Текст книги "Ирина Долганова. Главная роль"

Ирина Долганова. Главная роль

– В Саратовском театральном училище мы готовили дипломные спектакли, когда однажды на репетиции появилась незнакомая женщина. Нам представили ее: приехала из Москвы, с Киностудии имени Горького, второй режиссер у Станислава Ростоцкого. Он собирался снимать фильм по повести Бориса Васильева «…А зори здесь тихие», искал молодых актрис. Его помощница выбрала меня и еще одну девочку и попросила нашего мастера отпустить обеих в столицу на пробы.

Уже в дороге мы с Надей, так звали мою однокурсницу, обнаружили, что поезд не скоростной, поэтому приезжаем в Москву не утром, как сообщили, а поздно вечером. И кто нас, никому не известных девчонок, стал бы ждать на вокзале весь день? Подумали: погуляем по городу, купим обратные билеты и вернемся домой. Но когда вышли из вагона, нас окликнул молодой человек: «Ира, Надя? Весь день поезда из Саратова встречаю…»

Следующим утром отправились на киностудию. Показали меня Ростоцкому, он посмотрел: «Зачем она нам? На все роли девчонки уже есть». Расстроилась ужасно. «Ну ладно, – сжалился Станислав Иосифович, – давайте попробуем ее на Соню Гурвич». Надели на меня гимнастерку, начали гримировать. И я настолько заинтересовалась фабрикой кинодела – костюмерные, гримерные, съемочные павильоны, которые видела впервые, – что отвлеклась от мыслей о пробах и совершенно не волновалась. Мы с одним достаточно известным актером, пробовавшимся на роль старшины Васкова, отрепетировали сцену. И когда Ростоцкий скомандовал: «Начинаем снимать!» – стали бойко ее разыгрывать. Мой партнер мечтал попасть в картину и потому ужасно нервничал, чем, наверное, можно объяснить то, что произошло дальше. Неожиданно за очередной моей репликой последовало молчание. Психологическую паузу, думаю, выдерживает. Жду – тишина. Медленно поворачиваюсь к напарнику и вижу его безумные глаза. Сидит красный как рак, пот ручьями льется. Понимаю, что от переживания забыл текст. Не знаю, как это произошло, но я стала импровизировать – говорить и за себя, и за него. Закончила «диалог», слышу – камера еще работает. «Ну все», – сообщаю Ростоцкому. И тут грянул хохот. Станислав Иосифович, улыбаясь, дал отмашку: «Стоп, мотор!» Нам с Надей, которую тоже пробовали на роль Сони, сказали, что позвонят насчет результатов, и мы отбыли в Саратов.

Уже сдавали дипломные спектакли, а из Москвы – никаких вестей. Однажды подхожу к училищу, навстречу – директор. Хватает за руку, тащит меня, ничего не понимающую, в аудиторию и выдает:

– Знаешь, что тебя утвердили в картину?

– Месяца полтора назад.

Оказывается, со студии звонили в учебную часть, и не единожды, но каждый раз попадали на завуча, которая меня, уж не знаю почему, сильно недолюбливала. Она отвечала, что все Долгановой передала и не понимает, почему та с ними не связывается. Как я потом узнала, уже надо было снимать сцену, где Соня со своим возлюбленным катается в парке на коньках, – зима заканчивалась, могли не успеть.

Представляете: девочку-студентку из провинции утвердили на одну из главных ролей в фильме, ждут на киностудии, а от нее ни слуху ни духу? В конце концов от Ростоцкого связались напрямую с нашим директором, тут-то и выяснилось, что никто в училище, кроме завуча, не был в курсе, что Долганова получила роль. Позднее, когда ближе познакомилась со Станиславом Иосифовичем, заметила: он всегда упорно шел через преграды. Вот и в случае с моим приездом на съемки просто не мог не добиться своего. Ну что для него могло значить мелкое столкновение с человеческой непорядочностью? Мне, конечно, потрепали нервы, но в итоге убедилась: все важное, что должно произойти в твоей жизни, произойдет.

Наступили рабочие дни. Ростоцкий стремился погрузить нас в атмосферу времени, которое предстояло воссоздать на экране, показывал документальные фильмы о войне, приглашал фронтовиков с воспоминаниями. А я пока снималась на катке с Игорем Костолевским. Снега оставалось мало, его по всему парку собирали, заливали на ночь водой. Но днем, когда припекало солнце, все начинало таять. Первый рабочий день вышел смешным. Станислав Иосифович спросил нас с Игорем: «На коньках-то можете стоять?» Костолевский уверенно ответил «да», я призналась, что каталась один раз – вот и весь мой опыт. Теперь же, перед камерой, выяснилось, что держусь на льду лучше Игоря: он, видимо, побоялся открыть правду, что не очень умеет. Эпизод получился забавным.

– Костолевский, впоследствии покоривший сердца советских зрительниц, вам приглянулся?

– Ой, нет! Даже не задумывалась об этом, настолько погрузилась в работу. Игорь, совсем молодой, студент еще, играл в картине свою первую серьезную роль и выходил на площадку недолго: основные съемки предстояли в Карелии, для Костолевского же работа в картине быстро завершилась. И вдруг он говорит: «Попросить бы Станислава Иосифовича, чтобы меня взял… Я готов камеру за оператором таскать». Хотел, чтобы я замолвила словечко перед Ростоцким, но как я могла? К тому же группа была уже сформирована.

…Когда сегодня смотрю фильмы о войне и вижу там чистеньких актрис в выглаженных гимнастерках и с макияжем, сразу понимаю, что это неправда. Помню, художник подобрал нам форму, мы ее надели, и Ростоцкий увидел, что знаки отличия – не те. Случались и еще накладки с одеждой, в итоге Станислав Иосифович, не выдержав, назначил другого художника, прошедшего войну. У Ростоцкого съемочная группа состояла почти целиком из людей воевавших. Сам он на фронте был ранен, с поля боя его вынесла девушка-санитарка, и став режиссером, Станислав Иосифович много лет мечтал снять правдивую картину о женщинах на войне.

– Что в работе давалось труднее всего?

– Поначалу я переживала из-за ерунды. У меня были волосы ниже плеч, на студии их остригли, что требовалось по роли. Увидев себя в зеркале, расплакалась.

– Ты чего? – удивились гримеры.

– Волосы жалко…

– Да отрастут, а с короткими удобнее работать!

Но настоящие трудности начались потом, в Карелии. В Петрозаводске была база, куда мы приезжали редко, на денечек, чтобы передохнуть, помыться. А жили неподалеку от места съемок: в пансионатах, общежитиях, деревенских домушках перекантовывались. Стояли белые ночи – рабочий день длинный, сон недолгий, прикорнешь часика на три, и надо вставать – Ростоцкий спешил снять вторую серию. «Кто знает, что с вами станет, – говорил он. – Может, через год замуж повыскакиваете, детей родите. А мне вы нужны такие же, как сейчас». То есть нетронутые жизнью. Не случайно режиссер, который поначалу планировал на роль старшины Васкова взять Вячеслава Тихонова, своего друга, передумал и утвердил Андрея Мартынова. Ему нужно было, чтобы каждого персонажа зрители воспринимали не как актера, а как живого человека. Он искал лица, не примелькавшиеся на экране. Мы, отобранные им девчонки, и были такими – чистыми, открытыми, с распахнутыми на мир глазами.

Ростоцкий хотел, чтобы все в картине было по правде. Поэтому, приехав на место, месяц занимались строевой подготовкой: бегали, ползали, стреляли из винтовок, немецких автоматов. Гимнастерки носили почти не снимая, даже спали в них – все как на фронте. По сценарию моей Соне достается обувь большего, чем у нее, размера, и мне выдали огромные кирзовые сапоги. Я и портянки толстым слоем наматывала, и газетки внутрь подсовывала, чтобы нога не скользила. Но на занятиях вечно бежала последней – сапоги сваливались. Устав с ними бороться, взмолилась:

– Станислав Иосифович, нельзя поменять на меньший размер? В кадре же не будет видно…

– Конечно можно, – согласился он. – Но подумай, не поможет ли тебе это неудобство в создании образа?

И я вдруг поняла, насколько он прав: Соня, интеллигентная еврейская девочка, только что выпорхнувшая из-под родительского крыла, попадает на войну. И хрупкая, незащищенная, стойко переносит бытовые тяготы, в том числе и эти хлопающие на ходу сапоги.

Вокруг вечно вились комары. Приходилось надевать накомарники, даже репетировали в них, снимали только перед входом в кадр. Нас предупредили, что весной в этих краях много клещей, в том числе энцефалитных. Ростоцкий подцепил одного, в местной больнице вытащили, но пока ждали результатов анализов, ему кололи сильнодействующие лекарства. В группе потом над Станиславом Иосифовичем подтрунивали: «Смотрите опять где-нибудь не присядьте». Комары, клещи, глушь кругом непролазная, хоть и живописная… Помню, в дождь дороги размыло настолько, что автобус, который вез нам обед, не удержался и скатился вниз по склону, хорошо, никто не пострадал.

Для съемок на болоте рабочие заранее прокладывали вешками тропу, отмечая, куда ступать: в карельских топях шаг влево, шаг вправо – легко утонуть. Для подстраховки на берегу дежурил взвод солдат. Погода стояла прохладная, и чтобы мы не заболели, для дальних планов разрешали под гимнастерки и юбки надевать гидрокостюмы. С одной стороны, это спасало от замерзания, с другой – сложнее было двигаться. Мы ведь несли еще винтовки, шинельные скатки и рюкзаки, в которых лежали солдатские кружка, миска, ложка, кусок черного хлеба и шматок сала. Так с утра до вечера и шлепали по болоту. Перед крупными планами гидрокостюмы снимали, оставаясь в гимнастерках, и после съемок нас растирали спиртом или водкой.

Приезжавшие друзья Станислава Иосифовича, известные актеры и актрисы, признавались: они ни за что не согласились бы работать в таких условиях. Но мы не роптали, поскольку были увлечены съемками.

– Знаменитая сцена в бане тоже не вызвала возражений?

– Замечу, что на тот момент это, по-моему, был первый подобный опыт обнажения женских тел на экране, и сначала мы дружно отказались. Ростоцкий вроде отступился: «Ладно, приглашу манекенщиц». Но не тут-то было. Однажды собрал всех пятерых: «Надо все-таки сняться в бане. Не хочу брать дублерш – мне нужны ваши эмоции». И так душевно с нами поговорил, что в итоге убедил. Но мы поставили условие: чтобы в павильоне, где выстроен интерьер парилки, не было ни одного мужчины, кроме оператора. Репетировали в купальниках. В центре стояла Оля Остроумова, на ней камера дольше всего задерживалась, ведь девочки восхищаются красивым телом Женьки Комельковой. Когда раздалась команда «Мотор!», мы вихрем влетели внутрь и каждая постаралась занять такое место, с которого бы ее поменьше было видно. Например Катя Маркова, по фильму – Галя Четвертак, залезла в большую лохань и прикрылась веником. Мне некуда оказалось приткнуться, и я села хоть и крупным планом, но спиной к камере. Впоследствии убедилась, что лицо мое при повороте головы вполне узнаваемо. Кстати, когда картину впервые показывали на телеэкране, нас обнаженных в ней не было. Ростоцкому сказали: или он эпизод вырезает, или фильм вообще не выходит. Позже, правда, баню вернули – Станислав Иосифович отстоял.

Если же говорить о том, какая сцена далась особенно тяжело, это Сонина гибель. Героиню мою убивают ножом, и подруги видят Гурвич уже бездыханной. Мне на груди сделали «рану», залив ее бычьей кровью. Стояла жара, надо мной роились тучи мух, но

...

конец ознакомительного фрагмента