстоун» собрались вместе и написали кодекс к NRA, цены на шины немедленно выросли. Это сразу же повлекло за собой и повышение цен на автомобили, что, с одной стороны, стало ударом для рынка экспорта американских автомобилей, а с другой – означало, что в трудные дни Великой депрессии 1933 г. позволить себе купить подорожавший новый автомобиль могли еще меньше американцев. Неудивительно, что объем продаж американских автомобилей продолжал падать и в 1933 г. составил всего треть от уровня 1929 г.[99]99
  Allan Nevins and Frank Ernest Hill, Ford: Decline and Rebirth, 1933–1962 (New York: Charles Scribner’s Sons, 1963), 4; Folsom, Empire Builders, 157–161; Garet Garrett, The Wild Wheel: The World of Henry Ford (New York: Pantheon, 1952).


[Закрыть]

Однако установление фиксированных высоких цен на шины имело и другие последствия. Крупным компаниям стало легче захватывать бизнес мелких. Большие компании с широкой сетью магазинов могли давать клиентам обязательство обслуживать свои шины почти в любой точке страны. В этих фирменных мастерских (great master station) «Гудиер», «Файрстоун» и «Гудрич» проводили активные рекламные кампании и нанимали коммивояжеров для рекламы и продажи своих шин по всей стране.

Среди пострадавших от NRA был Карл Фарис, генеральный директор компании «Фарис Тайер & Раббер» в г. Ньюарк, штат Огайо. На его предприятиях было занято более тысячи работников, преимущественно из числа проживавших на территории Ньюарка. Компания расширялась, так как, по словам Фариса, она «делала лучшие резиновые шины и продавала их по самой низкой цене, которая обеспечивала скромную, но устойчивую прибыль». Фарису и его работникам удалось выжить в мрачные годы Великой депрессии благодаря низким ценам на продукцию, хорошему качеству шин и мощной поддержке покупателей в центре штата, которые хорошо знали компанию, так как она была местной и продавала свои шины по более низким, чем крупные конкуренты, ценам. Фарис говорил: «Очевидно, что они не могут производить такие же качественные шины, как наши, продавать их по той цене, по которой продаем мы, и получать прибыль»[100]100
  Carl Pharis to William Borah, September 12, 1934, in Borah Papers, Library of Congress, hereinafter LC.


[Закрыть].